Текст книги "Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа"

Ужин не начинали, ибо ждали великого князя Константина Романова. Говорили, что он нынче отправился на спектакль в Малый театр, где у него абонирована ложа. Вместе с ним поехал молодой красавец, дуэлянт и дебошир граф Аполлинарий Соколов.

Так что в ожидании призыва к закуске гости разбились на несколько кружков и оживленно беседовали. Негромко, среди своих, сплетничали о том, что К. Р., согласно молве, крутит роман с хозяйкой сегодняшнего вечера – Женечкой Немчиновой. Больше того: с этой же Женечкой уже второй месяц длятся амурные отношения и молодого графа-красавца Соколова. В Москве ничего не скроешь!

У социалистов составился свой кружок. К ним подошел энергичный, весь как на пружинах, Плеве и обратился почему-то к Азефу, возможно, потому, что тот был на полголовы выше своих товарищей.

– Признаюсь, я плохо разбираюсь в революционных программах. Скажите… – Плеве покрутил пальцами.

Азеф подсказал:

– Меня зовут Иван Николаевич.

– Гм, Иван Николаевич, вы можете ответить мне на отвлеченный вопрос? Предположим на мгновение, что ваши друзья-социалисты пришли к власти. И что они сделали бы в первую очередь?

Вокруг стали собираться гости, с интересом прислушиваясь к разговору товарища министра с какими-то разночинцами. Азеф откашлялся и нравоучительно начал:

– Беда вся в том, что верхи, – ткнул пальцем куда-то в сторону хрустальной люстры, – совершенно не знают жизни народа. А раз не знают, так и не могут управлять этим народом. Чтобы исправить положение, я создал бы наблюдательный совет из самых простых людей всех сословий. И эти люди диктовали бы законы верховному правителю.

Плеве скептически улыбнулся:

– Это несбыточная фантазия. Попав во власть, эти «простые люди» быстро потеряли бы связь с теми социальными кругами, откуда вышли. И началось бы то же самое… И землю можно поделить справедливо.

Подошедший Сипягин поддержал:

– О чем, господа, вы спорите? Земли у нас, слава богу, сколько угодно. В Сибири на десятки верст – ни хаты, ни огонька в окошке. А все жмутся к столицам, а многие из мужиков вообще норовят сбежать от земли в города, чтобы там жить при фабриках, порой в неприглядных условиях.

– А почему так? – спросила Женечка. – В деревне и воздух здоровый, и молоко парное. Живи с семьей в собственном домике, наслаждайся…

– А потому, – отвечал Сипягин, – что крестьянский труд тяжелый, а в городе – трактиры, ипподромы, дома терпимости, всякие увеселения, вот пейзане и предпочитают нездоровую городскую жизнь этому самому крестьянскому труду, тяжелому, но полезному для души и тела.

Чепик затрясся хриплым смехом:

– Хе-хе, а что же, извиняйте, вы сами не крестьянствуете, хотя бы в роли, скажем, агронома?

– Но я городской житель, и у меня нет навыков крестьянской или помещичьей жизни в деревне.

Плеве взял под локоть министра, желая закончить неприлично жаркий спор. Миролюбивым тоном произнес:

– Надо, господа, знать статистику. Нынче крестьянам в России принадлежит почти восемьдесят процентов обрабатываемых земель. Вы поняли меня? Во-семь-десят! А все разговоры, которые, извините, ведут социалисты и всякого рода ниспровергатели, – ложь, чтобы баламутить общество. Ложь – это оружие революционеров.

Азеф горячо возразил:

– Простите, господин Плеве, вы считаете, что революционеры, как вы изволили выразиться, лишь общество баламутят? А ради чего эти святые жертвы? – Он говорил, все более одушевляясь. – Вспомним имена прекрасных юношей и девушек – Фроленко, Валериана Осинского, братьев Ивичевых, Брандтнера, Игнатия Гринивецкого, Веру Фигнер, Желябова! Эти герои гнили в сырых камерах, поднимались на эшафот с гордо поднятой головой. Для чего, а? Вот, вы молчите, вам нечего ответить. А я скажу: они жертвовали своей жизнью не ради денег или славы – ради всеобщего счастья на земле, ради равноправия.

Плеве удивленно округлил глаза.

– Какое «всеобщее»? Разве можно всех сделать счастливыми? Каждый человек счастье понимает по-своему. К тому же ни я, ни мои друзья и близкие не просили, чтобы их жизнь улучшали революционеры. Ведь социалисты себя-то обустроить не могут, живут кое-как, без кола и без двора. И вдруг нате вам – «всеобщее счастье»! И какой ценой? Эти типы просто ненавидят людей, ненавидят жизнь. Всё! – Повернулся к Женечке, укоризненно покачал головой, словно говоря: «Кого вы пригласили? Это просто какие-то недоумки!»

Зинаида восхищалась смелостью Азефа. Тот поманил пальцем лакея с подносом:

– Эй, любезный! Подымем, друзья, тост за социальную революцию! И еще, Зинаида Федоровна, пьем за вашу красоту!

Зинаида с восторгом глядела на своего нового товарища.

Царственный поэт

В этот момент мажордом раскрыл двери и провозгласил:

– Великий князь Константин Константинович!

В зале все мгновенно замерли, взоры обратились к дверям. На пороге появился изящного сложения человек во фраке. Это был дядя и первый советчик государя, поэт, драматург, президент Академии наук знаменитый К. Р. Всем обликом он соответствовал своему поэтическому призванию: высокий, стройный, вдохновенное лицо в обрамлении пушистых бакенбард, лучистые серые глаза, благожелательная улыбка на устах.

На шаг сзади держался двадцатидевятилетний атлет-красавец полковник Преображенского полка Аполлинарий Соколов. На нем ладно сидели парадный мундир с эполетами, галифе с крыльями и короткие сапожки с щегольскими серебряными шпорами, при каждом шаге издававшие тонкий, приятный для уха звук.

Азеф слыхал о Соколове, о его атлетических забавах и выходках. Сейчас он с любопытством и почему-то с некоторым страхом бросал взгляды на атлета: необъятная ширина плеч, громадный рост, озорной блеск глаз, мужественное лицо произвели на Азефа сильное впечатление.

Вошедшие отвесили общий поклон, и после этого Константин Романов направился к Женечке. Поймав ее руку, с нежностью прижался губами.

– Женская красота, – говорил великий князь по-французски, не отпуская руку Женечки, – самая великая и всепобеждающая сила. Сегодня, Евгения Александровна, вы – само совершенство. Благодарю за приглашение на этот прекрасный раут.

Женечка сделала книксен.

Соколов бодрым голосом произнес:

– Сейчас около буфета нам встретились Сипягин и Плеве. Шли очень сердитые. Что случилось?

Женечка тихонько и радостно засмеялась:

– Да у нас тут от споров всегда жарко!

Соколов весело продолжал:

– Мы, русские, удивительные люди, минуты без политики жить не можем и придерживаемся самых крайних взглядов – это уж непременно. Кстати, с Константином Константиновичем мы только что из Малого театра, там премьера – «Идиот» по Достоевскому. Мы сидели в одной ложе с великим князем Сергеем Александровичем. Он считает, что никаких послаблений власть не должна давать. И привел удачный пример: если из фундамента могучего здания начать вынимать камни, то это здание рухнет. Так, по мнению нашего губернатора, и с самодержавием: дай сегодня одно послабление, завтра революционеры потребуют десять. И чем им будем больше уступать, тем они сильнее будут раскачивать основы империи. До той поры, пока все государственное сооружение не рухнет.

Тут Соколов заметил социалистов и с откровенным любопытством, словно в зоопарке, начал разглядывать эти комичные фигуры, удивляясь: «Откуда эти чучела взялись на светском рауте? Ах, это небось все причуды Женечки!»

Азеф хотя и робел атлета, но, желая и тут отличиться перед своими товарищами, все же заставил себя задиристо спросить:

– И что же вы, полковник, предлагаете государству коснеть в средневековых порядках? Может, и крепостное право отменять не следовало?

Соколов решил потешиться. Он принял самый серьезный вид:

– Конечно нет!

Аргунов ужаснулся:

– Как, вы, господин полковник, крепостник?

– Мы, сударь, все крепостники, ибо находимся за крепостными стенами гостеприимного дома Евгении Александровны.

Аргунов продолжал наступать:

– Вы, господин Соколов, увиливаете от ответа!

Соколов принял покаянный вид:

– Ну, крепостник, я крепостник заклятый, и ничего со мной не поделаешь. Одним словом – ретроград!

Великий князь слушал этот разговор с легкой иронической улыбкой.

Пока Аргунов раздувал щеки, придумывая, как ловчее подцепить знаменитого графа, у того мелькнула замечательная идея. Соколов задушевно произнес:

– Танцев сегодня, к сожалению, не будет. По этой причине можно употреблять шампанское. Давайте, господа передовые мыслители, выпьем для хорошего настроения. – Соколов поманил пальцем лакея с подносом.

Все выпили по бокалу, в том числе и великий князь.

Аргунов с язвительностью произнес:

– Граф, помнится, я читал в газетах, что вы после своей свадьбы в Исаакиевском соборе приказали всех поить шампанским: прохожих, кучеров и даже лошадей. Разве это не насмешка?

– Над кем – над лошадьми? – лениво спросил Соколов.

– Нет, над трудящимися! Подобное издевательство – разнузданный разгул, когда трудящиеся живут в нужде, удар по человеческому достоинству пролетариев.

Соколов уперся парализующим взглядом в Аргунова и насмешливо сказал:

– Господин социалист, судя по вашим нахальным речам, вы скорее получите удар по голове, чем по своему достоинству.

Стоявшие рядом дамы весело засмеялись.

Аргунов малость оторопел, он собрался с мыслями, хотел что-то ответить и не успел: к великому князю подлетела Ольга Книппер. Она защебетала:

– Скажите, пожалуйста, ваше высочество, Константин Константинович, вы были в Малом театре на премьере «Идиота»? Говорят, госпожа Яблочкина провалила роль Аглаи, так ли это? Помните, еще лет пятнадцать тому назад она сыграла в театре Корша Софью в «Горе от ума», это было неплохо. Но теперь, когда даме уже под сорок, а она бездарно кривляется, изображает молодую девицу, дочь генерала Епанчина… Нет, я этого не понимаю! Всему есть мера.

К. Р. сдержал усмешку: Яблочкина была почти ровесницей Книппер. Он умиротворяюще произнес:

– Позвольте, Ольга Леонардовна, с вами не согласиться. У Александры Александровны прекрасная внешность, великолепная грация, отточенность жестов, да и до сорока ей еще жить да жить. Играла она Аглаю превосходно, зал без конца ей бисировал. Мы с графом, – посмотрел на Соколова, – отправили актрисе громадную корзину цветов. – И перешел на другую тему: – А как вам, Ольга Леонардовна, показалась Ермолова в роли Настасьи Филипповны? Согласитесь, она превосходна!

Книппер, словно делая одолжение великому князю, выдавила:

– Недурна, но порой переигрывает…

Страшная месть

Соколов не дослушал, выскользнул из залы, сбежал в вестибюль. Он твердо решил проучить нахалов. Приказал швейцару:

– Позови-ка, братец, моего кучера.

Швейцар изогнулся:

– Слушаюсь, ваше сиятельство! – и заспешил на мороз.

Через минуту он вернулся в сопровождении молодого парня в синем кучерском армяке. Соколов вполголоса приказал:

– Егор, вот тебе пять рублей, поезжай в ближайшую аптеку, купи четыре дозы снотворного и быстро возвращайся.

– Будет сделано! – Егор стремительно удалился, а Соколов вновь отправился наверх.

Теперь всех ожидал спектакль, которого прежде никогда и никто не видел и о котором долгие годы вспоминали в старой столице.

Едва Соколов оказался в зале, как к нему заторопилась старая княгиня Гагарина:

– Как ваш батюшка? Он все еще в Государственном совете заседает?

– Заседает! Я по этому поводу вспоминаю проникновенные строки поэта Пушкина.

– Чего-чего?

– В адрес Дондукова-Корсакова.

– А-а!..

– Это председатель Цензурного комитета в тридцатые годы, немало насоливший поэту. А еще Дондуков был вице-президентом Академии наук.

Услыхав про Академию наук, Константин Романов, а также вернувшийся из буфета, где пропустил две рюмки водки, Сипягин сразу заинтересовались. К. Р. спросил:

– Так что писал поэт?

Соколов всегда притягивал внимание окружающих, и сейчас вокруг него сбились любопытные. Он сказал:

– Итак, четверостишие известного Пушкина, столетие рождения которого с некоторыми из вас нынешним летом гуляли в ресторане «Яр»:

 
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Отчего такая честь?
Оттого, что жопа есть.
 

Гагарина переспросила:

– Чего-чего есть?

Гости весело засмеялись, а Книппер фыркнула:

– Фи, это так грубо!

– Сударыня, все претензии к покойному поэту, – парировал Соколов.

Книппер защебетала:

– Вы, граф, человек военный, наверное, знаете: якобы в Америке для России построили большой корабль. Это что ж, война, что ль, будет?

– Это вы о крейсере «Варяг»? Я читал об этом в газетах. Еще в октябре в Филадельфии его спустили на воду, и он сделан по заказу нашего Морского министерства. Это чудо техники. Все спасательные шлюпки из особо прочной и легкой стали.

Книппер продолжала любопытствовать:

– А что, и впрямь этот крейсер очень велик?

– Да, по грузовой линии четыреста двадцать футов.

Книппер знала, что такое «фунт», но о футах понятия не имела. Однако сделала значительное лицо:

– Надо же, как техника далеко ушла!

Аргунов с ехидством спросил Соколова:

– Но этот самый «Варяг» будет защищать Российскую империю?

– Будет!

– Тем самым он станет защищать царское самодержавие и бесправие народов. – Аргунов судорожно подергал себя за козлиную бородку, нервно вскрикнул: – Не радоваться надо – скорбеть: боевая мощь империи увеличилась, горе, кхх, угнетенных народов возросло.

Соколов сделал наивное лицо:

– Так, значит, следует Россию сделать как можно слабее? Пусть она будет нищей и беспомощной?

Чепик не выдержал, самоуверенно захрипел:

– Именно так! И если это поняли вы – полковник-преображенец, – стало быть, прогрессивные веяния дошли и до правящих верхов. Они-то, верхи, правды знать никогда не желали.

Соколов подумал: «Господи, какой же зануда!» Он хотел ответить как надо, да не успел – к нему подошел лакей, почтительно поклонился:

– Ваше сиятельство, простите, вас спрашивают внизу…

Соколов пробрался сквозь толпу гостей, сбежал с лестницы, перепрыгивая через ступеньки. В вестибюле, украшенном зеркалами и статуями, увидал кучера Егора. Тот протянул на ладони две коробочки:

– Вот, Аполлинарий Николаевич, аптекарь дал.

Соколов прочитал на облатке: «Люминал – производное веронала, обладает сильным снотворным действием. Люминал подвергнут клиническому и экспериментальному исследованиям в психиатрической клинике Лейпцигского университета. Обычная доза – 0,4 грамма, то есть две таблетки. При более высокой дозировке часто наблюдается побочное явление – расстройство психической деятельности». Соколов улыбнулся, подумал: «Прекрасно! Дадим социалистам двойную дозу. А тут что?» На другой облатке было напечатано: «Фалликулин – сильное слабительное средство. Действует неотразимо и быстро». Спросил:

– А зачем слабительное?

– Много денег от пятерки оставалось, а тут аптекарь советует: купи, дескать, всегда в хозяйстве от запора пригодится. Ну, я и взял, извиняйте, для поноса.

Соколов перекрестился:

– Господи прости, знать, счастье такое социалистам выпало! Сдачу, Егор, оставь себе, детям фиников купи. Эй, лакей, – окликнул пробегавшего мимо с подносом официанта, – скользи сюда! – Граф взял бокал, протянул засмущавшемуся кучеру: – Пей, пей, французское! Это тебе, Егор, не водку лакать, это напиток утонченный.

– Ох, хороша, спасибочки вам, Аполлинарий Николаевич, прямо в ноздрю шибает! – Ладонью вытер рот и бороду. – Сей квасок, однако, против казенной никак не устоит – силы в ём нет. Для чего такие капиталы за него платят, на трезвую голову не поймешь.

Соколов отправился в буфет. За прилавком действовал широкий в плечах парень с круглым румяным лицом, густыми рыжеватыми баками и коротко, по последней моде, подстриженной бородкой. Буфетный мужик при виде Соколова расплылся в счастливой улыбке:

– Рад вас видеть, ваше сиятельство!

Соколов пророкотал:

– Ну, Семен, у тебя морда круглая стала! Сразу видно, что на паперти не стоишь, питаешься вовсе не сухой корочкой.

– Это точно, Аполлинарий Николаевич, живу отлично-с, грех Бога гневить. Чем прикажете угостить?

– Пока ничем! – Соколов просто, как об обыденном, сказал: – Я сейчас приду с четырьмя мужиками, будем пить шампанское из пивных кружек. Ты загодя высыпи снотворное и слабительное, на водке все раствори, а когда я их приведу, ты шампанского и дольешь. Понял?

Семен заробел:

– Ваше сиятельство, простите, рад бы, да рука не подымается. Ведь меня за такие порошки в Сибирь отправить могут. И кандалы еще нацепят.

– Ну, доктор Гааз, тюремный доктор, царствие небесное этому доброму человеку, на Немецком кладбище прах его с миром лежит, кандалы против прежних времен сделал совсем легкими да на прикрепах кожей мягкой обитой. Так что против старого времени таскать их стало много легче. Однако, Семен, ты не трусь, я тебя в обиду не дам. Ведь не яд подсыпаешь, а обычные лекарства. Желудки прочистят, проспятся – еще здоровее станут. И жаловаться на тебя не будут, а радоваться за себя станут. А чтобы тебе интерес в деле появился, возьми на память денежную награду. Бери, бери! Здесь двадцать рубликов – не шутка.

Семен решительно тряхнул рыжеватыми кудрями:

– Коли надо, сделаем все, как вы приказали, Аполлинарий Николаевич.

Соколов погрозил кулаком:

– Семен, ты кружки не перепутай, не сунь мне слабительного! Если чего, то я тебя… Ну, понял? Тогда точно тебя отправлю кандалами греметь, а на Сахалине тебе полголовы выбреют.

– Как можно, ваше сиятельство! Вручу, что положено.

– Ну, действуй! – И побежал наверх – приводить приговор в исполнение.

Пока Соколов готовил для социалистов неприятность, Сипягину удалось изложить великому князю свою просьбу относительно поэта, который очень желал стать почетным академиком. К. Р. заверил:

– Я дам этому делу ход, и будем надеяться, что на ближайшей сессии Академии ваш поэт станет нашим почетным, так сказать, членом, – и улыбнулся.

У Соколова были свои хлопоты. Он отыскал революционных товарищей, жавшихся в углу, сказал:

– Господа ниспровергатели, Виссариона Белинского уважаете?

– Разумеется! – ответил Азеф. – Это великий глашатай демократии.

– Так вот, этот глашатай, имея в виду наказание смутьянов, говаривал в кругу друзей: «Нет, господа, что бы вы ни толковали, а ради поддержания порядка мать святая гильотина – хорошая вещь». Впрочем, вы сегодня столько ужасов наговорили, что мурашки по спине бегают. Не знаю, как вам, а мне захотелось выпить – просто невтерпеж. Приглашаю всех в буфет!

Азеф поцеловал руку Зинаиде и спросил:

– Вы позволите мне отлучиться на три минуты?

– Конечно, Иван Николаевич! – И нежно шепнула: – Я очень буду ждать…

У революционеров давно подвело животы. Они с охотой двинулись за графом – сами не решились бы. Буфетчик Семен, увидав гостей, стал воплощенной любезностью:

– Что прикажете налить?

Аргунов скромненько предложил:

– Может, господа, по рюмке водочки?

Чепик заинтересовался:

– Вот и бутербродики есть с икоркой-с…

Соколов решительно возразил:

– Какая водочка, какие бутербродики! Пьем, господа революционеры, по-гвардейски!

Азеф полюбопытствовал:

– Это как?

Соколов гаркнул:

– Буфетчик! Для моих заклятых друзей – самое дорогое шампанское! – Цыкнул на Чепика: – Да куда ты клешню тянешь, не фужерами – пивными кружками! Кто не пьет по-гвардейски – тот негодяй и фискал. Эй, буфетчик, что медлишь? Не жалей для прогрессивных товарищей, страдающих от самодержавной деспотии, откупоривай французское! У тебя, шельмец, точно ли шампанское самое лучшее?

– Самое значительное-с – редерер, ваше сиятельство! Брали у Елисеева по семь с полтиной за бутылку, дороже нынче не бывает-с…

– Прекрасно, лей редерер в пивные кружки, да с верхом.

Семен стал таскать из ящика шампанское, только пробки полетели к потолку. Потом он повернулся к буфету, начал наливать по самый край, струйки весело скатывались по стеклу. Соколову протянул отдельно. Тот сказал:

– Пьем, господа ниспровергатели, за ваше здоровье… умственное!

Все подняли кружки, у революционеров в глазах огонь запылал: буржуазный напиток в таком количестве, да еще на дармовщинку!

Пили жадно, взахлеб. Азеф, этот замечательный математик, на сей раз не сумел рассчитать ход классового врага – Соколова. Он выпил и крякнул:

– Ух, хорошо! Забирает всего. Ну, друзья, пошли в залу, поговорим о перспективах российской революции.

– Да, Россию следует разрушить до основания! – прогундосил Чепик. – И вот на ее развалинах, на ее скрижалях, ик, начертят наши имена. Ох, и впрямь в ноги ударило, а голова… голова даже очень… хоть куда, свежая… Ик!

Аргунов, пьяница со стажем, захмелел сразу и сильно. С нетрезвой важностью выдавил из себя:

– Когда, судари мои, сделаем революцию, кхх, каждый прота-про-проле-карий будет на ужин иметь… бутылку.

– Этот тезис занести в программу – обязательно! – одобрил Азеф. – И повсюду повесим лозунги: «Каждому пролетарию – по бутылке!»

– Пусть лакают, – согласился Соколов и весело подмигнул буфетчику.

Революционеры заплетающейся походкой вошли в гостиную. Они направились к громадному дивану с резной спинкой и плюхнулись так, что пружины застонали. Соколов проводил их веселым взглядом, предвкушая замечательное зрелище.

Зинаида смотрела на своего нового друга с недоумением.