Текст книги "Копье Судьбы"

ЗАПИСКИ ТЮРЕМНОГО ПСИХИАТРА «МНОГОМЕР»

Доктор Самуэльсон о феномене Скворцова

Меня вызвал начальник СИЗО полковник Епифанов Вячеслав Антонович, матерый человечище, его все трепетали, крутой был мужик. Погорел на крымском душегубе.

– Меня задолбали проверками, Наум! – пожаловался он. – Читал, что пишут журналюги? «Самый знаменитый преступник Украины подвергается пыткам и избиениям в Лукьяновском СИЗО». Не понимаю, как он додумался нанести себе такие побои. Сходи, дай свое заключение.

Я пошел в санчасть. Услышав мои шаги, Скворцов приоткрыл глаза.

– Как вы? – спросил я. – Что с вами случилось?

Рот его был пересечен наискось кровоточащей трещиной.

– Они би-и меня всей ка-эрой…

– Кто?

– Они у-нали, шо я – сери-йый у-ийца…

Трещина на губах его раскрывалась так, будто у него образовалась «заячья губа».

В ту ночь дежурил хронический пьяница врач Ляпунов, за черствость и халатность прозванный заключенными «Тяп-ляпычем». Он сделал свою работу крайне халтурно.

– Почему вам не зашили губы? – спросил я. – Вам надо срочно наложить швы.

Скворцов переполошился.

– Нет! Не на-а заши-ать мне от! Па-алуста…

Он, наверное, был наслышан о нравах зоны, где в наказание зашивают рты стукачам.

– Успокойтесь, вы не так меня поняли. Вам надо зашить сечку на губе, иначе останется шрам. Бракоделы, эти тюремные хирурги. Вы сказали, вас били…кто вас бил, за что?

– Следак газетку а-абросил в каме-у… Они решили, что я – серийный убийца… Если бы не Миша и Шмоня, меня бы «опустили»…

– Какой Миша? Какой Шмоня?

Скворцов показал на соседние кровати.

Слева от него на кровати лежал молодой заключенный со странгуляционной линией на горле. Это был недавно совершивший попытку суицида Михаил С. Справа стонал в забытьи забинтованный с головы до ног пожилой зек, совершивший попытку самосожжения в одной из камер «Столыпина» (облился тюремным самогоном и поджегся).

Выходит, Скворцов принимает их за своих спасителей.

Я взял у стены стул, принес его и сел, потому что, честно говоря, у меня ослабли колени. Он не симулировал! Передо мной действительно находился галлюцинирующий шизофреник! Он достраивал свою картину бреда за счет новых впечатлений, полученных уже в лазарете. В психиатрии это называется рационализацией.

– Скворцов, – сказал я, – вас никто не бил.

– Как никто не бил? А это? – он показал на свое лицо.

– Вас никто не мог бить, поверьте мне.

– Почему я должен вам верить?

– Да потому что, как особо опасный преступник, вы сидите… в ОДИНОЧКЕ!

РАЗБОРКА ФИНТА

Лукьяновское СИЗО. Камера № 547

Ночь. Температура воздуха 29 градусов

После отбоя дверь в камеру «5-4-7» вдруг открылась, узкая полоса света рассекла душную темень (разбитую лампочку еще не успели заменить), кто-то вошел, и дверь снова захлопнулась.

– Я Финт, – негромко сказал вошедший. – Гусь, ко мне!

Услышав погоняло смотрящего по СИЗО, пахан включил фонарик и пошел навстречу с протянутой рукой.

– Приветствую, уважаемого Финта!

Голос Гуся прозвучал крайне почтительно. Финт руки не пожал, включил аккумуляторную лампу, какими охрана пользовалась при ночных шмонах.

Стол тут же был очищен. Финт сел на козырное место, которое обычно занимал пахан. Элита камеры стояла навытяжку. Никакой тюремный спецназ не смог бы оказать на заключенных такого устрашающего воздействия, как посещение смотрящего по СИЗО.

Законник заговорил негромко, иногда переходя на шепот, блатным приходилось наклоняться, чтобы расслышать его слова.

– Почему беспредел в хате?

– Назови, Финт, что не так, и обещаю, мы все исправим.

– Косяки не исправляют, их смывают кровью. Молись, чтобы это была кровь не из тухлой вены…

Угроза петушения озлила Гуся.

– Назови, в чем я накосячил, – с вызовом потребовал он.

– Ты плохо принимаешь гостей.

– Прости. Разреши пригласить тебя на закусон… Кухарь, Меняла, стол накрыли!

Пристяжь пахана бросилась выполнять приказание.

– Я тут не гость! – оборвал суету Финт. – Я хозяин. Гости у тебя – первоходы. Ты их прессуешь не по делу. Три косяка на твоей хате. Почему я должен лично разруливать твои непонятки?

– О чем ты говоришь, уважаемый Финт?

– Самосожжение чухана – раз.

– Опился зимбуры, сам подпалился.

– Доведение до самоубийства заключенного… Кто тут у вас вешался?..

– Миша Недоповешенный, но и его мы не трогали, он сам себя пришмотал.

– Сам? И на больничку сам загремел – синий от побоев?

– Синий он не потому, это он в разборняк вклеился не по делу, вот ему и досталось, а в «пеньку замотался» он по своим понятиям, он бытовик, жену порешил, видать, совесть замучила, из наших никто его и пальцем не трогал, он сам подтвердит. Позвать его?

– Зови.

Мишаню выдернули с нар.

– Здравствуй, – сказал ему Смотрящий. – Я Финт. Как тебя зовут?

Держась за горло, Недоповешенный прохрипел.

– Михаил.

– Почему вешался, Миша?

Туберкулезник давно ни с кем не разговаривал, его начали типать нервные тики.

Финт сказал успокоительным тоном.

– Отвечай честно, Миша, ничего не бойся. Если кто тебя прессовал не по понятиям, тот ответит. Тебе ничего не будет.

Качан пихнул сокамерника в бок.

– Говори все, как было!

– Ты, – глянул на Качана Финт, – сдуйся.

– Все… – поднял руки Качан.

– Итак, – Финт перевел глаза на Недоповешенного. – Кто тебя прессовал? Кто довел до самоубийства?

– Никто, сам я.

– Сам? Причина должна быть

– Причина? Причина – совесть.

– Он жену убил, вот совесть его и замучила… – вновь за Мишу ответил Качан.

– Ты кто? – посмотрел на него Финт.

– Пацан в пределах. Погоняло Качан. 5 лет л.с. (лишения свободы) по гоп-стопу, из них 3 года т.з. (тюремного заключения).

– Я тебе слова не давал, Качан.

– Мы тоже не от лысого прикуриваем, понятия знаем.

Финт сжал зубы, выдавив на скулах миндалины желваков.

– Будешь вставлять слова, когда я разрешу. Иначе удалю из зала. В парашу.

Качан с достоинством кивнул, мол, понимаем, не пальцем деланные.

– Продолжай, Миша, – обратился Финт к Недоповешенному. – Легче станет. Я таких, как ты, много перевидал, подскажу, что делать надо, когда душа не на месте.

Суицидник переминался с ноги на ногу. Горло его, стянутое странгуляционной полосой, еле вышептывало слова.

– Я это… женился два года назад… Жена меня дождалась из армии… Очень мы друг друга любили… со школы… с пятого класса… Хотели это… ребеночка… Но все не получалось… Пошли к врачам, сделали анализы. Как-то я это… с работы вырвался пораньше и приехал домой часа за два до окончания смены. Слышу, в спальне вроде как это… разговаривают. Я подкрался…

Миша замолчал, гуркотя горлом, как голубь.

– Что ты увидел? – спросил Финт.

– Наталья это… верхом сидела на мужике, голая, и двигалась туда-сюда… Все у меня это… в голове помутилось, стал я сам не свой, пошел в чулан, взял топор, ее первой рубанул в затылок, занес топор и… обмер.

– Чего обмер-то?

Миша выклацал одной своей скачущей нижней челюстью.

– Отец… то… мой… был…

– Ни фуя себе, – крякнул Качан.

– Вот те на-а-а-а… – выдохнул Меняла. – Во, бабы, сучки…

– Снохач, – сказал Кухарь, – у нас в деревне тоже случай был…

Финт обвел взглядом толпу и все примолкли.

– Продолжай, Миша. Я понимаю, тебе тяжело. Но пока не выплеснешь из себя, не вылечишься. Что ты с отцом сделал?

– Ничего… Наталья на него упала и кровью залила, а я топор бросил и убежал.

Напился. Потом сдался в милицию. Отца видеть не хотел, на свидания не допускал, письма его не читал. Потом свели нас на очной ставке… После того я и повесился… Жаль, не до конца…

– Что отец сказал?

Недоповешенный начал говорить, вперившись глазами в одну точку, будто письмо читал с грибковой стены.

– «Дорогой Миша, жена твоя, Наташа, царство ей небесное, тебе не изменяла, а любила тебя очень. Это она пришла ко мне и рассказала про твои анализы, что ты не можешь иметь детей. Это она умолила меня зачать с ней ребенка, чтобы он был нашего рода. Да судьба так сложилась, что ты именно в тот день вернулся домой и нас застал».

– Врет, – вырвалось у Качана.

Хата повернулась на его голос.

– С чего решил, что врет? – спросил Финт.

– А чего это она на старика взобралась? Сверху сидела. Если б просто хотели ребенка зачать, то применили бы нормальную позу, баба снизу, мужик сверху.

– Отец мой не мог… – сказал Миша, – инсультник он. Не может вставать.

Было слышно, как в животе у него забурчало.

– А как же его на очную привезли? Парализованного-то?

– В кресле инвалидном…

– Т-твою д-дивизию! – выругался Меняла. – Выходит, зазря ты жену погубил?

– Ничего не зря! – грубостью пытаясь замять ошеломляющую силу только что рассказанной истории, перебил Менялу Качан. – Во всем бабы виноваты! Хочешь ребенка, обговори все с мужем, спроси разрешения. Он бы понял, согласился. Все потому, что втихаря делала. Есть же еще искуственное там оплодотворение.

– Оно денег, знаешь, каких стоит, – сказал Меняла.

Финт приподнял руку – голоса стихли.

– Наворотил ты, Миша, дел. Посмотри на своих сокамерников. Изломанные зонами, изрубленные, измученные. Им всем плохо, но они живут. Выламываться из жизни, как и из камеры, для порядочного арестанта – западло. Слушай мою постанову. Грех твой тебе отпускаю. Ты не ведал, что творил. Отсидишь за невинно убиенную жену положенный срок. Уйдешь в монастырь. Замолишь. Запомни, если еще раз попытаешься повторить суицид, будешь опиздошен и загнан под нары. Тогда поймешь разницу между твоим нынешним положением и настоящим адом. Запомни, суицидом ты подставляешь своих же товарищей по хате. За тебя их прессовать могут. А если ментам понадобится, они твой суицид повесят на них и срок дадут как за убийство. Понял?

– Понял, – сказал воспрявший духом Миша, перед которым в кромешной тьме высветилась какая никая, но перспектива дальнейшей жизни – тяжелой, но осмысленной покаянием. Он даже руку поднял, как ученик за партой.

– Можно спросить?

– Спрашивай.

– Можно я не в монастырь уйду, а в лесничество? Буду грехи замаливать и зверью помогать. Я животных люблю.

– В лесничество? – мечтательно протянул Финт и улыбнулся. И зеки тоже заулыбались, представив лес, зверей и свободу. – В лесничество, Миша, можно… Можно, братва, ему в лесничество?

– Конечно, можно, – загудела камера.

– Спасибо. Великое вам спасибо… – Миша зарыдал, закрыв лицо руками.

Его обняли, увели в угол, дали воды…

Финт глянул на Гуся.

– Первую непонятку разрулили. Вина с тебя снимается. Вторым гостем у тебя был «Скворец».

Смотрящий встал, стукнул в дверь, что-то тихо сказал в кормушку.

Скрежетнул засов, дверь открылась, впуская того, о ком только что зашла речь.

Сергей Скворцов вернулся в родную хату.

ДОКТОР САМУЭЛЬСОН

Лукьяновское СИЗО. Санитарная часть

День. Температура воздуха 27 градусов

Приподнявшись на локтях, Скворцов в крайнем возбуждении прокричал, не обращая внимания на раскрывшуюся рану на губе.

– Вы что, хотите сказать, что я сошел с ума? Я нормален! Я сижу в хате пять-четыре-семь! Вместе со мной сидят еще 12 человек! Это они меня избили и хотели изнасиловать!

Он брызгал на мой белый халат слюной вперемешку с кровью.

Я отодвинулся и сказал как можно спокойнее.

– Сергей, почему вы не сказали, что у вас эпилепсия? Ночью с вами случился припадок, вам некому было помочь, вы бились об острые углы нар и поранились.

Он замер.

– Какая еще эпилепсия? У меня никогда не было никакой эпилепсии…

– У вас не было и таких условий существования. Нередко припадки эпилепсии провоцируются у совершенно здоровых людей через стресс и лишение сна. В тюрьме они особенно часты. Микроприпадок может выглядеть, как фебрильные подергивание пальцев рук и ног, а также мимических мышц. После поставленного вам диагноза, что вы вполне вменяемы, мы сочли вас симулянтом. Две демонстративные попытки самоубийства были расценены, как давление на следствие…

– Чьи попытки? – не понял он.

– Ваши.

– Я не делал попыток самоубийства. Думал, да, но не делал!

– Один раз вы повесились на старой простыне, а второй раз вскрыли себе вены.

Никто так и не смог найти лезвие. Кто вам его дал?

– Гусь. Это он вскрыл мне вену, он брал кровь на кровянку…

– Какой Гусь?

– Смотрящий по нашей хате.

– Сергей, повторяю, в вашей камере, кроме вас, никого нет. Вы там один.

– Уходите! – закричал он, привставая. – Вы заодно со следователем. Вы меня обманываете! Клятву Гиппократа давали? Передайте своему Гиппократу, чтоб засунул свою клятву себе в жопу!

РАЗБОРКА ФИНТА

(продолжение) Лукьяновское СИЗО. Камера № 547

Ночь. Температура воздуха 29 градусов

Камера встретила Скворца угрюмым молчанием.

Финт провел Сергея к столу и поставил перед собой.

Но первый вопрос он задал пахану.

– Как ты додумался опустить его без моего разрешения?

– Все по понятиям, – с достоинством «обосновал» Гусь. – Скворец – серийный мокрушник, насиловал и резал женщин и малолеток. Мы за это с него спросили.

– Скворца подставили. Следак заказал журналюге статью, чтобы прессануть его вашими руками. Объективно ты сработал на легавых. Мусорскую разводку не смог разглядеть. А если масла в голове не хватает, ты меня спроси, своего старшего товарища. Дело Скворца резонансное. Президент узнал про беспредел в СИЗО, куму дали по шапке. На его место прислали Савельева. Помнишь «Соловья-разбойника»? Он мой личный враг. Шмонают хаты, меняют прописки. Мы еле успели общак перекинуть. Ты всех подставил.

Финт говорил тихим голосом, с минимумом мимики на худом лице, но от его слов Гусь побледнел, как чай от лимона.

– Я беспредельщика наказал, – хрипло сказал он. – Народ потребовал. Я Скворцу предъяв не делал. Я разборку разгребал.

– Кто предъяву делал?

По понятиям, отвечает за косяк тот, кто конкретно делал предъяву.

– Вот он, Мытник, – большим пальцем ткнул за спину Гусь.

Качан покосился на Рубленого. Глаз циклопа понимающе прикрылся: «Ловко Гусяра стрелки перевел».

– Сюда его, – сказал Финт.

Толпа раздвинулась, Мытника вытолкнули к столу.

– Ты кто? – спросил Финт, смещая луч фонаря в лицо нового фигуранта.

– А вы хто? – спросил таможенник, прикрывая глаза ладонью.

Финт глянул на Качана.

– Объясни ему, кто я.

Удар кулаком в печень согнул таможенника до полу.

Он опустился на корточки и прокряхтел.

– За ш-ш-шо?

– Отвечай, когда спрашивают! – Качан снова замаханулся, но Финт остановил его.

– Встань, – сказал он Мытнику. – Мне повторить вопрос?

Мытник встал, представился по форме.

– Старший инспектор украинской мытныци Довгий Олесь Витальевич.

– За что сидишь?

– Підставили мене, хабар підкинули. (подбросили взятку)

– Говори по-русски.

– Українська – державна мова, її треба поважати.

– Я уважаю украинский язык. Но я русский и веду разборку на русском. Ты не хочешь оказать мне уважение?

Финт посмотрел на Качана. Второй крюк прилетел в печень – тень мотнулась по стене.

– Говорить по-русски! – рявкнул Качан.

Рвотно кашляющего таможенника подняли, далее он отвечал по-русски.

– Ты делал предъяву?

– Я газету только читал.

– Кто принес газету в хату?

– Тоже я…

– Кто дал?

– Выводной.

– Который? Ступак или Молдаван?

– Ступак.

– Ступак работает в связке с Фоминых. Фоминых – сука. «Глухарей» вешает на терпигорцев, многих безвинно отправил зону топтать. – Финт перевел взгляд на Гуся. – Таможня – та же ментура. Как ты мог поверить легавому?

Под неандертальскими надбровными дугами встревожено забегали глаза.

– Скворец впервые чалился, обозвался мужиком, в поле репу дергал, оказался – мокрушник, маньяк серийный! Должен был я с него спросить? – Приняв молчание хаты за поддержку, Гусь взвыл на блатной разгазовке. – Ты уж прости меня, Финт, что я действовал по понятиям, свято соблюдал наш воровской закон!

Ответ Финта был так же тих, как и его предыдущая речь.

– Это ты-то свято соблюдал воровской закон? Думаешь, я не знаю, что ты завзятый «трубочист» (активный любитель анального секса)? Мне и раньше приходили цинки на тебя, что ты опускаешь молодняк не по понятиям. Для своего удовольствия. Удовольствие – «уда вольство». Ты дал слишком много воли своему уду, Гусь. Мы тебе его укоротим. Ты тут больше не пахан. Качан будет смотреть за хатой.

Гуся будто обухом ударили в лоб.

– Я честняк, судил по понятиям, – он обвел хату налитыми кровью глазами. – Зира, Рубленный, вы со мной? Верите мне?

Паханская пристяжь отвела взгляды.

Вне себя от гнева Гусь заорал, колотя по дубку кулаками.

– Я – положенец! Ты в одиночку не имеешь права меня землить, только сходка! Не по понятиям!

Финт искоса кинул взгляд на бушующего блатаря.

– А по понятиям на абвер работать?

Пахан отшатнулся.

– Это серьезная предъява. Обоснуй!

– Ты же не «апельсин», ты вор старой закалки, ты не мог не знать, что опускание через педерастический акт придумали менты. Его нет в правильных понятиях. Давно ты прессовщиком стал, а, Гусь?

– Я шерстяным никогда не был! А Скворца мы не опустили, попугать хотели, чтоб раскололся…

– А мне сдается, в прессовщики тебя следак Скворца завербовал. Тебя к нему водили на допрос в «девятку», а ведь Фоминых твое дело не ведет. Какие у него к тебе были вопросы?

– Не был я у него, не знаю, о чем ты толкуешь.

– Тебя Цысарь видел, в коридоре КСД, когда выводили тебя от Фоминых.

– Цысарю нет веры, он на меня зуб имеет! Не был я у следака, ни с кем ни о чем не договаривался!

– А откуда тогда у следака запись вашей разборки?

Гусь вцепился в край стола так, что побелели фаланги пальцев.

– Какая запись?

– На диктофон.

– Какой диктофон?! Я голый был! Даже без штанов, все подтвердят!

– Ты штаны когда снял? Когда у Скворца рот уже был кляпом забит. А до этого у тебя в кармане работал диктофон. Суд твой был инсценировкой, чтобы расколоть Скворца на признанку. Чем Фоминых тебя купил?

– Не был я у Фоминых! Не было у меня диктофона! Чем докажешь? Словами Цысаря? Его слова против моих! Кто больше заслуженный бродяга, я или он?

– У меня свидетель есть.

– Кто?

– Кухарь, – позвал Финт, – расскажи, что лежало в кармане гусевских штанов в ночь разборки?

Шнырь просунул между сокамерников скопческое личико.

– Я, когда штаны в угол относил, карманы обшмонал, чисто по привычке, смотрю, а там черненький диктофон «Olimpus» в чехольчике матерчатом, подтверждаю.

На Гуся было страшно смотреть.

– Становись на лыжи, – сказал ему Финт. – У тебя пять минут. Вещи твои на утренней поверке передадут.

Гусь бросился к двери, заколотил в нее руками и ногами.

Открылась кормушка.

– Чего тебе?

– Выпускай!

– С какого х…?

Гусь заорал.

– Что мне, вскрыться тут при тебе?

Только после этого вертухай раскоцал тормоза.

Когда за ломовым захлопнулась дверь, кто-то сказал.

– Фу, даже дышать стало легче.

На правах нового главшпана Качан сделал объяву камере.

– Я пацан в пределах. Пятерик за шлюзом оттянул, понятия знаю. Будем жить без террора и прессухи. Уважаемому Финту благодарность за высокое доверие. А как с ментами поступать, мы знаем.

Качан кивнул Рубленому и Зире на Мытника. Те скрутили таможенника.

– Я нє мент! – забился украинец в цепкой хватке. – Митниця не мае нічого спільного з ментами! Ми самі ментів ненавидимо. Це вони мене сюди запхали. Срав я на ментів!

Качан за волосы отогнул его голову к лопаткам – до хруста шейных позвонков.

– Срал ты мамке в дойки, когда ходить не умел.

– Боляче… боляче, – заблажил Мытник. – Шию зломаешь! Відпусти!

Новый смотрящий по хате 5-4-7 вынес свой первый приговор.

– Ты, – сказал он Мытнику, – возьми нитку с иголкой.

– Навыщо… нитку… та й голку?

– Очко свое рваное будешь штопать. Твоя предъява не проканала. Отвечай за базар.

– В пердак хохла! – заистерил Кухарь. – В пердак! В пердак! В перда-А-ак!

– Птица дятел станет петухом, – Качан расстегнул штаны. – Жил-был стропальщик, и было у него две дочки – Вира и Майна. Вира, пацаны! На дальняк, широкой кверху!

ЗАПИСКИ ТЮРЕМНОГО ПСИХИАТРА «МНОГОМЕР»

Доктор Самуэльсон о феномене Скворцова

Он ничего не помнил о своих альтерах! Верил, что его судили, избили и хотели изнасиловать сокамерники!

«Феномен Скворцова» произвел на меня сильное впечатление. Грешным делом, мне даже замерещилась кандидатская диссертацию, которую я надумал писать, выйдя на пенсию.

По моим наблюдениям, «семья» Скворцова вмещает дюжину персональностей. Вот почему в камере-одиночке ему привиделась «хата», полная враждебно настроенных заключенных. Каждая из персональностей ощущает себя в тюрьме, ведь выйти на поверхность сознания они могут только с разрешения высшей личности, каковой является Наблюдатель. Вот они и борются друг с другом, и создают соответствующие ситуации, чтобы хоть ненадолго завладеть телом.

Ядром Семьи является Сергей Скворцов – самонаблюдающая основа Сверх-Эго, погруженная в текущую физическую реальность. «Высшим Я» является ветхозаветный первосвященник времен Исхода Финеес, что указывает на его принадлежность к миру великих Архетипов. Низшим «Я», воплощающим первобытную силу Жизни, является партизан-людоед Гуськов.

Передо мной словно вскрылись необозримые миры и планы человеческого духа! Его пример показал, что, являясь составными частями высших сущностей, мы внутренне также состоим из множества персональностей, сил, духов, животных, природных и иных аспектов мироздания.

«Все во мне и я во всем».

Мы не трехмерны и даже не четырехмерны (если считать время измерением) мы – многомерны. Многомер – вот точное наименование для Сергея Скворцова!

Как это часто бывает, в руки мои вроде бы случайно попали материалы о мультиплетах. Открылся незнакомый дотоле массив информации о ЗМП (заболевании множественными персональностями). Оказывается, первые сведения о ЗМП появились еще в 17 веке! Суть заболевания состоит в том, что в психике человека-мультиплета живут и сосуществуют несколько (иногда до десятка и более) отдельных персональностей со своими именами, лицами и характерами. Обычно они ничего не знают друг о друге, но иногда заболевший человек отдает себе отчет о населяющих его существах. Причиной появления мультиплетов являются перенесенные в раннем детстве сильные физические, эмоциональные или психические страдания.

Многомеры, пережившие много издевательств, формируют альтеров, стоящих на их защите, крайне жестоких и агрессивных. Так как эти полные боли и убийственной ярости персональности отделены от психики крепкими стенами, центральная личность ничего о них не знает, и может очнуться в комнате, залитой кровью, и при этом ничего не помнить о происшедшем.

Большинство из осужденных за тяжкие преступления утверждают, что они не совершали приписываемых им злодейств. В США уже введен в судебную практику анализ на ЗМП. В случае, если психиатрическая экспертиза подтверждает, что преступление совершено одним из альтеров, заключенные передаются тюремным психотерапевтам для дальнейшего лечения.

Случаи заболеванием ЗМП ширятся с каждым днем, альтеры становятся все более самостоятельными и ярко выраженными, при этом они хотят обзавестись собственным телом и вести автономную жизнь. Вот почему в наше время массовое распространение получила пластическая хирургия. Альтеры, кроят тела под себя. И часто бывает, что центральная личность, очнувшись после операции, приходит в отчаяние от того, что она с собой сделала, но менять что-либо бывает уже поздно.

Известен случай, когда больной дважды менял свой пол. Сначала он стал женщиной, потом опять мужчиной. Это был глубоко несчастный, измученный человек, балансирующий на грани самоубийства.

Кроме того, есть гипотезы, что ЗМП это не просто психическая болезнь. Некоторые ученые считают, что альтернативные персональности представляют собой психические «червоточины», «тоннели» в иные временные и пространственные измерения, где каждый альтер может полностью прожить свою жизнь и осуществить все свои потенции в зависимости от принятого Наблюдателем решения в точках бифуркации судьбы.