Текст книги "Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа"

На соседний стол подали стерляжью уху с расстегаями. Послышались нестройные голоса:

– Под уху выпить следует! Пусть Митрофаныч говорит!..

Поднялась какая-то личность в пиджаке и с рюмкой в руке.

– Благодарю покорно, что мне выпала честь выразить. Поскольку мы нонче наконец подряд получили и Филипп Александрович Севрюгин, – протянул руку к осанистому господину в новом фраке и с золотой медалью на красно-черной аннинской ленте, – тому весьма способствовал. Поскольку личность он молодая, но уже широко в кругах известная и составляет, так сказать, основу предприятия, и мы его уже благодарили и впредь каждого первого числа, по уговору, благодарить будем, так и выпьем за Филиппа Александровича!..

– Ура! – заорали купцы.

Пианист заиграл на рояле туш. Филипп Александрович пил, а глаз не сводил с Марии. Азеф стал подтрунивать:

– Никак, купец-миллионщик с первого взгляда влюбился в вас!

Немного спустя этот самый купец с медалью на шее и с бокалом шампанского в руке подошел к Азефу и деликатно поклонился:

– Позвольте, сударь, выпить за здоровье вашей спутницы, поскольку красота ее невероятна и подобная в наших местах никогда не встречается. – На его мизинце распространял свет крупный изумруд.

Азеф милостиво разрешил:

– Сколько влезет!

Купец поднял бокал, очень серьезным тоном произнес:

– Пью за всепобеждающее женское очарование! Пусть, мадам, ваша жизненная судьба будет столь же счастливой, как ваша выдающаяся внешность лица! – Махом выпил и поклонился.

Внимательно слушавшие тост купцы весело закричали:

– Пьем за мадаму, за красоту пьем, ура!

Мария была смущена и растрогана. Азеф поморщился:

– От этих гуляк уже в голове гудит. Пойдемте ко мне в номер, у меня прекрасный люкс. Чем слушать эту пьяную дребедень, посидим в тишине. Эй, человек! В мой номер тащи фруктов, вина, пирожные, конфет. – Не считая, швырнул на стол деньги.

Тяжелые портьеры, обитые цветастой материей кресла и стулья, высокое зеркало со столиком, на стене – зимний пейзаж: стынущий лес, сугробы, изба, из которой к голубому небу поднимался белый дым, – это неизменный Юлий Клевер. А еще – диван, располагающий к отдыху, пуфики неизвестного предназначения, цветы в громадных кадках – обычная обстановка люкса той прекрасной поры.

Азеф и Мария сидели рядом на диване, плечо к плечу. На столике – фрукты и бутылки с винами. Выпили по бокалу. Мария вдруг поднялась, села за рояль и заиграла что-то задумчивое, хватающее за душу. Азеф заслушался, удивился:

– Вы прекрасно играете! А что это за музыка?

– Чайковский, ноктюрн.

Азеф с восторгом глядел на девушку. Его умиляли ее прекрасное воспитание, простота, ум, и он все больше и больше очаровывался этим юным существом.

Мария вела себя спокойно и с достоинством. Она подняла на него глаза:

– Иван Николаевич, расскажите, пожалуйста, о себе. Вы человек, кажется, совершенно необычный.

Азеф встрепенулся:

– И чем я кажусь вам необычным?

– В вас есть какая-то загадка. Так кто вы?

Азеф, тяжело отдуваясь, поднялся с дивана, заходил по комнате. Пробормотал:

– Кто я, кто я? Инженер-электрик. Но, по чести сказать, сам толком не знаю, кто я. Лучше спросить: кто мы все, зачем появляемся на свет? Неужели только для того, чтобы созреть, размножиться, воспитать детей и лечь в гроб? Кто ответит? Вы можете ответить на этот вопрос?

– Ну, на свет мы появились для того, чтобы выполнять волю Создателя: творить богоугодные дела, увеличивать добро на земле.

Азеф расхохотался, иронично сказал:

– Кто творит богоугодные дела? Вот вы играете на рояле и говорите возвышенно. Но вы совсем молоды, а уже решились заняться постыдным делом, больше того – рассчитали, как можно подороже продать свое пока безгрешное тело. Нет, я вас не упрекаю. Другие нисколько не лучше вас. Более того, вы поступили правильно, потому как наша жизнь – сплошной рынок. Все чем-то торгуют: крестьянин – зерном, мясник – мясом, журналист – совестью, писатель – литературным даром, женщина – красотой и телом. Не торгует только тот, у кого нет товара. Так те или нищенствуют, или идут воровать, грабить, убивать, то есть торговать своей свободой и жизнью. – Он остановил на Марии вопросительный взгляд. – Разве я не прав?

Она согласно кивнула:

– Да, вы правы. Но правы лишь для себя, ибо так видите людей и мир. На каждое явление можно смотреть по-разному…

Азеф с любопытством спросил:

– А вот кто вы, Мария? Вы для меня – загадка.

Она уже не чувствовала к нему прежнего отвращения. Более того, внимательное отношение к ней разбудило в сердце Марии симпатию к этому странному человеку. Она с легкой улыбкой отвечала:

– Моя фамилия Ададурова, родилась я в восемьдесят первом году в городе Козлове. Вы, Иван Николаевич, были в нашем городе?

– Нет, я, знаете ли, все больше по Европе разъезжаю.

– Козлов – чудное место, он весь в деревьях и цветах, пахнет парным молоком и медом. Расположен в шестидесяти восьми верстах от губернского города Тамбова. У нас тридцать пять тысяч жителей, мужская прогимназия, уездное и женское училища. Вот это училище я и окончила в позапрошлом году.

– А кто ваши родители? Как вы дошли до нынешней… – Азеф подыскивал нужное выражение, – крайности?

Собеседница опустила глаза, надолго задумалась. Потом, решившись, сказала:

– Иван Николаевич, я благодарна вам за участие в моей судьбе. Буду с вами совершенно откровенной. История моя печальна уже потому, что счастливая прежняя жизнь рухнула в одночасье. Мой папа был чиновником управления Рязанско-Уральской железной дороги. У него было хорошее место, высокое жалованье. Когда мне исполнилось десять лет, папа утонул в реке Лесной Воронеж. После этой беды наша жизнь пошла под откос. Таяли прежние накопления, а пенсия, которую мы получали за папу, кормила плохо.

Азеф долго и с наслаждением раскуривал толстую сигару за пять целковых и молча слушал. Мария продолжала:

– И в довершение всех бед мама упала с лестницы, повредила позвоночник и оказалась прикованной к кровати. Что делать? Я стала давать уроки, но городок наш маленький, уроков еще меньше. Пришлось заложить дом, в сроки долг не оплатили. Дом пошел с молотка. Мы оказались на улице. Спасибо, что приютили дальние родственники, хотя и сами живут небогато. А тут врач предложил: «Хотите видеть вашу маму здоровой, надо сделать дорогостоящую операцию». Где взять деньги? Снова бросилась искать уроки, готова была учить всем предметам – от игры на фортепьяно до литературы. Тут подвернулась обедневшая вдова-купчиха Агафья Семенова. Говорит: «Машка, чего ты со своей красотой тут горе мыкаешь? Хошь, я тебя в люди выведу?» – «Это как?» – «Езжай в Москву. Там ресторанным лакеем служит наш бывший сосед Филимон Журавлев. Он в Москве давно обретается, человек основательный, может, и тебя пристроит к хорошей жизни, будешь сладко пить, много спать, в кружевах ходить. Деньгу сколотишь, матери врачей оплатишь. И опять по-людски заживете». Испугалась я и возмутилась: «Это в проститутки идти? Да за кого вы меня принимаете? Никогда!» – «Зачем сразу в проститутки? Просто в содержанки к богатому человеку. Навроде законной супруги, но на время: тебе удовольствие и продовольствие! Сама, хи-хи, пошла бы, да уж вся обветшала!»

Азеф печально произнес:

– Вы, Мария, после этого два дня поплакали, а на третий стали в Москву собираться?..

Мария согласилась:

– Именно так, Иван Николаевич! Удивительно, вы все так тонко понимаете. Прикатила в Москву, нашла «Альпийскую розу». Журавлев и впрямь служит в гостинице, но не лакеем, а истопником. Живет он бобылем в крошечном чулане здесь, в подвале. Увидал меня, удивился: «Никак, это ты, Маша, такой стала? А я тебя видел крошечным ребенком, когда вам, Ададуровым, уголь привозил. Вы еще богатый дом имели напротив махорочной фабрики Злобина. Девица ты, сразу видать, не нравная, лицом чистая, да куда тебя дену? Может, нашему мэтру Рудольфу в ноги поклонимся, пристроит куда? Все в тепле, да и еда со столов превосходная остается, вот и нам, услужающим, перепадает…»

Азеф не уставал удивляться:

– Как вы, Маша, прекрасно рассказываете! Вам только на сцене выступать или книжки писать, вроде Горбунова. И что же наш Рудольф? Он ведь человек практический, взглянул на девицу, и мысль его обратилась в сторону собственного интереса, так?

– Именно!

Азеф старательно притушил остаток сигары, нравоучительно сказал:

– История обычная. Жаль только, что случилось все это с вами – девушкой благородной, изысканной.

Он надолго задумался, поглаживая ее руку с тонкой чистой кожей. Рука Марии чуть подрагивала, но она руку не убирала. В нем еще раз возникло щемящее чувство сострадания, понимание ее полной беззащитности, и Азеф, как порой случается даже с порочными людьми, не испытывал теперь к девушке сладострастного чувства, ибо ощутил скорее ее как дочь, как беспомощное и удивительно близкое создание. И эти чувства его самого умилили. Словно разбудили в сердце нечто давно уснувшее, сокровенное. Он задумчиво произнес:

– Как я вас понимаю! Но ваши муки совести пройдут после вашего падения. Каждый оправдывает свое занятие, даже кровавый убийца. И я когда-то колебался, ночей не спал… – Осекся, махнул рукой, залпом выпил водку, закусывать не стал. – Впрочем, дело каждого растить душу или продать ее дьяволу. А сколько вам надо денег для маминой операции?

– Врач сказал, что станет не более трех сотен.

– Доктора и гробовщики – самые алчные создания, что-то вроде африканских людоедов, только в пиджаках. – Азеф влез в брючный карман, достал пакет с пожертвованиями Иды Фабер и ее подружек. – Забирайте, это все ваше. – И положил деньги перед Марией на стол. – Здесь девять «катюш».

Мария оторопело глядела на него, словно не веря ушам своим.

– Но я не сумею этот долг вернуть!

– И не надо, это я дарю вам. Берите, не сомневайтесь, мне от вас ничего не надо. Даже свою девственность оставьте при себе. Лучше жить с девственностью, чем с угрызениями совести. – Рассмеялся. – Непорочность вам еще пригодится, когда под венец пойдете. – И добавил с ноткой хвастовства: – А я столько перевидал на этом свете, что меня этими химерами не удивите.

Она напряженно молчала, не притрагиваясь к деньгам. Азеф погладил ее плечо, выпуклости груди, поцеловал сосок и с возможной душевностью произнес:

– Эти деньги вы все равно возьмете, и не надо понапрасну вздыхать, заводить к люстре красивые глаза, клясться в благодарности и прочее.

Мария была растеряна, и Азефу это было очень приятно.

– Ну, берите же! А то передумаю и воспользуюсь вашим непорочным телом… Признаюсь, оно манит с неодолимой силой.

Она, зардевшись, раскрыла старомодную лакированную сумочку и опустила в нее деньги. Выдохнула, потупив взор:

– Спасибо! Если я смогу когда-либо отплатить вам…

Азеф ласково погладил ее руку:

– Пусть сей пустяк вас не обременяет! Поживите недельку-другую в Москве, полюбуйтесь ее святынями. У вас будет свой гостиничный номер, я его оплачу.

– Пожалуй, я на несколько дней останусь в Москве. Мне очень хочется побывать в храме во имя Христа Спасителя и в Кремле…

– Вот и побывайте, а мы с вами еще увидимся, поговорим о жизни – она все-таки штука превосходная.

Мария долго глядела в лицо Азефа и тихо молвила:

– Мама обрадуется… Мы всегда будем молиться за вас.

– Может, вашей молитвой спасусь… А этого сводника Рудольфа пошлите куда подальше. – Он посмотрел на часы – было без четверти одиннадцать. Азеф заторопился – в этом номере в одиннадцать у него была назначена встреча с Ратаевым.

Он спустился к администратору и оплатил небольшой, но уютный номер на четвертом этаже. Швейцар перенес вещи Марии, и та еще раз благодарно улыбнулась Азефу:

– Скажите, зачем вам все эти расходы на меня?

– Чем больше мы тратим на женщину, тем она делается для нас дороже! Если бы мне принадлежал Зимний дворец со всеми слугами, я бы сей миг преподнес его вам.

…Азеф был в умилении от собственного поступка. Он спускался по лестнице в каком-то блаженном состоянии, которое не испытывал с детства. Внутри все пело, и он словно говорил тому голосу совести, который порой терзал его: «Вот видишь, я – добрый и щедрый. И все, что я делаю, в конечном итоге я делаю для блага людей. Я ненавижу насилие и кровь, я ненавижу террор, вот почему я служу в полиции и рискую собой…»

Смутьяны копят силы

Вскоре пришел Ратаев, хитро подмигнул:

– А вы, мой друг, герой: дамы так и виснут на вас! В том числе и поднадзорные.

Азеф моментально нашелся:

– Пусть лучше виснут дамы, чем самому висеть и раскачиваться.

Ратаев рассмеялся.

Азеф с досадой подумал: «Уже доложили, собаки! Ну и жизнь, как в зоологическом саду – все время меня наблюдают. Знает ли, что деньги от этой варшавской клизмы я взял? Вряд ли, да и в любом случае это мое, а не Особого отдела». Сказал:

– Леонид Александрович, ваш литературный дар произвел на Немчинову сильное впечатление. А какое впечатление на вас произвела она сама?

– Обычная красивая дурочка, лишенная самостоятельного мышления и легко поддающаяся чужому влиянию. А что, Евно Филиппович, происходит в вашей замечательной жизни? Вы были у Аргунова?

Азеф выдержал долгую паузу, словно размышляя: «Стоит ли после всех полицейских безобразий иметь с ними дело?» Сухим, протокольным тоном сказал:

– Да, я общался и с Аргуновым, и с Немчиновой. Сколько мог, старался загладить тот ущерб, который причинил неуместный обыск у этой девицы. Аргунов напуган, но, к счастью, уезжать не собирается. Его партийцы тоже в порты наделали, когда узнали, что обнаружена типография в Финляндии. Они срочно демонтировали ее и теперь пытаются наладить где-то в Сибири, но у них нет хорошего металлического вала… Я обещал изготовить этот самый вал и еще какое-то оборудование, ведь мой мнимый приятель-инженер на механическом заводе «служит».

Ратаев восхитился:

– Ай да молодец, Евно Филиппович! Ай да голова!

Азеф достал кожаный футляр, снял крышку, вынул дорогую кубинскую сигару «Каиба» размером в треть аршина, срезал кончик. Затем взял со стола специальную лучину, поджег ее и начал тщательно раскуривать. Процедура продолжалась долго. Ратаев молча наблюдал за этим сигарным процессом.

Наконец пустив к потолку кольцами дым, Азеф сказал:

– Я, кажется, неплохо понимаю русский народ, его достоинства и недостатки. Русский народ не знает меры. Начав крушить евреев и буржуев, он разгромит в итоге все государство. И его не остановят ни Гоц, ни Гершуни, ни министр Сипягин, ни тем более нынешний государь – излишне мягкосердечный и непоследовательный. Россия, подожженная революционерами, должна будет выгореть полностью, и лишь потом, очнувшись на пепелище, русский народ попытается возобновить то, что сгорело. Опасаюсь, что в этом огне сгорим, мой мудрый друг, и мы с вами. А я не желаю гореть. Вот почему я против революции, вот почему я служу в штате охранки. Служу честно и боюсь не столько революционеров, сколько оплошностей и бестолковости полицейских чинов.

Ратаев согласно наклонил голову. Азеф снял сигарный пепел и продолжил:

– Давайте, Леонид Александрович, договоримся. Судьбу тех фигурантов, которых я разрабатываю, будем решать совместно. Ни в коем случае нельзя арестовывать Немчинову и Аргунова. Они нужны для упрочения моего положения в руководстве социал-революционеров. Они те ступени, по которым я смогу подняться на партийную вершину.

Ратаев кисло сморщился и сказал извиняющимся голосом:

– Увы, Евно Филиппович, не все мы решаем сами. Аргунова мне удалось пока отстоять, и его арестовывать не станем. Что касается Немчиновой, то там все сложнее… Так, – горько выдохнул, – распорядился Сипягин, и мы с вами бессильны. Но я надежды не теряю, я буду отстаивать Немчинову, хотя бы на какое-то время… Но сами понимаете, Евно Филиппович, прикосновение Немчиновой к покушению на самое важное лицо – это чревато…

Азеф сообщил, усмехнувшись:

– У меня есть последние новости. В Варшаве молодые психопатки увлеклись революционными идеями. Сегодня у Немчиновой была одна из них, судя по всему – заправила. По профессии – музыкальный педагог. Составила сборник для младших классов училищ и гимназий – «Родные песенки». Вот, Леонид Александрович, можете посмотреть. – И протянул книгу.

Ратаев прочитал автограф, рассмеялся:

– Разве я не прав? Женщины от вас, Евно Филиппович, без ума: «С сердечным трепетом и восхищением…» Это вы с ней вон на той кроватке трепетали? Ха-ха! Да, свели с ума девушку…

Азеф отшутился:

– Уж лучше быть без ума от любви, чем от рождения.

Ратаев вздохнул:

– И подпись, конечно, – «Ида Фабер»!

Азеф согласился:

– Евреи – народ талантливый, но уж очень беспокойный. Кстати о деньгах. Если я делал бы карьеру как инженер, я давно получал бы куда больше, чем зарабатываю у вас. Мне нужно повышение жалованья, я не могу семью содержать впроголодь. Когда можно получить премию к Пасхе? Ведь у меня маленький ребенок, отцу в Ростове-на-Дону шлю ежемесячно, помогаю по мере сил многочисленным братьям. Мне надо сшить у Жака хороший выходной костюм, не могу же я ходить обтерханный, как Стенька Разин на Волге! Ведь жизнью ради охранки рискую!

Ратаев поправил:

– Не охранки, а ради великой Российской империи. И жалованье у вас, Иван Николаевич, сто пятьдесят рубликов, а еще есть премиальные. А про жалованье в электрической конторе, где вы благодаря нашему содействию особенно не надрываетесь, забыли? Вы человек зажиточный. Еще раз повторю: нам очень важны все сведения, которые вы достаете о социал-революционерах. Вот та же типография в Финляндии… Кстати, в партии вам разве не платят?

Азеф не моргнув глазом отвечал:

– Какой платят! Аргунов просил: «Не пожертвуете ли, сколько можете, на дело свержения?»

– А вы что?

– Говорю: «Сам скоро с протянутой рукой пойду!»

Ратаев остановил многозначительный взгляд на собеседнике и сказал:

– У социал-революционеров в партийной кассе большие деньги! Наши осведомители-студенты дружно заявляют: «Беспорядки в университетах оплачены эсерами, они крепко субсидируют зачинщиков!» По мысли революционеров, именно студенты должны выполнить роль детонаторов, которые взорвут обстановку в империи.

Конспираторы засиделись почти до трех ночи, выпили много вина, обсудили множество дел. Азеф сказал:

– Печатное революционное слово – спичка, поднесенная к пороховой бочке. Мы с вами, Леонид Александрович, отлично знаем: бунт мысли всегда предшествует вооруженному бунту.

– Евно Филиппович, говорить с вами – истинное наслаждение! Но руководство Министерства внутренних дел, и в первую очередь сам Сипягин, просит вас обратить особое внимание на все, что связано с подготовкой террористических актов.

– Но чтобы получать эти сведения, надо войти в руководящее ядро эсеров.

– Делайте шаги в этом направлении более решительно, а именно через Аргунова, мы только по этой причине еще не арестовали его. Пробейтесь в Центральный комитет – и ваше жалованье возрастет значительно, будете получать, как товарищ министра! Ну, осушим еще по бокалу за наши успехи, винцо отличное!

Выпили. Ратаев взглянул на собеседника и понял: Азеф хочет сообщить что-то очень важное.

Азеф решил нагнать страху на свое полицейское начальство, а заодно и повысить свои акции. Сегодня на него на шло вдохновение, он начал очередную сказку:

– Вот вы, Леонид Александрович, обещаете мне жалованье товарища министра. Но если я не побеспокоюсь, так вашему товарищу министра никакое жалованье уже не понадобится, а нужен будет пышный гроб и венки от частных лиц и организаций. Преступники переходят к активным террористическим действиям, хотят выработать целую систему, большой план. И в ближайшее время приступят к ликвидации важных государственных персон. Вот так-то!

Ратаев встревожился:

– Откуда эти сведения? Что конкретно?

Азеф понизил голос, сделал страшные глаза.

– Я держал в руках так называемый «Погребальный список». Мне его под страшным секретом вчера показали Дора Бриллиант и Андрей Аргунов. В него внесены первые сто жертв. – Глубоко вздохнул, скорбно поник головой, в голосе послышалась слеза. – Ведь, дорогой мой Леонид Александрович, и вы есть в этом «Погребальном списке».

У Ратаева вытянулось лицо.

– Не может быть!

– Очень может! Как же без вас? Никак не обойтись.

– И меня намечают… каким номером? – Лицо Ратаева залила бледность.

Азеф снова вздохнул, прикрыл рукой глаза и, наконец, с глубокой печалью произнес:

– Место для такого важного человека просто оскорбительное – семьдесят седьмое. А, каково? Конечно, на первую пятерку вы не тянете, есть лица важнее, но в первую десятку – это было бы справедливо.

Ратаев бешено посмотрел на собеседника:

– Вы что, издеваетесь? Или, сударь, у вас шутки такие? – Ратаев задумчиво побарабанил ставшими вдруг непослушными пальцами по крышке стола и севшим голосом едва слышно спросил: – А кто же, позвольте спросить, на первом месте?

Азеф развел руками: мол, сами понимаете! Он налил себе полный фужер вина, отхлебывал неспешными глотками и хранил мучительное молчание – великий агент умел держать паузу.

Ратаев внимательно следил за ним, с нетерпением ожидая ответа. Азеф поставил пустой фужер на стол и страшным голосом прошептал:

– Акт намечают первостатейной важности. Вот так-то! – И с укоризной поглядел на собеседника, словно тот лично был виноват в жутких замыслах террористов.

Ратаев усмешкой хотел скрыть волнение, но голос выдал его – дрогнул.

– И каким же образом хотят государя… того?

Азеф почмокал губами, лихорадочно сочиняя сюжет, потом сказал:

– Намерены утопить подводной лодкой, когда государь на яхте будет кататься. Со всем семейством пустить на корм рыбам. Так-то!

– А где террористы возьмут субмарину?

– Ведут переговоры в Германии. Но это лишь один из вариантов. Есть и другие: устроить покушение с аэроплана или во время одного из празднеств, скажем во время Иордани, выстрелить по царю картечью из пушки. Все это удалось вытянуть у Доры Бриллиант и у Аргунова.

– Да-с! А кто за ним, за государем? Кто чести удостоился?

Азеф продолжал азартно врать:

– Второй – Сипягин, третий – обер-прокурор Победоносцев, затем – Плеве. Преступные элементы не любят толковых чиновников, это дело известное. Этих четверых в революционных кругах называют «махровыми антисемитами». Хотя тот же фон Плеве – ярый защитник евреев. Планировали московского обер-полицмейстера Трепова, но я вас своевременно известил, теперь его охрану значительно усилили, и эсеры временно оставили его в покое.

Ратаев после долгой паузы решительно сказал:

– Я хотел бы знать, кто составлял этот список, конкретно? – и медовым тоном добавил: – Дорогой Евно, надо, очень надо достать копию этого списка. Сто самых важных государственных лиц – это не шутка! Это ведь империя рухнет, такой хаос начнется…

– Имена составителей «Погребального списка» держатся в строжайшей тайне.

– Может, Аргунов? Сделать у него обыск?

– Ни в коем случае! – заволновался Азеф. – Кретину ясно: если охранка арестует Аргунова, то подозрение сразу падет на кого? – Азеф выпучил глаза. – Да на меня, человека, близкого к Андрею Александровичу. Вы меня провалите, и вся наша операция пойдет к черту под хвост, вас всех без меня взорвут, в распыл пустят. А список, поди, уже куда-нибудь за границу переправляют, к главарю всех эсеров – к Гершуни. – Сдерживая улыбку, принял грозный вид, помахал в воздухе пухлым кулаком. – Ух, жидовская морда, так и растерзал бы этого Гершуни. Сделал бы ему обрезание – на горле.

Ратаев едва не прыснул смехом:

– Почему вы так решительно утверждаете, что список Аргунов переправил? Ведь вы его видели только что!

– Ну хорошо! Не переправил, а в печке сжег. Или Бриллиант унесла, в исподнее засунула. Какая разница? Ведь это не единственная копия, тем более что отпечатана на ундервуде.

Ратаеву очень хотелось получить то, чего не существует в природе. Он продолжал настаивать:

– Как раз, коли список у Аргунова, он и мог составить. Кому же еще составлять, если не ему?

Азеф начал раздражаться:

– Я же вам по-русски сказал: нет, не Аргунов! Андрей Александрович не соглашался со многими кандидатурами. Категорически возражает против покушения на царя. К примеру, вас, Леонид Александрович, Аргунов предлагает вовсе вывести из списка.

– За какие заслуги такая честь? – Ратаев глядел на Азефа подозрительно. Тот с упоением продолжал врать:

– Он назвал вас «либералом, человеком передовых демократических убеждений, который сам тяготится существующей государственной системой и который при новой, послереволюционной власти может руководить полицией освобожденной России».

Ратаев крякнул:

– Гм, однако, ах, шельмец какой! – Встал с кресла, прошелся по ковру, поглядел в окно на ночную Москву и, словно оправдываясь, заявил: – Это неправда, что я будто тягощусь самодержавием. Иное дело, что Россия требует многих перемен, нынешнее общественное устройство явно хромает на обе ноги. И все же давайте думать: кто зловредный автор или авторы этого списка?

– Список могли составить, к примеру, Дора Бриллиант, Гершуни, Гоц, Чернов или Брешковская, да кто угодно… А вероятнее, авторы состоят в других партиях или группировках… Ждите ужасных действий, они не за горами! Однако время позднее, спать пора.

На этом и простились.

Увы, Азеф напророчил, время кровавых убийств приближалось.