Текст книги "Благодарю за этот миг"

– У тебя есть доказательства?

Нет, конечно, откуда у меня доказательства? Зато я все вижу и помню. Первый тревожный сигнал прозвучал несколько лет назад. Я тогда вела политическую передачу на телевидении и с изумлением наблюдала за тем, какие номера он выкидывал перед Марин Ле Пен, лидером крайне правой партии. Мы с коллегами были потрясены: депутат-социалист держался с ней почтительно, как подросток с голливудской звездой. Что-то тут явно было не так. И когда журналисты узнали, что его счет в Швейцарии был обнаружен другом семьи, адвокатом крайне правых взглядов и ближайшим сторонником Марин Ле Пен, головоломка сложилась.

Я читала статьи, слушала его оправдания, но чувствовала какую-то фальшь. Однажды в декабре, когда в воскресенье мы обедали у Вальсов, разговор зашел о министре бюджета и его счете в Швейцарии.

– Какой ужас для него, он сон потерял, – заметил Вальс.

Я ответила ему в тон:

– Потерял сон, значит, совесть не чиста.

– При чем тут это? Задето его достоинство.

Мануэль Вальс мог бы подыскать другое слово, только не “достоинство”. Вопрос о гомосексуальных браках взбудоражил фашиствующую публику. В интернете крайне правые заняли непримиримую позицию, и меня безжалостно поносили. Поэтому пострадавшее достоинство министра бюджета волновало меня меньше, чем остальных сидевших за столом.

– А я? Значит, когда меня обзывают первой шлюхой Франции, мое достоинство не страдает?

Франсуа и его министр внутренних дел в один голос воскликнули:

– При чем тут это?

Конечно, ни при чем, министр ведь политик, уважаемый человек, а я всего лишь женщина с неопределенным статусом, кукла вуду, над которой можно надругаться, а потом вывалять ее в грязи. Я сдержалась. У меня не было сомнений, что министр бюджета лишится своего поста. Я настаивала на своем:

– Точно знаю, что он лжет.

Каждый остался при своем мнении. Мужчины защищали его, потому что он был свой – политик и друг. Мануэль Вальс в конце концов сказал про него:

– Мы держимся, держимся до того момента, когда перестаем держаться.

Две недели спустя, когда мы спокойно сидели в квартире на улице Коши, министр бюджета попросил о срочной встрече с Франсуа. Приехал меньше чем через час, я ему открыла. Он потерял голос, нервничал. Я предложила ему чаю с медом и лимоном, он согласился. Подав чай, я ушла в спальню, оставив их наедине. Когда он уходил, я вышла попрощаться. Закрыла за ним дверь и спросила Франсуа:

– Чего он хотел?

– Ничего особенного.

– Не может быть, он не стал бы беспокоить президента в воскресенье только потому, что захотел выпить чаю.

– Он полагает, что снизятся и другие показатели.

Больше ничего я не узнала. А Франсуа потерял возможность решить участь министра, опередив события. Когда два с половиной месяца спустя прокуратура Парижа объявила о том, что открывает судебное следствие против некоего господина Икс по делу об уклонении от налогов, министр подал в отставку.

Франсуа был потрясен. Неужели он до самого конца в это не верил? Почему не решился резать по живому сразу после того воскресного визита? Ему всегда не нравились полицейские дела, досье, слухи. Может, он просто не хотел верить? Когда мы встретились, меня удостоили сакраментальной фразы:

– Ты была права, но как ты поняла, что он лжет?

Я не могла взять в толк, как можно быть таким слепым и наивным. Впрочем, я тоже позволяла себя обманывать, когда Франсуа лгал мне в лицо, глядя прямо в глаза. Каждый видит только то, что хочет видеть.

Дело министра бюджета имело ужасные последствия. Франсуа спрятался в раковине, как улитка. Никто не мог вывести его из состояния оцепенения. Его ближайшие советники призвали на помощь меня. Они не знали, как заставить его встряхнуться. Один из его сотрудников признался, что у него уже больше нет сил выносить президента, который функционирует как “скрытая копия”. Со мной он тоже делался все более молчаливым и замкнутым. У меня создалось впечатление, будто я просто предмет мебели. Потом рейтинг Франсуа упал еще ниже. Он стал подумывать о глубокой реорганизации и отставке премьера Жан-Марка Эро. Мысленно перетасовал все правительство, затем передумал и еще раз все поменял. Он никогда не мог принять твердое решение.

Понадобилось время, чтобы преодолеть черную полосу. Елисейский дворец превратился в ад. В первые недели после избрания мне хотелось принимать участие во всех событиях. Это мечта журналиста – оказаться по ту сторону зеркала. Возбуждение прошло. Я почти не ходила на церемонии награждения. Стала заниматься тем, что мне ближе: гуманитарной помощью, детьми, социальными вопросами. Игры советников, борьба за влияние, злословие – правила теперь мне понятны. С меня довольно. Франсуа не хотел, чтобы я портила игру и чтобы появлялась с ним на публике.

Справедливости ради скажу, что иногда им снова овладевала страсть ко мне, что наступал день или час, когда его снова ко мне тянуло. Он смотрел сияющим взглядом и украдкой сжимал мою руку, как раньше. Может, он вспоминал минувшие дни? Никогда я не давала ему повода сомневаться в моей искренности и преданности. В эти мгновения нежности я таяла. Отгоняла дурные воспоминания, объясняя все давлением извне и бременем ответственности. Он работал как безумный, по вечерам и выходным, без передышки. Так, по крайней мере, он мне говорил.

А потом без всякого перехода снова становился невыносимым. Как тем сентябрьским утром 2013 года. Мы ужинали перед моим кабинетом, в саду, рядом с гигантским бонсаем, который Бернадетт Ширак подарила мужу на день рождения. В ближайшую субботу Франсуа должен был присутствовать на Играх Франкофонии[35]35
  Франкофония – международная организация сотрудничества франкоязычных стран мира.


[Закрыть] в Ницце. Я хотела ехать с ним.

– Не понимаю, что тебе там делать, – сердито возразил он.

– В субботу вечером там организуют представление, мы могли бы пойти туда вместе.

– Нечего тебе там делать.

Мне стало ясно, что спорить бесполезно. Я ничего не понимала. Он не только не намерен был уступать ни на дюйм, но даже перенес отъезд на более ранний час, чтобы уж точно уехать без меня. Когда я разгадала его хитрость, то позвала начальницу его канцелярии и сообщила, что собираюсь уезжать. Франсуа разгневался еще сильнее:

– Лучше я отменю поездку, чем поеду с тобой.

Я настаивала. Он сослался на то, что намерен навестить отца и брата. Еще один повод для того, чтобы я поехала с ним.

– Ты изгнал меня из своей публичной жизни, а теперь выбрасываешь из личной? Что же мне остается?

Он упрямо молчал. Ни на секунду я не заподозрила, что он собирается встретиться с другой женщиной. Мной овладело отчаяние, и я бросилась в постель и с головой укрылась одеялом. Он уехал, хотя видел, в каком я состоянии. Я осталась одна. Видимо, почувствовав раскаяние, он позвонил и предложил мне прилететь к нему вечером. На сей раз отказалась я.

С тех пор как я узнала о его измене, эти воспоминания терзают меня. Я мысленно возвращаюсь назад в те месяцы, недели. Осмысляю то, чего тогда не желала замечать, то, что он искусно скрывал, ибо давно уже освоил науку лжи. За окном лето, и я чувствую себя как выжженная зноем земля. Много сплю, призывая сон как благодать. Забыться и не видеть снов, не испытывать ни боли, оставляющей глубокие следы, ни опустошительного гнева, ни мучительного чувства утраты.

Уже полгода.

Каждый день Франсуа умоляет меня о встрече, о том, чтобы все было как прежде. Каждый день он пишет мне, говорит, что любит, что мы будем везде появляться вместе. Я отвергаю все его предложения. Никогда больше не будет как раньше. Я соорудила защитную стену, отказавшись видеть его. Удвоила решимость, а он – свою нежность. Слишком много лжи, предательств, жестокости. Мне надо держаться.

Работать без него. Жить без него. Думать без него. Я могла бы поверить ему и принять его предложение. Войти через парадную дверь. Могла бы насладиться победой над теми, кто радовался моему уходу. Несколько дней я испытывала бы эйфорию, а потом? Как бы я жила на пепелище нашей любви? В этом эфемерном существовании лучше мрак, чем опьянение. Я могла снова занять “крыло мадам”. Вместо него я обрела два крыла – два крыла, чтобы взлететь.

* * *

Я связалась со своими друзьями из ассоциации “Народная помощь”. Лучшее средство, чтобы выйти из летаргии и снова обрести волю двигаться вперед. Мы готовились к семидесятилетию этого движения, выросшего из Сопротивления. Мне нравятся его философия и его руководители. “Народную помощь” уже почти шестьдесят лет возглавляет Жюльен Лопретр. Я зову его “мой президент”. Мы познакомились в октябре 2012 года. В то время я делала первые робкие шаги в Елисейском дворце, и обо мне вышла серия отвратительных книжек. Письмо с извинениями от соавтора одной из них, самой ужасной, пришло только несколько месяцев спустя. Оно не исправило ни зла, которое он мне причинил, ни вреда от его клеветнических сочинений.

Я тогда еще не знала, как нужно играть красивую и коварную роль первой леди. Как спутница президента, я получала много подарков, в том числе и дорогих косметических средств. Мне хотелось раздать их женщинам, оказавшимся в непростой жизненной ситуации. Но товаров было недостаточно. Я обратилась к люксовым брендам, и они откликнулись. Мой кабинет наполнился коробками. Франсуа даже поинтересовался, не собираюсь ли я открывать магазин.

Я связалась с “Народной помощью”, сообщила, что у меня есть к ним предложение. Жюльен Лопретр приехал с тремя своими соратниками. Сначала он рассказал о пройденном пути, об истории “Народной помощи”. Я опасалась, что он не одобрит мою затею, но решилась и все рассказала. Он воодушевился:

– Именно это нам и нужно – вернуть людям чувство собственного достоинства. Почему бы вам не поучаствовать в раздаче подарков?

Я объяснила, что не хочу оказаться на виду, что после неудачных первых дней в Елисейском дворце стараюсь избегать камер. Он убедил меня поехать с ними, и я ему за это очень признательна. В тот день Жюльен Лопретр помог мне снова встать на ноги.

Держась подальше от журналистов, я развезла косметику по четырем приютам. Встречалась с матерями-одиночками: некоторые из них скрывались, потому что их били. Мои духи и помада ничего не изменили в их горестной жизни, но принесли в нее маленький кусочек роскоши, позволяющей человеку ходить с гордо поднятой головой.

Мне вспомнилась первая, довольно изысканная губная помада, которую я смогла себе купить, и подаренное ею ощущение женственности. Прежде я брала помаду у матери, а еще у моей бабушки Симоны. У бабушки таскала и рисовую пудру: она чудесно пахла, хотя была из дешевой линии косметики. Моя милая бабуля, помогавшая родителям растить нас, была простой портнихой, впрочем очень искусной, и необыкновенной кокеткой. До сих пор ношу кое-что из связанных ею вещей. С благоговением храню чепчики и пинетки, которые она вязала крючком для моих малышей. Я и сейчас помню вкус драже “Пульмоль”, которые мы выпрашивали, стоя у нее под дверью.

Эти воспоминания сблизили меня с женщинами из приютов. Я тоже могла бы в детстве оказаться под опекой “Народной помощи”, если бы не моя бабушка, которая зарабатывала шитьем и помогала нам деньгами, и благодаря этому мы каждое лето ездили на море. У многих детей такой возможности не было.

За двадцать месяцев в Елисейском дворце самым приятным воспоминанием остается поездка в Кабур с… пятью тысячами детей “Народной помощи”. Я ехала на автобусе с одной из их федераций – Клиши-ла-Гаренн. Мы тронулись в путь в семь часов утра. Из департамента Иль-де-Франс на любимый морской курорт Марселя Пруста отправились двадцать пять автобусов. Начало путешествия прошло спокойно, многие дети спали. Потом была остановка, перекусили булочками и соком, желтые, красные, синие, зеленые бейсболки – у каждого департамента свой цвет – перемешались, и оживленные ребятишки загрузились в автобусы. Еще до того как увидеть море, малыши успели полюбоваться элегантными виллами. Я услышала восхищенный голос:

– Как здесь красиво! И у каждой семьи свой дом!

Города, где безвыездно жили эти дети, остались где-то далеко. Один мальчик мне сказал:

– Мне бы так хотелось еще раз приехать сюда с мамой, чтобы она тоже все это увидела.

В тот день я поняла, что во Франции существует нищета. Заметила, как ребята прячут бутерброды, чтобы унести к себе в комнату и съесть вместе с друзьями. Видела детей, у которых не было плавок и купальников, а одежда износилась до дыр.

Перед отъездом я вдруг подумала, что этот день на берегу моря никому не нужен. Потом поняла, что не права. Целый день счастья, один-единственный, позволяющий увидеть другой пейзаж, непохожий на привычный городской, а потом в школе рассказать о необычном дне во время каникул.

Двадцать восьмого августа 2013 года я была так же счастлива, как они. Франсуа Олланд не пожелал брать отпуск, но я провела с детьми свой День забытых на каникулы![36]36
  В День забытых на каникулы (Jour des oubliés des vacances) благотворительные организации вывозят на море большие группы детей из малообеспеченных семей.


[Закрыть] Дети не знали меня в лицо, не знали, как меня зовут, но им сказали, кто я. Девочки и мальчики собрались возле меня:

– Ты правда жена президента? И ты приехала к нам в гости?

Если бы не “Народная помощь”, они остались бы просто забытыми, эти дети, которые имеют так мало шансов пробиться в жизни, существуют в замкнутом круге своего пригорода, не видя горизонта. Те, кого выдворили за пределы города, за пределы жизни.

Я подвернула брюки, чтобы побродить по воде. В толпе операторов и детей меня обрызгали с головы до ног и едва не окунули в воду. Я с трудом удержала равновесие, и тут, пробив стену из людей, ко мне в объятия кинулась маленькая девчушка:

– Я тебя с утра везде ищу.

Порой в детстве, приняв решение, мы становимся неудержимы. Уссенату не выпускала мою руку весь день, хотя это было против правил, ведь каждая федерация должна была находиться на своем участке пляжа. Вечером мы с трудом расстались. Я не знала ее фамилии, но на всех снимках она была рядом со мной.

Вернувшись, я захотела отправить ей фотографию и записку, но для этого пришлось провести небольшое расследование. Я ей написала: “ Ты меня искала по всему пляжу. Я тебя искала по всему Иль-де-Франсу”.

В ответ она прислала мне прекрасное письмо. А полгода спустя вместе с другими детьми “Народной помощи” пришла на Рождество в Елисейский дворец.

День в Кабуре мы закончили в компании волонтеров, которые ужинали красным вином с колбасой. Именно такие левые мне по душе, я сама из этой среды. Перед тем как тронуться в обратный путь в Париж, мы с моей елисейской командой позволили себе небольшую передышку, потому что у нас за весь день крошки вот рту не было – столько просьб нам пришлось выслушать. В маленьком ресторане мы заказали все меню: “Горячий камамбер – картошка фри – колбаса андуй”. Да, он был, этот чудесный день… Назавтра я обнаружила, что все тело у меня в синяках – следах ребячьей толкотни и слишком бурных объятий, но это пустяки.

После разрыва с Франсуа Олландом “Народная помощь” про меня не забыла. Руководители отправляли мне письма, а ребятишки – рисунки. У нас много совместных проектов. В этом году я снова еду с детьми, теперь уже в Уистреам. Мою подругу Саиду я привлекла в качестве волонтера. Она тоже могла оказаться под опекой “Народной помощи” в ее родном Рубе. Мы обе были полны энтузиазма. Нам удалось пробиться в этой жизни.

Проблемы маленьких французов не мешали нам видеть то, что происходило далеко за пределами нашей страны, там, где наряду с нищетой царили горе и жестокость. Не важно, какой национальности ребенок страдает. Каждый день я старалась сделать хоть что-то, чтобы люди не забыли о девочках, похищенных в Нигерии сектой “Боко харам”: всеобщее равнодушие грозило им гибелью. А между тем именно они были символом угнетения женщин в мире. Сегодня их судьба уже никого не интересует[37]37
  В октябре 2014 года власти Нигерии провели переговоры об освобождении школьниц с боевиками секты. К нынешнему моменту они отпустили меньше половины пленниц.


[Закрыть]. Ни сильных мира сего, ни звезд, ослепленных светом дня. Никому нет до них дела, как никому не было дела до женщин Конго, тысячи из которых оказались изнасилованы…

За два года я трижды ездила в Демократическую Республику Конго. Я видела несчастных конголезок в больнице доктора Муквеге в Букаву, провинция Южное Киву, где на женщин систематически совершаются нападения. Их насилуют в каждой деревне, на каждой тропинке. Это безумие сродни аду, изображенному Иеронимом Босхом, только в тропических декорациях. Насилуют женщин любого возраста, и вовсе не в приступе сумасшествия. Вооруженные мужчины калечат их половой аппарат, чтобы они не могли родить. Они используют насилие как боевое оружие.

Мне не забыть признания семидесятилетней старухи, боявшейся даже выйти в поле после нескольких нападений. Или рассказ тридцатипятилетней женщины, изнасилованной группой мужчин на глазах детей и мужа, которого после этого убили. Не стереть из памяти слова и слезы восемнадцатилетней девушки: ее насиловали, воткнув ей в ногу нож, чтобы она не сбежала. Ее крошечную двухлетнюю дочь, плод насилия, тоже изнасиловали. Я до сих пор слышу, как плакала малышка, когда мать ее раздевала, чтобы показать раны.

У несгибаемого, закаленного испытаниями доктора Муквеге дрожал голос, когда он говорил о вспышке насилия над детьми. Чувствовалось, что он устал, ведь два десятка лет ему приходилось зашивать изувеченных женщин, которым искромсали вагину бутылочным осколком, а порой и стволом автомата. Как и все фотографии, свидетельствовавшие о моей гуманитарной деятельности, снимки этих женщин были удалены с сайта Елисейского дворца. Но их не удалить из моего сердца.

На жизнь конголезского врача покушались дважды, он уцелел, но нуждался в защите. В стране, раздираемой гражданской войной, выдать преступника – это преступление. Женщины не давали показаний, боялись.

Доктора Муквеге представила мне Освальда Леватт, супруга французского посла в Киншасе. Она раньше работала журналисткой, была талантливым режиссером и фотографом, и мы поняли друг друга с полуслова. Она оказывала поддержку ассоциации “Жить и работать иначе”, которая подбирает девочек, заподозренных в колдовстве и за это изгнанных из дома, а порой и подвергшихся истязаниям. Ассоциация спасала их от насильников.

Когда они собрались в саду посольства, я услышала, как одна из них поет: “Нет, нет, мы не дети-колдуны”. Голос у нее был прекрасный, почти все девочки плакали, мелодия делала их страдание возвышенным. Нашу делегацию, представителя посольства, журналистов – всех накрыло эмоциями словно волной.

Я пошла за Франсуа, хотела, чтобы он услышал песню. Девушка начала ее вновь. Снимок, сделанный в этот момент, перепечатали многие издания. Мы сидим на скамейке рядом с двумя девчушками. Франсуа смотрит в пустоту, его мысли где-то далеко.

Где?

Через несколько месяцев после моего первого визита в Конго, когда я сопровождала Франсуа на саммит Франкофонии, Освальда предложила мне познакомиться с доктором Муквеге. Этот представительный мужчина с удивительной энергетикой произвел на меня сильнейшее впечатление. На лице его отражалась безграничная любовь к людям, и он ее постоянно доказывал.

Доктор попросил меня о помощи. Ему нужны были не деньги, а посредник: обществу следовало узнать том, что тысячи женщин стали жертвами преступлений и никто или почти никто палец о палец не ударил. Он полагал, что мой голос будет услышан. И я пообещала сделать все, что будет в моих силах. Мы открыли рубрику в газете “Монд”, откликнулись многие известные люди. Совместно с фондом Даниэль Миттеран мы отправили четырех французских врачей, чтобы они обучали персонал больницы. Вскоре четыре конголезских медика приехали в Анже на четырехмесячную стажировку.

Я отправилась вместе с доктором Муквеге в Совет по правам человека на side event – параллельное мероприятие, – чтобы выступить в защиту конголезских женщин. Впервые мне довелось произносить речь перед публикой, состоящей из послов и руководителей общественных организаций. Я говорила не очень уверенно. Но потом пришлось выступать еще раз, теперь уже в ООН, перед министрами иностранных дел. Голос мой по-прежнему дрожал. Я переживала волнующий момент.

Мне удалось включить доктора Муквеге во французскую делегацию, чтобы он мог встретиться с Франсуа на борту президентского самолета; сама я осталась еще на сутки в Нью-Йорке по приглашению британского министра иностранных дел. Я сумела повидаться с Франсуа до отъезда и предупредить его. Он даже не спросил, что я делала в последние дни. Николя Саркози приходил на концерты Карлы. Я о таком даже не мечтала, но от равнодушия Франсуа у меня в очередной раз застыло сердце.

Я продолжала бороться за права женщин в Демократической Республике Конго, и 6 декабря 2013 года, когда в Париже собрался саммит по безопасности в Африке, организовала встречу жен глав государств. Мы говорили о насилии, которому подвергаются женщины во время вооруженных конфликтов. Мы с Освальдой Леватт и Арно Селиньяком сняли фильм убойной силы и показали его. На нашем “саммите жен” присутствовали примерно двадцать пять первых леди. Также прибыли жертвы насилия из Центрально-Африканской Республики и Ливии, чтобы рассказать о себе. Мы подписали хартию, обязавшись бороться против насилия, и я намеревалась собрать подписи всех первых леди мира. Хартию поддержали также жены премьер-министров Финляндии и Японии. Но в тот день скончался Нельсон Мандела. Это стало событием планетарного масштаба. Вполне естественно, что о нашей встрече пресса упомянула лишь вскользь.

Вечером, во время официального ужина в честь глав африканских государств, первые леди лестно отозвались о нашей встрече. Франсуа посмотрел на меня удивленно, как будто впервые увидел…

Первая леди – это не статус, а некая неопределенная роль без четких границ, и каждая играет ее по-своему. С течением времени я научилась находить те занятия, которые мне больше всего по душе и не вызывают полемику в прессе, или почти не вызывают. Люблю вспоминать тот день, когда мы с моими сотрудниками упаковывали коробки с игрушками и книжками для детей Мали. Мы их набрали много, несколько сотен килограммов, и французские военные согласились доставить их в Бамако и Гао. Военные операции в тех краях активизировались, и было опасно отправляться туда самой.

В тот день все добровольцы из моей команды – и я вместе с ними – расположились в “коридоре мадам”, стоя на коленях или сидя на полу. Нам было очень весело. Не думаю, что кого-нибудь еще из первых леди можно было бы застать в подобном положении. Гвардейцы, охранявшие дворец, едва опомнившись от удивления, предложили нам свою помощь! Мы распределили подарки в точном соответствии с их предназначением: по школам, яслям и т. д.

Мы с моей командой переживали сложные моменты, а порой и неудачи. В частности, я получила просьбу от “Цепи надежды”, медицинской ассоциации, организующий по всему миру кардиологические операции для детей. Я несколько раз встречалась с профессорами Аленом Делошем и Эриком Шессоном: их самоотдача и энтузиазм мне сразу же понравились. Мы стали вместе искать средства, чтобы открыть пункт экстренной детской кардиохирургии в Бамако. Цель уже была почти достигнута, когда появились фотографии президентского скутера. Я не знаю, что сталось с нашим проектом.

С “Цепью надежды” у меня связано одно из самых тягостных воспоминаний, впрочем, непосредственные герои этой истории, разумеется, тоже кое в чем виноваты. Одним ноябрьским утром 2013 года возник экстренный случай. Малийская девочка по имени Ламина нуждалась в срочной операции, ей грозила смерть. У нее не было ни визы, ни возможности приехать. “Цепь надежды” обратилась ко мне. Я переговорила с главным военным врачом президентской службы, который участвовал в наших гуманитарных акциях. Менее чем за сутки он все устроил, операцию запланировали сделать через два дня в госпитальном центре Неккер. Мне почудилось, будто я держу в руках волшебную палочку и она поможет мне спасти жизнь ребенка. Это было чудо, волшебство.

Ламину прооперировали. Отец приехал с ней во Францию, мать осталась в Мали. Спустя двое суток начались осложнения, Ламина впала в кому и скончалась. Я считала, что ответственна за ее смерть. Врачи уверяли меня, что, останься Ламина в Мали, это имело бы такие же фатальные последствия. Но я не могла себе простить, что дочь умерла не на руках у матери. И все думала об этой женщине: она доверила нам ребенка, а мы отправили ей гроб с его телом.

Я чувствовала бессилие и отчаяние, и мне вдруг захотелось все разом прекратить. Мои сотрудники как могли старались поднять мне настроение. Врачи тоже сумели подобрать нужные слова. В такого рода ситуациях у них большой опыт. У меня – никакого. Я оказалась не готова.

Быть первой леди порой значит быть последним прибежищем. Однажды вечером, когда я сидела дома одна, мне написала в Твиттере одна молодая женщина. Я ей ответила. Поняла, что она в беде, попросила прислать номер телефона и позвонила ей. Едва расслышала в трубке тихие слова: “Хочу со всем покончить”. Мне не удалось разговорить ее, и я предложила написать мне о том, что она не сумела рассказать, и дала ей адрес своей электронной почты.

Получила я только обрывки фраз все в том же духе. У меня были ее координаты, и я передала их начальнику моей канцелярии Патрису Бьянкону, попросив привлечь к делу медицинскую и социальную службы Елисейского дворца. Во время переписки она в том числе сообщила адрес, по которому ее можно было найти. Странно, но эта дама, знаменитый профессор, почему-то очутилась в захудалой пригородной гостинице. На следующий день она прислала мне ужасное письмо: “Спасибо за все, Валери, и прощайте”.

Мы с Патрисом помчались в гостиницу, и он взломал дверь. Она казалась безжизненной. Пожарные[38]38
  Во Франции функции спасательной службы выполняют пожарные.


[Закрыть] в последний момент сумели спасти ее, хотя она проглотила впечатляющий коктейль из моющих средств, медикаментов и алкоголя. Три месяца она пролежала в больнице.

Ирония судьбы: когда несколько месяцев спустя я угодила на больничную койку, она связалась со мной, чтобы поддержать. Мы стали регулярно переписываться. Но я постоянно задавала себе вопрос: может, зря я выловила в море бутылку с ее мольбой о спасении? Сделала бы она то, что сделала, если бы не знала, что я в курсе? Как знать? Быть первой леди значит во всеоружии встречать любую ситуацию.

В моей менее многочисленной, чем у предшественниц, команде, которую кое-кто критиковал за использование средств из общественных фондов, никто не сидел без работы. А ведь мой штат обходился государству дешевле, чем толпы сотрудников прежних первых леди. В течение двух лет мы получали неимоверное количество обращений. Постоянно. Порой совершенно неожиданных. Служащие Елисейского дворца несколько раз даже привлекали меня к составлению исков по поводу нарушений трудового законодательства. Они поняли, что я на их стороне.

Если благотворительные ассоциации оценили мою деятельность в роли первой леди, то общественное мнение было ко мне сурово. По мнению многих французов, я с первого дня была самозванкой, занимала место другой женщины, носившей всем известное имя и безупречной, как икона. С переездом в Елисейский дворец я оказалась под перекрестным огнем массмедиа и социальных сетей, они приписывали мне самые коварные замыслы. Постоянно появлялись сообщения о том, что меня вызывают в суд в связи с нецелевым использованием общественных фондов. Истина гласит, что со временем кожа дубеет, а сердце становится каменным. Однако если кто-то скажет вам, что ему все равно, популярен он или нет, знайте: этот человек лжет.

Например, в марте 2013 года, во время поездки Франсуа в Дижон, мне пришлось пережить несколько мучительных мгновений. Команда президента решила отправить его в двухдневное путешествие, чтобы он снова наладил отношения с народом: его рейтинг пребывал в состоянии свободного падения. Президента ждало полное фиаско, а меня – серия жестоких ударов. На улице к нему подошла пожилая женщина и сказала:

– Не женитесь на Валери, она нам не нравится.

Конечно, это было довольно бестактно, но свобода есть свобода. Это был сущий пустяк по сравнению с раздавшимся тотчас же громким хохотом Франсуа… Боже, как я его в тот момент ненавидела! Он побоялся сказать хоть что-нибудь в мою защиту, хоть одно осторожное слово, а ведь он так хорошо это умел. Я плакала, сидя перед телевизором. Ни разу я не оставила без ответа ни одно брошенное в его сторону презрительное или обидное слово, а он потешался над моей участью и изо всех сил старался уберечь остатки таявшей на глазах симпатии народа.

Однажды зимой, в воскресенье, когда мы гуляли на набережной недалеко от дома, Франсуа дважды подвергся оскорблениям. Ему пришлось держать меня, чтобы я не бросилась выяснять отношения. Домой возвращались в гробовом молчании. Потом мы больше не выходили на прогулку. Он терпеть не может лобовых атак. И знает, что в любую секунду я могу снова превратиться в девчонку с городской окраины. Как в тот день перед выборами, когда я бросила в лицо мужчине, грубо обругавшему Франсуа: “Поди скажи это при всех, придурок!”

Полгода спустя случилось “дело Леонарды” – одно из четырех или пяти событий, наиболее существенно подорвавших кредит доверия к президенту, – и я сыграла в нем свою роль, хоть и незначительную. Осенью 2013-го, в начале учебного года, я решила провести диктант под эгидой Европейской ассоциации против лейкодистрофии в школе моего детства в Анже. Директриса согласилась. По этому случаю туда даже приехали две мои учительницы. Одну из них я считала особенно важным для меня человеком. В школьные годы я смотрела на эту красивую женщину как зачарованная, старалась ей понравиться и во всем на нее походить. И было это почти сорок лет тому назад…

В пору моего детства это было учебное заведение в пригороде, а теперь оно стало частью большого образовательного центра. В школе имени Поля Валери училось множество детей беженцев, многие из них с трудом говорили по-французски. Со мной прибыли сотрудники ассоциации и один мальчик с тяжелейшим увечьем. В те дни средства массовой информации бурно обсуждали “дело Леонарды” – историю девочки и ее родных, живших во Франции без документов и потому подлежавших высылке назад в Косово; многочисленные группы школьников выступили в ее защиту. Разумеется, я ждала, что мне зададут вопросы об этом деле, и подготовила взвешенный ответ, чтобы не разжигать дискуссию:

– Школа – место, где объединяются все без исключения, в том числе и дети-инвалиды.

На вторую часть фразы никто и внимания не обратил, ее даже нигде не упомянули. Я добавила, что Леонарда не несет ответственности за поступки своего отца. Ни один ребенок не может отвечать за действия родителей. Мне было крайне неприятно, что полиция выводила девчушку из школьного автобуса прямо на глазах ее одноклассников.