Текст книги "Татьяна Лиознова"

Конечно, не только из интервью соседке-школьнице можно узнать о семье Лиозновых. В книге Любови Юрьевны Пайковой «Стратегия успеха: О творчестве кинорежиссёра Татьяны Лиозновой» (о ней речь ещё впереди) очень много рассказано самой Татьяной Михайловной. Так, она вспоминала:

«Не могу сказать, что я воспитывалась в семье необыкновенно образованных людей. Моя мама закончила только три класса украинской школы. Тем не менее я никогда не считала её малокультурным человеком, потому что культура, образованность даются не только и не столько дипломами и свидетельствами, которые человек получил, но и чем-то зачастую более важным. Мою мать нельзя исключить из числа лиц, повлиявших на мой выбор профессии. Её оценки были для меня высочайшей школой, и во многом именно своей матери я обязана пониманием, любовью к прекрасному. Плюс к этому – в нашей школе были замечательные словесники, открывшие нам, что литература – это огромный мир, существующий рядом с нашей жизнью, и что благодаря литературе ты можешь сказочно обогатить свой внутренний мир, почерпнуть, присвоить, прожить то, что могло бы пройти мимо тебя.

Если говорить собственно о выборе профессии, о том, благодаря чему я стала режиссёром, то, наверное, самой побудительной силой было могучее воздействие литературы.

Я очень хорошо помню то потрясение, какое испытала, в первый раз прочитав “Войну и мир”. Это было в седьмом или восьмом классе. Мои одноклассники помнят, как я оставалась с ними после уроков и рассказывала то, что прочитала накануне, – очередную главу из “Войны и мира”. Наверное, это были первые минуты совоображения, сотворчества, сорежиссуры в моей жизни. После этого я в нём по крайней мере раз 16 перечитывала роман, и всякий раз открывала в нём что-то новое. “Странное дело, – думала я, – почему наши фильмы так быстро стареют, начинают казаться старомодными, перестают волновать зрителя, а такие книги как ‘Война и мир’ живут вечно?..” И каждый раз в течение этих 16 раз я вновь испытывала чувство потрясения и плакала совсем не в тех местах, что прежде. Потом, с годами, поняла, что просто ты открываешь в гениальном произведении моменты, которые в прошлый раз были для тебя закрыты, и уже по этим новым потрясениям можно судить, что с тобой за это время произошло, что ты пережил, в чём стал иным, какие тайны бытия тебе открылись, благодаря которым ты стал вдруг замечать нечто новое.

Не менее страстно я люблю музыку. И долгое время нашей любимой с Герасимовым игрой была следующая: мне стоило только войти в павильон (это уже после окончания института), где он снимал очередной фильм, как он уже приветствовал меня, напевая какую-нибудь музыкальную фразу, а я должна была мгновенно включиться в игру, подхватить эту мелодию и продолжить её. Это могла быть “Неоконченная симфония” Шуберта, Четвёртая симфония Чайковского, Девятая симфония Бетховена… У второго режиссёра Герасимова – Клеопатры Сергеевны Альперовой – просто темнело в глазах, когда она меня видела: она знала, сейчас начнется наш странный дуэт! Причём Сергей Аполлинариевич был таким великолепным знатоком классической музыки, умел так мастерски напевать её, что, казалось, воспроизводил звучание отдельных инструментов… Я же могла подпеть лишь основную мелодию.

Люблю музыку столько, сколько помню себя. В детстве недолго училаcь играть на фортепьяно, но наше материальное положение было столь напряженно (работал один отец – инженер-экономист), что родители вынуждены были прервать мою учёбу. Уже в институте я умудрялась экономить те крохи, которые мне давались на завтраки, – я их просто не ела для того, чтобы купить абонемент в консерваторию, где, сидя на ступеньках знаменитой лестницы, с наслаждением слушала своих любимых классиков.

Живопись. Тут мама мне многое подсказала. Ещё до моего рождения мои родители жили в Кадашевском тупике, рядом с Третьяковской галереей и, когда мама была беременна, ей кто-то сказал, что для того, чтобы ребёнок родился красивым, надо смотреть на прекрасное. И мама часами простаивала перед картинами в Третьяковке, воспитывала в себе любовь и интерес к живописи (она была и музыкально одарённым человеком, прекрасно пела украинские песни). Мама могла, увидев, например, в “Огоньке” репродукцию какой-то картины, очень долго мне рассказывать, что за люди там изображены, как они жили в прошлом (что сделал и автор этих строк в своей книге «“Вечная Россия” Ильи Глазунова». – В. С.). Она с наивным упорством придумывала историю их жизни и глубоко верила в безошибочность своей версии. У нас была такая фигурка из Гжели: на санях сидят мужчина и женщина с двойняшками на руках, а лошадка везёт их. Изо всех гжельских вещиц, какие у нас были, мама больше всех любила эту, потому что гжельские художники по-настоящему народны. Рассказывая о том или ином событии, они исполнены симпатии, сострадания и юмора к своим персонажам. В гжельских композициях всегда рядом куры, собаки, ещё какие-то животные – это прелесть! У мамы эта фигурка стояла отдельно. Мама придумала про неё, что это молодой мужчина везёт жену из роддома, а она ему всё рассказывает, как тяжело рожала этих двойняшек. “А ты посмотри, как у неё ноги сложены замечательно, – говорила мама, в этом видна вся её бесхитростная натура, – …как она детей держит, а как она не жалуется, а просто рассказывает обо всём, что пережила, а он её очень внимательно слушает, и кажется даже, что лошадка в это время замедлила ход”.

Её рассказы проявляли во мне интерес к такому предмету, как сюжет. Для мамы сюжет был использованием всего знания о предмете. Иногда её рассказы рождали во мне и скептицизм по отношению к тому, о чём она говорила.

– А зарабатывает он мало, – изрекала она про очередной персонаж.

– Ну, откуда она могла это знать? – думала я.

Или:

– Ну, им всегда не хватало на еду, – сочиняла она.

И это было толчком, чтобы я сама начала думать об этом. Но помимо того, что мне открывалась правда и понимание ею народной души, какое даётся не окончанием факультета живописи, а сердечностью, добротой, мерой сочувствия к человеку, мне открывалось и многое другое, что было ей, наверное, неизвестно».

Впрочем, я далеко отклонился от основного повествования. Повторюсь, что с гибелью отца оборвалось детство Лиозновой, наступила юность с яростной борьбой за свою мечту, наступили её «университеты» – учёба во ВГИКе и первые шаги в творчестве. А рассказ о семье Лиозновых завершим несколькими штрихами отношений Татьяны Михайловны с мамой, Идой Израилевной.

Из бесед с Людмилой Лисиной я усвоил, что самым главным человеком в жизни Татьяны Михайловны оставалась её мама, которая ласково звала дочку Таточкой:

«После гибели отца на фронте в семье Лиозновых навсегда осталось ощущение хрупкости, ненадёжности этого мира. С детства Таточке приходилось выживать: в трудные времена они с мамой шили халаты на продажу, а когда не было возможности купить одежду, вязали свитера».

В то же время подруга Татьяны Михайловны школьных и студенческих лет Наталья Попова-Сараджева отмечала:

«Мама Тани, Ида Израилевна, запомнилась мне очень гостеприимным и добрым человеком. Она всегда чем-нибудь старалась угостить, что в те голодные годы было редкостью. Хотя нам, студентам, давали дополнительные пайки, которые мы между собой называли “УДП” – “умрём днём позже”».

Забавно, что подруга воспринимала комнату, разделенную занавеской, как две комнаты. Людмила Лисина, в свою очередь, отмечала, что «мама следила, чтобы Таточка умела вести хозяйство, хотя дочка не особенно этим увлекалась. Наш папа однажды спросил, умеет ли она готовить борщ? И её борщ удался на славу! Моего отца Ида Израилевна выделяла, всегда радушно принимала в своём доме:

– Так, я считаю, Вася – один из лучших!

– Нет, он лучший, просто очень скромный, – так они с дочкой перешучивались, смущая гостя».

А ведь мама очень строго подходила к отбору «женихов» Таточки! Ей, к слову, очень не нравился Арчил Гомиашвили – и материнское чутьё не подвело…

Забегая вперёд, скажу, что после окончания ВГИКа и увольнения с Киностудии имени Горького Лиознова какое-то время подрабатывала в «Литературной газете», и на неё обратил внимание главный редактор, известный писатель Константин Симонов. Однажды он даже подвёз её к дому. Поскольку Таточка задержалась, мама ждала её на улице у подъезда. И вдруг видит, как дочка выходит из машины, за рулем которой сидит немолодой мужчина. Строго спрашивает:

– Я тебе давала денег на такси?

– Нет, мам, это же сам Симонов меня подвёз!

– Я тебе деньги не давала! – отрезала Ида Израилевна.

И всё.

«Ну и я подумала – где я, а где Симонов? – рассказывала потом Татьяна Михайловна». Маму она слушалась, берегла, делала всё возможное, чтобы продлить драгоценную её жизнь. Перебирая её письма к Иде Израилевне, сохранившиеся в архиве, я не могу без подступающих слёз читать такое, к примеру, послание:

«Мамусь! Здорово!

Очень смешная ситуация. Мы с тобой в разных концах и обе в больнице. Ходят от одной к другой наши верные гонцы, а мы с тобой полёживаем! Ну не совсем, ты, слава Богу, на ногах. Я так и знала, что маленький скачок давления тебе не миновать. Так оно и было. Мне никто об этом не говорил, да я сама, когда позвонила домой, знала, что что-то не так. Но теперь держись. Обязательно подлечись. И будь веселей.

Я пока хожу, гуляю. Анализы все хорошие. Осталось не очень много. Пока делают ингаляцию, так как знают, что я расположена к ангинам. Поэтому страхуют, так сказать.

Тут очень хорошо. Спокойно. Люди хорошие.

Чувствую себя без всякого вранья очень хорошо. Очень хорошо сплю. Отлично ем. В общем, всё идёт как надо. Ты возьми себя в руки и не давай себе повода даже на минуту забеспокоиться обо мне. Всё идёт как надо и наилучшим способом.

Целую тебя. Будь молодцом.

Тата».

Подчёркивания в письме – её. Всё она понимала в материнских мыслях и заботах… А её «верные гонцы» знали, каково ей было в те минуты, когда она писала эти строки…

И вот так рассказывала Татьяна Михайловна о матери:

«Моя мама не имела никакого отношения к кино, она была крестьянской девчонкой из села Корюковка на Украине, Черниговская область (в одном из интервью речь о Херсонской области, но в автобиографии, написанной самой Лиозновой, указана именно Черниговская область. – В. С.). Три класса образования у неё было, но она самообразовывалась вместе со мной: раньше меня прочитывала газеты, я в экспедиции получала самые толстые письма, и все знали, что там, во-первых, будут вырезки статей о политике, во-вторых, заметки о вреде курева (я тогда курила). Кино она интересовалась меньше, но при этом была в курсе всех наших кинематографических дел, была знакома со всеми моими друзьями и знала, что я делаю и как я это делаю. Сколько я себя помню, у мамы было больное сердце, и я благодарна замечательному врачу Наталье Шрейдер, которая продлила её жизнь на добрых десять-пятнадцать лет. Наверное, это самое большое счастье, потому что тяжелее сиротства ничего нет даже в самом взрослом возрасте».

Запомним слова о сиротстве – эта тема не раз нашла отражение в фильмах Лиозновой. Людмила Лисина вспоминала:

«Ида Израилевна очень гордилась Таточкой, боготворила её… А в остальном – как все матери. Они друг друга поддерживали: сначала одна поднимала дочку, потом та старалась обеспечить ей надёжный тыл. Эти отношения мы видим в фильме “Карнавал” – все списано с жизни: как мама ждала, встречала, переживала за героиню Муравьёвой… Татьяна Михайловна не скрывала, что этот фильм и про неё: “Он о надеждах моей молодости, – и ещё со вздохом добавляла: – Жаль, многие не поняли, что эта девочка всё-таки состоялась как актриса. Она ведь поёт на сцене в финале!”»

И профессию свою, считает Людмила Лисина, Татьяна Михайловна во многом выбрала благодаря Иде Израилевне, вспоминая:

«Вечерами мама подолгу замирала перед стареньким нашим телевизором и всегда с такими глазами, будто ждала чуда! И я думала: “Это что же надо показать, чтобы люди так смотрели?” Ощущение материнского взгляда на экран не покидало её во время съёмок. И с детства Таточка мечтала оправдать её ожидания. Ида Израилевна следила за творчеством дочери, с гордостью смотрела все фильмы, вырезала рецензии из газет, это ей обязана я, разбирая теперь архив Лиозновой. А как любила съёмочная группа её неожиданные визиты на площадку! Обычно, как правило, все затихали, стоило Татьяне Лиозновой появиться в павильоне: она любила, чтобы ни шороха, пусть все внимают режиссёру. Не терпела, чтобы кто-то из актёров отвлекал внимание от съёмок. А не выучить роль – это вообще смерти подобно! Тут Татьяна Михайловна становилась жёсткой. Она всё продумывала до мелочей. Но… все знали, что Татьяна Михайловна “под маминым присмотром” будет гораздо мягче обычного».

Отцовские слова о том, что лучше быть хорошим инженером, чем плохим артистом, Татьяна Лиознова хорошо усвоила. И даже поступила после окончания школы в Московский авиационный институт (МАИ). Ну может, сказалось ещё и юношеское увлечение авиацией, лётчиками как символом настоящего мужества. Проскальзывают очень скупые сведения, даже просто намёки, что и первой любовью Тани был лётчик, вероятно, погибший в первые годы войны. Во всяком случае, первый же самостоятельный фильм Лиозновой «Память сердца» был о лётчике, как потом и фильм «Им покоряется небо» о лётчиках-испытателях.

Впрочем, до этого было ещё далеко. А тогда после первого же семестра Лиознова ушла из МАИ: настоящее жизненное призвание стать именно режиссёром увело её во ВГИК. И дальше – мастерская Сергея Герасимова и Тамары Макаровой, уроки не только профессионального ремесла, без которого не достичь многого в искусстве, но и постижение истинного смысла кино как искусства для масс. Впрочем, это привычный штамп – «для масс», «масскульт» и тому подобное. Герасимов же учил – для народа. И ведь почти весь курс, на котором училась Лиознова, не говоря уже о студентах старших курсов, вовлёк он в создание фильма о героической юности – и для советского юношества. В «Молодой гвардии» впервые открылись Вячеслав Тихонов, Инна Макарова, Нонна Мордюкова. А Татьяна Лиознова проявила себя ещё и как режиссёр-практикант, верный помощник Герасимова в работе с актёрами-сверстниками. И конечно, открыла она для себя глубину дарования Вячеслава Тихонова, будущего Исаева – Штирлица…

А война давала о себе знать. И вовсе не из-за личного честолюбия училась Лиознова во ВГИКе на «отлично», была сталинской стипендиаткой. Надо было поддерживать маму, которая работать не могла по состоянию здоровья, подкошенного смертью любимого мужа, а также гибелью на войне всех своих братьев. Ответственность! И общественная активность Лиозновой во ВГИКе была естественной, как и потом во всей её жизни. Боец и лидер по натуре, она осознавала себя частицей народа, строящего новый мир, в который она искренне верила, мир, который вынес тяжелейшее испытание войной. Мир, в котором она уже пыталась осмысленно найти своё достойное место, как и место каждого человека. Мир, окрашенный для неё в скорбные тона сиротства.

Во ВГИКе её педагогами на режиссёрском факультете были Сергей Аполлинариевич Герасимов и его супруга народная артистка СССР Тамара Фёдоровна Макарова. Герасимов поставил такие фильмы, как «Семеро смелых», «Комсомольск», «Учитель», «Молодая гвардия». Но… здесь Лиознову ждал и неожиданный удар судьбы: с первого же курса, испытательного, её отчислили «за профнепригодность». Посчитали, что жизненный опыт девятнадцатилетней студентки не позволит ей стать режиссёром. Тут и проявился бойцовский характер будущей «железной леди» советского кино. Она собрала таких же отчисленных с актёрского факультета, сочинила и поставила с ними свою пьеску, поймала в коридоре Герасимова с Макаровой и упросила их устроить просмотр. В итоге мэтр сдался, вернул всех этих отчисленных и вообще начал её примечать.

Случаен этот эпизод или это своеобразный воспитательный прием мэтра? Ведь из двадцати человек на место поступила именно Лиознова. А кроме экзаменов важна была ещё и вступительная беседа. Что-то же разглядели тогда в будущем режиссёре? И вдруг – отчисление «за профнепригодность». Лиозновой пришлось прыгнуть выше головы, свершить почти невозможное. И не так ли потом в своей режиссуре она не раз ставила исполнителей ролей перед ситуациями, требующими предельного напряжения душевных сил и способностей?

Потом был поставленный студенткой Лиозновой институтский спектакль «Кармен», где студентка Инна Макарова танцевала придуманный Лиозновой испанский танец. Герасимов как раз ставил «Молодую гвардию». Позвал Александра Фадеева, автора романа. Тот увидел и сказал: «Это же готовая Любка Шевцова!» Номер целиком вошёл в фильм. А Сергей Апполинариевич стал для Татьяны Лиозновой вторым отцом, на съёмках фильма «Молодая гвардия» она была у него режиссёром-практикантом.

«У неё был талант, творческий, она очень чувствовала людей. Она была художником. Очень большим художником», – говорила позже Тамара Макарова. Думаю, что участие в съёмках «Молодой гвардии» мощно повлияло на формирование сознания Лиозновой. Подвиг молодогвардейцев, не щадивших жизни в борьбе с фашизмом, воспитал не одно поколение действительно искренних патриотов нашей страны. Кстати, тогда же она видела, как умеет работать Вячеслав Тихонов, которому выпала роль молодогвардейца Осьмухина…

Сергей Герасимов и потом всегда помогал Лиозновой в трудные минуты жизни. Таких трудных мгновений было предостаточно. Окончила в 1949 году ВГИК с красным дипломом, распределена на Киностудию имени М. Горького.

В автобиографии Лиозновой читаем:

«21 сентября 1949 г. защитила дипломную работу, сняв “Рассвет в Сиатанге”… и получила диплом “с отличием”. В 1950 г. Министерство кинематографии направило меня на к/с им. Горького, где я сразу начала работать в качестве ассистента режиссёра в к/ф “Освобождённый Китай”. За участие в к/ф “Освобождённый Китай” была награждена китайской правительственной наградой».

Потом она работала над созданием фильма «Новый Пекин». На киностудии была выбрана в члены комитета ВЛКСМ и в бюро творческой секции. Отлично окончила первый курс Университета марксизма-ленинизма.

И вдруг… «В мае 1951 г. была уволена с к/с им. Горького “по сокращению штатов”… Тогда развертывалось пресловутое «дело врачей», антисемитская кампания. Лиознова осталась без средств к существованию и с хворающей мамой. Маленький заработок давало шитье. Как важно было в этот момент не раскиснуть, не озлобиться.

Сергей Герасимов поддержал свою ученицу, пригласив её в 1952 году участвовать в постановке в Вахтанговском театре спектакля «Седая девушка», посвященного революционной борьбе в Китае. И надо же: пристальный взгляд в судьбы другого народа, в его психологию привели её к постижению (а может, это было уже более обоснованным убеждением) роли единственного человека и в судьбе народа, если только быть с ним связанным и кровью, и душой, быть готовым пожертвовать всем ради счастья народа. Слишком громко сказано, с излишним пафосом? Но давайте рассмотрим две её пьесы-сказки по мотивам китайского и корейского фольклора, написанные в то время вместе со своим сокурсником Владимиром Беляевым.

Автобиография, написанная рукой Татьяны Лиозновой. 1954 г. Фрагмент

Их пьеса «Голубая звезда» в четырёх действиях, девяти картинах с прологом была издана в 1954 году отдельной книгой в издательстве «Искусство», поставлена в Московском театре юного зрителя, кстати – с Роланом Быковым и Лилией Князевой в ролях.

«Голубая звезда» открыла в определённом смысле и будущего постановщика фильма о советском разведчике Исаеве – Штирлице. В самом деле, здесь уже есть Лиознова с её абсолютным музыкальным слухом, которая с пролога вводит музыкальную тему Чжэна – Голубой Звезды, Справедливого, а затем и тему Юань Мэй, его возлюбленной. Видится в этом и будущее начало «Семнадцати мгновений весны» с летящими на далёкую родину героя птицами, к родному дому, к любимой женщине, которую и увидеть-то мог лишь в шестиминутном разговоре без единого слова, только взглядами… В «Голубой звезде» уже видно художественно тонкое переплетение лирики, философии с темой прямо-таки «пропагандистски-советской»: счастье человеку даётся лишь в трудной, жертвенной борьбе за счастье всего народа. Это даже выше известной формулы поэта Николая Асеева: «Что такое счастье? Соучастье / в добрых человеческих делах». Может, ближе к другой поэтической формуле – завещанию Николая Некрасова: «Кто, служа великим целям века, / Жизнь свою всецело отдаёт / На борьбу за брата-человека, / Только тот себя переживёт…». Поэтические формулы для раздумья приведены не случайно: поэзия, как и музыка, для Татьяны Лиозновой значила очень много…

Наверное, придётся хотя бы кратко пересказать сюжет этой пьесы, которая была поставлена не только в Москве, но и в театрах других городов. Пьесы, которую и сейчас хотелось бы видеть на сценах и телеэкране для юношества. Хотя бы для того, чтобы лучше понимать душу китайского народа, особенно теперь, когда Китай успешно строит по-настоящему социальное государство. Это же свидетельство подлинно высокой чистоты, человеческого горения, подвига. Может, она могла бы встряхнуть многих в обилии фальши и мерзости, захлёстывавших наши сцены и экраны в «новом» мире псевдокапитализма, построенного после развала Красной империи…

Уже пролог напоминает о счастливой звезде, под которой рождён Чжэн – Голубая Звезда. Его отец выносит маленького человечка из фанзы на волю, чтобы он мог насладить слух пением птиц, увидел реку, в которой плавают рыбы. (Которых нельзя ловить, потому что река принадлежит помещику.) Увидел землю, на которой они растят гаолян. (Который тоже отдают хозяину земельного надела.) Но это ничего, смеётся отец и продолжает: «Дыши глубже, утренний воздух самый лучший. Воздух – наш!» Да, хоть воздух не могут присвоить себе жадные мира сего…

И появляются постепенно персонажи пьесы. Обезьяна, друг дома, приносит лук и стрелы, которые повесят на видном месте, чтобы все знали: родился мальчик! Сосед, дочь которого и полюбит потом Чжэн. Жители деревни, которые поздравляют счастливого отца и сообща думают, каким именем надо бы назвать его сына.

В первой же картине видим мы Чжэна уже юношей, помогающим отцу в труде, и узнаем о Чёрном Драконе, служители которого требуют ежегодно в жертву юную чистую девушку, чтобы «вымолить» хороший урожай. И вместе с Чжэном видим помещика, требующего всё больше циновок, которые они плетут из камыша. Но сам-то камыш брать у реки вблизи не разрешает, ссылаясь на Чёрного Дракона. Первое постижение Голубой звездой несправедливости мира – и первая любовь, явленная сначала в дивном образе на неизвестно откуда упавшем к нему платке, а затем и глаза в глаза с обещанием счастья, для достижения которого нужно свершить долгий и трудный путь. И возникает тема сил Природы, Неба, которому можно молиться, но которое приходит на помощь только тем, кто творит добрые дела, как Чжэн Голубая Звезда. Романтика с примесью мистики? Как не побоялись её в те времена господствующего атеизма? Но персонажи пьесы: Обезьяна, друг дома, сопровождающая Чжэна в пути, Макака, помогающая ему, Черепаха, без которой он не смог бы переплыть бурные воды Океана, – так естественно вплетены в ткань повествования, как герои фольклора в любом народе… Фольклорна и сама тема – в одиночку достичь покоев мудреца Серебряной Бороды, который может ответить на все вопросы. И очень важная тонкость: ответить-то он решил – только на три вопроса. А Чжэну, кроме личного – где найти любимую Юань Мэй, надо выполнить несколько просьб. И кузнеца Чэна Умелые Руки (как отлить Колокол победы, который мог бы поднять весь народ против захватчиков), и жадного помещика (как сделать в сутках не 24, а 34 часа, чтобы на него подольше работали), и крестьян, которые, напротив, хотели бы избавиться от беспредельно жадного Цжуна, и Черепахи, жаждущей покоя на илистом дне Океана от многочисленных трудов своих.

Вот испытание. Выбор: какие из вопросов исключить? Мудрец, конечно, догадывался, что Чжэн Голубая Звезда, имя которого означает «Справедливый», надежда своего народа, пожертвует личным счастьем. Но награда за справедливость, мужество и самоотверженность будет воздана лишь в заключительных сценах.

И, право, узнаю истинно лиозновские темы и ходы их раскрытия в ярких образах и эпизодах. Зритель не может не восхититься юмором авторов в сцене, когда жадный Цжун узнает ответ Мудреца: количество часов в сутках будет именно таким, сколько он сам (!) лично сможет отработать, как требует от своих крестьян. Отработать! Тому, кто привык нежиться в прохладной тени, когда другие проливают трудовой пот. Он даже пытался выполнить совет мудреца, но… Смех убивает. И крестьянам уже не надо объяснять, как избавиться от мироеда.

Другое дело – ответ Мудреца Кузнецу, у которого отлитый Колокол победы уже дважды давал трещины. (Кстати, Хозяин города тоже ждёт этого колокола, чтобы стать, обладая им, хозяином во всем мире. Ничего не напоминает о современном положении дел на планете? Ожидании новых открытий в технологиях, искусственного интеллекта, чтобы укрепить власть над народами планеты.) Настоящий Колокол, как ответил Мудрец, будет отлит лишь в том случае, если к серебру, железу, меди добавить в сплав кровь того, кто жизни не пожалеет для счастья своего народа. К этому подвигу готов сам Чжэн, оставив мечту о любви. Но его опережает девушка Сяо Линь и более того – завещает ему меч с красными иероглифами, закалённый в источнике Лун-Цюане, со словами: «Его подарил мне мастер Чэнь для моего будущего мужа… Но у меня никогда не будет мужа». Какой пример личной жертвенности ради будущей победы и счастья народа! Вспоминается Пушкин с его «Русланом и Людмилой», мечом, укрытым до поры Головой, с которой сражался Руслан. Неужели Лиознова уже тогда понимала пророческие иносказания Пушкина?

И конечно, здесь видится отблеск ранних прозрений Татьяны Лиозновой о высочайшей цене личного подвига в общем народном деле. И Тихонов – Штирлиц в своих раздумьях и жертвенной готовностью к подвигу – не перекликается ли с образом Чжэна Голубой Звезды?

Юмор, лиозновский юмор, который будет позже искриться в других её фильмах, особенно в «Карнавале» и «Мы, нижеподписавшиеся», заметен уже здесь, в ранней пьесе. С юмором следим мы за жалкими попытками жадного хозяина повторить крестьянский труд. Или, например, за попытками Черепахи побывать в гостях у Макаки, на дереве. Всего-то надо помолчать, держась за хвост губами (помолчать, как той Вороне из крыловской басни), но природная вежливость подводит: Черепаха так и не смогла удержаться от слов благодарности и побывать в гостях у другой дружественной представительницы природы.

Юмор и в том, как восприняли совет Мудреца помещик и служители культа Чёрного Дракона. Чжэн, преобразившись на время в главного хранителя храма, отправляет – всего лишь словами – на дно реки вместо девушки-невесты одного за другим монахов, а затем и помещика, которому с радостью «помогают» крестьяне. Простая мысль – скинуть иго: любое, хоть помещиков, хоть служителей ложного культа, чтобы жить свободно и счастливо. С юмором воспринимается это очень доходчиво. Кстати, не за это ли атеистические власти могли закрыть глаза и на несомненное присутствие Неба во всех благих делах Голубой Звезды?..

И в другой пьесе, тоже на темы Востока, «Легенде Страны утренней свежести», угадываются темы грядущих размышлений Лиозновой о роли заморской державы, готовой на словах «защитить народ маленькой страны от любых врагов», а на деле жаждущей захватить богатства этой земли. (Словно бы прямо о современных Соединённых Штатах Америки!) Напомним, что «Семнадцать мгновений весны» рождались, чтобы раскрыть тайну закулисных переговоров союзников с гитлеровцами о сепаратном мире. В «Легенде…» заморские «покровители» покушаются и на саму душу народа, которую выражает свирель из бамбука, проросшего из тела героя, отдавшего жизнь в одной из битв за свободу Родины.

Вновь явлены ярко музыкальность и поэтичность восприятия Лиозновой окружающего мира… Почему-то при чтении этой пьесы сразу вспомнился лермонтовский «Тростник»:

 
Сидел рыбак весёлый
На берегу реки;
И перед ним по ветру
Качались тростники.
Сухой тростник он срезал
И скважины проткнул;
Один конец зажал он,
В другой конец подул.
И будто оживлённый,
Тростник заговорил;
То голос человека
И голос ветра был.
 

Лермонтовский тростник пел о несчастной любви, свирель из бамбука в Стране утренней свежести пела о мужестве и звала к борьбе. Свирель могла и накормить голодных рисом – прямо из ничего, как в пушкинских сказках могла творить золотая рыбка.

…И тут автор должен сделать маленькое отступление, вспомнить доктора технических наук, профессора МАИ Николая Степановича Мельникова, работавшего над проблемами управления летательными аппаратами, над проектом многоразового космического корабля «Буран», президента им же основанной Международной академии экологии сознания имени Пифагора. В долгих беседах с ним о проблемах взаимодействия науки и религии как разных способах познания мира, о Вселенной как неисчерпаемом и далеко не познанном источнике любых земных благ, он вполне допускал получение любых веществ из так называемой «пустоты», вакуума, в котором могут быть заключены энергии Вселенной. Но выдать их могли только на дела добрые в космическом, вселенском понимании. То, что у Лиозновой было прозрением, почерпнутым из народных верований, оказывается, можно обсуждать и на уровне строгой науки. Кстати, Лиознова с Мельниковым тоже была знакома через своих верных друзей-лётчиков. Возможно, и с нею обсуждал он эти проблемы. Ах, какие люди были в окружении Татьяны Михайловны! Но об этом речь ещё впереди.

По пьесе «Легенда Страны утренней свежести» заморские «доброжелатели», естественно, хотели присвоить себе свирель – этот символ мужества и богатства для трудового народа, но поход их на кораблях с Чёрными стрелами оканчивается бесславно. Побеждает справедливость и любовь… Дописывала Татьяна Лиознова эту пьесу-сказку уже одна, после ранней смерти в 1955 году соавтора Владимира Беляева. Пьеса вышла отдельным изданием в 1957 году.

Кстати, из-за неприятностей по поводу увольнения и «пятого пункта» Татьяна Михайловна не разочаровалась в Советском Союзе – не путала «зигзаги» власти с жизнью народа. Более того, когда в 1990-е годы многие евреи уезжали из страны, она яростно их отговаривала. И сама напрочь отказывалась от настойчивых предложений перебраться в Израиль, хотя жилось ей тогда, после развала СССР, крайне трудно.