Текст книги "Бенефис чертовой бабушки"

– Это ты-то женщина?! – От возмущения голос Антоши сорвался. – Кошка драная!

– Вот видите! – с новой силой завопила Ксюша. – Будете свидетелями. Почему я должна терпеть оскорбления от всякого…

– Заткнулись оба! – рявкнула Наташка.

– Никаких оскорблений мы не слышали, – поспешно вмешалась я, стараясь занять подветренную сторону. – Виновата неприличная басурманская выходка. Кошка – символ домашнего уюта и тепла. Милое домашнее животное. А термин «драная» – простая констатация факта. Ксения, у тебя же все пуговицы на халате «с мясом» выдраны. Вот и получается, что Антоша прав – ты милое домашнее животное, немного… драное.

– Хватит им обмениваться словесными оплеухами! Надоело все до чертиков! С чего вы оба так завелись? Ну-ка, расступились! Ир, я пройду к Даньке, вдруг эта двухместная банда серьезно его повредила. Бедняга даже не решается выйти из сеточного оцепления. А ты пока помоги им найти хоть что-то общее. Хотя бы кретинизм. Может, объединятся для мирных свершений. Юль, ты со мной?

– В огонь и в воду! – уважительно отозвалась Юлька и шмыгнула под руку к Наталье. Оппозиционеры послушно расступились и, проводив их глазами, уставились на меня.

– Похоже, на нашу долю остались только медные трубы, – вздохнула я. – Правда, б.у. Будем считать, что вы свое уже «оттрубили». Подробности узнаете из местных деревенских новостей. Причем такие, о которых даже не подозреваете. Над поводом к объединению задумываться не будем, он о себе сам заявил: кошачья моча, которая явно ударила вам в голову. С таким «амбре» суждено быть изгоями в нашем обществе.

– Надо же… – Наклонив голову, Ксюша расстроено принюхалась к полам своего халата. – Правда, воняет… А я думала, что запах только от этого козла. – Девушка кивнула на Антошу.

Огрызнуться он не успел, я быстро его заткнула, сообщив, что козел тоже замечательное домашнее животное. Заодно поведала о причинной связи между Басурманом и запахом.

– Это не кот, а стихийное бедствие. Но ничего страшного, – раздобрилась Ксюша. – Скажите этому, пусть снимет одежду, я простирну ее после своей.

– Скажу. – И я повернулась к Антоше.

– Передайте девушке мою благодарность, но я привык со всеми своими трудностями справляться сам.

– Передам, – легко согласилась я. – Только дождусь попутного ветра.

Чувствуя, что конфликт улажен, я отправилась за подругой. Успела заметить, как она помогла Анне Петровне спуститься с наблюдательного пункта – опрокинутого вверх дном ведра и прошествовать в садовый домик, куда Юлька потащила своего жениха. Я подоспела как раз к подведению итогов.

– Борьба за выживаемость закаляет настоящих мужчин! – одобрительно похлопывая Даньку по здоровому плечу, торжественно доложила всем Наташка. – Молодец! Ребра в этой борьбе не были задействованы. Работал головой, руками и ногами. Анна Петровна, спасибо ей большое, смыла с парня кровавые следы побоища, в котором он оказался третьим лишним. Короче, пара дополнительно заработанных Данькой синяков общую картину его старых побитостей и потертостей не портят. Я бы даже сказала, оживляют. Нос, конечно, в ближайшее время надо поберечь, иначе он радикально изменит свою форму, как после очередной неудачной пластической операции. Надо же… «Вы помните, каким он парнем был?» Я уже нет. Не знаю, стоит ли Даньке считать утешением бесплатность услуги. Сам себе пластический хирург.

Я подумала и высказалась: «Не стоит!» Следующее короткометражное раздумье заставило меня сделать молодой паре предложение: как можно скорее покинуть дачную обитель. Интуиция подсказывала, что вскоре этот райский уголок захлестнет волна новых неприятных событий. Не исключено, что минувшие покажутся невинными развлечениями.

По-моему, Данька не возражал. Сколько можно настоящему мужчине закаляться в борьбе за выживание? Он вопросительно посмотрел на Юльку. Девушка даже не раздумывала – до тех пор, пока маму и бабушку не выпишут из больницы, ее место здесь, рядышком с ними. Без них она сирота. Данька еле заметно вздохнул. То ли с сожалением, то ли с облегчением. Словом, вздохнул. И дал мне серьезный повод для новых раздумий.

3

К восьми часам вечера я всерьез обеспокоилась отсутствием мужа, тем паче, что на мобильные звонки он не отвечал. Возможно, в силу укоренившейся привычки в первые три дня отпуска отключать телефон, прячась от домогательств коллег – не хотел чувствовать себя на работе. По истечении трех дней домогался коллег сам.

К половине десятого я уже раскаялась во всех мыслимых и немыслимых грехах и пришла к выводу, что испортила бедному Димке жизнь. В результате дала себе твердое обещание: если он восвояси вернется, жить исключительно по его канонам. В следующие пять минут реально представила себе эту жизнь праведницы и испуганно взяла свое твердое обещание обратно. Далее какое-то время жалела только себя. Со стороны мужа форменное издевательство играть в молчанку, в то время как мое волнение за него выходит из берегов. К половине одиннадцатого решила вообще ни о чем не думать. Вдруг и вправду что-то случилось, а я тут…

Мы с Наташкой сидели на кухне вдвоем и развлекали себя разговорами, перемалывая новости научных прогнозов в плане перспективы развития человечества. Созданная картина радовала тем, что мы живем именно в свое время. Навязанный экологическими проблемами и эволюционной целесообразностью будущий эталон женской красоты ужасал: узкие глаза – щелочки (китайцы отдыхают!), нос, которому обзавидовались бы хрюшки, уши – локаторы и огромный безволосый череп. Как выяснилось, волосы в будущем как-то ни к чему. С другой стороны, мужская часть взяла за правило лысеть, перешагнув из первобытно-общинного строя в рабовладельческий. И ничего. Все еще держатся.

Дмитрий Николаевич вернулся в начале двенадцатого. Визуально определяя его настроение, никак не могла избавиться от наваждения. Так и мерещилась у него на груди табличка с предупреждающей надписью: «Не влезай с расспросами – убьёт!» Я и не влезала. Димка не может молча страдать в одиночестве. Вместе с ним, но так же молча обязаны страдать близкие люди. В первую очередь я. Как правило, исход страданий одинаков. Димка постепенно осознает, что жизнь продолжается, а после ужина продолжается даже неплохо. Затем выплескивает на меня град упреков за равнодушие к его переживаниям. Мужа всерьез беспокоит моя эгоистичная бесчувственность. Нормальная жена давно бы поинтересовалась поводом, из-за которого муж сам не свой. Когда-то я так и делала, но каждый раз нарывалась на рев раненого зверя, демонстрирующего клыки в качестве оружия защиты. Таким образом выражалась просьба оставить его в покое до лучших времен. Постепенно я поняла, что это и в самом деле единственный выход. Тем более что «овчинка» – сам повод для переживания в большинстве случаев «выделки не стоит». А следовательно на мою эгоистичную долю выпадет меньше пустопорожних переживаний.

Наташка требованиями виртуальной таблички пренебрегла – она же ей не мерещилась. И с ходу объявила Дмитрию Николаевичу оправдательный приговор: он тоже человек и имеет право на врачебную ошибку. Да и какую помощь Ефимов мог бы оказать повергнутой с кресла на пол Светлане Никитичне в ее состоянии? Врач «скорой» тоже не обнаружил у нее признаков жизни.

– Кстати, в каком состоянии, Дима, она у нас находилась? – к слову поинтересовалась подруга.

– В состоянии анафилактического шока четвертой степени. Самой тяжелой… – невольно нарушил привычную тактику поведения Дмитрий Николаевич. – Я сапожник. Не смог уловить биение пульса, зрачки у нее были расширены, на свет не реагировали. Да еще эта синюшность лица, вываленный язык, сильный отек шеи… Признаки отека Квинке принять за признаки насильственного удушения!.. Непростительная промашка! Но насколько поразительная женщина, а? Судя по всему, коллапс развился молниеносно. Опасность этого состояния в том, что смертельный исход наступает, как правило, в первые три – десять минут. Точка отсчета – момент попадания аллергена в организм. Поразительная женщина! Сумела обмануть смерть.

– Причем не один раз! Светлану Никитичну завтра выпишут? – пользуясь Наташкиной безнаказанностью, спросила я.

Димка удостоил меня укоризненного взгляда:

– Ирина, ну ты хоть немного задумывайся, перед тем как задавать глупые вопросы. Женщина, можно сказать, только с того света вернулась. С помощью врачей, разумеется. Правильно дозированные адреналин и глюкокортикоиды… Но артериальное давление и перфузия мозга низкие. Для улучшения кровоснабжения пришлось уложить ее в несколько наклонном состоянии – головой вниз. Если бы она еще не сопротивлялась…

Я почувствовала себя пешкой, но тем не менее важно кивнула головой: рапорт принят. Какие-то глюкокор… И не выговоришь. Глюков у нее и так хватало.

– Ты сказал, что пик смертельной опасности при крайне тяжелой степени анафема… Извини, язык заплетается, – я виновато улыбнулась.

– Анафилактического шока, – с готовностью подсказала подруга. – Приходится на первые десять минут.

– Именно так! – обрадовалась я. – Получается, что Светлана Никитична пережила несколько атак аллергической реакции. После первой она довольно легко оклемалась. В ночь, когда ее покойный муж коту хвост отдавил. Помните? Лежа в кровати, жаловалась на головную боль, шум на улице, который фактически вырабатывался ее ушами. И вся она была такая вялая, слабая….

– Съела что-нибудь не то. Или выпила, – фыркнула Наташка.

Димка оживился:

– Ирина, я могу тебя попросить приготовить мне на ужин что-нибудь легкое?

– Сосиски «фри», пюрешка.

– Можешь, – благосклонно разрешила Наташка, сдержав мой порыв пробежаться к плите. – Быстренько попроси, и мы пойдем отдыхать.

– Стакан кефира или молока, насчет сосисок даже не знаю…

– Вторая снизу полка дверцы холодильника. Бутылка минеральной воды. Всю не пей, оставь на завтрак.

Димка вытянулся во весь рост и посуровел.

– Где Борис?

– Он несъедобен! – отрезала Наташка, не давая мне смягчить ситуацию. – И чего выпендриваешься, Ефимов? Глаза-то голодные. Стакан кефира! Ирка, это ты Ефимова набаловала. Ждет, когда уговорят на полсосиски, при этом незаметно умнет десяток. В гостях, милый, свою волю не творят.

– Где Борис? – неожиданно улыбнулся Димка.

– Димочка, его сейчас лучше не трогать, – обрадовалась я возрождению в муже человечности. – Он при исполнении… Помнишь художественное полотно Кузьмы Петрова-Водкина? «Купание красного коня» называется. Живописный буревестник грядущей революции.

– Хочешь сказать, что вы на Бориса взвалили все тяготы домашнего хозяйства? Как на ломовую лошадь?

Димка старательно умывался, сунувшись с головой под кран.

– Лошадь, она женского рода, а Боря – мужик, – внушительно заметила Наташка.

– Не принципиально, – отметила я. – Петров-Водкин своего красного коня тоже писал со старой деревенской кобылы. Уж очень морда у нее была выразительная.

– Тебе, может и не принципиально, а лично мне… Зачем мне старая деревенская кобыла с выразительной мордой?

– Так какое отношение картина имеет к Борису?

Димка ловко кинул в меня свернутое комком мокрое полотенце. Я своевременно пригнулась, и оно угодило в дремлющего на лавке Басурмана. Кот подпрыгнул, выругался кошачьим матом и сиганул в коридор.

– Ефимов, ты чё?!

– Ничё. Это он от голода бесится, – пояснила я, вытаскивая из холодильника сосиски.

Димка смущенно почесывал затылок, раздумывая, стоит ли доказывать, что просто пошутил. А я, мол, этой шутки не поняла, иначе бы сработала голкипером. Наташка посетовала на то, что зря мы не живем в Америке, там Ефимова уже давно бы привлекли к ответственности за жестокое обращение с женой и животными.

– Только после вас! Зачем обрядили Бориса в шкуру красного коня?

– Ты глубоко заблуждаешься!

Я мстительно выловила из кастрюли четвертую сосиску. Обойдется тремя.

– Борис в своем истинном обличье купает в реке двух краснорожих жеребцов Брусиловых. Полчаса назад закинул их в воду. Наверное, еще не вымочились как следует.

– Не нравится мне эта картина, – задумчиво произнесла подруга. – Уж слишком красный этот «Красный конь». Жаль, что его выкупать так и не успели. Наверняка бы цвет поблек.

– Зачем? – удивился Димка, сунувшись в кастрюльку с сосисками и со словами «не пропадать же добру», закидывая в нее отложенную мной в сторонку сосисочную единицу.

Я невольно с ним согласилась. И в том, и в другом плане. Есть такая икона: «Чудо архангела Михаила». Так вот конь там тоже абсолютно красный. А Петров-Водкин очень увлекался традициями древней русской иконописи, что и отразилось в его творчестве.

– Еще скажи, что на этих жеребцов Брусиловых мы молиться должны, – проворчала Наташка. Я невольно подумала, как далеко зашли мы с ней в своей логике.

– А где все остальные?

Похоже, Димка решил поставить на теме искусства точку. Наташка выудила из старой микроволновки тарелку с картофельным пюре и оглядела ее хозяйским глазом. Сформировав столовой ложкой легкую волну, с сожалением поставила тарелку на стол и, не отрывая от картошки гипнотического взгляда, заметила, что поздний ужин запоздавших господ – тяжкое испытание. И его нам с ней следует выдержать с честью. Не сговариваясь, мы обделили Дмитрия Николаевича ровно на две сосиски.

– Остальные? – с набитым ртом переспросила Димку Наташка. – Остальным все равно бы не хватило. И они достаточно плотно поужинали. Анна Петровна в свободной комнате нашей шоковой бабушки, скорее всего, дремлет под телевизор, а молодежь где-то шляется. Возможно, наблюдает картину купания «красных жеребцов». Одному из них в четыре утра в путь-дорогу. Насчет сроков убытия второго даже Ксюша не знает.

Димка замычал и выразительно потряс головой. Торопить его с переводом не имело смысла – частичная парализация речи откушенным соленым огурцом. Но когда он его проглотил, высказался совершенно на другую тему:

– Совесть-то есть? Всю картошку из-под носа увели. Ну-ка, добавьте изъятое! Я бы свой ужин даже легким не назвал. Он вообще мифический.

Наташка тут же отняла у меня вилку и присоединила к своей, заметив, что «Ефимов прав». Надеяться на то, что, опустошив чужую тарелку, мы с ней вроде как не ужинали, не стоит. Но надеяться надо. И только после компенсации издержек Димка поделился с нами еще одной новостью: он решил вопрос о пятидневном краткосрочном отпуске анестезиолога Брусилова Юрия Сергеевича. По семейным обстоятельствам. И верует в то, что этого времени придурку хватит, чтобы прийти в себя. При этом еще раз посетовал на то, что человека на глазах подменили. Даже ни разу не поинтересовался, где и как его жена.

– А как его жена? – живо спросила Наташка, выгодно оттенив себя на Юркином фоне.

– Неплохо…

А дальше Димка неожиданно замолчал. И выражение лица у него было… Вернее, никакого выражения на лице не было, вместо него – застывшая маска крепко задумавшегося человека, не успевшего при этом проглотить очередной кусок хлеба насущного. И этот человек отрешенно смотрел в незанавешенное, открытое настежь окно.

Не знаю, почему я решила, что с обратной стороны на Димку таращится наш знакомый козел Беська. Наверное, дала себя знать дневная «наглядная агитация». Я непроизвольно выдала: «Бе-е-е…», но до конца озвучить кличку козла не смогла, испуг парализовал речевые каналы связи. Мысленно дорисовала новый горшок с пересаженной в него Верочкой геранью и отгородилась им от нахального козлиного взгляда. Хотя и сидела спиной к окну, обуревало желание сползти под стол, но сил воплотить его в действие не имелось. Наташка, сидевшая к окну боком, неожиданно окосела. Ясное дело, в него ей заглядывать не хотелось. Что она, козлов не видела? Но один глаз у подруги оказался чрезмерно любопытным, тогда как второй очень даже наоборот.

Не знаю, чем бы все кончилось, если бы Димка не сорвался с места и не рванул к окну. Судя по характерному шуму, там он не задержался. Вместо того чтобы выбежать в одну из дверей – на крыльцо или открытую веранду, сиганул через окно и был таков. Неужели боялся пересчитать ступеньки крыльца нетрадиционным способом?

– Ирка-а-а… Кто там пришел? – прикрывая левый любопытный глаз ладонью, через силу поинтересовалась подруга.

– Бе-е-е… – старательно проблеяла я, но дальше этого дело не двинулось. Невозможно вот так сразу после стресса начать легкие непринужденные переговоры. Процесс оттайки носит постепенный характер.

Поверхностный, я бы даже сказала, неуверенный подзатыльник подруги слегка возмутил сознание, вместе с ним и всю мою сущность. По телу пробежала волна дрожи, а с нею выплеснулось облеченное в словесную форму удивление:

– Фига себе!

– Ни фига… – на автомате отозвалась Наташка. – Но кто-то там точно был. Сбегай, спроси у Ефимова. Он наверняка под окнами веранды валяется.

– Зачем?

Прозвучало это у меня довольно глупо, но тем не менее подруга мне вежливо ответила: «Затем!», после чего мы обе вскочили и высунулись в окно, выходящее на веранду. Она была пуста, если не считать большого стола да пары стульев. Наташка тут же заметила, что неплохо бы перетащить туда из кухни лавку и прорубить из веранды выход прямо на улицу, а крыльцо с другой стороны дома вообще ликвидировать. Тогда Ефимову в следующий раз не придется выпрыгивать из окна на землю. Впрочем, он всегда идет своей дорогой. Выскакивая на веранду, почему-то пренебрег имеющейся балконной дверью. А она рядом с окном. Я тут же раздумала вылезать наружу проторенным Димкой путем. Воспользовалась упомянутой дверью.

– Ошибочка вышла. Ефимов внизу, точно, не валяется.

Ухватив меня за рукав, подруга шла следом за мной.

– И выход из веранды здесь ни к чему – сплошные яблони. С помощью веток вниз можно и без всяких ступенек сползти. Только не тебе, слишком много треска будет. Тихо! Дима-а-а… – осторожно позвала она.

Димка не отозвался. Понимая мое состояние, Наташка тут же нашла объяснение Димкиному молчанию:

– Не забивай себе голову! У твоего Ефимова уже прошли первые пятнадцать минут очередного отпуска. Отсчет с двенадцати ночи. Расстроился человек. А мой Кузнецов не расстроился? Вообще озверел. Мочит в речке Брусиловых. Кстати, пора бы им уже и «просохнуть». Надо всех проведать, давно не виделись, да на улице так темно! Полнолуние себя не оправдывает… Мама дорогая! Это я плохо сказала. Ты куда?

– За Димкой. Ну что ты в меня вцепилась, я же не собираюсь сползать по яблоням. И потом, в доме страшнее. Кроме нас с тобой, никого нет. Анна Петровна не в счет, дрыхнет себе и в ус не дует. Нет у нее этого уса.

После моих слов Наташка вцепилась в меня уже двумя руками. Так я ее и вытащила на кухню. А дальше… Дальше мы просто поменялись ролями. В один момент подруга стала ведущей, а я ведомой. И мы в буквальном смысле вылетели на крыльцо. Я даже не сразу остановилась, и если бы не основательность перил, о которые долбанулась, лежать бы мне скрючившись в овальном оцинкованном тазу, где темнело что-то непонятное. Какой дуболом поставил его там, впритык к боковой стороне крыльца?! Впрочем, он не рассчитывал, что я, как и мой муж, не ищу легких путей. И не важно, к наступлению или отступлению. Отметив это обстоятельство краем сознания, я, увлекаемая подругой, понеслась куда подальше от этого проклятого дома, неожиданно для нас с Наташкой наполнившегося оглушительными, незнакомыми и жуткими голосами.

4

Направление определяла подруга. Вначале мы рванули к лесу. Бежали недолго, скачков пять-шесть, затем – в противоположном направлении и чуть больше. Спящая деревня была погружена в темноту. Орать Наташка не решилась. Вдруг будет хуже?

Плечом к плечу мы стояли на дороге в полосе света, пробивавшегося из окон брусиловского дома, и, отмечая несвоевременность туманного покрытия, медленно приходили в себя.

– Холодновато… – заметила Наташка, слегка подрагивая. – Надо пройти к реке за Борисом. За Димкой идти бессмысленно, неизвестно, куда его понесло.

– Правильно, – согласилась я, обхватывая себя руками за плечи. – Посмотрим на подмоченную репутацию Брусиловых, сразу теплее станет. Все познается в сравнении. Наше великое противостояние дому ни к чему. Интересно, кто там блажил? Пилипенковы с Петрушей территорию не поделили? Наталья, а если нам завернуть в летний…

– Фига себе! – вырвалось у нас дуэтом: дом Брусиловых мгновенно погрузился в темноту.

– История повторяется… – с нервным смешком отметила Наташка.

– Повторяется, – согласилась я. – Надо полагать, будет фарс. Как-то жутковато теперь идти по участку. Причем мимо крыльца. И открытых окон. Почему-то здесь нет комаров. Наверное, плохая экология.

– Ну почему жутковато? Главное, не сбиться с тропинки и выбрать правильную скорость. Как назло, у Брусиловых вдоль дорожки всякий хлам валяется. Я бы на их месте давно все расчистила. О! Подсветка появилась. Только накал слабый. Туман мешает. Это сигнал к действию.

Но только мы сделали пару осторожных шагов по направлению к забору, как призрачный свет луны исчез. Такое впечатление, что небеса в прятки играли. Тучи оперативно закутали ночное эрзац-солнце в плотное одеяло. Наташка сразу заявила, что это сигнал к противодействию. То бишь отступлению. И отступила мне на ногу. Именно поэтому я ее и оттолкнула. Она поняла толчок по-своему. Не теряя времени зря, на лету рассчитала правильную скорость, поскольку, не притормаживая, пронеслась к калитке и сразу исчезла из вида, не оставив мне выбора. Пару секунд я жалела, что при дневном свете не излазила вдоль и поперек земельный надел Брусиловых, сплошь засаженный плодовыми деревьями. Дольше предаваться сожалениям в одиночестве не хотелось.

С тропинки я сбилась сразу. Сказалась не только дурная привычка не смотреть себе под ноги, но и отсутствие врожденного прибора ночного видения. Широко открытые глаза отметили только предполагаемый конец пути, очень мокрый. Именно предполагаемый, поскольку забора с торцевой части участка Брусиловы еще не возвели, и кто знает, что там в конце? Речка менять русло ради какой-то Ирины Ефимовой явно не собиралась.

Предостережение «не зная броду, не суйся в воду» отметилось в голове дважды, прежде чем я окончательно его осознала. В первый раз оно мне было навязано со стороны. Шепотом. Второй я повторила сама себе и про себя. В тот момент уже никуда не торопилась – в полусогнутом состоянии прочно зависла на каком-то суку. Страха не было. Нет смысла бояться доброго совета. Или… есть?

– Кто там? – чувствуя, как страх медленно, но верно все-таки заползает в душу, несколько истерично поинтересовалась я у шептуна. Или шептуньи.

– Ириша-а-а… – тихо прозвучало с правой стороны, и я отметила заботу подруги о деревенских собаках. Ни одну не разбудила.

– Я зде-есь. Зависла-а-а… – отклик мой был таким же тихим, но поспешным и несколько капризным. Он и поколебал хватку сука. Сук дернул меня в сторону, после чего я была отпущена на свободу. Причем столь неожиданно, что повалилась набок.

– Дальше нельзя!

Новое предостережение шепотом, на сей раз дошло до сознания сразу, и я, послушно агагнув, испуганно вцепилась в траву.

– Стой там и не двигайся.

Ну уж этот голос, донесшийся оттуда, откуда и Наташкин, я вообще ни с каким другим не спутаю. И в нем сквозила тревога.

– А можно я пока полежу? – пропищала я.

Ответ Димки был неразборчивым, но я в него и не вслушивалась. Следовало как-то убедить шептуна, что вставать и оглядываться назад не собираюсь. Пусть себе уходит спокойненько. Скатертью дорога. Земля пу… Нет, это, кажется, из другого списка напутствий.

– Спасибо вам, пожалуйста, – торопливо выдала я и, болезненно перекосившись, зажмурилась. Очень не хотелось слышать топот убегающих ног и треск ломаемых веток. Как по заказу – ничего подобного и не услышала.

Сквозь туманную дымку пробился уверенный луч фонарика. Пометавшись по сторонам, сосредоточился в направлении моего залегания и стал приближаться.

– Как тебя угораздило сюда забраться? – укоризненно попенял мне муж, помогая встать с земли. – Ты же, насколько мне известно, следовала за путеводителем. Правда, она тоже шла к Борису кружным путем. Я ее буквально на обратном пути к дому перехватил. Наталья Николавна, а сейчас-то тебя куда несет?

– Странный вопрос для путепровода, которым ты меня обозвал, – обиженно заявила подоспевшая Наташка. Она бы и больше сказала, но тут подвластный Димкиной руке фонарный луч высветил перспективу моего и Наташкиного несостоявшегося продвижения вперед. После чего нырнул вниз и сразу погас. Димка уронил фонарь на землю. И не удивительно. Лично я сразу присела – без всяких там чувств. Наталья же брякнулась по соседству на коленки с чувством признательности Ефимову, открывшему ей глаза на несовершенство этого мира – до старого колодца со сгнившими ниже уровня земли бревнами было меньше полуметра. Качество колодезной воды и его «ватерлиния» не интересовали. Ясно одно – вода очень мокрая. Да хотя бы ее и совсем не имелось. Мы обе инстинктивно отползали назад, подальше от объекта смертельной опасности. Наташка, развернувшись, на коленках, я – сидя спиной к направлению движения, короткими поскакушками с помощью рук и ног пока не уперлась в шероховатый ствол яблони. Не помогли даже Димкины уговоры, что опасность давно позади. Фонарик в его руках снова обрел свою жизненную силу.

– Откуда только эта ловушка взялась! – плаксиво пожаловалась подруга. – Брусиловы про нее ничего не говорили.

– Так до этого момента о ней наверняка никто ничего и не знал, – бесцеремонно взяв за шиворот и ставя меня на ноги, с напрягом поведал Димка.

С Наташкой он обошелся куда вежливей: подхватил подмышки и дал легкий наводящий пинок. Она и распрямилась. Луч света при этом отчаянно метался вверх-вниз.

– Пять минут назад Юлька доложила, что Антон по ее просьбе перекапывал участок земли для клумбы, но был задействован Борисом Ивановичем в качестве подсобного рабочего для переноски тяжестей – обоих Брусиловых, после чего отправился спать. По окончании работ Борис вытащил из машины палатку и, прихватив с собой собаку и удочки, переправился на другой берег реки. Ему там спокойнее. А вот девочка волновалась, как бы тетя Ира не истоптала все труды Антона. Вставайте, следует уточнить, зачем Антон организовал раскопку этой шахты.

– Димочка, освети, пожалуйста, окружающее нас пространство, – смиренно попросила я мужа. – Вдруг здесь ступить некуда – сплошные колодцы.

Димка выказал полное недоверие моим словам, но тем не менее просьбу выполнил. Окружающее нас пространство впереди было заполнено только туманной плесенью. Самый конец участка. Задний план меня не интересовал, там росли сплошь плодовые деревья.

– Где ты взял фонарик? – с подозрением поинтересовалась Наташка.

– Что значит «где»? В своей машине, вестимо. Это мой фонарик. У Бориса другой.

– А где ты взял ключи от машины?

– В доме. Странные вопросы.

– Там же света нет.

– Так я его включил. Вернее, мне его Юлька включила. Мы с ней у крыльца столкнулись. Девочка отчаянно ругалась – угодила ногами в какое-то корыто с водой.

– И ты не слышал никаких посторонних голосов в доме? – спросила я.

– О-о-о… Я начинаю всерьез сомневаться в том, что вы обе не побывали в шахте. Такое впечатление, что сами себя откопали.

– Не надо оскорблений, Ефимов! А где ты побывал, если покинул дом через открытое окно? Тебя не устраивает то, что дверь не на сенсорах? И что за видение в окошке вскружило тебе, женатому человеку, голову?

– Да так… Показалось. Мелькнуло что-то, решил посмотреть. Ну, хватит глупостей! Ничего мне не показалось. Идете со мной или продолжите романтическое приключение?

Димка высветил себе путь, выказывая намерение уйти и от нас, и от неприятного объяснения. Можно подумать, я его плохо знаю. Никуда он не денется, джентльмен несчастный. И врет как сивый мерин.

Вне сомнения, мой муж видел в окне одушевленную личность. И эта личность своим предостерегающим шепотом не так давно удержала меня рукой от опрометчивого шага в бездну. То есть колодец. Или, если так угодно Димке, – шахту. Не было тут никаких сучьев. И не исключено, что этот шептун сейчас наблюдает за нами из своего укрытия. Димкин фонарик вполне позволяет кое-что разглядеть. Кое-как. Но что-то не хочется. Зря мы затеяли этот разговор о Димкином бегстве с преследованием…

– Не надо ее кантовать, сук обломаем, – донесся до меня заботливый голос подруги. – Видишь, человек испугался. Постфактум. Посвети сюда, ей под ноги, чтобы убедилась в отсутствии мелких ям на пути.

Я не сразу сообразила, что предметом обсуждения является моя твердая устойчивость на одном месте. Но быстро проявила себя самой сообразительной. Мое предложение огородить колодец, чтобы туда кто-нибудь не ввалился, вызвало оживленную дискуссию. Димка считал, что нечего «огород городить», у нас уже наверняка все дома, а чужим людям не придет в голову гулять ночью по чужому участку.

– Мало ли, может, какая собака забежит, – возражала я. – Да та же Денька.

– Кстати, где моя собака с мужем? Неужели правда меня покинули? А ты уверен, что оба Брусиловых спят?

– Юрка и Сашка – близнецы-братья. «Кто более матери-истории ценен?» – с тревогой вопросила я. – Впрочем, они последнее время вместе держатся. Если и рухнут, то вдвоем.

– Юлька сказала, что братьев Борис в летней резиденции уложил… Ну, не знаю. Может, и не наповал.

Стойте здесь, сейчас что-нибудь подходящее найду. Тут везде строительные отходы валяются.

– Нет! – с чувством вякнула Наташка. – Димочка, только не уходи. С фонариком. Так. Предлагаю отломить сук, на котором Ирка торчит. От нее не убудет, а ты положишь его поперек колодца… – Голос подруги неожиданно потерял уверенность. – Кто-нибудь наступит, он переломится и… Может, не переломится, если вместе с суком Ирку положить. Нет, это тоже не вариант. Простудится. Иди себе, Ефимов, на поиски. Ир, подвинься, и дай я тебя за руку возьму. Будем держаться вместе.

По мере удаления Дмитрия Николаевича свет от фонарика становился все более тусклым, размытым, что ли… Сразу обострился слух, хотя я не ожидала ничего сверхъестественного. Полное безветрие, даже не слышно шороха листвы на деревьях. Вполне понятно: был бы ветер… Тогда бы и туман развеялся, отступил к речке. Крайне неуютная ситуация. Сразу захотелось разрядить гнетущую обстановку, услышать нормальный человеческий голос. А хотя бы и свой. У Наташки, похоже, челюсти свело.

– Как хорошо-о-о… – противореча самой себе, с усилием пропела я сквозь зубы. – Тихо, спокойно. Благодать!

– Не надо мне кладбищенских песен!

Зря беспокоилась: челюсти у подруги в порядке. А вот с процессом мышления…

– Откуда у тебя такие дикие заморочки? – я попробовала рассердиться.

– Оттуда! С юных лет помню страшилку Михаила Ножкина, которую Высоцкий пел: «А на кладбище все спокойненько. Ни друзей, ни врагов не видать. Все культурненько, все пристойненько. Исключительная благодать!» Если хочешь поднять настроение, давай поговорим об обратной дороге в Москву. Представим себе, что торчим на вокзале в переполненном зале ожидания, прямо сесть негде, и ждем попутной электрички. Тихий гул голосов, интересные объявления…