Текст книги "Закон меча"

Вадим неспешно подошел к пленным, которых торопливо вязали Ардагаст с Прогостом. Разные тут были люди, и пожитые, и юные совсем, а глядели на Вадима одинаково – зло.

Подбоченясь, Вадим оглядел повязанных и сказал:

– Вы неплохо дрались, и я, так уж и быть, не стану казнить вас…

– Век помнить будем! – сказал кто-то издевательским тоном, и на лицах пленных заиграли улыбочки. Вадим решил сделать вид, будто ничего не слышал.

– А кто присягнет мне, – возвысил он голос, – того в Дружину приму и не обижу в добыче военной!

Из толпы выступил старикан в кольчуге, босой, но в новеньких кожаных штанах. На его седых волосах ярко выделялись кровавые мазки.

– Дозволь слово молвить, ярл, – спокойно начал старик.

– Я – конунг! – вздернул голову Вадим.

Старик покачал головой.

– Конунг – не тот, кто нацепил венец на голову, – сказал он, – а тот, кого люди сами выбрали и над собою поставили. И не потому, что знатен, а потому, что конунг – наипервее первых. Он лучший в дружине, его сами боги по жизни ведут и советом своим дарят, а от того и нам, смертным, их милости перепадает. Вот и верим мы конунгу, и уважаем его, он же люду служит. А ты, Вадим, свеям прислуживаешь… Переветник ты! Боги отвернулись от тебя, одна лишь Хела, владычица преисподней, стоит за твоей спиной. Уходил бы ты, Вадим, с земель наших, пока не натворил великих бед. Или ждать тебя будет после плохой смерти твоей котел с ядом змеиным, в котором вариться тебе до конца света!

Вадим слушал старика и чувствовал, как закипает кровь, как застит она зрачки красной пеленой.

– Убью… – произнес он сдавленным голосом и потянул меч из ножен.

– Убей, – со спокойным достоинством отмолвил старик, – твоя воля! Зажился я, а в Ирии любят тех, кто умер за правду. Руби!

– Прочь! – прорычал Вадим и вернул меч в ножны. – Прогост, гони их отсюда!

Прогост запечалился – так вязал, так старался, и зря? – но не ослушался. Перехватил копье, взял в обе руки и пошел толкать пленников за ворота. Те, изумленные сверх меры, не очень-то и сопротивлялись. Скоро площадь очистилась. Только черные кляксы крови пятнали пыль, да неубранные трупы дожидались божедомов.

– Воист! – заорал Вадим, срывая с головы дурацкий венец. – Ко мне!

Названный гридень появился на высоком крыльце терема, скатился по ступеням и замер, ожидая дальнейших указаний.

– Назначаю тебя херсиром Дрэллеборга! – внушительно сказал Вадим.

Воист подтянулся и ответствовал:

– Рад служить конунгу!

– Оставляю тебе полсотни наших и полсотни свеев. Следи, чтобы не передрались!

– Сделаем! – радостно заорал Воист.

– Хер ты, а не херсир! – прокричал с крыши белобрысый пацаненок, и звонкое эхо пошло гулять по крепости.

3

Шаев сын Чекленера родился в Суждале, в бедной избе-кудо. Он хорошо помнил тот, первый свой дом – истертые угловые столбы, еловые плахи стен, низкую крышу, покрытую корьем, которая все время протекала. В кудо окон не делали, зато ставили аж три очага, дымивших нещадно, выедавших глаза и на всем оставлявших жирный слой копоти.

А теперь у него большая усадьба в Альдейге, и в Алаборге домина, и три лодьи, и две сотни трэлей. Теперь он кугыжа… Шаев усмехнулся. Одна только Ведь-Ава, Мать Вод, знает, каких усилий стоило сыну простого охотника выбиться в бояре. Каких страхов, каких тошных дел…

Шаев оглянулся вокруг. За горизонт уходили холодные волны Гандвика, Колдовского залива. По его соленым водам были рассеяны во множестве Онежские шхеры – тут тебе и голые гранитные скалы с песчаными подковами пляжей, и солидные островки, заросшие густым криволесьем. Утягивался на север каменистый матерый берег, сплошь покрытый высоким сосновым лесом; его окаймляла илистая полоса отмелей, обсыхающая в отлив.

Шаев повернул голову к югу. Там, резко выделяясь на фоне невысокого прибрежья, плавно закруглялись Медвежьи головы – гранитные массивы, заросшие дремучим хвойным лесом.

– О чем задумался, кугыжа? – прозвучал ласковый голос Онга, сына Тшудда, старого биарма, вождя местного.

Онг был одет в кожаные штаны, сшитые заодно с мягкими сапогами, – ухнешь по колено в воду, а ногам сухо. А уж куртка была не куртка, а настоящее произведение искусства – вся расшита бисером, а каждая бисеринка точена из моржовой и мамонтовой кости. Лицо у Онга было осмугленным, но с крупными чертами, а длинные волосы, плетенные в косы, никак не желали седеть, хотя лет Онгу было немало.

– Не пускает меня север ваш, – улыбнулся Шаев.

– Север, он общий… – проговорил Онг, жмурясь, и кивнул на море. – Гляди, как семга играет!

Шаев глянул. Волны на приглубом месте расступились, и из вод плавно поднялось серебристое рыбье тело. Показался широкий хвостовой плавник, и тут рыба изогнулась, мощно ударила хвостом и локтя на два взмыла в воздух. В полете семга вибрировала, словно стряхивала с себя капли, перевернулась, шлепнулась боком и пропала в фонтане радужных брызг.

– Хорошо здесь, – вздохнул Шаев. – Будто кто мне свободу дал от всех забот и хлопот.

– Тяжко? – прищурился Онг и покивал: – Понимаю! Я ведь у Тшудда сын приемный, он ввел меня в свой род, когда мне и двадцати зим не исполнилось… А отцом мне Бравлин конунг приходится…

Шаев глянул на Онга в ошеломлении.

– Так чего ж ты здесь сидишь?! – воскликнул он. – Ты бы мог боярином заделаться!

– А зачем? – спросил Онг с тем же хитроватым прищуром. – Я и здесь как конунг. Народец со всего Бьярмаланда меня уважает, за советом идет, слушается слова моего. Вона, сколько мехов увозишь! Кстати, спасибо тебе и Улебу за ножи и гарпуны, железо для нас желанней и ценней всякого золота. Приедешь еще?

– Обязательно!

Шаев подумал немного, поборолся с собой и спросил:

– Онг, ты мудрее и опытней. Скажи, что делать мне? Я выбился из грязи в князи, а страхи давние живут во мне, не покидая. Точат, как черви морские лодью. Все боюсь потерять нажитое, утратить дружбу одних и благоволение других. Хочется просто жить, а… как?!

– А вон! – показал Онг на семгу, блиставшую боками в новом пируэте. – Как та рыба. Вот так и живи! Каждый день проживай. Возрадуйся заре и живи. Люби, борись, воюй! Только не подличай, правды держись. И не бойся. День не трусь, месяц, и отвыкнешь от страхов. Дружбу боишься утратить? Если друг стоящий, так он тебя не бросит, а коли порвет с тобой, значит, не стоит о нем жалеть. И помни – идти по жизни надо прямо. Ты ж проходил порогами, ведаешь, что вилять средь камней не позволено, а то и лодку разобьешь, и голову потеряешь. Держись стрежня, и вода сама вынесет тебя. Как и жизнь наша…

– Попробую… – вздохнул Шаев и набрал полную грудь холодного, соленого воздуха.

Ветер-побережник, пронесясь над морем, напоролся на сосняки, и вековые деревья зашумели, закачали вершинами.

– Ша-аев! – донеслось с пристани.

– Иду-у! – закричал кугыжа и крепко пожал руку Онгу. – Ну, свидимся тем летом!

– Обязательно! – улыбнулся Онг. – Мы всегда рады добрым гостям…

Целую неделю поднимались карбасы Шаева по порожистым рекам, ни одного человека не потеряли по дороге, ни одной шкурки драгоценной не замочили, а на восьмой день выбились к Маточному порогу, загородившему путь меж лесистых берегов Выга. Небольшой островок, заросший обтрепанными елями и березняком, разделял реку на два рукава – с одной стороны могучий поток ревел, падая с обрыва, и туча водяной пыли клубилась над ним, играя радугами. А по другую сторону островка подняться можно было, идя посуху и волоча карбасы на бечеве, противясь яростно летящей воде, щерящей со дна черно-зеленые камни.

– Тянем-потянем! – весело вопил карел Илейко.

– Упирайся сильнее, эй! – сердито крикнул ему соплеменник Асташко.

– Тянем, други! – просипел Шаев, впрягаясь со всеми вместе в пристежки тяжелого каната, плетенного из моржовой кожи.

– Еще! – орал Карн, сын Руалда. – Акун, подтяни, а то карбас опружит!

– Да тяну я!

– А ты сильней!

Осилив труды, переборов опасности, Шаев и его команда достигли устья Нижнего Выга и вышли на простор Выгозера, залегшего в огромной каменной котловине, от берега до вершин заросшей лесом. По водам озера, отдохнув на спокойной мелкой волне, добрались до речки, обмелевшей за лето, и перетащили карбасы на берег Онего, почти такого же великого, как Нево. Здесь и заночевали. Запалили большие костры, нарубили веток для шалашей, заварили кашу… Хорошо!

Ночь стояла светлая, но не тихая – чудовищные серые тучи комаров зудели надсадно и жалили во все места. Шаев раз за разом подкидывал в огонь хвойных веток – их едкий дым отгонял на время комариные облака – и смотрел, как вспыхивают зеленые иглы, вбирал смолистый запах, как биармский шаман, окуривавший себя тайными дымами.

С раннего утра поплыли к Вытегре, где Шаев оставил большие соймы и скедии, на коих через Выговские пороги не пройти. По борту потянулся низменный берег Онежского озера с волнистыми насыпями красноватого песка, заросший кустарником и мелким хвойным лесом. Войдя в мелководное устье Вытегры и поднявшись вверх по реке, проложившей илистое ложе среди низких болотистых берегов, карбасы прибыли к большой пристани. Подальше к лесу поднимался новенький частокол крепости, охранявшей один из главных торговых путей – по Вытегре шли суда с Итиля.

– Гляди, сколько их тут! – удивился Карн.

Шаев тоже обратил внимание на арабские фелюги и завы, коих скопилось у вымолов более десятка.

– Эй, откуда путь держите? – окликнули Шаева с карельской лайды.

– С Вины мы! – схитрил Шаев. – По Водле спустились, соль везем!

– А куда? – не отставал карел.

– В Альдейгу, – буркнул Карн. – Чего пристал?

– А нету более Альдейги! – криво усмехнулся карел. – Спалили ее!

– Кто?! – охнул Шаев, чуя, как нечто холодное и липкое касается спины.

– Свеи напали! – В голосе карела послышались горечь и злость. – И Бьярмар наш выжгли, и Альдейгу вашу. Дочиста. Победили свеи…

– Вот как? – холодно сказал Шаев. – Ну, это мы еще посмотрим, кому боги победу отдадут! Эгей! Грузимся! Живо!

Растревоженные добровольцы из гридней быстренько перекидали биармские товары – моржовые бивни и меха – на застоявшиеся соймы и скедии и сели за весла. На озере распустили паруса, но и весел не бросали – тревога за родных и близких подгоняла. С ходу вошли в реку Сувяр. Через пороги Медведец, и Сиговец прошли бечевой, а далее высокие берега опали, стали отмелыми, заросли камышом и осокой, за осокой шелестели заросли березняка, а дальше вставали сосновые леса.

Неожиданно открылся бережок, затравевший до самой воды. Из-за деревьев вышел молодой человек с боевым луком через плечо и замахал руками, закричал, требуя остановки.

– Кажись, Валит! – изумился Илейко.

– Точно! – подтвердил Асташко. – Валит, эхой! Сейчас мы!

– К берегу! – скомандовал Шаев.

Соймы и скедии заскребли днищами по каменному крошеву. Валит подбежал поближе и прокричал:

– А Шаев с вами? Шаев сын Чекленера!

– Ну я Шаев, – откликнулся кугыжа. – Слушаю!

– О войне прознали уж?

– Да оповестили добрые люди, – усмехнулся Шаев. – А чего ж наши свеям поддались?

– Больше их было! – сердито ответил Валит. – У конунга в дружине пять сотен всего, так он каждого третьего отправил служить, кого на Вытегру, кого в Мелинеск, кого еще куда! А собрать всех не успели просто! Это ж, пока оповестишь кого надо, пока те в поход соберутся, пока доплывут… Только Лидул, ярл Онежский, поспел и половину своих привел, а Вадим, подлюка, к свеям переметнулся!

– Врешь! – рявкнул Карн, доброволец из дружины Вади ярла.

– Клянусь секирой Перуна и бородой Велеса! – пылко воскликнул Валит. – На неделе конунг свейский венец Вадиму пожаловал, и тот сразу поскакал отрабатывать милость – Дрэллеборг взял!

– Ах, паскуда… – проговорил Карн, опускаясь на скамью.

– Зато мы весь свейский флот пожгли! – радостно уведомил посланец.

– Да ну? – воспрял духом Шаев. – То есть свеи все еще не ушли?!

– А как?! Набились в крепость и сидят, как тараканы!

– Ты нас только для этого тормозил? – перебил его восторги Шаев.

– Нет, конечно! – мигом построжел Валит. – Конунг меня специально послал тебя перехватить и бересту послал. Вот!

Шаев развернул протянутую ему берестяную грамоту. Корявыми рунами на ней был накарябан приказ: следовать в район Бьярмара, брать на борт охочих до войны карел и перевозить поближе к устью Олкоги.

– Улеб силы стягивает, – важно пояснил Валит и добавил на полголоса тише: – А еще он послал за Рюриком!

– За Рюриком?! – расслышал ушлятый Акун. – Вот это здорово! Ох и дадим мы тогда жизни свеям! Да я даже рад, что они еще здесь, – будет кого поколошматить.

Шаев отмахнулся от орущего Акуна и спросил Валита:

– А Алаборг чей?

– Наш!

– Тогда прыгай на борт! Снимаемся! Идем в Алаборг, прячем товары – у меня там дом, и в Бьярмар!

Шаев поднялся на сойму и сел к правилу. На душе у него было легко и ясно. Да, впереди война, где могут покалечить, а то и вовсе прибить, но страхи покинули Шаева. Что ему свейский меч?! Тот, что у него в ножнах, рубит не хуже! Хватит ему вилять и метаться в тщетных стараниях полюбиться каждому из сильных мира сего. Он выбрал себе дорогу и будет следовать по ней до погребального костра!

Глава 15

Курланд незаметно перешел в Витланд, но те же песчаные отмели тянулись по берегу моря, и такие же холмы поднимали на горбах шумливые сосняки.

В Себорге Олег совершил сделку – телегу обменял на пару седел. Без громыхавшей и тряской повозки было куда приятней, да и безопасней. Что уж говорить о конях – новые хозяева снова облегчили им жизнь. А к седлам Олег пристроил скатки одеял и похудевшие мешки с зерном.

– А мы где сейчас? – спросил Пончик, оглядывая виды. – Ну, примерно?

– Мы пересекли госграницу Российской Федерации, – торжественно объявил Олег, – и топчемся по польской территории.

– Вот теперь все понятно! – воскликнул Пончев. – А то – Курланды-Витланды…

Леса не покрывали будущую польскую территорию сплошным навалом – дебри то и дело разрывались луговинами, рассыпались отдельными рощицами. И копыта коней бодро тюпали по пыльному шляху, вьющему петли по лугам и перелескам. Нещадная жара спала, понемногу поднимался ветер, нагоняя серые облака, и столько нагнал, что тучам тесно стало в небе. Облака толклись, кружили, совершенно закрыв солнце. Иногда лишь пасмурная вата разлезалась, пропуская яркий сноп лучей, и снова затягивалась.

– Кажется, дождь собирается! – сказал Пончик, пародируя Пятачка.

Олег хотел отшутиться в той же манере дорожного трепа, но, обернувшись к своему спутнику, он разглядел на далеком холме, с которого скатывался шлях, облако пыли.

– Эта пыль неспроста! – проговорил Олег, пародируя Винни-Пуха. – Так пылить могут только те, кто скачет галопом! А зачем скакать галопом, если ты ни за кем не гонишься? По-моему, так! А за кем тут гоняться, кроме нас? По-моему, так и никак иначе. Ходу, Пончик!

Сухов хорошо подбодрил коня, тот взбрыкнул, словно гальмуя на старте, и поскакал.

– Может, это не за нами? – прокричал Пончик на скаку, судорожно вцепившись в поводья.

– Сейчас проверим!

Шлях впереди троился, разбегаясь дорожками поуже. Олег свернул на крайнюю, по-змеиному уводящую в лес. Миновав рощу грабов, он оглянулся. Десятка два всадников, мчавшихся по шляху, свернули по выбранному им пути.

– Это погоня! – крикнул он.

– Да что мы такого сделали?! – возмутился Пончев.

– А ты приглядись!

Шурик вывернул голову, разглядывая преследователей, и бледность разлилась по его лицу.

– Это витингсы! – охнул он. – И жрецы!

– А плащи какие на них?

– Белые… И желтый один!

– Значит, точно за нами!

Тропа впереди разошлась вилкой: одна тропинка забирала влево, почти поворачивая назад, а другая уводила в низкорослый ельник. Выбора не оставалось, Олег направил коня в заросли елок. Почва замокла, потянулись лужицы, крытые ряской. Начинались болота.

– Тролль нас сюда занес! – выцедил Олег, утишая бег коня, и спрыгнул с седла, на сырые мхи. – Слезай! Так не проедешь!

Сапоги проваливались в чвакающую землю, и следы тотчас заполнялись водой. А тропинка подвела к самому краю топи, заросшей мхом и осокой, и уперлась в бревенчатые мостки. Вдали их продолжали гати, вязанные из жердин.

– Пошли! Шаг влево, шаг вправо – утопнешь.

– П-понял… Угу… – ответил Пончик слабым голосом.

Мостки под ногами прогибались, и поверх выступала черная жижа. Гать вывела на более-менее сухой островок, заросший осинником и колючим боярышником, а за сухим пятачком снова потянулись мостки, замысловатой кривой проводившей путников между трясин, зеленевших болотной травой.

– Стой! – негромко скомандовал Олег и прислушался. Увы, погоня не отставала – из-за чахлых осинок и кривых черных дубков доносились приглушенные голоса, звяканье доспехов, звон колокольчиков на лошадиных сбруях. А потом все звуки забил хриплый рев боевого рога.

– Вперед! – велел Олег, закидывая правую руку за плечо и развязывая кожаные завязки на устье ножен, удерживавшие меч.

– Тут сухо! – придушенно крикнул Пончик и перепрыгнул на песчистую опушку леса, где липы и дубы разбились по парам и водили хороводы вкруг маленьких полянок. Под ногами Олега хрустел сухой мох, черно-синими зрачками выглядывали из черничника поспевавшие ягоды.

– За мной! – бросил Сухов, торопливо шагая по еле различимой тропе.

Тропа вывела друзей на лужайку, крапчатую от алых капель земляники, и тут же из-за деревьев вышли десятки людей в кожаных доспехах, накинутых на голые, потные торсы. Пруссы! Их руки сжимали короткие копья и топоры на длинных рукоятках, и все это губительное железо грозило Олегу и Пончику.

Вперед вышел беловолосый, синеглазый парень и выцедил нечто вопросительно-злое.

– Наверное, он спрашивает, кто мы… – предположил Пончик.

– Мы от роду русского! – надменно сказал Олег и махом выхватил меч из-за плеча.

Вся гопа, потрясавшая копьями и секирами, сдвинула кольцо.

Беловолосый поднял руку, утихомиривая товарищей, и резко спросил на корявом русском:

– Что делать сюда?

– Что и туда! – брякнул Сухов. – Вы-то кто?

Беловолосый не имел намерения слушать Олега. Он вытянул руку и сказал прокурорским тоном:

– Вы привели сюда витингсов и слуг криве-кривейте!

– Что ты мелешь?! – вскипел Олег, спиною чуя погоню. – Эти гады за нами гонятся!

– Да? – сузил беловолосый глаза. – А за кого такой чести?!

– Вот его, – Олег хлопнул по плечу Пончика, – хотели принести в жертву! И мне пришлось убить криве!

– Ты все врешь! – закричал кто-то из толпы. – Перкун покарал бы тебя!

Сухов молча задрал на Шурике рубаху, демонстрируя зловещего вида загогулины, оставленные жрецом-вурскайтом.

– Убедились?!

Пруссы стояли как громом пораженные. Беловолосый осторожно подошел к Пончику, тот боязливо отступил. Прусс лизнул указательный палец, медленно протянул его, мазнул по загогулине, смахивавшей на букву «альфа», и понюхал. Лицо его приобрело изумленное выражение.

– Они говорить правда! – воскликнул он.

Пруссы оживились и загомонили, со страхом и почтением взглядывая на Олега, поднявшего руку на слугу Перкуна.

– Кстати, – напомнил Олег, – витингсы рядом! Вы дадите нам пройти или нам пробиваться с боем?

Беловолосый с достоинством поклонился и сказал:

– За вами гнаться криве Нестимор. Он есть мой враг. Этот недостойный слуга богу Перкуну уводить моя девушка! Он будет овладевать Гвилла семь ночей подряд, а на восьмой день принести в жертву. Я собрать друзей, согласные идти со мной. Будь и ты моим другом, рус!

– Да я бы с удовольствием… – Олег шибко потер в затылке. – Но мы спешим в земли вендов с особым поручением…

– Помогать нам! – жарко заговорил беловолосый. – И мы проводить тебя до самая Висла. Друзья мои храбры на войне, но в борьбе со жрецами они так несмелы.

– Ладно! – тряхнул головой Олег. – Если только недолго…

– Не больше один день! – заверил его беловолосый. – Если я не спасать мою Гвиллу сегодня, я потеряю ее навсегда.

– Уговорил! Звать-то тебя как?

– Тормейсо! – слегка поклонился беловолосый.

– А я – Олег! А это…

– Пончик! – расплылся в улыбке Александр Пончев, отвыкший от имени своего.

– Лаво! Васса! – представлялись верные друзья Тормейсо. – Милегдо! Серсил! Явкут!

Тут с развилки дуба бесшумно спрыгнул молодой совсем парень и знаком показал: идут!

Пруссы растаяли среди деревьев. Олег шагнул за гребнистый ствол старого дуба, где притаился Тормейсо.

Витингсы, ведущие коней в поводу, вывернули из-за дуба с развилкой и столпились, поджидая светлейшего криве. Иерархия среди местных жрецов была посложнее, чем у христиан, но если сравнивать в приближении, то криве по силе своей, богатству и власти соответствовал епископу. Все криве носили одинаковые белые пояса, только разной длины – в том и выражались ступени священства. Криве-кривейте обматывал свой пояс вокруг жирной талии сорок девять раз, а простой криве делал всего лишь семь оборотов. А вот и он!

На поляну, окруженный вейделотами в белых повязках, вышел светлейший криве, жрец бога Перкуна. Это был мужчина в возрасте, но не старик, костлявый и рослый. На жреце было длинное белое одеяние, что-то среднее между кафтаном и халатом, а голову прикрывала остроконечная шапка, тоже белая.

– Это криве Нестимор! – процедил Тормейсо и дал отмашку.

Пару секунд ничего не происходило – пруссы готовились напасть разом. И вот, с громовыми криками, вся команда пруссов выскочила из-за деревьев. Тормейсо обогнул дуб слева. Олег свернул вправо и с ходу отсек мечом голову витингсу, стоявшему в прогале между деревьями. Угрызений совести (как же, ударил в спину!) Олег не ощутил. Он понадеялся только, что убитый им витингс приложил свою руку к убийству Крута. По крайней мере он – из них. За зло нельзя платить добром, учил Конфуций. За зло платят по справедливости!

Мгновенная атака удалась – пруссы перебили почти всех витингсов в первые же мгновения боя. Олег сделал второй шаг, ступая на полянку, пошарил глазами, высматривая следующего врага, а… уже все! Баталия кончилась. Виктория!

Пруссы, нарочито громко хохоча и переговариваясь, принялись вязать перепуганных вейдельботов. Побросали их на травку и взялись за витингсов, быстро поделив трофейные мечи, в этом времени – предметы первой необходимости, и весьма недешевые.

Ошарашенный криве Нестимор стоял посреди поляны. И без того выпуклые глаза его вылезли еще больше, едва не выпадая из глазниц. А пруссы будто не замечали жреца, идолом торчащего в самом центре места происшествия.

Тормейсо подошел к Нестимору и спросил, сдерживая гнев:

– Где моя невеста?! Отвечай!

Жрец задрал голову и проклекотал:

– Прочь, жалкий червь! Ты недостоин вылизывать следы моих ног!

Олег понял, что древние страхи, жившие в Тормейсо, помешают пруссу вести допрос, и легонько отстранил его.

– Дай-ка я им займусь!

Подняв меч, Сухов аккуратно обтер лезвие о белые одежды Нестимора. Жрец, сперва побледнев, после покраснел от злости и унижения.

– Как смеешь, ты… – прохрипел он, задыхаясь и тиская жезл – довольно корявую, сучковатую палку.

Олег выдернул у криве жезл и небрежно швырнул за плечо.

– Переводи ему, Тормейсо, – сказал он, беря жреца за правую руку. – Прежде всего, жрец, запомни: для меня ты всего лишь паршивый мужчинка, дерьмо на палочке! Дошло?

По виду Нестимора нельзя было сказать, что слова Олеговы были им восприняты как следует.

– Значит, так… – Взявшись за указательный палец жреца, Олег резким движением загнул и сломал его. Криве заорал от боли и задергался, но руку Олег не выпустил. – Слушай меня внимательно, светлейший засранец, – продолжил Сухов. – Я буду задавать тебе вопросы, а ты на них будешь отвечать. Если я услышу ложь или ты промолчишь, не желая со мной разговаривать, я буду ломать тебе палец. Понял, надеюсь? Если ты будешь молчать и после девятого вопроса, когда я переломаю все твои пальцы, то я вернусь вот к этому, который сломал первым, и сожгу его. Потом другой, потом третий… Ну так как? Будешь отвечать?.. Или молчать?.. Или врать?.. Выбирай!

Олег ухватил средний палец Нестимора и спросил:

– Где Гвилла, девушка Тормейсо?

Жрец судорожно сглотнул. Раздался тихий хруст, и крик Нестимора огласил лес.

– Спрашиваю в третий раз, – хладнокровно сказал Олег, перехватываясь за палец безымянный. – Где Гвилла?

Задыхаясь от боли, жрец простонал:

– Она… в храме Потримпоса…

– Далек ли храм?

– В одном переходе отсюда, по дороге мимо Двурогой Сосны, между Каменных Грудей, по левому берегу Черного озера.

– Веди!

Тормейсо, сияя улыбкой, ничего не сказал Олегу, лишь крепко пожал ему руку древним жестом мужской благодарности.

– А если бы криве упорствовал, – полюбопытствовал Пончик, – ты бы жег ему пальцы?

– Интересуешься, – усмехнулся Олег, – насколько мною овладели идеи садизма? Вообще-то я против пыток… Но, если бы мою девушку похитили, я бы превзошел гестапо, но вырвал бы у негодяев признание. Выдрал бы с мясом, с кровью!

– Не знаю, не знаю… – протянул Пончик. – Негодяи… Но если действовать такими методами, то кто ты сам тогда?

– Годяй! – серьезно ответил Олег и добавил: – Топай, моралист!

Пруссы вывели пленных вейделотов и криве на берег озера, заросшего камышом и осокой. Ко вбитым в землю кольям были привязаны широкие плоскодонки, каждая на две пары гребцов. Связанных вейделотов распределили по лодкам, а криве, не связывая тому рук, усадили в плоскодонку к Тормейсо.

– Мы доплывем к храму по озерам! – оживленно проговорил прусс. – Милегдо знает все здешние протоки!

Милегдо, жизнерадостный парень со светлым чубом, весело оскалился и налег на весло.

А небо хмурилось и хмурилось, сильный ветер донес первые капли дождя, а за лесом уже раскатывался гром. Близилась гроза.

– Живее гребем! – подбадривал своих Тормейсо.

И пруссы налегали на весла, проталкивая лодки через камыши, не углядывая даже, а угадывая протоки в болотистых берегах, соединявших озера, речушки и болота в единую Хлябь.

– Травяная оладья! – крикнул Милегдо, указывая вперед, на просторный участок суши, совершенно плоский, покрытый травкой, а местами светящийся песчаными проплешинами. – А вон Каменные Груди!

Олег посмотрел в указанном направлении и увидел две скалы, действительно смахивавшие на пленительные женские округлости.

– Выходим!

Олег выбрался на берег и глянул на небо. Тучи, серые, темно-сизые, почти черные, толклись в вышине, словно выдавливая воду друг из друга. Разряд молнии расколол небо, и ударил гром.

Опустив взгляд, Олег замер. То, что он увидел, длилось какую-то секунду. Криве, достав из-за пояса нож, всадил его под сердце Милегдо и тут же, выхватив трофейный меч прусса, обернулся к Олегу.

Олег отшагнул, кладя ладонь на рукоять, и поскользнулся на мокрой траве. Грянувшись оземь, он на секунду выпал из реала, «поплыл», как в нокдауне. Нестимор, кривя рот в торжествующей усмешке, поднял меч, полыхнувший отсветом небесного электричества. Глаза криве сверкали, губы подергивались, костистые руки крепко сжимали рукоять, готовясь обрушить удар возмездия на руса, причинившего ему боль. Сухов перекатился, стараясь дотянуться до клинка, привстал на колено…

– Олег! – донесся до него голос Пончика.

Криве вскинул меч над головой, словно пытаясь дотянуться до неба, и дотянулся. Ослепительно-лиловая молния ударила во вздернутый клинок, рассыпая снопики искр, мерцающими голубыми змеями обвила тело жреца и ушла в землю. И не гром, а оглушительный взрыв грохнул над Травяной оладьей. Ударило так, что волглая земля задрожала. На время Олег оглох, в глазах мерцали яркие пятна. Пахнуло острым запахом озона, ладони, упертые в землю, зверски защипало. А криве как стоял, так и упал. Свежий запах грозы перебился тошнотворным амбре горелого мяса и удушливым чадом тлеющих одежд. Исковерканный, оплавленный меч выпал из почерневшей руки с двумя сломанными пальцами и воткнулся в землю. Мокрый песок зашипел, остужая раскалившуюся сталь.

– Олег!

Сухов тряхнул головой, разгоняя звон, и откликнулся:

– Все в порядке!

Ошеломленные пруссы, попадавшие на землю от ужаса, несмело подымали головы. Пончик подбежал к Милегдо и замер, обреченно махнул рукой:

– Прямо в сердце, гад, попал!

Очухавшись, Олег крикнул Тормейсо:

– Хватит валяться! Нам пора!

Прусс поднялся, не отрывая от Олега расширенных глаз.

– Ну что ты на меня уставился? – пробурчал Олег. – Перкун знает, в кого целиться… Пошли скорей – сейчас польет!

И полило. Пруссы и русы побежали к далеким выпуклостям Каменных Грудей. Добежали, проскочили сырой расселиной между ними – по гранитным стенам потеками шла вода – и двинулись берегом Черного озера, из-за бесчисленных капель дождя приобретшего белесый оттенок.

– Сюда! – крикнул Васса, отплевываясь от струек, затекавших в рот.

Олег свернул в лесок и выбежал на луг, посреди которого возвышался храм бога Потримпоса – могучее сооружение из еловых бревен, поднятое на восьми толстенных сваях. Нет, это не сваи, понял Олег, подойдя поближе. Это пни, выпиравшим корням которых придали форму куриных ног.

– Восьминогая курица… – пробормотал Пончик. – Изнакурнож… Угу…

К дверям храма вела лестница, Сухов хотел было взбежать по ней, но вовремя опомнился и уступил место Тормейсо.

– Твоя очередь!

Прусс благодарно улыбнулся и поднялся ко входу с обнаженным мечом. У дверей он оглянулся, словно испрашивая у Олега разрешения, и рус кивнул ободряюще – действуй, мол, ты в своем праве!

Тормейсо скрылся в храме, и мгновение спустя под дождь выскочил жрец Потримпоса – дряхлый старик в желтом кафтане, перепоясанный белым поясом. Криве верещал, потрясая посохом, пока не поскользнулся и не съехал на худой заднице по ступеням вниз. Пруссы вежливо захихикали. Потом дверь распахнулась резко, открытая головой вейделота в желтой повязке. Вайделот кубарем покатился с лестницы, а порог храма переступил Тормейсо. На руках он держал русую девушку, закутанную в желтые жертвенные покровы, рыдавшую от счастья. Прусс, сияя, спустился по ступеням, небрежно переступив худые ноги икавшего жреца, и понес свой драгоценный груз, уже никого не замечая.

– Спасибо тебе, – сказал Тормейсо, повернувшись к Олегу. – Ты умилостивил богов!

Сухов заметил заплаканный синий глаз, глядевший на него из-под русой челки.

– Боги не делают подарков, – серьезно сказал Олег. – Они помогают только тем, кто всего добивается сам. Побежали!

Ночью дождь перестал, и небо очистилось. А в маленьком прусском селении все не ложились спать – праздновали возвращение Тормейсо и спасение Гвиллы. Заснул Сухов лишь под утро, а тут и петух прокричал, будильник местный. Олег, покряхтывая от удовольствия, оделся во все сухое и чистое, выстиранное и высушенное, выбрался во двор и умылся из бочки. Вспомнилась кадушка в Алаборге, их первая с Пончиком ночь в чужом времени, в чужом мире. Как давно это было…

Олег отерся холстиной и осмотрелся. Землю кутал туман, и глиняные стены домов поднимались из него, как островки на молочной реке. Серо-зеленые камышовые крыши блестели росою, с них капало.