Текст книги "Мельница Морквина"

Усевшись, Тимофей залпом влил в себя раскаленное зелье. Горячие волны, накатывая одна за другой, накрыли его уставшее тело, приподняли над столом, принялись мягко раскачивать.

– Молодца,– похвалил колдун, но зелье уже ударило в голову Тимофея. Его понесло.

– Мы тут сидим, выпиваем, а Морквина сейчас пытают. Зачем было по лесу бегать, короля пугать? Дорог каждый час!

– Не хами ему,– прошипела змея.– Чччреватто…

– Шамас великий колдун,– поддержала жаба.– Обратит в крысу, моргнуть не успеешь.

– Или в муху,– буркнул паук.– Не умеешь пить отраву, не прикладывайся.

– Это не отрава,– возразил Шамас, и Тимофей понял, что колдун слышит все, что говорят его спутники. – Отрава не пахнет, иначе кто бы ее пил?– Он хихикнул.– И ты прав, время не ждет. Но кому суждено успеть, тот не опаздывает. А за тех трех принцев и их отца-короля не обессудь. Совсем страх потеряли. Перестанут уважать колдунов – как жить? Это, Тима, и тебя касается…

Он назвал Тимофея по имени, хотя тот до сих пор не представился.

– Теперь к делу. Ты один спасешь всех.

– Но как?! Там оборотень, вампир, да еще инквизитор с отрядом. Мне и в замок-то теперь не пройти, сразу схватят. Морквин говорил, только вы можете нам помочь…

По крыше вдруг застучали. Сверху что-то заскребло, загрохотало.

– Принцы вернулись?– предположил Тимофей.

– Ты горяч, нетерпелив,– колдун дернул за тонкий витой шнур над столом, конец которого был привязан к окошку на крыше. Люк с шумом распахнулся, и в комнату влетели, одна за другой три огромные черные птицы, и следом еще одна, поменьше, в которой Тимофей с удивлением узнал Стелу. Птицы сели на перекладину над их головами, заворковали.

– Молодость,– вздохнул Шамас.– Победить оборотня можно его же силой. Нужна оборотная мазь, чтобы снова вернуть Оделу его тело, а Оркмахи навсегда запереть в мерзкого горбуна, каким он и родился на этот свет. Но такой мази больше не существует. После того, как Одел разорил болото, ил для ее изготовления высох. Остатками мази Оркмахи и пользуется, и если ему не помешать, ее вполне хватит, чтобы оседлать пол мира.

– Нужна мазь,– повторил Тимофей, но мази больше нет. Что же тогда делать?

– У всего в этом мире есть замена. Ну, или почти у всего. Не всегда равноценная, часто временная. Но нам и этого хватит. После победы Одела ученики Оркмахи разбежались кто куда. Двое прибились к стае людей-волков, из тех, что живут в крепости людоеда. Один из них, во время осады украл родовой перстень болотных колдунов с зеленым кристаллом. Надо добыть его.

– В одиночку добыть перстень у людоеда, окруженного стаей людей-волков. Это все?

– Нет,– отвечал Шамас.– Это только половина. Маленькую крошку этого кристалла следует отколоть и истолочь в порошок. А порошок всыпать в меру морского ила, который есть только в одном месте, у побережья Северного моря, недалеко от Доглена.

– Морквина казнят через неделю. В день, когда вампир женится на принцессе. Мне не успеть, даже если у меня вырастут крылья.

– Ты сможешь летать и без крыльев, становиться невидимым, даже при ярком солнце, проходить сквозь стену, как музыка скрипки, а может, и еще что-нибудь. Ты станешь магом, по силе равным мне.

– Это для меня большая честь,– осторожно сказал Тимофей, в который раз сожалея, что послушался Морквина и пошел просить помощи у выжившего из ума, пусть и могущественного некогда чародея. Теперь старик хочет все дело свалить на него, бормоча при этом такие небылицы, от которых в пустом животе Тимофея начался голодный бунт.

– Хорошо,– сказал он.– Надо, так сделаем. Но не на голодный желудок. Нет ли у вас, господин Шамас, чего-нибудь для меня и моих спутников?– Тимофей неопределенно показал на свои оттопыренные карманы, тронул через рубашку гадюку. Над его головой, на мощном насесте, Стела ворковала сразу с тремя гигантскими воронами, вполне уютно чувствуя себя в такой страшноватой компании. Птицы чистили друг другу перья, что-то поклевывали прямо на балке.

– Хорошо им,– сказал Маккварен.– Летают.

Паук и змея помалкивали, не решаясь напоминать о себе в присутствии древнего колдуна.

Шамас кивнул. На столе появилось блюдо с овсяными лепешками и финики, большой запас которых Шамас делал раз в году на городской ярмарке. Он снова разлил по кружкам черное травяное зелье, сказал:

– Это придаст тебе сил. Ешь и устраивайся на ночлег. Утром тебе предстоит долгий путь.

– Еще бы,– промычал Тимофей, набивая рот черствой лепешкой. Паук и змея, высадившись на стол, торопливо подбирали крошки.

– Выпить нечего?– квакнул Маккварен и, видя, что никто здесь не собирается угождать его пагубной привычке, с неохотой принялся обгладывать финик.

Потягивая черное зелье, Шамас внимательно наблюдал за жующим Тимофеем. После ужина он указал на громоздкий сундук в углу.

– Всем спать. Утром многое изменится. Ничему не удивляйся и запомни все, что увидишь во сне. От этого, возможно, будет зависеть твоя жизнь.

глава семнадцатая

Ученик колдуна

Если, попросившись переночевать, гость не спешит прощаться и день, и два – то, пожалуй, он слегка загостился и стоит ему вежливо напомнить о приличиях, которые ничуть не противоречат законам доброго гостеприимства.

А что прикажете делать, если сам хозяин не думает отпускать вас год и другой, а скоро и третий уже к концу подойдет? Похоже, гость давно превратился в пленника…

Всю первую зиму Тимофей только и делал, что убирал дом Повелителя ворон, косил траву на поляне, кормил его птиц и носил коромыслом воду из дальнего лесного ручья.

Вместе с Шамасом он бродил по лесу, собирая урочные травы и коренья, сушил и толок их в каменной ступке. Под присмотром колдуна он готовил бесчисленные мази и снадобья, склянки с которыми заполняли все полки в обширном погребе.

Вороны будили его около пяти утра. Он чистил и полировал их твердые, как броня, клювы, латал прохудившуюся крышу, пас на лугу мерина и чистил пойманную в ручье рыбу.

Уснуть на отведенном ему сундуке удавалось не раньше полуночи.

Дважды он пробовал бежать. Следующим утром после проведенной у колдуна первой ночи и месяца через полтора.

И оба раза черные птицы настигали его и, жестоко исхлестав крыльями, клювами пригоняли обратно. После второго раза он неделю ходил с синяками и ссадинами по всему телу.

О Морквине, о попавших в беду обитателях замка и об опасности, нависшей над миром из-за набирающих силу оборотней, о чем так долго говорил Шамас в день их знакомства, колдун словно забыл.

На все вопросы он только ухмылялся в косматую бороду и посылал Тимофея чистить вороньи клювы или носить воду. Да и колдовства особого Тимофей не видел, скоро придя к выводу, что хитрому старику с самого начала плевать было и на оборотней, и на королей, а его он держит, просто как слугу. Наивный Морквин…. Наверное, оборотень, после казни приказал и пепел его развеять…

Потеряв надежду бежать, Тимофей начал присматриваться к колдуну, силясь понять, что общего между рыбалкой, за которой старик проводил большую часть времени и его таинственным ремеслом.

– Терпение,– отвечал обычно Шамас,– терпение…

И когда ближе к весне, в дождливый ветреный вечер, Тимофей особенно допек колдуна своими вопросами, тот, наконец, сказал:

– Нет никакой магии. Есть только Вера и Знание…

– И все?!

– А ты попробуй, поверь, что ты невидим. Да так, чтобы хоть пять минут не усомниться в этом,– сказавши это, Шамас, сидевший за столом напротив, вдруг исчез. Растворился, как сахар в стакане…

Тимофей зажмурился, изо всех сил стал представлять, что невидим, но мысли, одна за другой, все какие-то посторонние, ни к месту, вереницей лезли в голову, приходили из прошлого, сплетались с настоящим, устремлялись вперед. Он открыл глаза.

Шамас, как ни в чем ни бывало, сидел напротив, пил свой пахучий чай.

– Мешает,– сказал он.– Избавься от лишнего. Чтобы не что-то думало за тебя, но ты думал. Научишься думать сам, глядишь, сможешь и делать…

Он особо подчеркнул д е л а т ь. И, с этого дня взялся учить.

К концу первого года Тимофей уже становился невидимым, мог остановить, как будто стеной, бегущего на него волка, знал назначение большинства лесных снадобий и умел их готовить.

Он разговаривал с лесными зверями, понимал не только ворон, но и остальных птиц. Он видел глубоко под землей и далеко за горизонтом.

К следующей зиме он научился летать.

Дальше дела пошли резвее. Он сошелся близко с воронами Шамаса, летал частенько над Оделенским лесом и дальше, над вересковыми зарослями, за реку.

Несколько раз порывался он слетать и к замку Одела, чтобы хоть сверху постараться что-нибудь углядеть, но вожак по имени Кромм, гигантский ворон с орлиным размахом крыльев и угрожающих размеров клювом, каркал, закладывая умопомрачительные виражи и ложась курсом обратно к Северному лесу:

– В замке Оркмахи!! А он ненавидит все, что летает, кроме окаянных нетопырей. Его лучники сшибут тебя даже под облаками. Назад!..

Кромм, начавший вить гнездо со Стелой, на поверку оказался неплохим парнем. Он даже пытался обучить Тимофея разным птичьим трюкам, вроде умения взмыть свечкой в небо или упасть камнем, словно коршун на добычу, выходя из пике у самой земли так, чтобы трава прижималась от поднятого им ветра.

Еще он любил неожиданно переворачиваться в воздухе на полной скорости, будто уклоняясь от хищных птиц или пущенных в него стрел. В небе он чувствовал себя хозяином и не прочь был поделиться своим искусством с Тимофеем.

Но ничего, кроме парения над лесом или плохо управляемых полетов по прямой у того не получалось.

Шамас успокаивал:

– Много чего по небу летает. Птицей тебе не стать, а для колдуна довольно и этого…

Застрял Тимофей уже к концу третьего лета. Старый колдун предложил ему раздвоиться. Сделать так, чтобы, оставшись в запертой избушке, оказаться у дальнего ручья, где Шамас обыкновенно ловил пескарей.

Как ни бился Тимофей, но больше, чем мгновенно перенестись из дома к ручью или обратно, ему так и не удавалось.

Оставленный в доме под присмотром Кромма, он вдруг оказывался за несколько миль у ручья, не слишком понимая, как это вышло и надеясь, что в это время он также сидит еще и на опушке, листая старинные колдовские книги, к чтению которых он постепенно пристрастился.

Неподкупный ворон, однако, всякий раз отрицательно мотал клювом, разбивая надежду Тимофея незаметно покинуть лес сразу, как только он окажется един в двух лицах.

Лето было уже на исходе. Чувствовалось приближение осени, третьей в его жизни у Шамаса.

Он привык. Изучение колдовских наук постепенно увлекло его, стало казаться единственно важным занятием.

Ворона, паук и змея тоже как-то обжились. Стела строила непростые поначалу отношения с вожаком. Скоро у них должны были появиться птенцы. Пауку Шамас, поворчав, позволил сплести небольшую паутину и, хотя в доме мух не водилось, мохнатое насекомое целыми днями сиживало в засаде, чтобы не потерять сноровку.

Гадюка все больше спала, растолстев от тепла и безделья, и совсем не интересовалась птичьими яйцами.

Лишь Маккварен слонялся днями вокруг дома, прыгал по кочкам, недовольно квакал:

– Не умеют жить! С их-то возможностями и пива не варить. Хоть бы покупали, что ли…

Прошло еще пару месяцев. Как-то вечером, ближе к середине октября, Шамас, имевший обыкновение в хорошую погоду выкурить перед сном свою глиняную трубочку, неожиданно сказал:

– Тебе больше нечему здесь учиться. Ты маг…

Он пыхнул еще облачком душистого самосада, глянул на низкое небо. Луна высунулась из-за огромной трубы, тенью нависающей над домом, серебром опылила изумрудную траву у порога.

Тимофей, каждый вечер полирующий бархатом вороньи клювы, изумлено поднял голову. То, чего он изо дня в день ждал целых три года, уже не веря, что при жизни старого колдуна ему удастся окинуть Оделенский лес, кажется, случилось.

Шамас выбил трубку, кряхтя, поднялся с завалинки.

– Ступай теперь спать. Утром начнется твоя война.

Он проснулся поздно, с тяжелой от сна головой, голодный и в отвратительном настроении.

Впервые за три года его не подняли до рассвета, дали выспаться, и он долго лежал с закрытыми глазами, думал о Морквине, принцессе.

Наверняка, обглоданные кости нерадивого колдуна давно гниют где-нибудь за крепостной стеной королевского замка. Принцесса вышла за Спилгрима, да и в самом замке никого, кроме вампиров и вампиренышей никого не осталось…

Тимофей резко сел, протер глаза. За накрытым столом сидел Шамас, наряженный не как обычно, в бесформенный балахон, но одетый в строгий черный камзол с высоким отложным воротом, весь какой-то промытый, затейливо причесанный в сотню сплетенных его птицами косичек, переходящих из седой гривы в длинную бороду. Косматые брови зачесаны кверху, открывают тяжелый внимательный взгляд.

– Садись,– пригласил колдун.– Ешь. Дорога предстоит дальняя.

Не заставляя старика дважды повторять, Тимофей набросился на еду. Овечий сыр, зелень, мягкий хлеб. Вино в высоком глиняном кувшине, из которого вынырнул изрядно захмелевший Маккварен.

Квакнув, с виноватым видом, он исчез под столом.

– Вино не пиво, много не выпьешь…

Где старик все это хранил, изо дня в день, потчуя ученика черствыми, как терка лепешками и водой из ручья? Тимофей об этом не думал.

– Куда ехать?– наконец, спросил он, когда на столе почти ничего не осталось.

Впервые он по настоящему наелся и, слушая начавшийся за бревенчатой стеной дождь, вспомнил о близкой зиме.

Шамас покачал головой.

– Спасать принцессу. И своего друга. Или ты забыл?

– Забыл,– с горечью сказал Тимофей.– За три года забудешь. Думаю – те, кто ждал от меня помощи, тоже многое забыли. Кое-чему я у вас научился, спасибо. Только хороша ложка к обеду. Через три года спасать там уже некого. Известно же – если вампир пьет кровь у человека, тот сам становится вампиром. Наверное, замок короля Одела кишит этой нечистью.

Шамас удивленно каркнул. На столе перед Тимофеем кучкой собрались змея, жаба и паук. Стела, с тремя воронами Шамаса, уселась на балке.

– О чем ты?– скрипнул паук.

– Вредно долго спать,– прошипела змея.– Всякое может присниться…

– Выпей еще,– посоветовал Маккварен.

Шамас усмехнулся.

– Ты провел здесь только ночь. Если поторопишься, успеешь сделать то, что должен.

– Каждый солдат знай свой маневр. Не держите меня еще за одну ворону. Это делу не поможет. Я точно знаю, что прожил здесь три года, а вы, все вместе, уверяете меня, что одну только ночь.

– Тогда смотри,– Шамас достал сложенный костяной веер, умакнул гусиное перо в чернильницу, быстро начертал на нем знакомое Тимофею короткое друидское заклинание, заставляющее путника блуждать по кругу.– Это день. За день можно что-то сделать.

Шамас чуть раскрыл веер, выдвинул следующую полоску, написал еще одно, вызывающее бурю заклинание. Потом раздвинул еще и снова взял перо. Так он поступал до тех пор, пока в руках у него не оказался костяной круг из узких полосок, весь испещренный магическими знаками, многие из которых Тимофей не мог разобрать по причине того, что они оказались в перевернутом виде.

Колдун слегка обмахнулся им, сложил, опять превратив веер в узкую костяную гармошку.

– Это время,– сказал он.– Когда ты ничего не делаешь, день долог. Когда ты страдаешь, он кажется длиннее жизни. Но, если день наполнен тысячей дел, он пролетает незаметно. Иногда целая жизнь может показаться одним днем. Время у каждого свое.– Он снова развернул и сложил веер.– За одной полоской кроются десятки. За прошлую ночь ты узнал то, на что уходят годы. Потому тебе и кажется, что ты слишком загостился.

– Но почему я? За что такая честь?

– Мы похожи,– объяснил Шамас.– Ты – как я.

– Это точно. Удивительное сходство. Любой сразу заметит. Лучше скажите, как мне после домой вернуться?

– Вход – золотой, выход – мешок золота.– Шамас сунул слетевшей к нему на плечо птице жирный финик.– Кое-кто живет по иным правилам, и это тоже правило. Во всякой книге есть место, из которого расходятся все страницы.

– Переплет,– быстро сказал Тимофей.

Ворон на плече колдуна фыркнул. Колдун повел левой бровью.

– Да ты просто ученый муж. Главное – узнать правило.

– Опять учиться?!

– Этому никто не научит. Инстинкт подскажет. Если он у тебя есть.

– А если нет?

– Тогда я сильно ошибся. И многие беды придут на эту землю, и виноват буду я.

Тимофей поежился.

– Это слишком серьезно для моей бедной головы…

Колдун отвязал от пояса увесистый кожаный мешочек, бросил его через стол Тимофею.

– Здесь золото. Иногда оно сильнее магии. Добудешь у великана перстень, отправляйся, не мешкая, в Доглен. Купи в кабачке у старого Маклоха бочонок лучшего коньяку и свези его на берег. Передашь водяному Куу. Старый пьяница вечно мерзнет, особенно зимой, когда вода в его пещере сильно остывает. Сумеешь ему понравиться, он даст тебе немного ила.

– А если нет?

– Ты уж постарайся. Слишком многое от тебя сейчас зависит.

Шамас снял с шеи почерневший от древности тяжелый литой медальон.

– Это знак Повелителя ворон. Теперь он твой,– колдун надел холодную цепь на шею почему-то оробевшего Тимофея.– Время пришло. И помни – у тебя всего семь дней.

Вожак Кромм на балке удивленно каркнул. Молод он больно для Повелителя. Но такова воля Шамаса…

Тимофей встал из-за стола, рассовал по карманам паука и хмельную жабу, сунул за пазуху гадюку. Стела слетела к нему на плечо, потерлась клювом о щеку.

– Я понимаю,– сказал Тимофей.– Оставайся.

– Женщина,– квакнул Маккварен.

– Удачи,– прошипела гадюка. Паук ничего не сказал.

– Ну,– сказал Тимофей,– увидимся. На обратном пути, если мои ноги будут слушать мою голову, непременно загляну.

Шамас вдруг ссутулился и, отступив в угол, к печке, стал почти прозрачен. Тимофей разглядел сквозь него сундук, свернутую на нем овчину, служившую ему постелью, удочки у стены.

Старик глухо, как из колодца, пожелал:

– Успевай туда, где делят, и не спеши, где отнимают.

Тимофей резко отвернулся, шагнул за порог, аккуратно притворил за собой дверь.

Шамас впервые показался ему одиноким и жалким в своей заброшенной избушке. Он подумал, что больше не увидит его.

С неба, как обычно, сеял мелкий ледяной дождь.

глава восемнадцатая

Разбойники

До сумерек он, не останавливаясь, брел по лесу, продирался сквозь глухие, намертво сцепившиеся ельники, перепрыгивал узкие сырые овраги. Обходил, стараясь не слишком увязать в грязи, топкие места.

Четкого плана у него не было. Он все время двигался на Север, в сторону побережья, надеясь, что Шамас прав, и рано или поздно он встретит Великана.

– Ох, и тяжело,– стонал в кармане Маккварен.– Страшно мне и на сердце тяжесть.

– Подвиги легкими не бывают,– терпел паук.– Что за подвиг, если двигать нечего?

– Я на подвиги не подписывался,– квакала жаба.– Так ведь и возраст не располагает.

Змея от холода впала в полусонное состояние и, пытаясь согреться, только туже затягивала кольца на шее Тимофея.

Он вымок по пояс, в самом начале провалившись в обманчивую зелень и, чтобы совсем не замерзнуть, не останавливался ни на минуту.

Шамас дал ему в дорогу крепкие сапоги, взамен отобранных братьями кроссовок и толстую матерчатую куртку без пояса. Но, мокрые, они только мешали двигаться. К тому же, раненые ноги снова начали кровоточить.

Если не остановиться, чтобы хоть немного передохнуть и подкрепиться взятыми у колдуна финиками, он просто упадет ничком в мокрую траву и останется лежать до следующего утра.

– Еще сотня шагов,– сказал он.– До того дуба. И привал…

Но пройти удалось меньше половины из намеченного. Ровно сорок восемь шагов…

Слева вдруг что-то затрещало. Густые кусты шевельнулись и, прямо перед ним, на узкую лесную тропинку с грохотом рухнуло толстое дерево.

– Засада,– ойкнул Маккварен, и левый карман Тимофея опустел.

Через мгновение на него упала частая сеть. Из ветвей просыпалась горсть радостно вопящих разбойников.

Опутав живо его с головы до ног, они волоком потянули добычу в чащу. Паук выскользнул из правого кармана, пролез на ходу сквозь мелкую ячейку, скрипнул:

– Мы рядом.

Змея оставалась за пазухой и, прикрываясь от ударов, Тимофей беспокоился, что с перепугу она не разберется – кто свой, кто чужой…

Наконец, разбойники вытянули узел с Тимофеем на широкую поляну и, приподняв повыше, бросили под ноги вожаку.

Кругом, под деревья, из шалашей выползла вся шайка – десятка два оборванцев с луками и мечами.

– Вытряхните его,– приказал атаман, рыжий здоровяк в вывернутой волчьей шкуре.

Когда Тимофея распутали и поставили на ноги, он обнаружил, что кошелек с золотом бесследно исчез, а знак Повелителя ворон украшает теперь короткую толстую шею атамана, не мытую, похоже, с самого его рождения.

Тимофей сплюнул кровью из разбитой губы.

– Разве мама не учила вас, что брать чужое нехорошо?

Разбойники так и покатились по заиндевевшей траве. Когда хохот стих, атаман утер набежавшие слезы и достал из-за голенища длинный кривой нож.

– В жизни не встречал такого весельчака! Моя мама, да будет тебе известно, пока позапрошлой осенью ее не загрызли люди-волки, заправляла всеми этими джентльменами. А ты спрашиваешь, чему она меня учила. Шутник! Но и мы здесь пошутить любим.

Атаман обернулся к развеселившейся стае.

– А что, если вздернуть его на том старом дубе? При виде такого весельчака, у любого в лесу поднимется настроение. Что скажете, джентльмены? А его острый язык я, пожалуй, засушу и оставлю себе на память. Возможно, он сделает меня более красноречивым.

Змея перепугано зашипела:

– Быстро преврати его в яйцо! Лучше в черепашье, чтобы заглотить быстрее. Ты же колдун!

– У вас на шее медальон Шамаса,– Тимофей усиленно размышлял над внезапно пришедшим ему в голову планом.– Слыхали о таком?

Разбойники молча сузили круг.

– Братцы,– притворно удивился атаман,– а не тот л перед нами великий вор, что недавно обокрал короля Одела? И, вдобавок, еще самого Повелителя ворон? Видишь, земля слухом полнится, слава твоя впереди тебя бежит. Прикажете называть вас Ваша честь? Как же вас, в таком случае, угораздило к нам, недостойным, заглянуть? Да еще в сетку, словно глупый тушканчик, попасть. А медальончик, о котором вы изволите беспокоиться, вот он. Хорош?– Грубыми скрюченными пальцами он огладил граненую цепь, потер черный, сверкающий даже в сумерках камень.

– Лучше верни,– сказал Тимофей.– Не то быть беде.

Разбойники еще сдвинулись, почти вплотную обступив Тимофея. Ноздри ему забил тяжелый запах сырой одежды, грязных тел и засохшей крови.

– Быть беде,– нараспев повторил атаман.– Ну и шутник. Да мы и есть беда!

Чуть в стороне, двое шустрых, с красными лишайными руками бродяг уже вязали петлю. Третий, с концом веревки в длинных зубах, с обезьяньей ловкостью карабкался на громадный, царящий над сизыми вершинами дуб.

– Давай повыше!– вопили снизу.– Чтобы птицам Шамаса было видно! Повелитель ворон, ха-ха-ха!

Атаман поднял правую руку. Поляна стихла.

– А что, все-таки, будет?– спросил он, смеясь и дергая медальон на шее. – Может, ты умеешь видеть будущее? Что, колдовская побрякушка удавит меня этой цепью?

Как все разбойники, он был жесток, труслив и невероятно суеверен.

– Нет,– серьезно отвечал Тимофей.– Тебя удавят на виселице. Во дворе центральной коблинской тюрьмы, при большом стечении народа.

Разбойники угрожающе загудели.

– Брось, парень,– атаман слегка побледнел.– Это когда еще будет?! А пока, лучшая гадалка из нас двоих – это я. Бьюсь об заклад, первым вздернут тебя!

И он открыл рот, чтобы дать команду нетерпеливо сопящим головорезам.

– Исчезни!– отчаянно взмолилась из травы жаба.– Или обрати их в стаю жирных навозных мух!

– Предлагаю сделку,– быстро и твердо сказал Тимофей.– Тут неподалеку живет парень, у которого целая пещера золота. Вы проводите меня к нему, а я возьму вас в долю. Пятьдесят на пятьдесят. Думаю, это будет справедливо, если учесть, что всю работу я беру на себя.

Атаман захлопнул рот. Потом приоткрыл его снова, но совсем чуть-чуть, выдохнул в щелку между крупными гниловатыми зубами.

– Пещера золота? И где же такая?

– У великана, что живет по ту сторону холма.

– Он спятил!– завопил одноглазый, стоящий с веревкой по правую руку атамана.– Его охраняет целая стая людей-волков!!

– А в горе, где он прячет свое золото, еще сотня разной нежити,– еще один, хромой, с иссеченным шрамами голым лицом, задрал штанину, обнажив грубый деревянный протез.– Это они! А двух наших задрали и,– он покосился на атамана,– матушку вашу, Царствие ей Небесное…

– Не болтай!– Одернул его атаман.– Царствия Небесного ей не видать, а вот на золото великана она посмотреть бы не отказалась. Жизнь полна неожиданностей. Похоже, у этого юноши удача. За неделю он обокрал короля и старого чародея. Почему нет?

И Тимофей изложил свой план. Вернее, ту его часть, что предназначалась для разбойничьих ушей. Коротко это выглядело так:

Пять-шесть разбойников, вместе с ним, рядятся проезжими купцами и, выехав на дорогу, ведущую мимо Гнилой горы, застревают на своей повозке перед самым мостом.

По слухам, великан жил в глубине высокого холма, которым, на самом деле и была Гнилая гора, в огромной пещере, и стая его людей-волков вечно рыскала по округе в поисках добычи.

Местные жители – да что они? – и лихие люди обходили это место далеко стороной.

Обычно стая нападала на незадачливых путников или купцов, решивших срезать путь по дороге на ярмарку в Бохерин.

Пленников загоняли в подземные ходы, которыми был изрыт весь холм, и больше их никто никогда не видел.

По замыслу Тимофея, попав в подземелье как пленные, разбойники должны были перебить охрану спрятанными под одеждой ножами и впустить остальную шайку.

– И золото наше!– заключил он.

Над поляной повисла гнетущая тишина. Перекошенные лица вокруг свидетельствовали о той нелегкой борьбе, что разворачивалась сейчас в разбойничьих головах. Борьбе между природной алчностью и звериной осторожностью.

А нет ли здесь какой ловушки? С чего этот парень предлагает им лезть в пасть тому, о ком среди обитателей Оделенского леса и говорить не принято? Великан, которого никто и в глаза не видел, слыл людоедом, и проверять, так ли оно на самом деле, никому здесь не хотелось.

– Это,– промямлил, наконец, одноглазый.– Сдается мне, парень не в ладах с собственной головой.– Это что, самим на стол к людоеду?

– Нет,– возразил хромой.– Ворюга слишком хитер. Ему-то терять нечего – или к великану на вертел, или здесь повесят. А лично мне рановато…

– Но атаман решил:

– Впереди зима и через лес никто не поедет. К весне мы протянем ноги от голода, или сами начнем есть друг друга. Надо рискнуть – пять минут страха и полные карманы золота. А кому идти – бросим жребий.

Пока шайка решала, кто отправится с Тимофеем, его отвели в просторный шалаш, скрытый в глубине ореховых зарослей. Там, в углу, на охапке еловых веток, лежал умирающий бородач.

При виде Тимофея, по лицу его прошла судорога, он изогнулся дугой и, в ужасе, стал беспорядочно отмахиваться руками.

– Змея, змея…– Шипел он, пуская пену из посиневших губ.

– Отходит,– сказал провожатый Тимофея.– Как вчера воротился, так и слег.

– Видать, на змею где-то наступил,– сказал второй.– Это яд. Дня три еще промучается, и конец…

Обессиленный приступом, умирающий снова замер. Только глаза его, вернувшись в орбиты, с мольбой смотрели на Тимофея.

– Ты уже раз помог,– шепнула из-за пазухи гадюка.– Если б не я, он бы вырезал твое доброе сердце.

– Отдыхай,– сказал Тимофею разбойник.– Тебя позовут.

– Ага,– подтвердил, поскорее выходя из шалаша с умирающим, второй.– Вам тут и вдвоем не скучно.

Оба вышли на воздух, о чем-то приглушенно заспорили.

– Помммоги,– неожиданно прохрипел умирающий.– Прошу…

В шалаш, с противоположной входу стороны, проскользнула жаба. Следом появился паук.

– Справедливость торжествует,– злорадно квакнул Маккварен.– Отвязали его вчера, а он с ножом… Молодец, Гриша.

Едва ли не впервые в жизни, он похвалил змею, да еще и обратился к ней по имени.

– Эй,– позвал Тимофей разбойников.– Принесите немного моха с северной стороны дуба и вчерашней золы из костра. Возможно, мне удастся облегчить его страдания.

– А говорили, ты вор…

– Хорошенькое дело – лекарь-наводчик!

– Тащите скорее, не то он будет пугать волков своими криками еще неделю.

Из принесенного разбойниками, Тимофей приготовил подобие мази, добавил воды, влил умирающему в рот. Прочел заклинание от боли, положил руку на пылающий лоб. Вскоре тот затих, уснул.

– Умрет вечером,– сказал паук.

– Тут и магия не поможет,– согласилась змея.– Столько яду впрыснуть…

В шалаш зашли еще несколько разбойников, сгрудились вокруг умирающего. Позже заглянул атаман. Он был отчего-то весел.

– Да ты на все руки! Выгорит дельце с великаном, я подумаю над тем, чтобы вернуть тебе эту побрякушку.– Он дернул висящий у него на груди медальон Шамаса.– А этот что? Жить будет?

– Слишком поздно,– отозвался Тимофей.– Яд уже убил его, хотя он этого еще не знает. Просто он больше не мучается…

Жаба и паук уже сидели в его карманах. Змея грелась за пазухой. Укушенный спал, и черты его постепенно разглаживались.

Атаман поковырял в зубах острием загнутого кинжала, длинно сплюнул.

– Матушка говорила: доброта – главное богатство. Стало быть, ты самый богатый в этом лесу. Зачем такому золото? А мы люди злые, бедные. Можем и деньгами взять…

глава девятнадцатая

Карлик

Как начальник стражи, старый Ансгар носил на своем широком кожаном поясе ключи ото всех комнат королевского замка.

Он не спал уже несколько ночей, с тех пор, как погибла его любимица, служанка принцессы.

Девушка, к тому же, приходилась дальней родственницей его свояченице из Мангрета, и он чувствовал свою вину за ее смерть.

Каждую ночь он обходил все три башни, слушал, затаившись, ночные шорохи, ставил в темных переходах волосяные силки.

Нежилые комнаты, тайные винтовые лестницы, берущие свое начало в узких нишах за почерневшими портретами бывших хозяев замка, глухие колодцы тесных извилистых коридоров, заросшие плесенью и забитые сажей дымоходы каминов, не топленые кое-где не одну сотню лет.

И все зря…. Поймать вампира не удавалось. Тот словно смеялся над охотниками, всегда оказываясь на шаг впереди.

Иногда, по ночам, чаще между двумя и тремя часами пополуночи, Ансгару казалось, что в дальнем конце верхнего этажа мелькнет вдруг длинная прямая тень, почти неслышно прошелестят частые шаги.

Но стоило ему, обнажив меч, броситься в погоню, как с нечеловеческой быстротой тень исчезала, и только легкий сухой свист: спил-грим, спил-грим, слышался ему из глухого каменного мешка никуда не ведущего коридора.

И только чутье старого воина не дало ему покоя. Враг в замке, он только выжидает, чтобы напасть на очередную жертву.

Но поделиться подозрениями ему было не с кем. Разве что пять-шесть сохранивших ему преданность, таких же старых, как он сам солдат, много лет прослуживших королю Оделу, не встречали насмешками его осторожные слова о вампирах, якобы поселившихся в замке. С остальными и думать нечего было говорить.