Текст книги "Закон меча"

Глава 7

1

В Перунов день, то есть в четверг, Олег, сын Романа сидел в кузне и работал стеклянные бусы. Засел с самого утра, благо Веремуда оставили в Бравлинсхове мечи точить. Бусины – дело тонкое, твердой руки требует, а после обеда у Олега по расписанию тренировка по иайдо, где он так умотается, что руки трястись начинут…

От маленьких тиглей с разного цвета стеклом припекало бок и спину. Олег осторожно наматывал на синюю стеклянную палочку желтый слой, окунал ее в красное варево, макал в зеленый расплав. Потом щипцами отделял от палочки кусочки и прокалывал их иглою по слоям или поперек. Вплавлял в эти бусины «глазки» – отрезочки других стекляшек, у коих цвета шли концентрическими кружками, – и получалась красивая «карамелька».

– Здорово! – сказал Пончик с завистью. – А что ты будешь с ними делать? Бусы? Раде подаришь?

– Не-е… – протянул Олег. – На торгу продам. Тут бусины ценятся, каждая за дирхем уйдет. Стоит и попотеть!

– Дирхем – это монета арабская?

– Арабская… Тутошняя конвертируемая валюта. За один дирхем можно двадцать пять кур купить или нож. Хорошую корову за тридцать возьмешь, коня – за пятьдесят…

– А раба? – тихо спросил Пончик.

– За сто – сто пятьдесят… Недешевы рабы, ох, недешевы… Ничего, Пончик, выкупимся!

С улицы донеслось лошадиное ржание и деревянный скрип.

– Ну что? – влетел в кузню Валит. – Грузимся?

– Все? – спросил Олег, не отрываясь от стекольных дел. – Пончик, у тиуна отпросился?

– Ага!

– Грузи потихоньку. Сейчас я подойду… Валит, остаешься за старшего!

– А можно я попробую, со стеклом? – сказал Валит, просительным тоном.

– Дерзай.

Олег аккуратно собрал в мешочек цокающие бусины и вышел – из сухого жара кузни во влажную духоту лета. Июнь!

У самой кузни стояла телега, запряженная чалым мерином, возовитым и доброезжим. Имени ему не придумали, так и звали – Чалко. Увидев Олега, Чалко тряхнул головой и потянулся теплыми губами к рукам кузнеца, вынюхивая угощение. Олег сунул лакомке сухарик, обмакнутый в мед, и Чалый схрумкал вкусняшку.

Товару сегодня было вдосталь – серпы, косы, насошники, топоры, тесла, ножи. Впору сельпо открывать! Вышел Пончик, волоча мешок с бронзовыми ступками.

– Поехали? – спросил он, уложив мешок и берясь за вожжи.

Олег дал отмашку.

– Но-о! – крикнул Пончик.

Телега тронулась, и Олег возмечтал о рессорах. Невозможно ехать на этом костотрясе: от каждого бугорочка организм екает, а на камнях просто разжижается.

Телега выехала на берег Ила-дьоги, в кусты тальника. Чалко, мерно качая головой, перетащил возок через бугор и вкатил во двор Бравлинсхова. Где-то он все это уже видел, мелькнуло у Олега. То ли на картинах Васнецова, то ли еще где… Девки прядут, ткут, зорят… Олег их уже немного различает – у вендских красавишен коса имеется, а их русские подружки ходят с распущенными волосами. Но все как одна в поневах. Перекрестное опыление культур…

Телега объехала терем, где на крыльце скучала пара гридней в полном боевом облачении, и выкатилась на дорогу. Справа полого стелился травянистый берег, далее блестела-переливалась Олкога, а за нею вставал непролазный лес. На его фоне красиво смотрелась лодья-коча, шедшая с Ильменя. Слева, на лугу, за прясельной изгородью, паслись коровы. Босоногие пастушата сидели под одиноким дубом. Позвякивали колокольца, простенькую мелодийку выводила свирель. Пастораль. Буколика.

И тут же, как назло, диссонансом прозвучала тревожная нота – топот коня, пущенного в галоп. Со стороны дворища проскакал бородач в кафтане-безрукавке поверх кольчуги, в шапке кульком с оторочкой из меха. Кафтан стягивался поясом с золоченой урманской пряжкой и с бляшками от булгар, сведущих в серебре. Накатила волна запахов – лошадиного пота, какой-то кислятины и прели.

– С дороги! – прорычал голос, и свистнула плеть. Олег едва увернулся от жалящего хвоста.

– Чтоб ты сдох! – пожелал Олег вослед кавалеристу.

– К ромею своему поскакал, – подключился Пончик. – Угу… Арпил это, из ильменских.

– К этому… к Ставру? – поинтересовался Олег.

– Да не! К Агапиту. Помнишь?

– К Агапиту? Так он еще осенью уплыл!

– Уже приплыл! – охотно делился информацией Пончик. – Угу… Ему Вадим ярл избу подарил. Быстро же они спелись. Хотя… Ярл-то крещеный! Угу… Совсем рассказать забыл! – оживился Пончик. – Ты слыхал, как Агапит местных крестить пытался?

Олег помотал головой.

– Вышел на бережок, – продолжал Пончик, – а там девки купаются. Голышом! Угу… Агапит как давай их шугать! Крестом машет, молитвы трубит. Девки терпели-терпели, да и стащили попа в воду! Чуть не утопили особу духовного звания. Угу…

– Ругался поп? – спросил Олег с интересом.

– Аж шипел!

Оба расхохотались, радуясь всему сразу – и тому, что ромею кичливому дали сдачи, и погоде хорошей, и вообще… И снова стук копыт за спиной. На этот раз телегу обогнал княжеский гридень – утконосый какой-то. Он тоже был в кафтане, как и Арпил, но, кажется, без кольчуги и без меча. Зато с громадным ножом-скрамасаксом на поясе, в ножнах с посеребренными накладками. Неприятный тип. Неприятный и опасный.

– Еще один… – проворчал Пончик, провожая утконосого хмурым взглядом. – Тоже небось к попу. Ишь, повадились… Хуфин это, из датчан, – объяснил он Олегу, – в прошлом годе с сотней Асмуда в Миклагарде служил, там и крестился. Щас ото всей братии наособицу, язычниками прозывает…

– Интересно… – задумчиво протянул Олег.

Беспокойство не беспокойство, но тревожность некая протрезвила его, заставила поежиться разомлевшую душу.

Телега выехала к берегу, заставленному наустами – корабельными сараями для лодий и снекк. Здоровенные, как соляные амбары, наусты тянулись вдоль берега, загораживая реку, до самого города. Но те, что стояли с краю, поднимали свои крыши совсем уж высоко. Стен на эти наусты еще не приколотили – одни столбы да кровля, – и потому не глушились звонкие удары топоров и колкий скрип тесел, озвучивавших строительство новых лодий.

Сноровистые мужички-корабельщики работали плотницкими дружинами – слово «артель» еще не было в ходу. Пончик попридержал Чалко:

– Тпрру, запыхлятина!

«А ладные лодейки выходят, ничего не скажешь, – подумал Олег. – Как гульнут по Европам, как втешутся в чужие берега… Любо-дорого!»

– Поехали, – вздохнул он.

– Слушай, Олег, – сказал Пончик задумчиво. – Ты что-нибудь помнишь из истории? Ну, что в этом году произойдет?

У Олега сразу испортилось настроение.

– Да ничего хорошего… – пробурчал он. – Кто-то должен напасть, то ли Рагнар Лодброк, то ли еще кто… Всю Альдейгу на хрен пожжет… И вроде как Рюрика должны призвать.

Пончик заволновался.

– А потом? – спросил он.

– Потом?.. – Олег нахмурил лоб. – В восемьсот шестидесятом Аскольд пустится в поход на Миклагард и по дороге, так, мимоходом, Киев захватит. Пока он еще Самба-том зовется…

– Кто?

– Не кто, а что. Киев. В шестьдесят первом наши опять Париж возьмут. В сорок пятом брали, в пятьдесят седьмом брали, ну и еще разок займут… Хм. А в шестьдесят втором Вадим против Рюрика восстание поднимет…

Пончик очень серьезно сказал:

– Тебе надо об этом рассказать конунгу. Угу…

– О восстании?

– Да обо всем! Сам подумай, сколько можно будет жизней спасти, если заранее знать. Угу…

– Ты сам лучше подумай, – сердито сказал Олег. – Кто я и кто он!

– Все равно, – заупрямился Пончик. – Пусть лучше знает.

– Да кто поверит трэлю?

– Вот зря ты. Угу… Сейчас не двадцать первый век, тут всему верят. Да и не важно, поверит тебе конунг или нет. Главное, что ты предупредишь!

Олег не нашелся, что ответить, и пробурчал:

– Ладно, попробую…

– Обещаешь?

– Да! – рявкнул Олег. – Вот пристал…

Довольный, что добился своего, Пончик прибавил прыти чалому, и скоро уж телега миновала загремела по улице, мощенной деревянными плахами. Неширокая улочка звалась Варяжской – до Свейского переулка. Далее она меняла русское название на урманское, но та же ореховая скорлупа хрустела под коваными ободами, те же мощные срубы из гигантских почерневших бревен тянулись по сторонам улицы, те же могучие заборы справа и слева. Такое же все крепкое, мощное, ладное. Сколько заборов – столько крепостей. Нету пока у Альдейги герба своего, а девиз уже имеется: «Накося!» Замучишься завоевывать…

– Опять чинят в базарный день… Угу… – проворчал Пончик, подбирая вожжи. – Нашли время!

Впереди дюжие ребята-мостники перестилали покрытие – ложили вдоль улицы три бревна-лаги и врубали поперек крепкие плахи. Еще и брус по краям клали, типа поребрика.

– Давай в объезд.

Ворча, Пончик приворотил телегу в узкий, немощеный переулок и выехал на соседнюю улицу, прямо к свежесрубленной избе, над резным крыльцом которой нагло растопырился крест. На новеньких, светящихся смолистой желтизной ступенях стоял отец Ставр во всем черном и мерно постукивал по столбу волосатым кулаком, усеянным огромными перстнями-жуковиньями. Ему что-то неслышное говорил утконосый Хуфин, переминая пальцами шапку. Священник кивал со значительным видом.

– Ты езжай пока, – Олег соскочил с телеги, – я сейчас…

– А ты куда?

– Нужно мне.

– А-а…

Олегу приспичило. Он свернул в проулок, зажатый частоколами так, что двум пешим не разойтись, и выбрался на немощеную уличку, застроенную амбарами, крепкими и основательными, как доты. За амбарами тянулись овражки да западины, заросшие густой зеленью бузины и шиповника. Здесь Олег, поозиравшись, оправился и пошел обратно другой дорогой. Распугав гусей за длинным зданием платной конюшни, он полез через кусты смородины, продираясь к задней стене новенькой избы. «Совсем на местности не ориентируешься! – сердился он про себя. – Сейчас вот спустят хозяева собак, они тебе моментом верный путь укажут…»

Внезапно из волокового окна-просветца над его макушкой донесся негромкий мужской голос:

– Мы творим дело богоугодное, стало быть – правое… – Олег узнал баритон отца Агапита и замер. – Простереть свет истины над русскими землями – разве не благо?! И пусть великая идея спасения души овладеет заблудшими! Обратись к василевсу ромеев, и он поможет тебе взойти на трон всея Гардарики…

– Ага! – послышался голос Вадима ярла, исполненный сарказма. – И стану я тогда вассалом императора. Приставит ко мне какого-нибудь архиепископа, и будет он тут мной вертеть…

– Не вертеть, – с достоинством сказал отец Агапит, – но направлять волю христианского царя русов и наставлять его. В том и заключено богодержавие!

– И чем он мне поможет, василевс твой? – спросил Вадим агрессивно.

– Золотом, – коротко ответил Агапит.

– Мало золота! – рявкнул Вадим. – Еще и сталь нужна! Дружину Улеба не купишь, ее резать надо! Колоть! Рубить! Сживать со свету! И какой мне в этом толк от василевса?!

– Не волнуйся так, ярл, – зажурчал Агапит, – все в руках божьих.

– Как же мне все это надоело, господи… – процедил Вадим. – Сколько можно гнить на этих поганых болотах?! Ладно, пойду я…

– Ступай с богом, сын мой…

Олег осторожно выпрямился и скользнул в проулок. «Да-а… – подумал он. – Страсти кипят шекспировские. Может, и впрямь Нострадамусом прикинуться? Возвещу конунгу грядущее, а дальше пусть сам думает. Хоть душа будет спокойна…»

2

Свеаланд, Упсала

Лодью свою Вадим ярл получил в наследство от отца и продолжал называть «Пардусом»[41]41
  Пардус – гепард.


[Закрыть] – так легка была она на воде, так стремительно разгонялась, разрезая килем пенные гребни. Борта лодьи поднимались невысоко и были выкрашены в густо-синий цвет. Следуй она на одних веслах, заметить ее в толчее волн было бы непросто, но «Пардус» шел под парусом. Растянутое реем красно-белое ветрило маячило издалека, словно бросало вызов встречным и поперечным, пугая мирных купцов, напрягая воинов. Удача – девица с норовом, изменить может запросто, а тут, на палубе, восемь десятков отборных головорезов, точно знающих, где у меча острие…

Сощурившись, Вадим осмотрелся. Серо-зеленое Варяжское море заливало весь круг зримого им мира, перекатывая валы соленой влаги, шумно дыша и плеща.

– Воист! – коротко кликнул ярл и, без лишних слов, показал на мачту.

Воист, шустрый белоголовый малый, мерянин из города Суждал,[42]42
  Суждал – ныне Суздаль.


[Закрыть] поплевал на ладони, сплошь покрытые мозолями, и полез на мачту, ловко цепляясь за канат из моржовой кожи. Наверху, уперев колено о рей, Воист оглядел море на западе и крикнул:

– Вижу берег!

Вадим молча кивнул, хороня скупую улыбку в бороде. Засветло управились! Позади глубокая Нева и мелкие воды Хольмского залива между Финландом и Эйстландом, позади – короткий простор Варяжского моря, и вот зоркий Воист углядел коренные земли Свеарики.[43]43
  Свеарики – Швеция.


[Закрыть] Подгребаем, однако!

За годы службы у василевсов, сперва у Феофила, после у сына его Михаила, Вадим привык к теплым водам синего Русского моря, Понта Эвксинского, как звали тот водоем ромеи. Не то что море Варяжское, зябкое летом, окованное льдом зимой. Тут и краски побледнее, и теплынь поскуднее… Природа второго сорта.

Долго ли, коротко ли, а приблизилась страна свеев, обтекла лодью островами-шхерами. Да, не любит земля тутошняя соху и посев – сплошь скалы да сосны. А где тощие почвы ровно стелятся, там травку-муравку камень прорывает, мшистые валуны утаптывают. Худая земля, не для урожаев богами сотворена. А в Гардарике чем лучше? И там поля – урывками. Где расчистишь деляну да выжжешь дерева, там и сеешь. Одни птицы да души блаженные в Ирии видят сверху «Страну крепостей» – ковер лесной в подпалинах огнищ, в черных дырах болот, в серебряных брызгах неисчислимых озер. Окраина. Задворки мира.

– Белый щит поднять! – скомандовал Вадим.

Двое гридней-близняшек, Ардагаст и Прогост, вскочили и кинулись к мачте, живо подтянув к самому флюгеру круглый щит, мазанный белой краской, – знак добрых намерений.

– Парус спустить! Весла на воду!

Произошло множественное движение – гридни расселись по скамьям-румам, вывернули круглые заглушки из лючков в борту, просунули в них узкие лопасти весел, взялись хорошенько и налегли.

Узкая длиннотелая лодья, высоко поднимая форштевень с ощеренной пастью чудовищного зверя, помчалась шустрее и вошла в пролив к озеру Лёг. Показались первые дымки, навстречу проплыл пузатый фризский когг. А Вадиму стало нехорошо – припомнил он, с чем следует в земли свейские, какие вести несет Эйрику конунгу, сыну Энунда из рода Инглингов. Оплывая страхом, прислонился Вадим спиною к мачте. Господи Иисусе, спаси мя и помилуй…

«Пардус» скользил по волнам озера, несся черным вороном, зловещей птицей, вестником несчастий и горестей. Словно отвечая мыслям Вадима, пролетел по ясному небу живой ворон, хрипло каркая. Священная птица Бодана… Вадим сжал пальцы в кулаки – это знак! Крещенный в храме Святой Софии, ярл до сей поры барахтался в тенетах языческих провозвестий.

– К берегу! – скомандовал он, повеселев.

За разливом вод открылась Упсала, столица свейская, поставленная в устье речки. В Упсале проживал Эйрик Энундсон, конунг всея Свеарики.

Ладья утишила разгон и плавно приткнулась к деревянным мосткам. Крепкие парни с берега приняли швартовы и живо обмотали вокруг бревен. Первым на берег сошел Вадим, следом спустились Ардагаст и Прогост. Дорогу важничавшей троице перегородили трое викингов, каждый поперек себя шире. Средний из них, поглядывая на лодью, спросил неприветливо, коверкая гардскую речь:

– Чего надобно?

– А ты кто таков, чтобы спрос учинять? – попер на викинга Ардагаст, кладя пятерню на рукоять меча.

– С дороги! – поддержал брата Прогост.

На лодье заволновались, забегали, гремя оружием. Но викинги попались упертые. Средний набычился и пошел на Прогоста, вытягивая меч. Клинок в его могучей лапе гляделся кухарским ножиком.

– Стоять! – хлестнул голос, в котором пробивалось властное превосходство, и викинги неохотно отошли. Из-за их неохватных спин выступил дородный свей в синем кафтанчике из фламандского сукна, с огромной собольей шапкой на голове, и громко сказал:

– Я – стурман[44]44
  Стурман – буквально «большой человек», придворное звание.


[Закрыть] Эйрика конунга нашего, и все называют меня Хродвислом ярлом сыном Торгерда. Чья лодья пристала к нашему берегу?

– Люди зовут меня Вадимом ярлом сыном Годлава, – ответил Вадим. – Сами мы из Гардов и хотели бы переговорить с конунгом свеев.

Стурман склонил голову в знак согласия и повел рукою, приглашая следовать за собой.

Дорога была не длинной. Обогнув пологий курган, Вадим вышел к храму, рубленному из дерева и разукрашенному золотом. Храм стоял на ровном месте, окруженном холмами, как трибунами амфитеатра, виденного ярлом в Миклагарде. Рядом с капищем рос огромный, раскидистый дуб. На его ветвях висели, покачиваясь на ветерке, почти истлевшие останки давних жертв, а с голого сука свешивалась петля, стянувшая горло человека, принесенного богам намедни, – вороны только и успели, что глаза ему выклевать. За распахнутыми дверьми святилища горел огонь в очаге, подсвечивая статуи трех богов. Тор с молотом сидел посередине, Бодан в доспехах и Фрейр с огромным членом тулились по сторонам. Вадим истово перекрестился. Ох, прав он был, спасая душу в вере истинной, и порукой тому его чутье! Да разве может сравниться запах тлена с благоуханием ладана?

Стурман не заметил крестного знамения. Поклонившись богам, Хродвисл ярл повел гостя ко дворцу свейского конунга. Вадим скривился. Дворец, называется! Да в Миклагарде его и за конюшню не сочли бы.

По двору близ королевских палат маялись без дела с полсотни викингов в доспехах. Завидев Вадима, «ясени битвы» мигом оживились, словно почуяли, с чем пожаловал пришелец из Гардов.

Поднявшись на второй этаж по внешней лестнице, стурман проводил Вадима в покои конунга.

Эйрик сын Энунда из рода Инглингов выглядел браво, хотя ростом и силой не потрясал. Кряжистым он был, основательным, со светлыми волосами цвета половы и ясными глазами, прозрачными, как тающий лед. Конунг был в высокой выхухолевой шапке с бобровой тульей, в длинном плаще черного сукна, отороченном горностаем. Плащ открывал красный кафтан с золотыми бляшками и плетенками и кожаные штаны, заправленные в юфтевые сапоги, расшитые мелким речным жемчугом.

– Высокочтимому владетелю Свеарики, – напыщенно возговорил Вадим, – великому и светлому Эйрику конунгу сыну Энунда, шлет приветное слово Вадим Храбрый сын Годлава, ярл ильменский!

– Приятно слышать учтивые речи от боярина Улеба конунга, – слегка поклонился Энундсон. – Что привело тебя к порогу дома моего, Вадим ярл?

– Хочу предложить Эйрику конунгу Аустрвег,[45]45
  Аустрвег – «Восточный путь», то есть земли на восточном берегу Балтийского моря.


[Закрыть] – ровным голосом проговорил Вадим.

Эйрик встрепенулся, его глаза расширились – сперва во гневе, потом от растерянности. Светлые брови сошлись, сминая кожу на лбу морщинами непонимания.

– Проясни смысл твоих слов! – отрывисто сказал Эйрик.

– Все просто, конунг, – заговорил Вадим, дергая губами от возбуждения. – Тесть Улеба Буривой вдрызг разругался с зятем, разорвал все ряды мира и любви[46]46
  Так в то время назывались мирные договоры.


[Закрыть] и теперь один сидит в Кирьялаланде. Известно, Кирьялаланд мехами обилен, но ведомо ли тебе, конунг, что целые груды мехов скопились в Бьярмаре,[47]47
  Бъярмар, или Бьярмы, – тогдашняя столица Карелии, располагалась в районе Приозерска.


[Закрыть] дожидаясь купцов арабских? И все они будут твоими, если ты поторопишься их взять!

На губах Эйрика заблуждала улыбка.

– Карелы – хорошие охотники, – надавил Вадим, – но воины они никакие. На землях их стоит много крепостей, но самая большая…

– Кирьялаботнар? – перебил его Эйрик. – Та, что в устье Вуоксы?

– Да, конунг.

– У стен ее погиб мой прапрапрадед, – пробормотал Эйрик, – Ивар Широкие Объятия…

– Верно! – нетерпеливо сказал Вадим. – Но ныне Кирьялаботнар опустела. Кунингас Матул ушел из нее на праздник в Бьярмаре, и с ним утопала половина рати, что стояла в крепости. Путь свободен, конунг! А в помощи Буривою отказано. Улеб ясно выразился: ни одного варяга не дам! Сам, дескать, выкручивайся.

Эйрик взволнованно заходил по комнате, почти касаясь шапкой низкого потолка.

– Но почему ты открываешь мне тайное? – резко спросил он. – А, Вадим ярл? Тебе-то какая выгода от моего похода на карел?

– А такая! – Вадим раздул ноздри и сжал кулаки. – Карел ты покоришь с легкостью, и кто тогда помешает тебе подмять под себя Гарды? Ты вернешься домой с хорошей добычей, а Улеба убьешь. И пусть его место займу я! Я буду собирать тебе дань и каждый год привозить в Упсалу. Сам!

Эйрик Энундсон задумчиво смотрел в угол, где стояло копье Одина.

– Хорошо… – протянул он. – Ты станешь правителем Гардов.

Вадим неслышно выдохнул: получилось!

– Но! – поднял палец конунг. – Улеба конунга убьешь ты.

– Я… – слабо молвил Вадим.

– Ты, Вадим ярл, ты, – мягко проговорил конунг.

Он прошел к маленькому окошку, под которым стоял поставец с нехитрой снедью, взял ржаную лепешку, намазал на нее масла, присыпал икры и откусил.

– Никто же тебе не предлагает заявиться к Улебу во дворец и прирезать его, – журчал Эйрик, – но я ж по себе знаю, как живут конунги. Зимою Улеб пьянствует на пирах, а летом или воюет, или на охоте пропадает. Отсюда и выбор – или яду подсыпь, или подстрой несчастный случай на охоте. Мало ли что в лесу случается…

– На неделе Улеб тура гнать собирался… – задумчиво произнес Вадим.

– Во! – обрадовался конунг. – И ты поохоться! Улеб на тура, а ты – на Улеба. Главное что? Охота на тура – дело опасное… Вот где можно конунга… того…

– Чего? – недопонял Вадим.

– Убрать. Подколоть копьем! Упаси бог – стрелой или ножичком. Только копьем. Будто рогом боднули! Чтобы так – вот Улеб, вот тур. Насадить конунга на рожон – и в лес! И пусть тур с трупом поиграется, потопчет. Кто что скажет? Несчастье на охоте! Не остерегся конунг. Ну и все… Дружина без конунга, что стадо без пастуха. Разбежится! К тебе же и откинется. А в помощь тебе дам своего человечка. Зовут его Хуфин Убийца, надежный малый. Действуй… Вадим конунг!

Рано-рано, когда в зоревых лучах догорали последние звезды, «Пардус» покинул озеро Лёг и взял курс на Гарды. Тревоги и страхи мучили Вадима, но и сладкий яд точил душу его. Лодья летела черной птицей к озерам и лесам Гардарики, а Вадим чувствовал себя ангелом смерти, возвещавшим божий суд. Он нес родине войну.

Скоро, скоро вострубят рога! Огнем и мечом расчистит Эйрик Энундсон дорогу Вадиму Храброму, дорогу к трону. И мы еще посмотрим, кто кому будет дань платить!

3

…Лев – царь зверей. Трюизм. Кто-то первым высказал это мнение, а молва возвела его в ранг последней истины. Сомнительной, если рассудить. Никто же не сводил в поединке льва с белым медведем или, хотя бы, с бурым собратом арктического ошкуя.[48]48
  Ошкуй – белый медведь.


[Закрыть] О, такие, бывает, чудища попадаются в лесах, что куда там гривастому с кисточкой на хвосте! Но что мы все о царях, да о царях. Можно и о князьях звериных потолковать. Кто в русском лесу хозяин? Медведь. А если подумать? Никогда ни один медведь не схлестнется с туром! В этом диком буйволе жила великая мощь, а если помножить ее на ярость… Не одолеть тура медведю! Турицу задрать – куда ни шло, а тура – ни в жисть. Надо полагать, трон лесного князя перешел к топтыгину в семнадцатом веке, когда европейцы доконали последнего тура. Ах и красивая же зверюга была! Высоченный, широченный, лоснящийся, гнедой весь, только на хребтине белая полоса, и рога – длиннющие, острейшие, торчащие вперед, как у трицератопса. А уж характерец… Это вам не племенной бык! Тур! Он не туп, он умен и зорок, ступает бесшумно и появляется неожиданно. Степного тура хоть издали увидишь, а лесного, поди усмотри! Наверное, зря природа дала туру рога – повадки у него какие-то не травоядные. Хищного в туре много, немирного. Так на то и князь, за то и уважение! А охотнику, добывшему тура, – почет и слава.

Охоту на тура затеяли в междуречье Паши и Сяси. Места здесь буреломные, по вешней поре – топкие, но в начале лета пройти можно. Не парк, конечно, так ведь и тур – не буренка.

Вадим поднялся по Паше на «Пардусе», взяв, кроме гребцов, лишь Ардагаста и Прогоста. Двойняшки не отличались сообразительностью, зато ничего не боялись и никому не давали спуску. «Когда трон займу, – мечтал Вадим, – сделаю их гвардейцами! А Прогосту дам чин… нет, лучше дам обоим, передерутся еще…»

С приятностию решая будущие проблемы, Вадим ярл высадился на бережку, где сосны отступали полукругом. Здесь и разбил лагерь Улеб конунг. Дугой вдоль опушки стояли шатры, аппетитно булькало мясо в котлах. Охотники – гардские князья и ярлы, следопыты и гридни – попивали мед да пивко и рассуждали об особенностях национальной охоты и рыбалки.

– Ты мою лодью знаешь? Не малая посудина – в шестнадцать румов.[49]49
  Число румов соответствовало количеству гребцов по одному борту.


[Закрыть] Так тот осетр… ну, может, на локоть меньше лодьи был! Царь-рыба!

– Не видел, значит, ты матерого волчару! А на меня один такой вышел… В холке – выше хорошего коня, а лапы – что моя нога! Ох и зверюга был… вся семья его шкурой укрывалась…

– Тю, тетерев! Я однажды чуть птицу Алконост не свалил! Гляжу – сидит на суку диво, вроде птица, да уж больно велика. Я быстренько стрелку на лук, натягиваю… А оно как раскинет крылья, как обернется… Мать моя! Сиськи торчат – от такенные, и лицо бабье! А ты – тетерев, тетерев…

– А лонись[50]50
  Лонись – прошлой осенью.


[Закрыть] я четвертого добыл. Вроде и жалко тварь, так ведь на него бортей не напасешься!

Ардагаст с Прогостом быстренько вкопали центральный резной столб и накинули на него кожаный шатер, растянули к колышкам, чтоб все было как у людей. Двойняшек узнавали, хлопали по гулким спинам, звали к кострам. С Вадимом тоже здоровались, но разговоров не заводили – старались вообще не связываться. Вадимова надменность и высокомерие, злопамятность и склонность к пакостям людей не влекли. Все сходились на том, что «с дерьмом лучше не связываться».

Вадим был в курсе общественного мнения, но выводов не делал, злился только и представлял в сладких мечтах, что он сделает с обидчиками, когда дорвется до власти. А уж его мрачным фантазиям позавидовали бы иные заплечных дел мастера. У Вадима ярла было пугающее хобби – он коллекционировал пытки. И казни. Узнает что-нибудь новенькое о том, как помучить человеческое существо, и записывает, наслаждаясь, как всякий собиратель. Саддам-урганджи, купец-хорезмиец, поведал Вади-ярлу на днях, как человеку испортить жизнь. Надо надрезать ему пятки, всыпать на живое рубленого конского волосу и дать зажить ране… Другой рецепт пришел из Аквитании: сгибаешь мужика в дугу, яички его перетягиваешь проволокой, а другим концом наматываешь на шею. Сидит мужик, согнутый в три погибели, мучается, костенеет, пялится на синюю, вспухшую мошонку, а выпрямиться не может! К женщинам иной подход – надо соски их распрекрасные защемить, хотя бы крышкой сундука…

Как припомнишь всех врагов, как начнешь применять к ним (пока что в уме!) этакую методу – душа петь начинает, в глазах мягкость появляется, нежность даже…

– Здрав будь, Вадим конунг, – послышался тихий голос. Вадим живо обернулся. На него глядел голубоглазый блондин с очень странным утиным носом. Что-то злое, нутряное, потаенное то и дело пробивалось в блуждающей усмешке утконосого, пугая желтозубым оскалом, выглядывая из-под белесых ресниц.

– Меня называют Хуфин Убийца, господин, – представился утконосый.

– И ты здрав будь, Хуфин, – милостиво сказал Вадим, наслаждаясь самой формой привета и ответа.

– Тот, кто велит, – добавил Хуфин тихо, намекая на Эйрика Энундсона, – приказал помочь тебе… в охоте!

– А знаешь ты, на кого мы охотимся? – криво усмехнулся Вадим.

– На Улеба! – хихикнул утконосый. – Копье начнет, а рога закончат!

Улыбка разделила бороду и усы Вадима и вновь свела их, замкнув уста. Когда Хуфин только появился, ему хотелось одного – пусть утконосый как-нибудь сам прикончит Улеба, без него. Но теперь, испытав усладу чужого раболепия, Вадим отказался от своего желания. Если конунга порешит Хуфин, он никогда уже не взглянет на Вадима вот так вот, снизу вверх. Утконосый поднимется на ступеньку и встанет вровень со светлейшим высочеством, ибо высочество будет обязано Хуфину. Стерпеть такое унижение? Еще чего!

– Будешь прикрывать меня, – приказал Вадим, хмурясь.

– Да, господин!

Ну разве не стоит эта угодливость мгновения риска? Одно мгновение всего – копье входит Улебу в спину, с хлюпающим звуком разрывается кожа, хлещет кровь, уходит жизнь… И сбывается мечта.

– Э-ге-ге! – закричал с опушки егерь Рунольт. – Нашли!

Загалдела знать, как на торгу, хвастаясь охотничьими подвигами, пошла врать, живописуя таких тварей, по сравнению с которыми даже дракон покажется игривым Мурзиком. Слышались возгласы:

– Пошли скорее! Долго ты будешь копаться?

– Отвине, возьми мое копье! Щас я, быстро…

– Бери эти – срезни не пробьют. У него шкура – что твой щит…

– Видга, останешься за хозяина!

– Да ты лапти обуй! Чего в сапогах париться?

– Быстрее, быстрее!

Вадим вытер о штаны вспотевшие ладони и покрепче перехватил копье. Глаза его осмотрели толпу и цепко глянули на Улеба. Конунг гардский был без броней, в одной стеганке поверх рубахи. Плащ-корзно он оставил в лагере, в шатер полетела и княжеская шапка. Веселый, раскрасневшийся, Улеб внешне ничем не отличался от своих гридней, толкавшихся на опушке.

Вадим насупился и шагнул на тропу.

Смешки вокруг затихали, словно веселье оставили в лагере вместе с ненужными на охоте вещами. Люди шагали бесшумно, быстро скользя меж дерев, переговариваясь по нужде – четко, быстро и негромко. Люди принимали законы Леса.

Издалека долетел полурев-полумычание. Охотники замерли, а Асмуд хевдинг, набрав в грудь воздуха, затрубил в рог-манок, подражая туру. Неужто лесной князь потерпит наглеца, топчущего его угодья?! Рев донесся яснее – тур рвался проучить пришлого самца. А ну как его туриц уведет?! Ой, плохо чужаку будет, ой, плохо…

– Туда! – указал Асмуд на просвет между двух скрученных сосен.

Охотники молча пошли, куда велено. Асмуд выпрямился и затрубил – с переливами, словно гордясь своей силой и статью. В ответном реве зазвучало бешенство обманутого супруга.

– Ишь, забирает как! – с ухмылкой пробасил Асмуд.

– Разделяемся! – развел руки Рунольт.

Охотники пошли двумя отрядами. Вадим высмотрел Улеба и пристроился за ним. Позади затрубил Асмуд. Тур заревел совсем рядом, горой окостеневших от гнева мышц ломясь сквозь кусты. Вадим облизнул пересохшие губы. Странно он чувствовал себя. Тур его не страшил, а вот Улеб… Чем ближе подходила роковая минута, тем сильнее дрожали руки.

Ярл прокрался между мелких, растрепанных сосенок и зашел Улебу за спину. Вот она – широкая, мускулистая, обтянутая стеганкой. Сын Бравлина конунга присел за валуном и ждал выхода зверя. Плечи его были напряжены, пальцы, стискивающие древко рожна, побелели. Подрагивал плоский и длинный наконечник, похожий на короткий меч.

А вон на стеганке, слева внизу, горелое пятно. Бить нужно туда… Вадим в тоске оглянулся – никого. Пора…

Но… нет! Несказанный страх и томление сковали Вадиму руки. Ну же, ну же… Время уходит! Никто ж не узнает! А вдруг?.. Кто схоронился за теми кустами – друг или враг?! А пусть даже и друг! Это только так говорится – друг не выдаст, друг не продаст… Не продаст, пока цену не назовут! А коли сторгуются?! Да если только гридь узнает, кто проткнул их конунга… Вадим на практике ознакомится со многими украшениями своей коллекции. Вдоволь нанюхается паленого мяса! И не чужого… Принято южан считать знатоками, спецами по причинению страданий. Ну так северянам тоже кое-что ведомо! Положат «Вадима конунга» мордой вниз, привяжут и ножичком взрежут кожу вдоль хребта. Каждое ребрышко отделят и вывернут – на живом еще! А потом заделают Вадиму «кровавого орла» – вытянут со спины его розовые легкие, будто крылышки…