Текст книги "Золотые яблоки Гесперид"

Схватил этот пакет – и бегом к себе. Кинул пакет на кровать, вытащил из тумбочки свой тренировочный костюм и все деньги, что у меня накопились, – рублей восемь, переоделся за четверть секунды – и вниз, мимо обомлевшей нянечки.

– Поехали, – говорю. – Поехали, я тебя провожу.

И мы – бегом к машине, и я изображаю из себя такого молодца, а на душе так скверно, прямо кошки скребут, и мы подбегаем к машине, а оттуда – кто бы вы думали смотрит на меня? Костя.

– Ах ты мерзавец, – говорю.

А он смеётся: «Решился, – говорит. – Значит, я проспорил коробку конфет. Правда, Ленка?»

Но тут мы уже понеслись, вывернули из тоннеля на Литейный мост, и Костя сидит впереди с шофёром, занимает его каким-то разговором, а я даже не сообразил сначала, куда мы едем, и только стараюсь не выдать себя, только что зубами не скриплю, собрал всю волю в кулак, потому что вижу, что Ленка вот-вот расплачется и слёзы уже дрожат у неё – да, огромная слезища так и повисла, и тут я уже обо всём позабыл, тут я обнял её и говорю:

– Ничего, – говорю, – ну, ничего. Ты напиши мне. Напишешь?

А она, Ленка, даже и не говорит ничего, а только кивает – и так она кивала, пока я не увидел, что мы приехали.

Да, приехали. Она жила на углу улицы Севастьянова, и мы остановились, не заворачивая на Кузнецовскую, но и с того места, где мы стояли, видны были огромный крытый грузовик и вишнёвая «Волга» – прямо у Ленкиного подъезда, и вот тут-то только я понял, что это мне не снится, а что это всё наяву, и Ленка уезжает. В это время шофёр вышел, поднял капот и нырнул туда, и Костя присоединился к нему, и вот мы остались с Ленкой вдвоём, а потом она встанет – и уйдёт. Я даже смотреть ни на что не хотел. Опустил голову и сижу. И чувствую, что от моей хвалёной силы воли сейчас останется только мокрая лужа. И тут я слышу:

– Дима… – и не успел я ещё сообразить, что к чему, как Ленка поцеловала меня. Я не знаю, куда она хотела меня поцеловать, но получилось где-то между углом рта и носом, а потом она сказала мне прямо на ухо: – Димка… Кириши – это же совсем рядом… Я напишу тебе, а зимой я приеду – на все каникулы. – И она выскочила из такси. Я видел, как она отбежала шагов на десять, потом, словно вспомнив что-то, повернула на полном ходу, подбежала к Косте и чмокнула его в щёку, – видел, как она поднялась на цыпочки, – а потом она перебежала улицу и исчезла.

А потом мы поехали обратно. На том же такси. Костя сидел снова рядом с водителем, а я болтался сзади, и мне было как-то всё равно, будто это не со мной всё происходило, а с кем-то совершенно посторонним, и я снова не заметил, как мы отмахали через весь город, и я поплёлся к себе в палату, а Костя крикнул мне вслед: «Эй, не вешай нос…»

И уехал.

И в это время начался дождь. Я говорил вам, что весь день жарило, как в преисподней, духота стояла смертельная, и вот теперь где-то прорвало, и дождь обрушился на город, как если бы снова начался всемирный потоп, так что когда я добрёл до палаты, меня можно было выжимать.

Но мне было всё равно. Если бы меня сейчас застрелили, я бы и не заметил. До меня только сейчас стало всё доходить, и вот тут-то я и почувствовал, как мне плохо. Я добрёл до своей палаты, стянул тренировочный костюм и влез в куртку дзюдоиста. Окно было открыто, за окном громыхал гром, и молнии блестели так, как если бы действительно существовал какой-то громовержец Зевс, повелевавший молниями. Я сел на кровать и увидел этот самый пакет, который мне дала Ленка, и стал его развязывать чисто машинально, а сам всё вспоминал её слова – то, что она обещала приехать зимой на каникулы, и всё пробовал понять, когда же это будет, если теперь август, – пробовал и не мог, и в это время я развязал пакет. И что бы, выдумали, там было? Роскошная книга «Одиссея» в старинном издании Девриена с гравюрами необыкновенной красоты…

И это было уже слишком. Я чувствовал, что сейчас что-нибудь сделаю. Выскочу в окно. Разобью стекло. Завою. Я схватился за спинку кровати и стал трясти её, словно она была в чём-то виновата…

И тут я увидел яблоки.

Они лежали у меня на тумбочке – ровные, одинаковые, золотистые. Я сразу узнал их – это были яблоки из сада Гесперид, и кто владел ими, мог рассчитывать на вечную молодость. Тут-то я всё и понял. Потому что мне не нужна она была – молодость. Она мне не нужна была никакая – ни простая, ни вечная. На кой чёрт она мне была. Я не хотел быть молодым. Я хотел быть взрослым, потому что взрослый – и только! – не зависит ни от кого, и ему не надо ждать никаких каникул, и от него никто и никуда не уезжает, если не хочет. Нет, вся эта молодость мне была не нужна. И тогда я понял, что мне нужно сделать. Я схватил эти яблоки и что есть силы запустил их в окно. Сначала одно, потом другое, потом третье – они ударились об асфальт, подпрыгнули, покатились и исчезли. И тут я услышал снизу голос. Я даже не поверил себе – высунулся в окно и гляжу – а там, прямо под окном, весь мокрый, как сатана, Костя, и он кричит мне:

– Ты что, совсем из ума выжил? Чуть не проломил мне голову своими дурацкими бананами.

А я кричу:

– Костя, дуралей, какого чёрта ты здесь делаешь?

А он:

– Я, – говорит, – подумал: а вдруг ты захочешь прыгнуть из окна. Тут я тебя и поймаю.

Тогда я ему говорю: «Всё, – говорю, – в порядке». А он: «Ну, тогда, – говорит, – я пошёл».

* * *

Вот такая произошла со мной история.

Помню, я тогда до полуночи всё читал и читал, да так и уснул. Проснулся на рассвете – лежу, скорчившись, а под головой «Одиссея». Я встал и подошёл к окну.

Дождь уже давно кончился, и было совсем светло. Небо было ясным, и похоже на то, что днём снова будет несусветная жара. На душе у меня было совсем спокойно и чисто, словно меня промыло дождём, и чего-то мне хотелось, как если бы там, внутри, где положено быть душе, есть какое-то маленькое незаполненное пространство, которое обязательно нужно заполнить. Только что же это такое – я не знал.

Так я стоял, наверное, более часа, стоял и смотрел на воду и на небо, которое светлело всё больше и больше, на вымытые дождём деревья, застывшие в ожидании жары, и всё думал – чего же я хочу, чего ожидаю… И тут я поймал себя на том, что мне хочется зимы и снега.