Текст книги "Татьяна Лиознова"

«Она лиричная и пронзительная женщина – я никогда не забуду, как она ходила вокруг магнитофона и слушала эту песню Пахмутовой. Я её спрашиваю:

– Что вы её всё слушаете?

– Я хочу, чтобы она в фильм вошла, но пока не знаю как, – отвечает Лиознова.

Она умела импровизировать внутри сценария».

Расскажем о впечатлениях от музыки к «Трём тополям…», прозвучавших в документальном фильме режиссёра Платона Снегина «Мир Александры Пахмутовой» (2019). В частности, процитируем мнение заслуженного артиста России певца Александра Ф. Скляра и самого композитора – Александры Пахмутовой:

Александр Ф. Скляр. Это ведь высшее достижение композитора сочинить такую песню, которая уйдёт в народ и которая через какое-то время перестанет ассоциироваться с автором, а станет народом восприниматься как его, народная песня.

Закадровый текст. Вообще, музыка к кинофильмам – это отдельная тема в творчестве Пахмутовой. Бывает так – фильм уже забылся, а песни живут собственной жизнью. <…>

Фильм «Три тополя на Плющихе» знаменит не только творческим дуэтом Олега Ефремова и Татьяны Дорониной. Песня «Нежность», прозвучавшая в кинокартине, стала поистине народной. А ведь поначалу Александра Николаевна отказывалась работать над музыкой к этому фильму.

Татьяна Доронина (поёт за кадром).

 
Также было пусто на Земле… о-о-ой…
И когда летал… этот…
Лётчик один летал, французский…
Также падала листва в садах…
 

Александра Пахмутова. Она [Лиознова] сказала: «Просто приезжайте, я вас прошу, на студию, просто посмотрите материал». Ну как отказаться посмотреть материал? Я поехала на студию, и Татьяна Михайловна показала мне… кусочек, где Доронина поёт «Нежность».

Вот так: «А-ах!» – с такими придыханиями… Ну да… Доронина замечательно пела, прекрасно… А рядом с ней был Ефремов, и вот эти его глаза…

Татьяна Доронина (поёт за кадром).

 
Опустело небо без тебя… о-о-ой…
 

Александра Пахмутова. И когда я это увидела, я подумала: «Господи, я никому в жизни не отдам эту картину!» Как я могла вообще вот так глупо орать, отказываться? Я полюбила картину сразу!

Авторы фильма также отметили, что поначалу песня «Нежность» не вполне воспринималась радиослушателями, – она казалась сложноватой, ещё и Экзюпери упоминается. Это не просто «старый клён стучит в окно», а что-то высокоинтеллектуальное. Как говорят, песня была написана по просьбе Юрия Гагарина, с которым Пахмутова и Добронравов дружили семьями, да и исполняла её Майя Кристалинская – не самая простая певица. Но когда на экраны вышел фильм Татьяны Лиозновой «Три тополя на Плющихе», даже самые суровые сельские скептики, а уж тем более городские меломаны – все замирали у приёмников, из которых звучала «Нежность» в сопровождении практически симфонической музыки.

Фильм «Три тополя на Плющихе» принёс Лиозновой не только широкое признание критики, нашей и зарубежной, но и уверенность в своём умении сладить с актёрами звёздной величины, браться за работу любой сложности. И это своё право она блистательно продемонстрировала в поистине новаторском труде, сняв 12-серийный телевизионный фильм. А это требовало и несколько иных подходов и приёмов, чем в обычном кино…

Три года, спрессованные в «Семнадцать мгновений…»

Об этом одном из первых советских телесериалов рассказано и написано больше всего. Естественно, нашло это отражение и в архиве Татьяны Михайловны, с которым меня знакомила Людмила Лисина.

Автор. Людмила Васильевна, этот культовый фильм «на все времена» требует, пожалуй, особого разговора, отдельной главы. Давайте попробуем собрать воедино и воспоминания самой Татьяны Михайловны, и оценки специалистов, а также зрителей. С чего начнём?

Людмила Лисина. Может, со страниц воспоминаний Виолетты Ничковой, внучки главного консультанта фильма «Семнадцать мгновений весны» Семёна Кузьмича Цвигуна под названием «Мы думали, что это провал» и подзаголовком: «Татьяна Лиознова о работе с Цвигуном над фильмом “Семнадцать мгновений весны”»[1]1
  См.: https://generaltsvigun.ru/2016/05/17/мы-думали-что-это-провал/


[Закрыть]. Итак…

«С сегодняшнего утра, 17 мая 2016 года и до конца рабочей недели телеканал “Звезда” вновь будет показывать фильм “Семнадцать мгновений весны”. Сколько их было, этих показов по разным каналам за всю историю фильма о легендарном Штирлице? Для нашей семьи – это особенное кино, ведь главным консультантом фильма был мой дед Семён Кузьмич Цвигун (под псевдонимом генерал-полковник С. К. Мишин). Вот несколько зарисовок к его работе над фильмом.

Когда в 2004 году я делала свой документальный фильм о дедушке, то, конечно же, мне очень хотелось взять интервью у режиссёра Татьяны Лиозновой и узнать о её общении с Цвигуном, о том, как он работал главным консультантом её фильма “Семнадцать мгновений весны”. В титрах дед указан как генерал-полковник С. К. Мишин. Вопреки расхожему мнению, Семён Кузьмич не прятался под псевдонимом, – таково было распоряжение Андропова. Шеф КГБ работать Цвигуну в кино разрешал, но только не под своей фамилией. Псевдоним “Мишин” дед выбрал просто потому, что Миша – имя его сына, Михаила Семёновича Цвигуна.

Когда Лиознова искала консультанта для экранизации романа Юлиана Семёнова о Штирлице, знакомая пара разведчиков-нелегалов посоветовала ей обратиться к моему деду. Бабушка, правда, вспоминала, что рекомендацию Лиозновой дал автор романа Юлиан Семёнов. Так или иначе, но Татьяна Михайловна пришла к Цвигуну и попросила его стать главным консультантом.

Из интервью моей бабушки Розы Михайловны Цвигун, которое она дала мне для фильма “Генерал Цвигун. Последний выстрел” (режиссёр Андрей Вернидуб, РТР, 2004 год):

– Она пришла к нему и долго упрашивала. Он говорит, во-первых, это большая работа, во-вторых, я не могу отлучаться, как на это посмотрят, я должен спросить разрешения у Юрия Владимировича. Юрий Владимирович, когда ему Семён Кузьмич доложил, сказал “хорошо”. И когда пришёл и сказал ей, что да, мне разрешили, я говорит, удивился, как такая маленькая, пухленькая могла подпрыгнуть, он был человек крупный, полный, она подпрыгнула, вцепилась за шею и поцеловала, говорит, меня. Была очень рада, что добилась своего.

Мне было очень интересно узнать у Татьяны Михайловны, как именно проходили просмотры, какие рекомендации давал дедушка, как шла совместная работа. От интервью на камеру Лиознова отказалась, она уже не очень хорошо себя чувствовала к тому времени, но она подарила мне удивительную беседу по телефону. Это был 2004 год, я позвонила ей с домашнего номера, рассчитывая лишь уговорить её на телеинтервью или личную встречу, а получилось, что вместо этого Лиознова начала давать импровизированное интервью по телефону.

Сначала телефонный разговор не обещал быть долгим, но мало-помалу одно воспоминание стало тянуть за собой другое. Я боялась её прервать: хрупкий поток воспоминаний тридцатилетней давности дарил мне всё новые и новые подробности. Я понимала, что это неповторимые моменты, и я могу рассчитывать только на свою память и на достаточное количество бумаги и ручек в радиусе пары метров от стационарного телефона, до которых я смогу дотянуться. Почему-то я боялась спугнуть импровизированный монолог Татьяны Михайловны своей просьбой прерваться на минуточку, чтобы сходить за нормальным блокнотом и ручкой. Пару раз я возвращалась к своей просьбе об интервью хотя бы без камеры, но при личной встрече, но она, извиняясь, устало отказывалась. Поэтому все воспоминания режиссёра “Семнадцати мгновений весны” у меня оказались записаны на многочисленных клочках бумаги. Одно воспоминание, тем не менее, перебило все остальные и врезалось в память без всяких бумажек».

Из воспоминаний Татьяны Лиозновой, которыми она поделилась с Виолеттой Ничковой в телефонном разговоре в один из зимних вечеров 2004 года:

«Первый показ был особенно запоминающимся. Семён Кузьмич приехал вечером, мы усадили его в первый ряд нашего просмотрового кинозала, рядом поставили небольшой столик, на котором была стопка листов бумаги, несколько ручек и настольная лампа. Я объяснила Семёну Кузьмичу, что когда по ходу просмотра у него будут замечания, то пусть он включает лампу – там ещё такой звонкий выключатель был на нашу беду – и записывает. То есть мы, по возможности, не прерываем показ, а обсуждаем все замечания уже после просмотра. Я с группой уселась на задний ряд, и просмотр начался.

В зале темно, на экране летят журавли. Вдруг “щёлк!” – Цвигун включает лампу и начинает что-то писать. Мы замерли в недоумении. Ничего же ещё не происходит, просто птицы летят. Что с ними не так? Они летят не в ту сторону? Или неправильный клин? В этот момент лампа выключилась, но ненадолго. Не прошло и минуты, как прозвучал очередной “щёлк” и Цвигун снова стал что-то сосредоточенно записывать. Настроение моё стало портиться, мы все очень напряглись, не понимая, что могли сделать не так, что могло не понравиться главному консультанту из КГБ. В общем, к концу серии этих “щелчков” набралось столько, что мы были уверены в полнейшем провале. Подавленные, но всячески стараясь держаться мужественно, мы пригласили Семёна Кузьмича в соседнюю комнату, где был накрыт стол с бутербродами и стояла бутылка коньяка. Было уже очень поздно, мы предложили Семёну Кузьмичу перекусить, а самим кусок в горло не лезет, не знаем, чего ждать.

Семён Кузьмич поблагодарил, но сказал, что сначала расскажет в целом, о своих впечатлениях и, надев очки, разложил перед собой свои записи. “Птицы в начале. Журавли летят” – он внимательно на нас посмотрел, мы затаили дыхание. “Это же так точно! Как вы уловили? Этот образ, который для разведчика символизирует Родину, как бы далеко он не находился, – это замечательная находка, очень правильная”. Мы ещё не верили, что нас просто хвалят, мы ждали какого-то дальнейшего подвоха по поводу птичьей стаи, но его не было. Цвигун перешел к следующему своему замечанию, и оно тоже оказалось конкретно подмеченной похвалой. Цвигун нас хвалил, понимаете? По пунктам. Не поленился записать и похвалить за всё, что ему понравилось. Я была поражена. Да, замечания и рекомендации были и тогда и по другим сериям, но было очень много конкретной поддержки, он нас подбадривал и вдохновлял, это запомнилось очень хорошо, мало кто умеет благодарить за хорошее».

«Слушая рассказ Лиозновой, – продолжила Виолетта Ничкова, – я думала о том, что дед, наверное, на всю жизнь сохранил свои качества учителя и директора школы, которым он был до войны. Если бы он не попал в органы, то, наверное, он был бы счастлив в роли учителя. Многое в его характере базировалось, на мой взгляд, на качествах грамотного воспитателя, в том числе, умение и готовность хвалить людей по делу, не забывать это делать, понимать, как важно для человека доброе слово и поддержка. Все это я не раз замечала во многих воспоминаниях о деде, равно как и в его собственных немногочисленных дневниковых записях.

Архивная редкость к сегодняшнему показу “Семнадцати мгновений весны” – сохранившееся письмо Юлиана Семёнова из его переписки с дедом, по которой можно составить некие представления о работе Цвигуна над сценарием фильма в качестве консультанта.

“Уважаемый Семён Кузьмич!

Все Ваши замечания я учёл. Вроде бы всё сделал. По-моему, Вы были совершенно правы, когда говорили о том, что два похищения на одну повесть (а также и фильм) – многовато. Я поэтому всю линию Грасса выбросил. Можно было бы, конечно, сделать сцену с его самоубийством, но у меня – я уж потом вспомнил – было подобное в ‘Пароль не нужен’, с самоубийством нашего чекиста Чена.

Сделал я и сценку с Гейдрихом, когда он спокойно, не дрогнув, сшибает заключённого Заксенхаузена.

Вообще, я прошёлся по всему тексту – Вы это заметите.

Теперь о самом начале. В повести это не так существенно, как в картине. А в картине, по-моему, следует использовать драгоценные материалы киноархивов. У нас есть великолепные вещи в хронике тридцатых годов, относящиеся к периоду самого начала борьбы с фашизмом: материалы наших партийных съездов: там впервые было сказано и об угрозе фашизма, и о бдительности, и о поддержке всех народов, поднявшихся на борьбу с Гитлером. Начинать же кинокартину со сцены заседания в ЧК мне не очень с руки: и ‘Пароль не нужен’, и ‘Майор Вихрь’, и ‘Исход’ у меня начинаются так же. ‘Братья-критики’ могут меня упрекнуть в ‘самоплагиате’, а мне этого не хочется: вещь-то у нас уж больно ответственная и серьёзная.

Я Вам прилагаю листочек с началом картины – интересно, как он Вам покажется: буду ждать воскресенья, чтобы послушать Вас.

На всякий случай мой телефон: 291.34.20. И адрес: улица Чайковского, 18, квартира 177.

Жду Вашей команды в воскресенье.

С глубоким уважением,

Ваш Юлиан Семёнов”.

Очень много лет не было известно, что главный консультант фильма С. К. Мишин – это на самом деле Семён Цвигун, первый зампред КГБ СССР. Впервые об этом рассказал с экрана Леонид Парфёнов в своём документальном фильме к 25-летию “Семнадцати мгновений весны”. Было это в 1998 году. Для меня “Семнадцать мгновений весны” давно стал чем-то вроде весеннего талисмана. Стараюсь обязательно посмотреть хотя бы кусочек, услышать знакомую любимую музыку и, если повезёт, увидеть мелькнувшее имя знакомого псевдонима в титрах – что-то вроде позывных».

– Кстати, получше всмотритесь в текст приведённого внучкой Цвигуна письма сценариста Юлиана Семёнова (у Виолетты Ничковой сохранился оригинал), – обратила моё внимание Людмила Лисина. – Понятнее станет гигантский труд Лиозновой сразу и над литературным, и над режиссёрским сценариями. Комментарии здесь излишни.

А может, начать можно было и с огромной подборки материалов, опубликованных в газете «Совершенно секретно» к 25-летию выхода на экран «Семнадцати мгновений весны». С того, как сама Татьяна Михайловна оценивала тогда свой фильм – это чрезвычайно важно и для понимания её взглядов на жизнь, её гражданской позиции, её отношения к актёрам. Итак…

«“Семнадцать мгновений весны” – это история и моей жизни. Война забрала всех мужчин в моем роду… И мне кажется, что популярность картины, её рейтинг высок вот уже четверть века – объясняется тем, что она не столько о разведчике, сколько о судьбе народа в этой войне. Штирлиц был единицей, просто он делал своё дело честно и до конца. Один или нет, но факт в том, что подтверждением этой службы стало письмо, написанное Сталиным Рузвельту:

“…В ходе переписки между нами обнаружилась разница во взглядах на то, что может позволить себе союзник в отношении другого союзника и чего он не должен позволить себе, – писал Сталин 7 апреля 1945 года. – Мы, русские, думаем, что в нынешней обстановке на фронтах, когда враг стоит перед неизбежностью капитуляции, при любой встрече с немцами по вопросам капитуляции представителей одного из союзников должно быть обеспечено участие в этой встрече представителей другого союзника. Во всяком случае, это безусловно необходимо, если этот союзник добивается участия в такой встрече. Американцы же и англичане думают иначе, считая русскую точку зрения неправильной. Исходя из этого, они отказали русским в праве на участие во встрече с немцами в Швейцарии. Я уже писал Вам и считаю не лишним повторить, что русские при аналогичном положении ни в коем случае не отказали бы американцам и англичанам в праве на участие в такой встрече. Я продолжаю считать русскую точку зрения единственно правильной…”

И далее: “Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо.

Эти люди многократно проверены нами на деле”».

Приводя этот документ, Лиознова подчеркивала: «Это тот ключ, который давал мне право сделать картину о разведчике, не вестерн, а нечто более глубокое, что касалось всех нас. Мы ведь так долго ждали открытия второго фронта, а нам затыкали рот тушёнкой и ношеными вещами…»

И продолжала рассказывать много интересного о реакции зрителей:

«Примерно с третьей серии начались звонки на Киностудию имени Горького. Дежурный по студии рассказывал, как одна женщина требовала позвать к телефону директора. Оказалось, она хотела сказать спасибо за “Семнадцать мгновений весны”, потому что три вечера её муж сидит дома и не пьёт. Письма приходили мешками. Часто на адрес киностудии “Мосфильм” или вовсе: Москва, “Семнадцать мгновений весны”, Лиозновой. Но вся почта доставлялась нам.

Я смотрела в окна домов, которые гасли сразу, как кончалась очередная серия. Сама же премьеру картины не видела – не было сил. Только слушала реплики. Я была счастлива, что удалось реализовать такой гигантский труд. Работа над фильмом длилась три года, но все остальное в моей жизни было отрезано, просто вычеркнуто. Материал требовал полного погружения. То же самое могу сказать обо всех своих коллегах. Непосредственно съёмки длились года полтора, за все это время никто из актёров ни разу меня не подвёл. Приходилось месяцами сидеть в фондохранилище в Красногорске, отсматривать всю нашу военную хронику и немецкие киножурналы, и вся наша группа, включая гримёров, костюмеров и даже водителя Ивана Кабанова, тоже приезжала в просмотровый зал, чтобы своими глазами увидеть, как все это было.

Выбирая актёра на главную роль, я думала о том, что это должен быть человек, который 12 вечеров подряд “без стука” сможет заходить в каждый дом. И когда мы однажды после очередного просмотра материала на студийном автобусе ехали по домам, я сказала Тихонову:

– Ну, Слава, тебя ждёт слава. Держись!

Броневой (Мюллер) тут же спросил:

– Татьяна Михайловна, а меня?

И я, может быть, немножко согрешив, полушутя-полусерьёзно, ответила:

– И Вас, и у Вас тоже будет.

А когда картину начали показывать, в моей квартире раздался телефонный звонок, и я услышала в трубке прерывающийся от волнения голос Броневого:

– Кончилась серия, а мы с женой не можем из квартиры выйти.

– Почему? – не поняла я.

– Народ стоит…

Мне хотелось бы сказать о двух исполнителях эпизодических ролей, ролей без слов, которые сыграны блистательно. Что значительно труднее, чем когда на тебя работает весь смысл картины, и все персонажи, и музыка».

Это сцена встречи в кафе. Элеонора Шашкова (жена Штирлица) и Евгений Лазарев (Емельянов). Вспомните напряжённую спину Лазарева, человека, который отвечает за всё. Как точно, и лапидарно, и сдержанно, и умно провёл он свой эпизод.

* * *

…Работая над книгой, я изумлялся: даже в эпизодах умела Лиознова занять артистов первой величины. Велика ли в «Семнадцати мгновениях…» роль Василия Ланового? Фашистский генерал Вольф, прибывший с секретных переговоров с американцами. Это Лановой-то, кого зритель знает и любит как Павку Корчагина и советского генерала из «Офицеров», не говоря уже о романтических ролях в родном Театре имени Вахтангова!

Краткий эпизод. Лановой вспоминал в документальном фильме 2009 года: «Но она-то знала – нет мелких ролей. У неё что ни эпизод, то актёр – бог! И как она умела убеждать. Абсолютно никто не мог ей отказать». И как он мастерски сыграл, когда Вольф видит встречающих его эсэсовцев и понимает: это всё, жизнь кончена, да какие ещё муки предстоят в застенках. И вдруг… появляется Шелленберг – Табаков, и всё резко меняется: «Спасён!» Изумительно выстроенный эпизод всего на нескольких метрах плёнки…

О многом говорят несколько строк из интервью Лиозновой 1976 года газете из Казахстана:

«Снимались 200 актёров. Артисты сыграли прекрасно. Фильм снимал оператор Пётр Катаев. Снимая фильм, я стараюсь каждого артиста, оператора, каждого члена съёмочной группы сделать своим единомышленником, соавторами, сделать так, чтобы вся съёмочная группа работала творчески. В этом я вижу залог успеха любого фильма».

Да, Лиознова обычно работала с оператором Петром Евгеньевичем Катаевым и художником Борисом Дмитриевичем Дуленковым.

«И перед тем, как снимать фильм, – рассказывала она о съёмках «Семнадцати мгновений весны», – мы с ним вот за этим столом полгода, наверное, сидели и разрисовывали всю картину на кадрах. Мы чертили мизансцены, и все это появилось в павильоне к началу съёмки. Сегодня снимается какая-то сцена, этот кадр мы вешали на стенке, чтобы каждый знал, когда снимается его сцена».

И в то же время многое в «Семнадцати мгновениях весны» строилось на импровизации. Например, собака, которой Штирлиц говорил: «Чей же ты, дурашка?» – вообще попала в кадр случайно. Штирлиц загнал свой «мерседес-бенц» во двор коттеджа, и тут неожиданно появился этот пёс, которого хозяин отпустил с поводка. Он просто подошёл и положил морду в руки Тихонову. Камера продолжала работать, Тихонов продолжал играть, импровизируя, в то время как съёмочная группа вместе с хозяином дворняги с трудом сдерживала слёзы.

И сцена «свидания» Штирлица с женой появилась в фильме благодаря Тихонову – в сценарии её не было. Один разведчик в отставке рассказал ему, как через несколько лет работы за границей смог увидеть свою жену, когда её подвели к витрине магазина, в котором он находился. И Тихонова, и Лиознову эта сцена тронула… Но шесть минут в кадре без единого слова!

Людмила Лисина. Вспоминаются слова Лиозновой: «В этом фильме нет ни одной лишней паузы». Хотя актёрам гораздо сложнее молчать в кадре, чем говорить. И Тихонов спрашивал:

– О чём я так долго буду молчать с сосредоточенным лицом?

– А ты вспоминай таблицу умножения! – парировала режиссёр.

Знаменитая сцена встречи разведчика с женой вошла в историю. Но когда Татьяна Михайловна утвердила Элеонору Шашкову, она даже не предупредила, в чём будет заключаться её роль.

– Дайте хотя бы слова выучить! – попросила молоденькая актриса.

– Иди спать, в твоей сцене нет слов.

– А что же мне играть?

Сначала сцену собирались снимать без Тихонова – дали ему выходной. Но Шашковой повезло: он пришёл на площадку – ему хотелось увидеть ту женщину, по которой так тоскует Штирлиц. В жизни Татьяна Михайловна и сама умела красноречиво молчать: взгляд у неё был сканирующий, как глянет – оторопь берет. И столько оттенков было у этого взгляда: и гневный, и любящий, и с лукавинкой, и с ожиданием… Она часто смотрела на человека так, будто ждала от него тройного сальто… И каждый актёр всем своим существом хотел оправдать эти надежды.

Её называли «железной леди» советского кино, «женщиной-воином» и даже «полководцем» в режиссёрской профессии. Чем не полководец, если в «Семнадцати мгновениях весны», например, были заняты 200 (!) актёров, причём и звезд первой величины со своими трудными характерами, не говоря уже о большой съёмочной группе ассистентов, декораторов, костюмеров и прочих. Да и каждый из немногих снятых ею фильмов был сражением и открытием. А сражалась она за нашу Советскую родину, так и не приняв в конце жизни перемены к дикому олигархическому капитализму.

Сама она так определяла характер своего творчества:

«Меня часто спрашивают в многочисленных письмах, как я после такого “камерного” фильма, как “Три тополя на Плющихе” решилась снимать “Семнадцать мгновений весны” – будто бы совсем другой, не похожий на прежние, фильм. Я искренне считаю, что все мои работы – об одном. О чём я, человек, родившийся в определённое время, проживший со своей страной определённую жизнь, не могу не говорить. Меня интересуют, например, понятия “долг” или “совесть”, интересуют всегда, но как общественные, а не только нравственные категории. В картинах “Евдокия”, “Им покоряется небо”, “Рано утром”, как и в “Трёх тополях”, я старалась это подчеркнуть. Конечно, ленты разные, но отправная точка одна… Я всегда была привержена документальности, фактографической точности. Тема войны всех нас волнует постоянно, но и теперь, после “Семнадцати мгновений…”, я считаю, что лишь прикоснулась к ней. Читая роман Юлиана Семёнова, я поймала себя на том, что выстраиваю кадры, вижу актёров. Это в тот момент, когда присмотрелась к совсем другой работе! Увлечённость материалом – первая составляющая творческого позыва художника к действию. Меня увлекал не столько острый сюжет, сколько возможность вложить весь гражданский, режиссёрский и человеческий опыт в эпический, развернутый в пространстве экранный роман. Не знаю, сколько раз мы вместе с коллективом “сняли в уме” все двенадцать серий, сколько бумаги испортили, рисуя по многу раз каждый кадр. Специфика телевидения была нам незнакома. Марафонский ход картины требовал совершенно особых навыков профессиональной памяти, монтажа. И всё же на фоне увлеченности съёмочной группы сложности, представьте себе, преодолевались. Мы закончили работу на полгода раньше, чем планировалось, и я горжусь этим, равно как и успехом фильма, потому что мы творим на государственные деньги, а считать их надо лучше, чем свои собственные».

Нынешним бы «творцам», которые, претендуя на государственную поддержку, требуют при этом «свободы самовыражения», такое вот отношение к делу…

Автор. В этом фильме занято созвездие лучших актёров страны. Как удавалось женщине управлять этими известнейшими людьми, каждый со своим трудным характером?

Людмила Лисина. Леонида Броневого, сыгравшего шефа гестапо Мюллера, Лиознова раньше знала только как театрального актёра. Но она же была одной из первооткрывателей особенности телевизионных фильмов, где немало крупных планов, где театральная манера отнюдь не вредит! В психологически острых фильмах особенно. В юбилейном выпуске газеты «Совершенно секретно» приведено много любопытнейших воспоминаний актёров. «Канцлер Бисмарк, дрессировщица, – шутил про неё Леонид Броневой. – Иногда думал: ну его, всё брошу! Что там, копеечный договор. Разворачивался, доходил до двери павильона… И вдруг слышал вслед: “Мотор! Вот таким ты мне и нужен, на грани эмоций!”». Броневой удивлялся: «В чём сила женщины? И очень властной». Лиознова редко объясняла актёру задачу на пальцах – просто знала, на какие точки надавить, чтобы он попал в образ. Воротничок рубашки в одной из сцен оказался для Леонида Броневого узким, ему это не нравилось, и он непроизвольно дергался. Лиознова решила это оставить, придумав для Мюллера нервный тик.

Спустя четверть века тот же Леонид Броневой вспоминал:

«Была уже назначена съёмка, а Лиознова вдруг заявляет, что меня нужно срочно кем-то заменить. Второй режиссёр Гензер отвечает, что больше он актёров на эту роль искать не будет… А я никак не мог понять, почему она была так холодна со мной первое время. Спрашиваю Гензера:

– Случайно, не знаете, в чём я провинился?

А потом вдруг всё меняется. В чём дело? Оказывается, отснятый нами материал посмотрел тогдашний шеф КГБ Юрий Андропов и высказал о нём очень хорошее мнение. Что интересно, впоследствии, когда я ездил с выступлениями, в каждом городе меня встречали люди на чёрной “Волге” из местного КГБ. Я был, конечно, в полном изумлении. Позднее узнал, что Андропов разослал циркуляр: мол, товарищи, учитесь, как надо профессионально разговаривать с людьми, работать с документами и т. д.

Кстати, у Суслова Михаила Андреевича были возражения: фильм вредный, нельзя, чтобы фашист был обаятельным…»

А Леонида Куравлёва сначала пробовали на роль самого Гитлера. Тот удивлялся: всю жизнь играет простаков – и вдруг надо выдать тирана. Подошёл со всей ответственностью, долго примерялся… А в последний момент Татьяна Михайловна сделала рокировку и утвердила его на роль Айсмана. Лиознова признавалась, что испугалась за актёра. Куравлёв – человек очень впечатлительный, незащищённый. Были случаи, когда отрицательная роль такого масштаба роковым образом влияла на судьбу сыгравшего её актёра. Куравлёв к тому времени уже «ожесточился», насколько мог… Но у него же доброе, открытое лицо – эти мягкие черты пришлось сглаживать чёрной повязкой на одном глазу. Куравлёв говорил: «Для актёра один глаз вытащить этой чёрной повязкой – это значит лишить его трёх четвертей возможностей, по крайней мере». Но Лиознова знала Куравлёва лучше, чем он сам. Выбрала же она позднее его для роли неистового Лёни Шиндина в фильме «Мы, нижеподписавшиеся».

Как сражалась Татьяна Михайловна с Иосифом Кобзоном, рассказывает он сам в документальном фильме (2009 год):

«Знакомимся.

– Здравствуйте, я Лиознова.

– Здравствуйте, я Кобзон.

– Ну, давайте попробуем.

И вдруг:

– Мне не нужен такой Кобзон!

– Ну, приглашайте другого.

– А вы мне советов не давайте. Я сама знаю, кого приглашать.

– “Не нужен такой Кобзон…” Что, я пародировать себя должен?»

Она до конца не раскрывала карты, как и зачем нужно исполнять песни, Кобзон понял, когда в гостинице «Россия» нечаянно довелось услышать по телевизору объявление о премьере «Семнадцати мгновений…». Звучат знакомые аккорды, голос его. Говорит об этом Наталье Фатеевой, а она в ответ: «Да полно врать-то. Исключено»… А Лиознова, прослушав лучших певцов того времени и остановившись на Кобзоне, опасалась, что он «добавит пафоса», узнав, что речь в фильме о подвиге нашего разведчика. Ей же надо было показать именно человека, глубоко чувствующего, оторванного от Родины и рискующего жизнью в самые, может, последние дни до Победы…

Того же Роберта Рождественского Лиознова просила написать слова и для песни о телефонном разговоре для «Карнавала».

…Как же грустно мне, что я не слышал и никогда уже не услышу, как пела сама Лиознова, какие песни любила. Просил Людмилу Лисину разобраться в наборе грампластинок в архиве Татьяны Михайловны. И что же? Конечно, множество записей классической музыки, но есть и песни советской эстрады, причём из разных союзных республик.

Но вернемся к воспоминаниям Людмилы Лисиной:

– В последние свои дни Татьяна Лиознова переживала, что недостаточно поблагодарила всех, кто с ней работал… Особенно тех, кому уже не позвонишь – Рождественского, Катаева, Тихонова, – их уход она переживала очень тяжело. Вспоминает, что, когда трое из съёмочной группы «Мгновений» были у Ванги, прорицательница ей сказала: «Я знаю, ты боишься за маму, пока не бойся». Иды Израилевны не стало именно так, как предсказала Ванга. А Тихонову она сказала: «Конец жизни ты проведёшь в уединении». И тоже не ошиблась. Но его отношения с Лиозновой продолжались всю жизнь. Он её не забывал – звонил, поздравлял с праздниками. Татьяна Михайловна ждала его на своём 85-летии, но у него не получилось по состоянию здоровья. А когда слёг, она не смогла навестить его.

С Кобзоном после той «битвы» они подружились, и в трудные времена болезни Татьяны Михайловны Иосиф Давыдович всегда приходил на помощь. Кобзон же рассказывал о том, что устоять перед её просьбами невозможно. Увидел её на площадке, где снимался фильм «Мы, нижеподписавшиеся»:

«Я подошёл, мы расцеловались.

– Ты сможешь задержаться? Я очень тебя прошу: можешь сыграть один эпизод, ты же артист!?