Текст книги "Стратегии счастливых пар"

Все сказанное выше укрепляет в мысли, что духовный мир Рихарда и Козимы был неделимым и целостным, и именно духовная сосредоточенность на творческих достижениях стала основой счастливого союза. Вот как описывал композитор свое состояние до объяснения с замужней Козимой и начала их отношений: «Мне все еще не удавалось найти то спокойствие, необходимое для работы, которое я подготавливал торжественно и с такими усилиями». Козима легко уловила направление устремлений избранника: создавая семейную идиллию через несколько лет после написания Рихардом этих строк, она сосредоточила основное усилие на том, чтобы дать возможность мужу самореализоваться. Всю жизнь она провела среди творческих натур, и Вагнер, несомненно, был самым беспокойным, самым неистовым из всех. Сумев усмирить его тревогу, она тем самым открыла новую веху в его творчестве. И кстати, что бы ни говорили о «Парсифале», но уже сам по себе переход к христианским символам и ценностям свидетельствует о крупных изменениях во взглядах композитора к концу жизни.

Полная достоинства и умиротворения жизнь Козимы после смерти Вагнера как нельзя лучше отвечает концепции женщины-подруги. Этот ее участок работы в одиночестве оказался настолько важным, что в глазах многих представителей новых поколений изменил или сформировал новое отношение к одиозной фигуре композитора. Она любила и умела совершать символические, экстравагантные и даже эпатажные поступки так, что они не казались недостойными ее миссии и никогда не выглядели настойчивым выпячиванием чего-то глубоко личного, легко вписываясь в контуры ее одухотворенного образа. Когда после сердечного приступа Рихард ушел в мир иной, она сутки не выпускала его из объятий, словно хотела напитать холодеющее тело любимого своим живым теплом. Затем она отрезала свои роскошные длинные волосы, чтобы положить их в гроб к мужу. Этот знаковый жест предназначался для всего окружающего мира и для потомков; он означал, что только ЭТА семья и только ЭТОТ спутник останутся навсегда в ее жизни той единственной ценностью, которую она пронесет через годы, что в этом она видит свое скорбное, но почетное предназначение. Для этого ей самой необходимо было превратиться в символ. И она стала им, вобрав в свой образ все то трогательное и колдовски притягательное, что касалось Рихарда Вагнера. «Я, однако, никогда не мог избавиться от смущения при встречах с этой женщиной, столь уникальной в своей артистичности и поистине королевском величии», – писал о Козиме Альберт Швейцер, прямо указывая на выразительность принятой на себя миссии этой женщины, которую в молодости кое-кто мог упрекнуть в легкомыслии. Этой миссией Козима как бы доказала, что ее добрачная связь с композитором была не движением ослепленной страстью души, а смелостью великой любви.

«Гений Вагнера – это гений зла и тьмы. Но пока исполняется его музыка, все мы – публика и исполнители – во власти чар злого волшебника. Она обладает странной силой – она парализует волю даже тех, кто понимает разумом ее опасность, кто отторгает ее априорно. Дух злого волшебника подчиняет всё своей гипнотической воле», – написал Артур Штильман в знаковой статье «Любите ли вы Вагнера?». Что ж, как музыкант, исполнявший все произведения мастера и ощущающий композитора изнутри, он, пожалуй, имеет право на такую оценку и, кажется, не далек от истины. Но даже в этом случае можно смело говорить о грандиозном масштабе исполненной Козимой роли. Если сам Вагнер и был «злым гением», то его жена сумела создать тот противовес, который вернул творчество мастера в русло созидания и позитивного преобразования. Их духовная связь оказалась настолько сильной и неразрывной, что сформировала фундамент для строительства настоящего «семейного клана» Вагнеров, верно служащего ЕГО ИМЕНИ. Ее незримая и могучая духовная сила заключалась в изумляющей потомков способности притягивать к себе людей, причем людей выдающихся и известных. Многие из них, например Альберт Швейцер или Айседора Дункан, сами того не осознавая, оставили в своих книгах важные зерна информации о подруге Вагнера, вознеся таким образом их семейный союз на еще большую, кажущуюся порой недосягаемой высоту. Сама Козима наверняка обладала очень тонким чувством истории, ненавязчиво обращая внимание и выдающихся творцов, и демонических разрушителей на фигуру своего мужа. Это она, всегда памятуя об инфантильном тщеславии своего любимого, создала большую часть его монумента и позаботилась о постоянном блеске того невыразимого сияния, которым приукрасили его имя. Так простим же Козиме ее старческое почитание Гитлера, в котором она, очевидно, угадывала какие-то черты своего давно умершего мужа и на которого возлагала надежды на новое отношение к его музыке. Впрочем, и тут интуиция не подвела ее. Ведь ею руководила Любовь.

Кажется, интимный мир Рихарда Вагнера невозможно и нелогично рассматривать в отрыве от его жизненной концепции в целом. Его эротические влечения идут вслед

за духовным восприятием, подчинены ему и находятся у него на службе. Но его эротическая энергия была наделена такой невероятной силой, что делала его завоевателем, и сравнима разве что с кумулятивной энергией снаряда, пробивающего броню танка. Волнующим и несколько шокирующим отличием индивидуальной культуры композитора и его реакций на импульсы собственного либидо является кощунственный и совершенно бесстыдный отказ от их подавления в угоду нормам морали и общественного спокойствия. В чем же причина такого непочтительного отношения к окружающим, близким и друзьям, презрения к чувствам? Вагнера никогда не волновала чужая драма. Вытеснив из своего сердца Минну, он, формально оставаясь ее мужем и заботясь о быте брошенной женщины, одиноко шел по жизни, это духовное одиночество сделало его разрушителем. С одной стороны, налицо бурный, не терпящий ожидания и обоснования поступков темперамент, с другой – жуткий, вампирический эгоцентризм. Пожалуй, есть тут место и тайному влечению к восстанию против норм, показному безрассудству и даже мальчишескому озорству, порой захватывающему его и превращающему в неистового авантюриста или беспощадного тирана. Вагнер намеревался быть тираном во всем и по отношению к каждому, и этот психосексуальный контекст его одержимости проскальзывал практически всегда. Примечательно замечание Петра Чайковского, тонкая гомосексуальная натура которого тотчас уловила душевные волнения и внутренние устремления Вагнера. Говоря об одном дирижере, он заметил: «В нем мало огня, во всей его фигуре нет того престижа, той повелительности, которая порабощает оркестр до того, что все они делаются как бы одной душой, одним колоссальным инструментом. Впрочем, во всей своей жизни я видел только одного такого дирижера – это был Вагнер…» Действительно, Вагнер готов был поработить всех, но Минна не воспринимала его влияния, и тут есть основание говорить о явном несоответствии их интимных ожиданий. Косвенным подтверждением этого является то, что едва ли не самого начала совместной жизни Минне было тягостно находиться с Рихардом вдвоем, и даже в Россию к мужу, поехавшему туда фактически на заработки, она прибыла с сестрой Амалией. А ведь это происходило буквально через год после свадьбы. Позже они вообще не могли находиться наедине: однажды, когда Рихард заехал к жене в Дрезден, она немедленно вызвала туда теперь уже его сестру, Клару, чтобы не оказаться с мужем в замкнутом пространстве. Его присутствие порождало эффект близости к чудовищу, склонившемуся над жертвой, – окружающие всегда ощущали его психологическое давление, и Минна в первую очередь.

Но главным несчастьем этой пары явилось осознание их духовной чуждости друг другу. Вагнер был слишком далек от этой женщины, которую он со временем называл не иначе как «несчастной» или «бедной» и с которой старался проводить как можно меньше времени вместе, не испытывая никаких иных чувств, кроме сострадания. С нею он, тем не менее, «дотянул» до серебряной свадьбы и намеревался таким же образом, живя по большей части раздельно, в удаленных друг от друга городах и странах, «докатиться» и до золотого юбилея. Что ж, множество семей жили и живут таким же образом: супруги находятся вроде бы вместе, но чужие друг другу и в лучшем случае развлекаются бесконечными взаимными упреками.

Постоянные размолвки Вагнера с первой женой, ее нервозность и напряженность, отказ понять и принять его творческую миссию быстро привели к угасанию эротического влечения к некогда привлекательной женщине. Тупик, неспособность развития отношений, невозможность ощутить радость и перспективы толкали Вагнера на бесконечные путешествия. Он, как бесприютное животное, носился по Европе в поисках дома, уюта, душевной гармонии и, конечно, сексуального наслаждения. Отношения Вагнера и Минны были обречены, потому что они не научились чувствовать друг друга и оказались психологически не подготовлены к семейным отношениям, причем каждый остался на своей незыблемой жизненной платформе.

Но как ищущий, способный разжечь в себе пламя бушующей страсти мужчина, Рихард Вагнер позволял себе бесцеремонно врываться в чужие интимные миры, особенно если чувствовал их шаткость. Ведь он был в жизни неудовлетворенным агрессором, по меньшей мере до встречи с Козимой. Вовсе не исключено, что он подсознательно стремился к разрушению чужих жизненных установок, проникая в семьи, как лукавый змий, пришедший испытать прочность чужой любви, увлечь за собой, больше стремясь к компенсации и бессознательной мести за свое незавидное положение, чем действительно влюбляясь. Его не смущали узы чужого брака, освященные религией и законами общества, он признавал лишь невидимые цепи любви, которые неотступно искал. Кажется, двигаясь по запыленным дорогам Европы от одного пристанища к другому, он пребывал в постоянном поиске собственного семейного счастья, даже желая, подобно хищнику, разрушить чужое, чтобы на его обломках выстроить свое. Не стоит кривить душой, в этом деле он был истинным слугой Люцифера. Постоянно лишенный покоя, издерганный, тщеславный одиночка лишь на привалах, посвященных поиску очередной жертвы, на время успокаивался, успевая создавать очередной шедевр.

Хотя в своей автобиографии, призванной, как всегда при написании таких книг, подровнять и приукрасить собственную историю, он очень аккуратно обходится с описанием встреченных на своем пути женщин, есть основания больше доверять в этом скрупулезным биографам, нежели ему самому. Те, кто тщательно отслеживал каждый шаг композитора, называют несколько громких адюльтеров (причем не исключено, что многие другие остались покрытыми мраком тайны). Одна из ранних амурных авантюр неугомонного искателя счастья касается Джесси Лоссот, юной англичанки, муж которой помогал ему держаться на плаву. В ответ Вагнер задумал побег с Джесси в Грецию. Прознавший об этом супруг рассвирепел и пообещал прикончить музыканта, а позже не без помощи полиции заставил Вагнера убраться из страны. Впоследствии композитор познакомился с другой парой, которую сумел превратить в друзей-меценатов. Но, как и прежде, пока Отто Везендонк ссужал ему значительные суммы, чтобы он мог писать, Рихард завязал вовсе не целомудренный роман с молодой женой своего нового товарища Матильдой. Впрочем, в книге о себе Вагнер настойчиво твердит об исключительной дружбе с этой семьей, продолжавшейся много лет, а сцены ревности, устраиваемые Минной, описывает не иначе, как недоразумения. Еще через несколько лет он обращает пристальное внимание на подросших дочерей своего старого друга Ференца Листа и, как утверждают некоторые источники, заводит любовный роман с его старшей дочерью Бландиной. Но еще прежде, чем она умерла при родах, Вагнер влюбляется в младшую – Козиму. Последняя уже была замужем за еще одним другом Вагнера – композитором и дирижером Гансом фон Бюловым. Практически на глазах у Бюлова Вагнер методично и властно разрушил семейные отношения, которые внешне казались идиллией.

Секрет успеха его брака с Козиной заключается, прежде всего, в единстве их жизненной платформы. Семейное благополучие с Козиной оборвало необходимость связей на стороне, что имело несто при Минне. С Козиной сексуальная концепция приобрела упорядоченный вид, гармонию умиротворенности при вспышках страсти, жизнь, в которой связь властного самца и покорной санки все равно играла несоизнерино неныпую роль, чен ощущение духовного единства, которое он так долго искал. Несонненно, в нладшей дочери Листа присутствовала та эротическая притягательность, которая, в сочетании со способностью говорить с нин на однон языке, восплаие-нила уже стареющего Вагнера, как спичка воспланеняет копну хорошо просушенного сена. Козина дала ену другую, новую жизнь. Духовное обладание друг другой, созерцание успокоившегося обособленного бытия со врененен вытеснило бурю обоюдных желаний, оставив в качестве свидетельства физической любви детей.

Но конечно, ронан женатого Вагнера и занужней, инеющей детей Козины заслуживает более пристального внинания. Развиваясь на глазах не только у Бюлова, но и громадной аудитории (Вагнер был на пороге громкой славы), отношения травмировали одних, поражали молнией резонанса других, невыразимо раздражали третьих. Бюлов пребывал в глубокой депрессии, проведя определенное время в психиатрической клинике. Но Вагнер-тиран решил раздавить всех, и в этом, как нельзя лучше, проявляется его сатанинская доктрина, в основании которой была жажда абсолюта, доминирования во всех сферах человеческого. Требование Вагнера, чтобы Бюлов исполнил обязанности музыканта в угоду его замыслам, несомненно, было необходимо для полного подавления соперника как мужчины и как творческой личности. Разрушая психику мазохистски подчинившегося ему Бюлова, он как бы принуждал его жену наблюдать это и сознательно отдавать предпочтение более могущественному самцу и более одаренному творцу. «Этот роман, несомненно, рисует Вагнера человеком, склонным к моральному насилию. Вероятно, он получал от этой ситуации некоторое патологическое удовольствие – поверженный муж должен был со всеми силами своей души исполнять его музыку, а жена поверженного стала покорной рабыней великого человека, обладавшего магической силой в музыке и в жизни» – так представляет ситуацию Артур Штильман.

В книге «Мифы и маэстро» Нормана Лебрехта содержится любопытная и не лишенная оснований оценка этой ситуации: абсолютно подавленный волей Вагнера, Бюлов воспринимал его как своего «суррогатного» отца, а Козима представлялась ему трансформацией его холодной матери. И тут нельзя не вспомнить, с какой отеческой заботой Вагнер принял Бюлова во время их первой встречи и как он тут же навязал ему музыкальное будущее, едва ли не заставив молодого человека фактически изменить направление его усилий, да и всю жизненную стратегию.

Исследователь творческого пути Вагнера Ганс Галь приписывает ему «почти патологическую расточительность». Минну просто бесила неспособность Вагнера зарабатывать деньги. Даже те немногочисленные друзья, которых ухитрился сохранить совершенно несносный в общении композитор, шарахались от его бесконечных просьб о финансовой помощи. Михаил Сапонов, описывая первый приезд Вагнера в Россию, указывает: «Минна полагала (и не без некоторого основания), что Рихард не в состоянии кормить двоих – и себя и ее». А потом добавляет, что в Германии композитор говорил друзьям, что «просто обезумел от счастья», так как никогда не держал в руках сразу такого большого количества денег. И вот этот человек, презирающий материальное, «истратил это богатство мгновенно».

Композитор всю жизнь стоял на своем: он решительно не собирался работать, зато всегда стремился жить с шиком. И это противоречие не раз заводило его в тупик. Лист, мужественно снабжавший друга деньгами и выколачивавший их для него из любого возможного источника, однажды подыскал для Вагнера многообещающую возможность поработать в США. На что Вагнер дал вызывающе наглый ответ: «Боже милостивый, да те суммы, которые я мог бы «заработать» в Америке, люди должны дарить мне, не требуя взамен решительно ничего, кроме того что я и так делаю, потому что это и есть самое лучшее, на что я способен. Помимо того, я создан не для того, чтобы «зарабатывать» 60 ООО франков, а скорее для того, чтобы проматывать их. «Заработать» я вообще не могу: «зарабатывать» не мое дело, а дело моих почитателей давать мне столько, сколько нужно, чтобы в хорошем настроении я создавал нечто дельное». И он всегда оставался верен своей установке, то и дело пускаясь в бега от долговой тюрьмы. На самом же деле такое поведение являлось не чем иным, как защитной реакцией творческой личности, жестким ответом на опасения попасть в зависимость от общества; обязанность работать была для него яркой и навязчивой ассоциацией несвободы. При этом Рихард Вагнер демонстрировал порой совершенно невероятную работоспособность и творческую плодовитость…

Нищета, доставшаяся Вагнеру в наследство, создала в нем глубокий комплекс озабоченности роскошью. Под его воздействием личность композитора буквально расслаивается. С одной стороны, он явно не являлся стяжателем и деньги для него оставались лишь универсальным средством такой жизни, какую он хотел вести, с другой – побеги от кредиторов, поиски возможности заполучить громадные дармовые суммы или воспользоваться финансами друзей на фоне откровенного нежелания зарабатывать порой делали его невыносимым для общества. Кажется, сознательно влюбив в себя гомосексуального баварского монарха Людвига и став его духовным поводырем и незаменимым советником, Вагнер стал тратить его деньги столь бесцеремонно, что быстро превратился во врага для большинства баварцев. Вскоре композитор выторговал у Людвига отнюдь не дешевый дом (до этого Вагнер обитал в роскошном дворце, снятом для него монархом), вынудив короля-поклонника купить еще и сногсшибательную по цене мебель. Тщеславие Вагнера-человека вполне насытилось: он теперь представлял собой состоятельного буржуа – образ, к которому он тайно стремился, чувствуя себя уязвленным в обществе, поскольку не способен был казаться преуспевающим во всем. Это странное стремление к обеспеченности, по всей видимости, было прямым следствием раздвоения его личности. С одной стороны, он желал предстать пред миром великим творцом, надменно взирающим на общественные нормы, правила и ценности. С другой – его душа искала такого недосягаемого положения, какое могло обеспечить лишь богатство.

Кроме того, в течение его непростой жизни всегда в этом отношении с навязчивой старательностью подливала масла в огонь его первая жена Минна, которая, по-видимому, рассматривала деятельность и славу композитора исключительно сквозь призму достатка и благополучия. Ей непременно нужен был комфорт, тогда как жаждущий душевного тепла в семье Вагнер вполне мог довольствоваться временными жилищами. Так или иначе, но его болезненная сосредоточенность на творчестве вытесняла все остальные требования души. А вот восприятие Козимой образа мужа в быту кардинально отличалось от восприятия Минны и других женщин. Она рассматривала его прежде всего как творца, исполняющего миссию по созданию музыки нового типа и внедряющего в мир ранее неведомую концепцию мироздания, и не уставала напоминать ему о своей поддержке. Она выказывала каждым сказанным словом и всеми поступками свою готовность идти за ним до конца, не заботясь о бытовой стороне вопроса, почти игнорируя эту сферу. Козима и во время короткой супружеской жизни с Бюловым спокойно переносила неудобства и бедность, для нее быт всегда имел второстепенное значение. Более того, Козима была настолько непосредственна и надежна в быту, что Вагнер без смущения мог возложить на нее весьма непростые задачи. Например, однажды композитор попросил ее забрать выделенные королем деньги для погашения долгов. Женщине пришлось нанимать две кареты, чтобы доставить несколько тяжелых мешков с серебряными гульденами. Не говоря уже о том, что на плечах Козимы лежала работа с корреспонденцией своего гениального и экзальтированного избранника.

Жизнь не по средствам стала одним из ярких штрихов к земному портрету Рихарда Вагнера. Он обожал роскошь, но она никогда не становилась для него целью. Он витал в облаках своих феерических иллюзий, и финансовое благополучие являлось тут простым эквивалентом свободы и выражением презрения к мирскому бытию. «…Мне нужна красота, блеск, свет! Я не могу прожить на жалкой должности органиста, как ваш любимый Бах!» Поистине, любовь к достатку была порождена лютой ненавистью к материалистическому миру, где эквивалентом успешности были деньги. И тут роль подруги-жены является показательной. Если Минна подталкивала его к успеху, твердя о необходимости достижения богатства, что, конечно же, вызывало в нем боль и страх перед нищетой, то Козима с ее несоизмеримо более высоким и многогранным духовным миром просто не обращала внимания на быт. Уют и роскошь принимались ею, но всегда оставались второстепенными; она с такой же решимостью боролась бы за будущее семьи в трущобах, ибо видела перед собой совершенно иную цель, ее женская миссия заключалась в ином.