Текст книги "Записки переписчицы"

* * *

На следующий день после занятий она снова пришла в ВОТАХУ. Комната, где накануне сидели Вика и Наташа, была закрыта на ключ. Софья поднялась наверх и увидела на стене в лучах заходящего солнца стенд, обтянутый алым шелком. На шелк были аккуратно наколоты ажурные белые салфетки и кружева. В них угадывались бабочки, птицы, растительный орнамент. Софья знала, что это узоры – обереги, читала книги по народному искусству из библиотеки брата – художника.

По залу деловито ходила девица в возрасте студентки и поправляла картины. Софья спросила, чьи такие красивые работы. Девица сначала не поняла, потом удивилась: «Эти? Не знаю, старушка одна возилась с ними».

Она притащила ведро и швабру. Софья поняла, надо уходить, чтобы ей не мешать, спустилась вниз, в комнате на том же месте сидела Вика. Рядом с ней Наташа.

Вошли трое молодых людей, похожие на студентов. Вика наливала чай в пластмассовые стаканчики, раздавала булки, пирожки и говорила:

– В пещерном периоде началось зарождение национальностей. Люди разные были с самого их возникновения.

В этот раз она ничего не пила и не ела. Но рядом с ней пыхтел паром электрический чайник, и она всем входящим наливала чай.

– Те, которые произошли от обезьяны? – спросил незнакомый мужчина, заглянувший в комнату. – Или из ребра Адама?

– Леша, не перебивай, если я говорю, разные, значит, не из ребра. Если хочешь, то от обезьян. Я не гордая. Чай налить?

– Налей, – он взял наполненную кружку и вышел.

– На чем я остановилась, не помню.

– На том, как возникли национальности, – подсказала Софья.

– Люди все разные с самого начала их возникновения, – повторила Вика. – Все знают о том, что притягиваются умные к умным, глупые к глупым. Такой закон природы.

– А если дурак себя считает умным? – спросила девица в возрасте студентки, которую Софья уже видела в выставочном зале. Она стояла в дверях, но в помещение не входила.

– Дурак другого дурака будет считать, как и себя, умным и потянется к нему, – ответила Вика, девица захлопала. Вика встала и поклонилась. – Мы русские добрые, с древности. Вот так, добрые тянулись к добрым, и вот, нас уже много, – подытожила она и потянулась за пирожком.

Софья пила чай, ела булку, в этот раз черствую и не хотела уходить. Ни к чему не обязывающие, понятные всем Викины представления, такие как камнем по камню или капля камень точит, повторение мать учения, терпение и труд, – успокаивали ее. Хоть ненадолго оторваться от быта, от школы. Легкая тревога, что сюда может забежать погреться кто-то из ее учеников, отпустила. Она почти любила Вику, и ей все равно, спал или нет Григорий с Наташей. Она уже не замечала уродливой внешности Вики и красоты Наташи. Ей было хорошо, все остальное ее не тревожило.

– Хочешь послушать стихи? – обратилась к ней Вика, откусила пирожок и стала жевать, – Известный поэт читает, – она назвала фамилию, но невнятно, Софья не уловила.

Она поднялась на второй этаж и вошла в зал. На фоне темного окна стоял пожилой мужчина и читал стихи, держа в руке на отлете листы бумаги. Его слушали несколько человек. Софья присоединилась к ним и стала слушать. Вдруг почувствовала чей-то взгляд. Кто-то на нее смотрел. Мужчина рядом? Нет, он не сводил глаз с поэта. Боковым зрением увидела картину: на фоне красного знамени стояла пионерка и держала руку в салюте. Ее черные пронзительные глаза пристально вглядывались в Софью. Захотелось подойти ближе, еще ближе, румяные щеки кого-то напоминали. Ну, конечно, Вика, только овал удлиненный, и выражение лица более идиотское. И еще что-то знакомое, нет, не Вика, из другой, далекой жизни.

Софья вглядывалась в пионерку и все больше находила сходство с популярной советской актрисой. Софье нравилась эта актриса, некрасивая, с наивным выражением круглых глаз, с улыбкой, обнажавшей десны с мелкими зубами, – по замыслам режиссеров она играла жутко добрых, отзывчивых и талантливых женщин, неважно, в какой области искусства. Но сейчас что-то зловещее было в этом сходстве, будто художник посмотрел под другим углом зрения и увидел нечто неприятное в общепринятом образе положительной героини. Все обман, – почему-то подумала Софья.

Она наклонилась и прочитала: «Дура набитая». Кровь прилила к щекам, как пощечина. Оглянулась, не видит ли кто ее конфуза. Нет, все внимательно слушали поэта. Попыталась успокоить себя, ведь это картина так называется: пионерка с рукой в салюте, с идиотским выражением лица и есть безнадежная дура. Но конфуз не проходил, на ватных ногах она спустилась вниз, из комнаты доносился голос Вики: «Женщины сидели в пещерах, а мужчины»… но Софья не услышала, что делали мужчины, потому что закрыла за собой дубовую дверь и направилась на остановку в сторону дома.

Певичка

Главный герой из тех, кто вызывает огонь на себя, – диссидент, бывший политзэк. Рассказ о том, как в стандартной жизненной ситуации ведет себя нестандартный человек.

Внук влетел в комнату, на ходу скидывая куртку и ботинки.

– Дед, освобождай бук, мне нужно, срочно!

Анатолий оторвался от экрана, пристально вгляделся, выражение глаз внука не понравилось, – нашкодил.

– Где планшет?

– Сломался, – коротко ответил внук, Анатолий продолжал пристально смотреть. – Ну, деда, ну, чё ты, ну, трещина, ничего не показывает. У Васьки тоже трещина была, так показывало. Ну, чё ты, я не виноват, на меня Митяй сел.

– На тебя сел, а почему трещина на планшете?

– В кармане был, – внук показал на брюки: накладной карман, глубокий, до самого колена.

Кто карманы пришивает в таких местах, недели не прошло, как купил этот планшет, месячной пенсии не хватило, жена из своей добавила, – с тоской подумал Анатолий и уступил место, – это даже не обсуждается, – внук единственный и любимый.

Он прошелся по квартире. Дочь лежала в своей комнате на диване, с ноутбуком на животе, даже на него не посмотрела. Сын у себя был один, любимая девушка куда-то удалилась, что редко случалось, и он засел за комп играть в стрелялки. Анатолий спросил:

– Все играешь?

Сын улыбнулся ему и показал на наушники, не слышит.

Жена возилась на кухне и смотрела, вернее, слушала по телевизору очередную занудную передачу о здоровье. Увидела его на пороге кухни и заволновалась:

– Толя, что случилось?

– Что может случиться, если сегодня воскресенье и вся семья дома?

– Ты какой-то не такой.

– Какой не такой?

– Расстроенный чем-то.

– Все нормально, – успокоил он жену и вернулся в комнату, где внук играл в стрелялки, – нашел пульт от телевизора, пощелкал, ничего интересного не нашел.

Когда-то приобрел в каждую комнату и даже в кухню по телевизору. Но теперь зомбоящики никто не включает кроме жены, когда она возится на кухне. Продать их что ли, – вяло подумал он, но суетиться не хотелось, даже мысленно. Залегать на диван еще рано, ни газет, ни журналов, – вообще никакого чтива, – все книги сложены в коробки и закинуты на антресоли.

Он вяло потянулся к полке, где в ряд стояли книги для записей, густо заполненные его мелким почерком.

Записи он вел с первого дня, как вышел на свободу в восьмидесятом, сидел по антисоветской статье. Срок большой – пять лет, как говорится, от звонка до звонка.

В тот первый день свободы пришлось побегать по почтам, разослать письма по адресам, от тех, кто остался на зоне. Он все подробно записал, когда, куда и откуда посылал, – с того времени и пишет до сих пор. Начал с дешевых блокнотов, страницы выпадали, терялись, записи стирались. Он собрал все страницы, упаковал в плотную бумагу и закинул в кладовку, чтобы жена не ворчала.

Первым полноценным дневником можно назвать книгу для записей «Кулинарные рецепты», с веселым поваром на темно-зеленой обложке. На каждой странице витиеватым шрифтом «Состав» и «Приготовление» и даже попадались, отпечатанные в типографии рецепты, но их было немного. Эту книгу для записей жене подарил ее отец в восемьдесят восьмом, за два года до смерти. Анатолий купил еще одну, точно такую же, но обложка темно-серая, и поваренок не черный, а темно-красный. Обе книги послужили до девяносто второго. Позже он уже приобретал ежедневники, коричневые и черные, стоят на полке, на корешках годы: 1993, 1994, 1995. Три – четыре книги записывал от корки до корки за год. Такой был период, насыщенный событиями.

Жена несколько раз порывалась освободить полку непонятно для чего, но он возмущался: такой труд, с руками оторвут, да еще заплатят. Когда? Когда-нибудь обязательно, может, после его смерти, значит, деньги внуку достанутся.

Потом он завел электронную книжку, удобно, всегда под рукой, записи вносил несколько раз в день. Своеобразная медитация, остановка, выход из потока бытовых забот. В эти моменты бесполезно обращаться к нему. «Неужели не слышишь?» – допытывалась жена. Не верила, а ведь, в самом деле, не слышал, – удивлялся он себе.

Сын тепло комментировал: «Батяня в астрале со склерозником», дочь зло шипела: «Опять свой шизник заполняет, за это не платят».

Статистики были бы в восторге: редкая привычка записывать ежедневные доходы и расходы. Любопытным он объяснял: факты надо уважать. Что ж, пройдя в молодости судебный процесс, потом отсидка на политзоне, на собственном опыте познал: бла-бла-бла серьезных людей не манит.

Читали ли его записи домашние, сомневался, писал мелко, жена говорила, муравьиным почерком, кому надо разбираться, если сам не всегда понимал, что написал. Хотя подозревал, почерк не препятствие для жены. Да дочь грозилась доказать по отцовским записям, что брату все, а ей ничего, но угроза осталась нереализованной, как и обещание получить, наконец, диплом юриста, ведь столько денег угрохано в ее учебу, кстати, обещала траты вернуть.

Жаль сын без высшего образования. Все, что смогли с женой, ушло на дочь. Одна радость, внука им родила.

Толстые ежедневники, одна страница – один день, помогали приобретать друзья в разных городах. Так с черными обложками и числом 1994 привез друг из Риги, спешил успеть к Новому году.

Нет уже друга, почти никого не осталось из тех, с кем сидел в семидесятые. Умер младший брат, тоже сидел вместе с ним.

Он потянул за черный корешок 1995, как ему казалось, последний в ряду, но в руки упала книжка небольшого формата темно-синего цвета. Глаза уже не те, да и сумеречно в комнате, светился только экран ноутбука.

Бархатистая на ощупь обложка с золотым тиснением: «JOURNAL INTIME», внутри голубоватые лощеные страницы в мелкую клетку – французы ценят изящные предметы и умеют их делать.

Дочь увидела, ей тогда было десять лет, как сейчас внуку, разрыдалась, но жена была на его стороне, – отбились. Дочь получила взамен куклу с наворотами.

Он провел пальцем по бархатистой обложке с угольными переливами, подержал в ладонях, раскрыл наугад и прочитал запись.

4 ноября 1995

Аренда малого зала Консерватории

Оплата аккомпаниатору

Подарки приме, как-то: букеты, коробка конфет с белой начинкой и молочный шоколад («молочный шоколад» подчеркнуто двумя линиями.

Он любил черный шоколад, и в его голове не укладывалось, как можно есть какой-то другой, да еще с добавками. Кофе не пил, напился, когда в политзоне получал передачи, в том числе и от Amnesty International. О таком кофе он и не мечтает. Бурду, которую пьет дочь, называет отваром из бледных поганок.

Видеосъемка

Проезд до места и обратно членов, по списку.

Концерт состоялся в рабочий день, но никто, кроме него, не работал, нищие бездельники, получали жалкие крохи за участие в митингах, больше им платили за пикет. Он тоже платил, за любое мероприятие, после окончания в штабе устраивал чаепитие без алкоголя, с печеньем и конфетами. Не оставалось ни крошки.

Общественную организацию «Правозащитник» он зарегистрировал в девяносто третьем; став председателем, оформил американский грант. Помогли друзья по зоне. Снял помещение: однокомнатную квартиру в центре на первом этаже. Под свой кабинет выделил кладовку без окна. «У нас карцер приличнее был», – засмеялся брат, посетив его кабинет.

Может и был комплекс заключенного, как говорила начитанная жена, но Анатолию необходимо иногда уединяться. Сейчас уже не так, прошло со временем, иначе бы не выдержал такой жизни в перенаселенной квартире.

Обзавелся техникой, худо-бедно, платил опытному юристу.

Съемку вел Колян, его заместитель, но платить ему надо было. Безотказный и работал на базе хозтоваров только в ночные смены, чтобы быть под рукой.

Для себя Анатолий решил, что народ США не обеднеет, если он потратит некоторую сумму на любимую женщину. Как-то сразу, еще даже не встретились, только фотографию ее увидел, и уже бегал по Москве в поисках подарков как влюбленный чувак.

Не долюбил в молодости, не дали. Посадили, ему было двадцать три года. Только сын родился. Гэбэшная гнусь заставила первую жену публично отрекаться от мужа на радио. Вторую, а ведь уже было двое: дочь и сын, заставили стукачить: доносить, кто к мужу приходил и зачем. Запугивали, ведь у нее дети, мало ли что с ними может случиться. Боялась, и он тоже боялся. Вместе думали, что сливать этой гнуси.

Когда он познакомился с ней, рассказал без утайки, что сидел как антисоветчик, вышел и борьбу продолжает, ей решать, быть с ним, или расстаться. Она из семьи московских интеллигентов, бабку и деда расстреляли по доносу, не испугалась. А ведь он практически был на нелегальном положении: издавал подпольно журнал «Свободная Россия», но в контакте был только с проверенным человеком, Саней Морозовым, тот никого не боялся, терять нечего: ни жены, ни детей, и не собирался обзаводиться, – в несвободной стране не размножается. Кроме издания журнала хранил у себя библиотеку, держал запрещенный самиздат. Рисковали все, и Саня особенно. Только за «Хронику текущих событий» трешку давали.

Что об этом, как и о политзоне, давно решил не пугать никого: или вспоминать с юмором или никак.

Зато с Саней Морозовым ему повезло: тот влез в бизнес, стал успешным, иногда подбрасывает денег на лечение, он-то и привез ему этот интим-дневник из Парижа, ко дню рождения, юбилей был, полтинник исполнился.

Анатолий перелистал страницы, нашел запись за 25 августа: список подарков. Помогала выбирать Татьяна, сотрудница из правозащитного центра в Москве, – позже немного замутил с ней. Она призналась, что он ей давно нравился. Ну, женщины, кто их поймет, а ведь тогда охотно с ним ходила по ювелирным магазинам. В списке: золотые цепочки, кольца, сережки. Выбирали с мелкими камнями, прозрачными как слеза, и кольца с тонкими ободками. Он объяснил ей, подарки для дочери. Но женщин не обмануть.

Роль спонсора определилась 22 августа, десять дней как исполнился полтинник, он ехал в Москву на очередную конференцию в одном купе с Мариной, сестрой Ольги.

Когда он вошел в купе, то немного разочаровался, увидев полненькую женщину, ничего особенного, провожал ее муж, работяга на вид. Поезд тронулся, она долго возилась с сумками, раскладывала вещи и охотно рассказала, что едет в Москву проведать тетю, везет варенья из лесных ягод, сама собирала в лесу чернику и землянику, ни сада, ни огорода, ни клочка земли нет. Анатолий тоже не частник. Жена тоже не хочет в земле копаться.

Потом они пили чай, Марина угощала его сладкими пирожками с вареньем, он достал плитку черного шоколада. Вкусы совпали: она тоже не понимала, как можно любить молочный шоколад, в отличие от младшей сестренки. Но, вообще-то ее Оленька молодец, такая талантливая, у нее прекрасный голос. Когда она поет и открыта форточка ее комнаты, прохожие собираются под окном и рукоплещут ей. Кричат: «Браво»! и просят спеть еще. Жаль, без денег невозможно никуда пробиться. Так и прозябает, работая лаборанткой в техникуме. Поет дома для себя. Разве просто так можно пробиться в оперный театр? Анатолий соглашался, действительно, нельзя. Ладно, если через постель, но и еще требуют брать дорогие уроки вокала. Иначе не будут даже слушать. Жаль сестренку. Если бы нашелся спонсор.

Он слушал вполуха, соглашался, да, таланту трудно пробиться, да еще женщине, но когда Марина показала ему фотографию сестры, он подумал, если сделать скидку на искусство фотографа, и если останется половина того, что он видит, то она редкая красавица.

Разводиться с женой и в мыслях не было. Женился и первый, и второй раз по любви, как иначе, но семейная жизнь есть семейная жизнь, дети маленькие, у жены сложная и ответственная работа, требовать от нее, чтобы еще и ублажала его, он считает бесчеловечным. Жизнь с ним засчитывается год за два.

Ближе к ночи он забрался на верхнюю полку, но долго не мог уснуть, вспоминал портрет сладкоголосой Ольги: черные раскосые глаза, красиво очерченные полные губы и жгуче темные длинные волосы, обрамляющие нежный овал девичьего личика. Плюс талант, плюс безденежье, – как говорится, само плыло в руки. Что тут непонятного: он ей материальную поддержку, она ему ласку и нежность.

Чтобы оправдать греховные мысли, уже при подходе к Москве, поведал Марине, что у него холодные отношения с женой. Нет-нет, он ее уважает, она мать его детей, но не больше, – чувства остыли. Но ведь еще и хочется взаимопонимания. Деньги у него есть, и много.

Конечно, нужно было прямо сказать, чего он ожидал от юной красавицы, но не смог. Удивительно, что он вообще завел этот разговор. Не он первый, в поезде особый воздух, пронизанный ветрами и ритмичным стуком колес: вперед-вперед, в неизведанное. Если с попутчиками повезет, такой душевный комфорт испытываешь, дома такого не бывает. Полное единение с мыслями и чувствами случайного знакомого, как любил говорить Саня Морозов, биолог по образованию: на генетическом уровне.

Итак, он решает проблемы Ольги, а там как сложится, Марина обрадовалась и согласилась. На этом и порешили, Анатолий погрузился в мечты, такие яркие и сладостные, и забыл, что знакомство даже заочным нельзя назвать. Редкая удача, если он понравился Марине, понравится Ольге.

Но разве он об этом думал?

Когда он вернулся из Москвы домой, в тот же день позвонил Ольге, и она согласилась встретиться, сестра предупредила о нем.

Встретились под памятником Ленину, недалеко от штаба, он увидел ее и немного прибалдел, назвавшись Анатолием без отчества. Ольга оказалась миниатюрной брюнеткой, пропорционально сложенной. И что за чудо эти ножки! В босоножках были видны пальчики с розовыми ноготками, такие изящные, что он готов был целовать их тут же, на главной площади. Да он готов на все ради такой красавицы.

Она вскользь взглянула на него, о чем подумала, он не понял, хотя потом размышлял об этом. Что тут, конечно, волновался, в два с четвертью раза старше ее. Но, с другой стороны, он высокий брюнет, лицо гладкое и нет седых волос. Почти нет, хотя жена находит.

Он взял ее под руку, но она резко отстранилась и сердито произнесла:

– Моя сестра много лишнего наговорила. Не такой уж у меня талант, как она считает. Мне, действительно, надо еще учиться и учиться.

Но это не насторожило его, он был полон оптимизма:

– Поэтому я пришел. Я помогу тебе. Бескорыстно, – зачем-то добавил он и пожалел.

Хотя нет, она так обрадовалась, что он готов был повторить. Дурочка, она сама бросится в его объятия. Анатолий был в этом уверен. Что она, бедняжка, видела в жизни, кроме нужды. Марина поведала, какая нищая у них была семья, и прочее.

Золотые цепочки, серьги и колечки Ольга взяла, но не сразу. Надо было преподносить не все скопом, а постепенно. А он, как купчишка, выложил перед ней все, что привез из Москвы, тут же в штабе выложил.

Пришлось сделать вид, что сейчас же все выкинет в окно, и сам в это поверил.

Потом они пошли в кафе «Театральное», рядом с оперным театром, вожделенным местом работы для бедной Ольги.

Он заказал черную икру, полезно для голоса, нет, колбасу она не будет, и кофе тоже нет, лучше простую воду. Ничего острого и соленого.

Она отпивала по глотку и жаловалась, что ее не возьмут даже в хор оперного театра, по двум причинами. Первая ясна, не надо ее озвучивать. Конечно, он понимает, любой мужик пустит слюну, как увидит ее. А, во-вторых, она должна заплатить за уроки, чтобы поставить правильно дыхание. Просто придираются, но так положено, с традициями не поспоришь.

Что касается первой причины, Анатолий предложил прийти в театр и на месте разобраться с тем, кто губу раскатал на юное тело.

Темперамент так и фонтанировал, как положено политическому деятелю, Ольге пришлось уговаривать его не делать этого. Она была рада, что не успела назвать фамилию, с кем нужно было разбираться.

Она хотела быть не только красивой, но и знаменитой. Анатолий должен ей в этом помочь. Естественно, она ему ничего не обещает, потому что без любви не хочет.

Он был покорен, одурманен, но его мучил конкретный вопрос: страстная ли она. Если страстная, то он ее сумеет соблазнить.

Он приглашал ее в ресторан несколько вечеров подряд, заказывал черную икру и рыбу, с кусочком сливочного масла, полезно для голоса, заказывал шампанское. Если полистать страницы, можно найти счета. Внимательно присматривался к ней и решил, что она страстная. Ее темные глаза так сверкали, щеки покрывались таким густым румянцем, – не было никаких сомнений.

Она говорила о большой сцене, хотя для него все сцены одинаковые, об афишах, на которых будет ее портрет с фамилией Никифорова. Может, взять более благозвучную, как он думает?

Он смотрел на нее и предвкушал близкое счастье.

В оперный театр на поиски репетитора они пошли вдвоем. Дальше фойе вахтер их не пустил. Анатолий сдержался, хотя в другой ситуации это старое чмо его бы не остановило.

Коротконогий, с большим животом, похожий на колобок, мужчина, спустившийся к ним, поморщился, увидев Ольгу. Анатолий понял, что они знакомы.

– Отойдем?

Мужчина согласился. Анатолий спросил его:

– Сколько?

– Понимаете, голосок у девушки слабенький, она нигде не училась.

– Меня это не интересует. Сколько?

И мужчина назвал сумму, в валюте, Анатолий посмотрел на Ольгу и согласился. Потом выяснилось, столько стоил один урок. Таких уроков ей надо было пройти, как минимум, двадцать. Он оплатил все и даже больше.

Курс она прошла, но в театр ее не взяли даже в хор (смотри выше первую причину). Но ведь ей надо где-то выступать. Она готова была петь где угодно.

В штаб зачастили люди из театрального мира. Анатолий привычно лез в карман, доставал кошелек и отсчитывал зеленые.

Ему посоветовали концерт русских романсов, арии из опер певица пока не потянет, и лучше арендовать малый зал консерватории. Лучше в дневное время, после занятий студентов. И заказать несколько афиш с ее портретом.

– Что так дорого? – ворчал он, когда называли суммы аренды зала, оплату аккомпаниатора, а также конферансье. Певице надо отдыхать между номерами. И еще цветы.

Предложили оператора с техникой. Но у него была своя техника, самая новейшая. И свой оператор Колян.

Члены организации, само собой, должны присутствовать на мероприятии в обязательном порядке.

Всю неделю он думал, как заманить на концерт зрителей. Ольга предупредила его, что студенты после занятий на концерты незнаменитых и неизвестных певцов не ходят. Преподаватели тем более.

Он звонил знакомым, обещал заплатить, но народу не набиралось.

Наконец, этот день, на который Анатолий возлагал большие надежды, наступил. На первых рядах рассредоточились члены в полном составе, новых лиц было мало, на последнем ряду еще с десяток студентов, те, кого удалось заманить не бесплатно.

Конечно, злился, ему было жалко денег, и члены старались его не беспокоить. Он же мельтешил в проходе возле аппаратуры и отдавал команды Коляну, что снимать. Команды были противоречивыми, и Колян на всякий случай снимал все подряд.

Постепенно просачивались еще и случайные люди: заглянули из любопытства и остались ждать концерта. Им платить не обязательно.

Концерт начался выходом женщины в черном строгом платье с фигой на затылке. Она чуть не усыпила присутствующих долгим рассказом биографий поэтов и композиторов романсов. Кто-то покинул зал, Анатолий стал опасаться, что все разбегутся.

Наконец, на сцену вышла Ольга в синем длинном концертном платье в блестках, – вместе выбирали. Широкий пояс подчеркивал тонкую талию, юбка с разрезом, в нем мелькала стройная ножка, когда певица делала шаг навстречу зрителям. Глубокий вырез полуобнажал девичью грудь, оторваться невозможно. Первым рядам видны были носки золотистых туфелек как у Золушки. Такого же тона золотистый бант украшал распущенные волосы. Анатолий махнул оператору, чтобы тот снимал.

Ольга поклонилась, первые ряды захлопали, и заставлять не надо было. И она запела приятным сопрано. Зрители погрузились в мир музыки.

Иногда появлялась женщина в черном, как неизбежное зло, но ненадолго, Анатолий предупредил ее, чтобы побыстрее закруглялась. Что ж, кто платит, тот и заказывает.

Колян не понял, что произошло, никто из членов не понял. Ольга пела последнюю песню «Вдоль по Питерской», вдруг с первого ряда вскочил Анатолий и заспешил по проходу к выходу, – должны были поднести цветы. В этот момент Ольга дала петуха. По залу из задних рядов прокатился смешок. Она подхватила подол платья и убежала со сцены. Правда, туфельку не потеряла.

Анатолий с корзиной цветов побежал через сцену за кулисы. Донесся визг, а потом грохот. Зал замер, охваченный дурным предчувствием, что денег не будет. Наконец, красный и злой Анатолий появился на сцене:

– Все, концерт окончен, кому обещал заплатить, собираемся в вестибюле.

Понурые члены, рассчитывавшие еще и на стол с согревающими напитками, потянулись к выходу.

На сцену выскочила Ольга без банта в волосах и закричала:

– Отдайте пленку. Я требую, немедленно отдайте мне пленку.

Колян притормозил, но Анатолий скомандовал: «Идем. Пусть эта истеричка успокоится, тогда поговорим».

Рассчитался со всеми, кому обещал, и вдвоем с Коляном и техникой поплелись в штаб.

– Когда она дала петуха, я ведь сразу понял, это провал, не зря сидел на репетициях. Понимаешь, случилось то, чего боятся певцы, она теперь не захочет со мной разговаривать, – пожаловался он Коляну.

И как в воду глядел. Она перестала отвечать на его звонки.

Всю неделю притихшие члены жались по углам штаба, Анатолий ходил бледный и сжимал кулаки. Поговаривали, что он звонил Ольге, но она отказывалась с ним встречаться. Наконец, согласилась. Он повеселел, даже насвистывал какую-то мелодию. Она явилась в штаб, решительным шагом прошла в его кладовку – кабинет и стала визгливо требовать, чтобы он оставил ее в покое и вернул запись концерта. Ее крики слышали все, кто присутствовал.

– Ты хочешь пленку? Ладно, жди, завтра принесу тебе на работу, – согласился он.

На следующий день в штабе Колян обратил внимание, что шеф слишком спокоен, на него не похоже, да и пленку не просит.

– Так ты идешь или как? – не выдержал Колян.

– Угу, – ответил Анатолий.

Взгляд его был каким-то странным. Как будто принял решение. Трудное для него. Колян знал своего шефа, бесстрашен, но бывает горяч, и попытался вмешаться:

– Толян, ты вот что, волну не гони, женщины знаешь какие? Они любят ушами. Ты ей комплиментиков накидай, что мне тебя учить.

– Комплиментики, говоришь? Ну-ну, подумаю, – задумчиво произнес Анатолий, все также странно вглядываясь в пространство перед собой. На выходе поднял руку, сжатую в кулаке и произнес: Но пассаран!

Коляну не понравилось, как он это сказал и как улыбнулся.

Работала Ольга в строительном техникуме, после его окончания, лаборанткой. Он пришел, когда сотрудники ушли домой, и она осталась одна на кафедре, предварительно заглянув в аудиторию рядом, удостоверился, что она пустая. На всем этаже было пусто.

Он вошел на кафедру, Ольга ждала его в оборонительной позиции, скрестив руки на груди

– Значит так, я на тебя потратил партийную кассу. Ты мне деньги вернешь, иначе я тебя убью, – сказал он, стоя у двери, плотно прикрыв ее.

Она возмутилась, покраснела, похорошела еще больше.

– Ах, ты, угрожать мне решил, – она сжала кулаки, вот-вот набросится на него. – Ничего я не должна. Мы так не договаривались.

Он шагнул к ней и сорвал цепочку:

– Золото партии на шее носишь. Я на тебя потратил партийные деньги, а ты даже разговаривать не желаешь, – она отбежала к окну, он выхватил из кармана пистолет, травматик, конечно, но женщины разве в этом разбираются. – Снимай золото, кольца, серьги. Ну, быстро.

Он поднял пистолет, целясь ей в грудь. Минута полной тишины, и по комнате разлился запах туалета.

– Обоссалась, – удовлетворенно произнес он, повернулся и вышел.

* * *

Дальше неинтересно: в штаб явилась злая Марина, бросила на стол сверток с его подарками и сказала, что бедной девочке нужно длительное лечение от шока. Он привычно полез в кошелек. Сколько ей дал, помнит, есть и запись, перед Новым годом было.

Золотые безделушки он высыпал на стол в штабе перед членами на очередном собрании, – налетай, бесплатно. Исчезли в одно мгновение.

Марина больше не приходила и не шантажировала, хоть в этом ему повезло.

* * *

Пройдет время, Колян начнет кричать на каждом углу, такие бабки за наш счет положил Толян себе в карман, помимо трат на любовницу, и не одну. Нищеброды напишут донос, соберут подписи, отправят распределителям грантов, денег он больше не получит, никто не получит. Закопали его и сами ничего от этого не выиграли. Как были стукачами, так и остались.

Он теперь один выходит на пикеты: в День политзаключенного и Конституции, впервые защищавшей права человека, но прав как не было, так и нет.

Сейчас нет, не может, а тогда помогал, как говорят: адресная помощь, – но в основном людям без адреса. Недавно встретил пожилую женщину, она двадцать лет назад дежурной работала на вокзале. А ведь сам забыл, она напомнила, как он бомжам покупал очки и лекарства, пытался организовать бесплатное питание, получилось, но ненадолго. Чинуши запретили, – антисанитария. Им надо было заплатить, но он так и не смог переступить через ненависть к ним как к классу.

* * *

Он вздрогнул, услышав голос жены:

– Толя, ты от кого в темноте прячешься? – она включила верхний свет, скользнула взглядом по синей обложке.

Он насторожился, но она уже смотрела на экран:

– Опять стрелялки? Лучше бы почитал.

– Не приставай к внуку, у него законный выходной.

Он поставил дневник на полку.

– Ты бы убрал куда-нибудь, – проговорила жена, глядя на экран. – Вдруг Ирина заглянет. Получится, сам на себя донос написал. Ты же знаешь ее претензии. Представляешь, что будет? У других нормальные отцы, и квартиры, и машины, а ты. Заведется, мало не покажется.

– Пострашнее гэбни.

Внук неожиданно соскочил со стула и выбежал из комнаты. Старики услышали, как он кричал:

– Мама, мама, дед тебя гэбней назвал!