Текст книги "Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский"

Глава седьмая

1

В то же время он вступает в большую политику.

Благодаря его мудрости в Русской земле воцаряется благоденствие и покой. Вследствие неразумия императоров, королей и великих князей соседние страны поражают смута за смутой.

Первой жертвой неразумия падает Польша, так недавно мечтавшая раздвинуть свои пределы до Эльбы и Киева. Трех лет правления Болеслава Забытого, слабого и неумного, оказалось довольно, чтобы возмутилось простонародье Мазовии и Поморья. Вчерашние язычники, тоже преданные крещению огнем и мечом, возмущенные алчностью западной церкви, десятиной и другими поборами, ещё большей алчностью шляхты, отвечают на притеснения так же огнем и мечом, жгут церкви, монастыри и поместья, убивают помещиков и попов, грабят замки и золото церкви.

Ещё хуже становится после его своевременной смерти. Власть должна перейти к Казимиру, но за его малолетством власть берет в свои ещё более слабые руки мать его Рикса, немецкая принцесса из Пфальца. Она не находит ничего умного, как отрешать от должности прирожденных поляков и замещать их прирожденными немцами.

Польское панство, окрепшее при Болеславе Забытом, оскорблено в своей чести и чувствах, всегда обостренно кичливых, точно выше поляка никакого другого народа нет и не может быть на земле. Паны изгоняют ненавистную немку, берут власть в свои ни к какой власти не способные руки, следом за Риксой изгоняют и Казимира и остаются один на один с народным восстанием.

Казимир находит убежище при дворе венгерского короля Иштвана Святого, а паны враждуют между собой, используя народное восстание в борьбу за торжество над другими, вместо того, чтобы его подавить или утихомирить уступками. Знатные изгоняют незнатных или подчиняют их себе силой, затем не могут ужиться между собой и навсегда определяют историю Польши, сильной только в своих мечтах о бескрайних захватах, слабой вечными ссорами панов и шляхты между собой.

Польша распадается. Её распадом не может не воспользоваться соседняя Чехия. Её великий князь Брячислав, замысливший в свой черед создать огнем и мечом великое Чешское государство по меньшей мере до Балтики и, возможно, до Киева, поскольку дурной пример заразителен. Без сопротивления берет он южные области Польши, Мазовия и Поморья отделяются сами и провозглашают свою независимость.

Польша может ждать помощи только от Казимира. Казимир обращается за помощью к германскому императору. У германского императора у самого хлопот полон рот. Граждане Милана изгоняют аристократов и образуют коммуну, Ломбардия таким образом отпадает, а без Ломбардии казна императора Священной Римской империи становится бедней на две трети, собственные вассалы сопротивляются императорской власти и не вносят даней в казну, Готфрид Бородатый объявляет Лотарингию независимой, венгерский король врывается в Австрию и становится хозяином в Вене.

Все-таки Генрих 111, страшась ко всем своим бедам ещё усиления Чехии, уделяет ему пятьсот пехотинцев. В обмен на них Казимир признает себя вассалом германского императора, а Польша вместо великой державы вдруг обращается в его лен, обязанный ему повиновением, данями и военной помощью на случай войны.

В результате договоренности с такими уступками германский император и польский великий князь предпринимают совместные действия. Император нападает на Чехию. Брячиславу не удается устоять против немцев. Он признает себя вассалом Священной Римской империи и отказывается от продвижения в Польшу, однако оставляет за собой часть Силезии, наиболее богатую провинцию Польши.

Казимиру оказывается достаточно и пятисот пехотинцев, чтобы вернуть себе польский престол. Но что это за престол? Всего лишь обломки. Силезия отторгнута чехами, Мазовия и Поморья объявили себя независимыми, сам он со всеми потрохами принадлежит императору, который, в свою очередь, силится вернуть себе Лотарингию и Ломбардию.

Не менее безобразно положение Восточной Римской империи. Михаил Калафат забывает клятвы и слезы на другой день после внезапной своей коронации. Никчемный, безродный, он ненавидит венценосную Зою, которая по своей женской слабости усыновили его и обрядила в порфиру. Правда, своим распутством она может вывести из себя кого хочешь, однако Михаил почему-то не считает распутство большим преступлением, измышляет против неё самые нелепые обвинения, вплоть до того, что она будто бы пыталась его отравить, в конце концов арестовывает её, слава Богу, убить не решается, но заточает в тюрьму.

Такой подлости, преподнесенной своей благодетельнице, могло бы быть оправдание, хотя бы и слабое, если бы после неё Михаил предался делам управления, вошел в нужды народные, сделал бы хоть что-нибудь для смягчения обременяющих его нужд или, на худой конец, осенил свой венец парой-тройкой побед.

Так ведь нет. Михаил Калафат сместил всех прежних чиновников, уже разбогатевших на казнокрадстве и взятках, заменил их родней, приятелями и лизоблюдами, которые во все тяжкие принялись богатеть всё тем же казнокрадством и взятками, и предался самым низменным наслаждениям.

Народ, и прежде возмущенный постоянными безобразиями в императорском доме, давно запятнавшем себя убийствами, почти явными, и безграничным распутством, восстал. Торговцы, мастеровые, солдаты, вооруженные чем ни попало, окружают дворец. В первых рядах, ко всеобщему изумлению, беснуются женщины. Все они требуют, по правде сказать, и сами не знают чего, но грозятся разнести в щепы дворец и стереть императора в пыль.

В безумии животного страха окончательно превратившись в ничтожество, оставленный армией и полицией, даже телохранителями, Михаил спешно освобождает такую же ничтожную Зою, тайно доставляет в Константинополь и ставит на дворцовой стене, уверенный в том, что одного её вида будет достаточно, чтобы утихомирить легковерный народ.

Зоя размахивает руками, что-то кричит со стены, её не слышат, в общем, и слышать уже не хотят. Её вид всего лишь приводит на память другую сестру, которая своей волей заточилась в монастыре. О своей воле уже не помнит никто. Толпа бросается к ней и предлагает ей власть. Феодора отказывается, по-прежнему предпочитая порфире молитве. Её тоже не слушают, извлекают из кельи, вместе с ней врываются во дворец и провозглашают её государыней, вместе с Зоей, должно быть, к собственному своему изумлению.

Михаил тем временем бежит и укрывается в церкви, пользуясь правом защиты. Разгоряченный народ находит его. В день гнева всё святое в его сердце низвергается в прах. Право защиты поругано. Его выволакивают на церковную площадь и приговаривают к ослеплению, хотя могут убить. Тут же находятся палачи. У императора вырывают глаза.

Народ успокаивается. Зоя и Феодора царствуют мирно, но не менее бесполезно, чем царствовали два Михаила, а перед ними Роман.

Феодора пребывает в праздности и молитвах, Зоя распутствует, несмотря на то, что ей уже шестьдесят. Когда туман возвращения к власти проходит, она внезапно вспоминает одного из своих самых красивых любовников.

Константин Мономах действительно очень красив и так же распутен, как Зоя. Его семья выдвинулась всего несколько десятилетий назад. Интригами и подкупом его отцу удалось стать верховным судьей при Василии Болгаробойце. Сладострастный, безразличный к наукам, Константин успевает дважды жениться и сблизиться с Зоей, когда Михаил Пафлагон, не желая иметь в своей спальне соперника, ссылает его в Митилену, куда жизнерадостный Константин отправляется вместе с юной возлюбленной, племянницей своей второй, покойной жены, и живет себе там припеваючи, в тот же день забыв о старческих прелестях Зои.

Вероятно, он так и дожил бы до конца своих дней, не ударив палец о палец, однако любвеобильная Зоя внезапно вспоминает о нем. Его извлекают из забвения ссылки и доставляют в Константинополь. В Константинополе его провозглашают соправителем Зои и Феодоры. Таким образом он становится на одну треть императором.

Человек он недалекий, но интриган, умеет найти подход к любому из подданных, впрочем, предпочитает простых, неискушенных людей, охотно и часто смеется, с удовольствием беседует с теми из военачальников и министров, которые умеют шутить и смеяться, и не желает слушать тех, кто входит к нему с серьезным лицом. Тех, у кого серьезные лица, он отстраняет, зато те, кто умеет шутить и смеяться, получают без меры чины и без меры награды. Он пригоршней черпает из казны, которая была наполнена Василием Болгаробойцем, ограбившим до нитки Болгарию, и которую не успели растащить ни два Михаила, ни Зоя, которая тоже без счета черпает из неё.

Живет он с Зоей, которой перевалило за шестьдесят, и со Склиреной, давней любовницей. Любовницу поначалу держит на отдалении, но постоянно навещает её, сбегая от Зои под предлогом неотложных государственных дел.

Но он ленив. Беспокойства скоро наскучивают ему. Сначала он представляет Зое Склирену, потом заключает с покладистой соправительницей договор. По этому договору Склирену провозглашают Августой, стало быть, соправительницей.

Всё устраивается к общему удовольствию. Отныне Константин живет со Склиреной и Зоей под одной крышей, разные у них только спальни. Клонящейся к упадку империей управляют они вчетвером, однако государственными делами не занимаются ни Зоя, ни Феодора, ни Склирена, ни сам Константин.

Империя плывет под откос.

2

Сведения доставляют в Киев торговые люди. Ярослав, благодаря им, отлично разбирается в том, что происходит вокруг. Он верно угадывает, что настает подходящий момент, когда можно избавить русскую церковь от власти царьградского патриарха. Его подталкивает к этому русское духовенство, которому очень не нравится грек Феопемпт, ведущий себя в русской церкви как завоеватель в покоренной стране. Зависимость от греков неприятна и ему самому.

Он начинает исподволь готовиться к походу на юг. Нанятые им корабельщики валят деревья и из цельных стволов в три и в четыре обхвата выдалбливают ладьи. Вышата, его воевода, подбирает людей.

Тем не менее Ярослав не спешит.

Он правит, сначала Ростовом Великим, потом Великим Новгородом, потом Киевом, наконец всей Русской землей, уже тридцать лет. Он умудрен опытом, умудрен книжным знанием, умудрен размышлением, недаром так любит посидеть с удой на Днепре.

Он понимает, что Константин Мономах вместе со своими подругами может быть как нельзя более ничтожен и слаб, но у Восточной Римской империи всё ещё достаточно сил, чтобы отбить нападение.

Сколько он может выставить против неё? Две, три, четыре сотни ладей. В каждую ладью он посадит по пятьдесят человек, они и воины и гребцы. Скорей всего не более тридцати. Больше воинов ему не найти. Да ещё надо оставить тысячи две или три для обороны западных и южных украйн.

Ему нужен сильный союзник. Кто давно и почти беспрерывно воюет с Константинополем? Варяги и немцы. Были бы деньги, варяги всегда у него под рукой. Остается привлечь на свою сторону германского императора, которому ненасытные греки поперек горла стоят.

И он отправляет к германскому императору послов и дары. Сам же вновь идет на ятвягов, которые бродят в лесах и болотах Полесья и вновь уклоняются от наложенной дани.

Поход получается так себе. Поражения ятвяги ему, разумеется, не наносят, для этого они слишком раздроблены, но и он им не может нанести поражение, именно потому, что они слишком раздроблены и умело используют свои природные крепости.

После ятвягов приходится идти на литву. Литва тоже бродит, тоже раздроблена и непокорна, мало того, что наложенной дани не платит, ещё вступает в союз с самозваным князем Мазовии, бывшим дружинником при Болеславе Храбром, нынче, единственно ради грабежа и разбоя, воюет с поляками Казимира, а завтра, того гляди, объединенными силами явится на Русскую землю, тоже ради разбоя и грабежа.

Над литвой он одерживает победу, а на другой год в ладьях, приготовленных для похода в Царьград, достигает Мазовии, выигрывает сражение и с полоном возвращается в Киев.

В том же году его сын Владимир, собрав новгородцев, наносит поражение финскому племени ями, налагает дань, берет полон и добычу, однако на обратном пути все его лошади погибают от мора и его войско с большим трудом добирается до Великого Новгорода.

Всё это, как говорится, присказка, сказка ещё впереди. Его послы ведут переговоры с Генрихом 111 в Альштедте, в Тюрингии. Переговоры идут тяжело. Германский император вежливо отклоняет союз против Восточной Римской империи. Ему пока что не до неё. У него неудачи в Ломбардии и в Лотарингии. Ему очень не нравится ослабление Польши и усиление Чехии. Он заинтересован в том, что Польша и Чехия, воротившись к прежним пределам, как можно дольше угрожали друг другу. Тогда он может быть спокоен за тыл и бросить все свои силы на юг и на запад, откуда щедро пополняется его пустая казна.

Со своей стороны германский император предлагает русскому великому князю военный союз, но не против Восточной Римской империи, а против Чехии и Мазовии, причем сам он и от этого союза вежливо уклоняется, а союзником Ярослава в этой не нужной Ярославу войне должен стать польский великий князь Казимир.

С этой неутешительной новостью послы возвращаются в Киев. Ярослав по своей старой привычке опять сидит с удой на Днепре, взвешивает, прикидывает, размышляет, в чем его выгода. Выходит, что его выгода все-таки в том, чтобы отложить на время поход на Царьград и поддержать Казимира в Мазовии. Во-первых, с Мазовией надо покончить, чтобы тамошний самозванец не будоражил понапрасну литву, легковесную, непостоянную и оттого особенно опасную для соседей. Во-вторых, Казимиру придется пойти на уступки в пограничных делах, что обеспечит тыл Ярославу во время войны с Восточной Римской империей, с которой, видать по всему, придется сражаться один на один.

Трудно сказать, лично встречается Ярослав с Казимиром где-нибудь в подходящем месте, вроде Берестья, или договор заключают послы, но вскоре договор заключен.

По этому договору Ярослав обещает помочь Казимиру в Мазовии, которая должна снова стать частью Польского великого княжества. В обмен на эту услугу Польское великое княжество навсегда отказывается от так называемых Червенских давних русских городов, от Перемышля и Белза прежде всего, отказывается, также на вечные времена, и от посягательств на земли ятвягов и от Берестья, а граница между Польским великим княжеством и Русской землей проходит по Бугу.

Договор выгоден для обеих сторон. Он скрепляется женитьбой Казимира на сестре Ярослава, которую именуют по-разному, кто Доброгневой, кто Добронегой, в христианстве Марией. Ярослав дает за неё большое приданое, украшения, дорогую конскую сбрую, посуду из золота и серебра. Бедному Казимиру нечем его отдарить, и он возвращает зятю пленников, поседевших в неволе, взятых ещё Болеславом Храбрым во время разбойного похода на Киев. Несколько позднее, опять-таки ради укрепления дружбы, Изяслав, сын Ярослава, женится на Гертруде, сестре Казимира.

Ярослав слишком честно исполняет условия договора. Ему следует отложить поход на Мазовию. Он получает сведения, что громадный пожар пожрал почти весь греческий флот, что греческая казна истощается с изумительной быстротой и что по этой причине под рукой Мономаха остается мало солдат. Он должен торопиться, тянуть с походом на Царьград больше нельзя.

И он торопится. Шестого января 1043 года его послы встречаются в Госларе с Генрихом 111, одаривают бедноватого императора мехами и золотом, предлагают руку дочери Ярослава в обмен на совместный поход против Восточной Римской империи, причем с двух сторон: немцы ударят по грекам в южной Италии, а тем временем русские захватят Царьград.

Германский император отказывается и от союза и, как следствие, от женитьбы на дочери Ярослава. В это самое время он уговаривает французского короля воевать вместе с ним против Готфрида Бородатого, засевшего в Лотарингии, и ради этого женится на некой Агнессе из Пуатье.

Ярослав все-таки затевает поход на Царьград, но во главе войска ставит сына Владимира, а в помощь ему дает воеводу Вышату. Сам же с малой дружиной идет на Мазовию и наносит самозваному князю очередное, на этот раз серьезное поражение.

И вот что важно отметить. Все его соседи воюют друг с другом ради того, чтобы урвать друг у друга кусок, хоть пядь чужой земли, хоть чужой город, лучше целую область. Греки владеют южной Италией, немцы не расстаются с Ломбардией, венгры посягают на Австрию, чехи удерживают Силезию, поляки на время расстаются с мечтой о великой Польше единственно оттого, что они заняты внутренней смутой. Между тем Ярослав всего лишь возвращает старинные русские города, устанавливает прочный рубеж между Польшей и Русской землей, а чужого ничего не берет, какой раз успешно воюет в Мазовии и в какой раз не объявляет её своей собственностью, даже не требует от тамошнего самозванца признать себя сюзереном, как это на худой конец делают все европейские императоры, герцоги, короли и князья.

Это поразительная черта, отличительная черта именно русского государя, которую позднее ясно и гордо определит грозный царь Иоанн нам чужого не надо.

3

Михаил Пселл, знаменитейший византийский хронист, до мозга костей пропитанный византийским высокомерием и древнейшей античной культурой, делает вид, что русский поход не имеет никаких причин, кроме закоренелого русского варварства. В его изложении византийские греки представлены невинными агнцами, а русское племя злыми волками, которые действуют единственно потому, что очень им хочется им насолить:

«Это варварское племя всё время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе, вечно питает яростную и бешеную ненависть против греческой гегемонии, при всяком удобном случае изобретая то или другое обвинение, они создают из него предлог для войны. Когда умер вселявший в них ужас самодержец Василий, а затем окончил отмеренный ему век и его брат Константин и завершилось благородное правление, они снова вспомнили о своей старой вражде к нам и стали мало-помалу готовиться к будущим войнам. Но и царствование Романа сочли они весьма блестящим и славным, да к тому же и не успели совершить приготовлений; когда же после недолго правления он умер и власть перешла к безвестному Михаилу, варвары снарядили против него войско: избрав морской путь, они нарубили где-то в глубине своей страны лес, вытесали челны, маленькие и покрупнее, и постепенно, проделав всё в тайне, собрали большой флот и готовы были двинуться на Михаила. Пока всё это происходило и война только грозила нам, не дождавшись появления россов, распрощался с жизнью и этот царь, за ним умер, не успев как следует утвердиться в дворце, следующий, власть же досталась Константину, и варвары, хотя и не могли ни в чем упрекнуть нового царя, пошли на него войной без всякого повода, чтобы только приготовления их не оказались напрасными. Такова была беспричинная причина их похода на самодержца…»

Мало того что высокомудрый, высоко образованный византийский хронист, по невежеству или сознательно, объединяет в одну кучу с русскими болгар и другие балканские племена, постоянно враждующие с жестокой и кровавой Восточной Римской империей.

Он проговаривается.

Ярослав ведет войну именно против гегемонии, против ничем не оправданного владычества, против бессовестных, бесцеремонных претензий Восточной Римской империи относиться к Русской земле как к завоеванной территории и навязывать ей свою волю, своих митрополитов прежде всего, которые не столько просвещают словом Христовым бедных язычников, сколько бесчинствуют на Русской земле.

К тому же он лжет.

Предлоги тоже имеются, причем предлоги значительные. Ярослав и не думает предпринимать никаких сборов в поход при двух Михаилах. Во времена их правления и торговые и дипломатические отношения остаются нормальными. Во времена последнего из них усиливается роль при дворе смешанного русско-вряжского отряда во главе с норвежским принцем Гаральдом Гардаром, страстно влюбленным в Елизавету, старшую дочь Ярослава. Сам Гаральд, красавец и рыцарь, привлекает внимание сластолюбивой, направо и налево влюбчивой Зои. Часть его воинов становится личной охраной царя, другая успешно воюет против немцев в Южной Италии.

Всё это очень не нравится новому императору. Он не только сменяет охрану, что оскорбляет её недоверием, но ещё каким-то образом притесняет и доводит её до того, что она участвует в мятеже Георгия Маниака, который вспыхнул в Южной Италии против нового императора и был им подавлен с трудом. Возможно, в отместку за этот мятеж, возможно, и раньше. Константин Мономах притесняет русских торговых людей. Разграблена русская пристань в Царьграде. Разграблены и склады русского монастыря на Афоне. Грабителей не ищут. Они не наказаны. Мало ли этого для войны?

Ярослава мало касаются действия Гаральда в Южной Италии. Иное дело стеснение русской торговле, которое наносит ощутимый ущерб его казне и благосостоянию города Киева. В Царьград направляется русский посол, чтобы в мирных переговорах устранить причины стеснений. Переговоры бессмысленные. Константину Мономаху нечего предъявить, кроме своего легкомыслия и каприза да обид на героические подвиги норвежского принца. По всей вероятности, посол вежливо изъясняет недальновидному императору, что киевский князь ни в каком случае не может нести ответственность за поступки того, кто нанят на службу самими царями и честно служил до самого последнего времени им. Константин Мономах не находит ничего доказательней и умней, как насилие, привычное для всех правителей Восточной Римской империи. Его люди провоцируют столичный сброд. Сброд внезапно нападает на русский торговый двор. Завязывается заурядная драка, с применением оружия со стороны русской охраны. Неизвестно, каковы потери со стороны царьградского сброда. Известно, что в потасовке погиб посол Ярослава.

Верно, Константин Мономах и сам напуган столь неожиданным исходом вполне заурядного предприятия. Он направляет в Киев послов с извинениями. Ярослав не может не принять извинений, однако ставит условия. Каковы эти условия, можно только догадываться. Возможно, он требует отзыва Феопемпта и замены его кем-нибудь из русских епископов, во всяком случае этот злокозненный грек вскоре исчезает из русской истории. Ещё более вероятно, что Ярослав высказывает желание женить своего сына на дочери Мономаха, что, естественно, не может не поставить его на равную ногу с императорами Восточной Римской империи и на этом основании опять-таки претендовать на независимость русской церкви с правом поставлять её первосвященника независимо от воли царьградского патриарха.

Константин Мономах не может принять от варвара, имеющего жительство в каких-то неведомых лесах и болотах, ни этих и никаких иных требований, а этой война.

Русские ладьи, ведомые Владимиром Ярославичем и Вышатой Остромиричем, спускаются вниз по Днепру, проходят северным побережьем Черного моря, останавливается в обжитом и удобном устье Дуная и здесь ждет нападения греков, справедливо полагая, что дома и стены помогают, поскольку издавна считают своим домом эти места.

Здесь к ним присоединяется оскорбленный Гаральд со своими оскорбленными воинами. Они кипят благородным негодованием. Они жаждут вести. Они зовут русских смело двинуться на Царьград, который они знают как свои пять пальцев, и взять его приступом, справедливо указывая, что нынче Царьград ничтожен и слаб и что взять его можно без большого труда. Владимир и Вышата с ним соглашаются. Вскоре русские ладьи бросают якорь в Мраморном море.

Константин Мономах ошарашен. Казна его давно опустела. У него ни флота, ни войска. Он спешно отправляет послов к Владимиру Ярославичу, приносит свои извинения за причиненный ущерб и просит мира.

Пустые извинения Владимира Ярославича устроить не могут. Он требует возмещения, что справедливо. Византийский хронист уверяет, что требования русских варваров были чрезмерны, чуть ли не по три фунта на каждого воина. Эти условия византийский хронист называет неисполнимыми. В самом деле, требования слишком большие. Однако необходимо признать, что Константин Мономах не в состоянии исполнить и самого скромного требования, скажем, по одному грамму на каждого воина, поскольку по его безалаберности всё его золото давным-давно растеклось неизвестно куда.

Ему приходит впопыхах собирать остатки своего флота, который он после пожара не удосужился пополнить ни одним кораблем. Ему удается подтянуть на защиту столицы с десяток триер, трехпалубных кораблей, вооруженных огнеметами и камнеметами, а в помощь им, большей частью для устрашения, по его мнению, слишком наивных, слишком доверчивых варваров несколько десятков торговых судов, которые только тем и страшны, что на их палубах толпятся вооруженные люди и пугают неприятеля истошными криками.

Под покровом ночной темноты Константин Мономах сам прибывает к месту будущего сражения.

«Он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок. Со своей стороны варвары, будто покинув стоянку и лагерь, вышли из противоположной нам гавани, на значительное расстояние удалились от берега, выстроили все корабли в одну линию, перегородили море от одной гавани до другой и, таким образом, могли уже и на нас напасть и наше нападение отразить. И не было среди нас человека, смотревшего на происходящее без сильнейшего душевного беспокойства. Сам я, стоя около самодержца (он сидел на холме, пока спускавшемся к морю), издали наблюдая за событиями…»

Это свидетельство очевидца, причем очевидца другой стороны. Из него видно, что Владимир и Вышата явно знают толк в военном искусстве. Своими действиями они лишают маневра вражеский флот, а сами, встав спиной к открытому морю, оставляют за собой право выбора. Они могут напасть и зажать неприятеля в гавани или при нападении неприятеля отойти в открытое море и там использовать на просторе свое численное превосходство и маневренность своих малых судов.

Вероятно, они избирают последнее. Во всяком случае большую часть дня они остаются в принятом положении, не считая нужным атаковать. Со своей стороны Константин Мономах не имеет мужества бросить в атаку свой малочисленный флот. Долгое время он ограничивается тем, что священнослужители царьградских церквей опускают в море завернутые в ткани мощи святых, ожидая помощи больше от них, чем от своего адмирала.

«Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам; те легко и стройно поплыли вперед, копейщики и камнеметы подняли на их палубах боевой крик, метатели огня заняли свои места и приготовились действовать. Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремились к нашим судам. Затем варвары разделились, окружили со всех сторон каждую из триер и начали снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвары бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись. В этот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а месте с ними и другие суда, одни позади, другие рядом. Тут уже наши приободрились, а враги в ужасе застыли на месте. Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство. Тут вдруг солнце притянуло к себе снизу туман и, когда горизонт очистился, переместило воздух, который возбудил сильный восточный ветер, взбороздил волнами море и погнал водяные валы на варваров. Одни корабли вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие долго волокли по морю, потом бросили на скалы и на крутой берег, за некоторыми из них пустились в погоню наши триеры, одни челны они пустили под воду вместе с командой, другие воины с триер продырявили и полузатопленными доставили к ближайшему берегу. И устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся из рек поток крови окрасил море. Разгромив таким образом варваров, царь покинул берег и победителем вернулся во дворец…»

Из этого описания видно, что греки хвастливы и любят проливать потоками кровь. На самом деле ни одна сторона не терпит полного и безусловного поражения и не одерживает полной и безусловной победы. Внезапно налетевшая буря действительно частью топит, частью выбрасывает, частью гонит ладьи в открытое море.

Однако никакой паники между русскими нет. Из полузатопленной ладьи Владимир благополучно перебирается на другую ладью. Несколько сот воинов выбирается тут же на берег, и у греков не находится сил, чтобы напасть на мокрых, измученных и, естественно, растерянных воинов. Больше того, сильно потрепанный русский флот все-таки остается на месте. Воины совещаются. Всем понятно, что в таких условиях продолжать войну невозможно. Общий совет выносит вполне взвешенное решение: они возвращаются, сохранившие ладьи морем, выброшенные на берег по суше.

Только в одном выходит заминка: у выброшенных на берег не находится предводителя. Тогда к ним присоединяется испытанный во многих походах Вышата. Он говорит:

– Иду с ними. Жив ли буду, умру ли, но их не покину.

Да и Константин Мономах вовсе не почитает себя победителем, ведь враг не разбит, враг только отступает в полном порядке. Ему очень хочется добить его и насладиться действительной, полной победой. Однако плоды его легкомысленного правления уже налицо. Он может послать в погоню с достоинством уходящего войска только два легиона и полтора десятка быстроходных галер.

Галеры, следуя открытым морем подальше от берега, обгоняют Владимира и становятся на якорь в заливе, не то ожидая его, не то надеясь на то, что минует их чаша сия.

Владимир действует как флотоводец решительный, бесстрашный и мудрый. Его ладьи веером перекрывают выход из тихой бухты и, напрягая все силы гребцов, бросаются на врага. Закипает битва неравная, битва жестокая, в которой не может быть двусмысленного конца. Битва ведется на полное истребление. Все галеры захвачены русскими и сожжены. Все греки перебиты или сдались.

Владимир возвращается в Киев с победой и немалым полоном, проявляя гуманность, свойственную русскому племени: всем пленным уготовано рабство, но сохраняется здоровье и жизнь.

Не тот жребий выпадает на долю Вышаты и его пешего войска. Легионы Константина настигают его. Несмотря на неравенство сил, русские бьются на смерть, проникнутые славным заветом непобедимого Святослава, сказавшего, что лучше быть убитым, чем полоненным. Почти все они пали в битве. Только немногие, израненные и утомленные, попадают в руки жестокого победителя, которому не доступно ни уважение к мужеству, ни милосердие к истекающим кровью бойцам.