Текст книги "Основы философии науки"

7 Концепция неявного знания Майкла Полани

Майкл Полани (1891-1976) – британский ученый, видный специалист в области физической химии, один из основоположников «исторического» направления в философии науки. Окончил медицинский факультет Будапештского университета, изучал физическую химию в Германии. Профессор Института Макса Планка. С приходом к власти нацистов эмигрировал в Англию (1933).

Не удивительно, что Полани выступил с критикой тоталитаризма и его губительного влияния на культуру. В 1950-х гг. он сформулировал ряд принципиальных положений философии науки. Если представители «Венского кружка» и Карл Поппер исследовали деятельность ученого, принимающего решения, то в модели Томаса Куна наука в лице парадигмы диктует ученому свою волю. Вне поля их зрения осталась научная традиция. Наука как традиция представляет собой надличностное явление.

Традиция противоречива. Она препятствует ассимиляции нового и ей способствует. Ученый работает в некоторой традиции и выходит за её пределы. Представляет ли наука одну традиции, либо существует многообразие научных традиций? М. Полани установил, что традиции в науке могут быть как вербализованными, существующими в виде текстов, так и невербализованными, существующими в форме неявного знания. Такого рода традиции передаются от учителя к ученику или от поколения к поколению на уровне непосредственной демонстрации образцов деятельности. Признание неявного знания обогатило картину традиционности науки.

Наука и другие виды человеческого познания, согласно Полани, обладают общностью, состоящей в принципиальной неустранимости субъекта из всех возможных реконструкций познавательных процессов.

«Коперник лишил человека позиции в центре Вселенной, позиции, которую предписывала ему как система Птолемея, так и Библия. С тех пор всевозможные моралисты многократно и решительно призывали нас… взглянуть на себя объективно, в подлинной перспективе пространства и времени. Что же это означает?.. Если мы сделаем попытку изучать Вселенную объективно, уделяя одинаковое внимание равным по массе пропорциям материи, это закончится тем, что на протяжении всей нашей жизни мы будем изучать межзвездную пыль, делая небольшие перерывы для изучения скоплений раскаленного водорода; и не раньше, чем через тысячу миллионов исследовательских жизней, наступит момент, когда одну секунду времени можно будет посвятить изучению человека. Нет нужды говорить, что никто – включая ученых – не придерживается такого взгляда на Вселенную. Потому что, будучи человеческими существами, мы неизбежно вынуждены смотреть на Вселенную из того центра, что находится внутри нас, и говорить о ней в терминах человеческого языка, сформированного насущными потребностями человеческого общения. Всякая попытка полностью исключить человеческую перспективу из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице». [34. С. 20].

Полани выступил против «эпистемологии без познающего субъекта» К. Поппера, т.е. против идеи о возможности логико-рациональной реконструкции познавательного процесса в отвлечении от культурноисторической его детерминации. Поппер считает рациональность имманентной чертой науки и ищет внутреннюю логику её развития, отвлекаясь от воздействия на неё социокультурных факторов. Согласно Полани, факторы социокультурного контекста оказывают важнейшее воздействие не только на организацию научно-исследовательской работы ученых, но и на содержание научной деятельности.

Смысл научного исследования Полани видит в проникновении во внутреннюю рациональность и объективную структуру реальности. Научные гипотезы не выводятся прямо и непосредственно из наблюдения, а научные понятия – из экспериментов. Полани настаивает на отсутствии «логического моста» между фактами и теорией, обосновывает невозможность создания логики научного открытия как формальной системы. Таким образом, теоретико-познавательная концепция Полани нацелена на преодоление как плоско-эмпирического, так и формально-логицистского подходов.

Сердцевиной теории познания Полани является его эпистемология неявного знания. Цель исследования автор видит в изучении процесса научного познания как постижений объективных связей универсума с учетом исключительно конструктивной роли субъекта познания. «Я показал, – утверждает Полани, – что в каждом акте познания присутствует страстный вклад познающей личности и что эта добавка – не свидетельство несовершенства, но насущно необходимый элемент знания. Вокруг этого центрального факта я попытался создать систему согласованных взглядов, которых я искренне придерживаюсь и для которых не вижу никаких приемлемых альтернатив». [34. С. 19].

Существуют два типа знания: явный, вербализуемый и выражаемый в словах, знаках, и неявный, скрытый, подразумеваемый или имплицитный. Целостные свойства сложной системы нельзя познать лишь изучением отдельных элементов, постичь их невозможно без интуиции, субъективного отношения к объекту познания. Неявное знание существует как предчувствие, предсознание, в форме первональных символов или образов. Эти неявные личностные элементы осознаются лишь посредством участия и постижении целого.

Новый взгляд на проблему сложился у М. Полани в 50-е годы, когда у ученых вызывала большой интерес идея «искусственного интеллекта». Работая в Манчестерском университете, где тенденция к математизации и формализации умственных процессов занимала большое место в исследовательской практике, Полани отнесся в высшей степени критично к идее отождествления механических моделей мышления с процессами мышления человека. В дискуссиях с коллегами он пытался обосновать тезис о наличии в любом знании существенного, на его взгляд, элемента понимания, который присущ исключительно человеческому мышлению и который он впоследствии назвал «скрытым, неявным знанием».

Полани попытался переосмыслить свойственное позитивизму понимание объективности, как чисто эмпирической фактуальности, исходящее из противопоставления объекта познания его субъекту. Он настаивает на том, что человеку свойственно не абстрактное проникновение в суть вещей самих по себе, но соотнесение реальности с человеческим миром. Поэтому любая попытка элиминировать человеческую перспективу из нашей картины мира, считает автор, ведет не к объективности, а к абсурду.

Полани вводит важное для философии науки понятие «концептуальное открытие», позволяющее выразить неявное знание или неявно принимаемое допущение в явной, доступной знаковой форме.

Центральным пунктом полемики Полани с традиционной в западной философии эпистемологической установкой является тезис о полной осознанности познающим субъектом собственных ощущений и восприятий. Автор «Личностного знания» настаивает на том, что получаемая через органы чувств информация значительно богаче той, что проходит через сознание, и «человек знает больше, чем может сказать». Неосознанные ощущения (subception) и образуют эмпирический базис неявного знания.

Неявное знание личностно по определению. Полани настаивает на том, что и в эпоху гигантской кооперации научно-исследовательской деятельности основу научного прогресса все же составляет личное проникновение ученого в суть исследовательской задачи. Условием же успешного функционирования научного коллектива является приобретение его членами общих «интеллектуальных навыков», которые, не будучи всецело эксплицируемы, составляют фундамент совместной работы ученых.

Понятие «неявного знания» неразрывно связано у Полани с понятием «личностного знания» так как неявное знание является важнейшей характеристикой и важнейшей составляющей «личностного знания». Справедливость концепции личностного знания подтвердилась в работах по использованию ЭВМ как средства представления знаний, которые привели к рождению новой научной дисциплины – когнитологии, исследующей способы выявления, вербализации, представления знаний эксперта в виде логических символов. Здесь-то и выяснилось, что эксперт, знания которого хотят заложить в машину, не только не знает их границ, но и не всегда в состоянии по своей воле вызвать любой фрагмент и поставить его под контроль сознания. «От эксперта нельзя требовать и соотнесения своего знания с общепринятыми мнениями других экспертов или требовать обоснования его собственных суждений». [45. С.14-22]. Задача когнитолога – особыми приемами приблизиться к неявному знанию, слитому с личностью эксперта.

Стремление убеждать других – естественный порыв первооткрывателя. Но тут возникает следующая проблема. В той мере, в какой открыватель предается новому видению, он отделяет себя от других, мыслящих старыми понятиями. Как писал Полани, сторонники новой системы взглядов могут убедить свою аудиторию, только завоевав её интеллектуальные симпатии по отношению к доктрине. Те, кто слушает с сочувствием, смогут открыть для себя то, чего они в противоположном случае никогда бы не поняли. Такое принятие нового есть эвристический процесс, в котором личность изменяет себя.

Главным моментом, определяющим принятие ученым той или иной научной теории, по Полани, является не степень её критического обоснования, её сознательного соотнесения с принятыми в науке нормативами, а исключительно степень личностного «вживания» в эту теорию, степень неэксплицированного доверия к ней. Категория веры является для М. Полани, по существу, центральной для понимания познания и знания». [34. С. 11].

Полани открывает заколдованный круг разума и языка, веры и знания. Они объективны и одновременно создаются людьми, а в этом смысле субъективны, они цель и средство, переходящие друг в друга.

Обратимся к языку. «Когда-то многие слова были священными. Законы считались божественными; религиозные тексты рассматривались как прямое божественное откровение. Для христиан слово стало плотью. Человеку не дано было проверять то, чему учила церковь. Принимая учение церкви, человек говорил не сам с собой; в своих молитвах он мог обращаться к первоисточнику этого учения». [34. С. 276].

Для человека того периода слово и дело были нераздельны. Сказал – сделал. Не сможешь сделать – не имеешь права говорить вслух. Слово все порождало, в начале было слово. Слово было Бог. Иисус Христос – слово, сказанное Отцом. Сын – слово отца. Мать знает дитя, поскольку его родила. Отец признает собственного ребенка словом.

Что же произошло далее? «Позже, когда неколебимые авторитеты закона, церкви и священных текстов померкли или вовсе перестали существовать, человек попытался избежать опустошающего самоутверждения, сделав высшей инстанцией опыт и разум. Но к настоящему времени выяснилось, что современный сциентизм сковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. Он не оставляет места нашим важнейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать их под маской нелепых, неадекватных терминов. Идеология, использующая эти термины, превращает самые высокие человеческие устремления в средство саморазрушения человека». [34. С. 276].

Слово перестало быть священным. Эпоха, где царят слова, слова, слова, то есть идеология – разрушают человека. Сциентизм не менее догматичен церкви. Слепая вера в религию и науку равнозначны, в любом случае это слепая вера. Нужно бросить вызов.

«Ибо, отвергая верительные грамоты, как средневекового догматизма, так и современного позитивизма, мы вынуждены искать опору в самих себе, не уповая ни на какие внешние критерии; основания истины мы должны искать в недрах собственного интеллекта. На вопрос «Кто кого убеждает?» ответ прозвучит просто: «Я пытаюсь убедить себя сам». [34. С. 276].

На вопрос кому я должен доверять? Ответ Полани – в первую очередь, самому себе. Но доверие к самому себе должно быть критическим, а не слепым.

«Единственное, что делает наши убеждения несомненными, – это наша собственная в них вера. В противном случае они являются не убеждениями, а просто состояниями ума того или иного человека. [34. С. 278]. Итак, все держится на вере с себя. «В этом залог освобождения от объективизма – мы должны понять, что последним основанием наших убеждений является сама наша убежденность, вся система посылок, логически предшествующих всякому конкретному знанию. Если требуется достичь предельного уровня логического обоснования, я должен провозгласить мои личные убеждения… Я убежден, что я должен стремиться узнать, во что я действительно верю, и попытаться сформулировать убеждения, которых я придерживаюсь». [34. С. 278].

В таком случае возникает не слепая, а осознанная вера и определенные убеждения. Неявное становится явным. «Нельзя обнаружить ошибку, если интерпретировать её в тех же предпосылках, которые к ней привели; её можно обнаружить, лишь опираясь на те посылки, в которые ты веришь». Чтобы решить задачу, следует проанализировать предпосылки. «Процесс изучения любой темы включает как её собственное изучение, так и толкование тех фундаментальных убеждений, в свете которых мы подходим к её изучению. В этом тезисе заключена диалектика исследования и толкования. В ходе такой деятельности мы постоянно пересматриваем наши фундаментальные убеждения, но не выходим за рамки некоторых их важнейших предпосылок». [34. С. 279]. Разве научное исследование не нуждается в рефлексии, в понимании, в толковании? Полани применяет, но сознательно не называет, рефлексию. Это то, что следует за исследованием, критикой, объективизмом. Полани относит его к классу сознательных акритических утверждений. Люди сорвали яблоко, и узнали Добро и Зло. Но это было лишь первое грехопадение. «Мы сорвали с Древа второе яблоко, которое стало вечной угрозой нашему знанию Добра и Зла. Теперь мы должны научиться познавать эти качества в ослепляющем свете новоявленных способностей к анализу. Человечество совершило второе грехопадение и было ещё раз изгнано из сада, который на этот раз, вне всякого сомнения, был Раем для Дураков. Мы невинно верили в то, что можем сложить с себя всякую ответственность за собственные убеждения, положившись на объективные критерии истинности, но наша способность к критике разрушила эту надежду. Пораженные внезапным сознанием собственной наготы, мы можем пытаться преодолеть её бесстыдством, впав в совершенный нигилизм. Но аморальность современного человека нестойка. Сегодня его моральные устремления выражаются в попытках надеть маску объективизма. Родился новый Минотавр – чудовище сциентизма.

Я предлагаю здесь альтернативный выход – восстановление в правах недоказанных убеждений. Сегодня мы должны открыто исповедовать такие убеждения, которые в эпоху, предшествовавшую взлету философской критики, могли существовать лишь в скрытой форме». [34. С. 279].

С концепцией неявного знания связана теория личностного знания. Полани исходит из верного положения, что знания могут быть получены только конкретными людьми, личностями. Чем оригинальнее личность, тем больший вклад в культуру она может внести. Процесс творчества неформализуем. Никакая машина не может заменить живого человека, в том числе и ученого-исследователя. Вместе с тем, язык, на котором человек должен сообщать результаты исследований, социален, а не личностен. Познавательные акты также социальны. Полани подменяет процесс оценки знания на его истинность анализом психологического процесса его получения.

Способность к самоотдаче предоставляет законные основания утверждения личностных убеждений, всеобщих по своему содержанию. Мы ответственны за приверженность к нашим убеждениям. Мы сами должны сделать наши умы открытыми к множеству вещей, представляющих интерес для человека.

8 Четыре мира науки

Чем сильнее наука вторгается в культуру и переплетается в ней, тем хуже мы её понимаем. Оказалось, что наука не поддается точному определению. Опора на представление о «чистой науке», «чистом разуме» содержит в себе парадокс. Наука может изучить некий объект, находящийся вне его. Но как разум может изучать самого себя? Как я могу, мысля, одновременно исследовать истоки и условия моей мысли?

Парадокс снимается, если принять культурологический образ науки как концентрированной активности, организованной в каждой культуре особенным образом вокруг того или иного экзистенциального или социального «центра». Тогда европейская экстравертивная наука может изучать интровертивную «науку» йогов и даосов, беря её как некоторый объект. Сегодняшняя неклассическая наука начинает изучать классическую; социология изучает развитие физики, а многие представления термодинамики и синергетики могут помочь оценить «научность» социологических представлений.

Та особенная сбалансированность ума, которой требует наука, возникала в истории лишь изредка. Уайтхед в своем труде «Приключения идей» пишет, что современная «нормальная» наука смогла возникнуть в Европе благодаря счастливому стечению факторов, нигде больше не сочетавшихся. В Китае – этой величайшей цивилизации мира – остроумные и образованные люди столетиями терпеливо посвящали свою жизнь учению. Нет оснований сомневаться в способности китайцев к занятиям наукой. И все же «китайскую науку можно практически не принимать в расчет». То же самое можно сказать об Индии. Римляне, при всем своем государственном и военном таланте, не внесли в науку почти ничего. И даже греки, которые «стояли у колыбели науки», не сумели поддержать её в период роста и взросления. Их интересовали философские вопросы, интеллектуальные парадоксы, математика. Но терпеливо и упорно наблюдать, измерять, фиксировать наблюдаемое, упорно совершенствовать теорию они не любили и не умели.

Те, кто подобно Уайтхеду, считает, что в Китае и Индии не было науки, аргументируют своё мнение тем, что китайские и индийские мудрецы не отграничивали знание от веры, рациональный опыт – от эзотерических искусств, магии, колдовства. Они также не отграничивали субъекта от объекта, предмет от метода, жизненную позицию от теоретической задачи. Однако идеи Уайтхеда отражают мнение науковедов начала ХХ века, тех, кто признавал науку только в классическом её варианте. Сегодня многие полагают, что классическая наука осталась в прошлом и трансформируется в «неклассическую» и даже «постнеклассическую». В самом общем смысле это означает отказ ученого от «мифа объективности», признание того, что даже в естествознании точка зрения ученого, его жизненная позиция и изначальные верования определяют направление и результат исследования. Но, таким образом, европейские ученые и философы сближаются с индийскими гуру.

Классифицировать науки целесообразнее, исходя из того, в каком «мире» данная наука действует и работает. В отличие от «трех миров» К. Поппера мы будем выделять четыре таких «мира»: мир идей, мир природы, мир культуры и мир человеческий, жизненный, практический. В каждом из миров – особые вещи, особые цели, нормы, ценности. Классификации миров соответствует основная классификация наук, включающая в себя: интеллектуалистику (искусство оперировать идеями), естествознание (природоведение), культурологию (понимание культуры) и праксеологию (теорию действия).

Интеллектуалистика. Математика, философия, метафизика, теология – древнейшие из наук. Существует мир идей – понятий, чисел, фигур, ценностей, архетипов, которые ни из какого жизненного опыта не вытекают. Независимо от того, верим мы в Бога или нет, необходимо признать, что Бог – это богатейшая по смыслу и социально значимая идея. Наука о Боге – теология, существует с древнейших времен и заслуживает всякого понимания. Интеллектуалистика имеет в качестве предмета мир идей.

Интеллектуальные науки не ставят перед собой никакой практической цели, интересуются только сущим, но не должным. Они, по преимуществу, монологичны. В них развертывается родовой общечеловеческий разум, которым наделен от рождения каждый индивид. Разум оперирует чистыми, интуитивно понятыми абстракциями, смыслами, границы которых нельзя произвольно ни сузить, ни расширить.

Признаем, что Платон был прав: эти основные идеи даны, в сущности, готовыми, и мы можем либо «играть» понятиями, выстраивая из них оригинальные конструкции, либо, уточнив заранее, так, как нам это удобно, границы понятий (таких, скажем, как «дом», «человек», «истина», «пространство», «справедливость»), далее использовать их для обобщения и упорядочения некоторой области явлений.

Для интеллектуальных наук нет иного критерия успеха, чем ясность, строгость, изящество доказательств при максимальном смысловом богатстве и простоте рассуждения. Успех в этих науках не зависит от жизненного опыта: творческое «акме» достигается в молодости. Врожденная сила интеллекта значит здесь гораздо больше, чем упорство, наблюдательность, систематичность. Интеллектуальные науки имеют право не заботиться о том, где, кто, когда и для чего их будет применять, а также о какой-либо фактуальной верификации устанавливаемых ими законов.

Но опасной наивностью было бы предположить, что интеллектуальные науки не имеют практического, в том числе этико-политического, значения. Ведь именно прояснение идей есть путь развития разума. Через идеи осознается все то, что недоступно непосредственно органам чувств. Иерархия идей-ценностей (блага, мужества, счастья, доверия, щедрости) определяет перспективу личности и государства. «Свертывание» интеллектуалистики в идеологию или простую «игру ума» означает деградацию разума.

Естествознание. Естествознание как класс наук принципиально отличается от интеллектуалистики. Его предмет – природа: вечная и бренная, смертная и бессмертная, хаотическая и упорядоченная, живая и мертвая. Явления природы даны нам лишь постольку, поскольку существует родовой тип человека с особенностями его жизненной активности и восприятия. Будь человек размером с виру или с Эверест, мир природы был бы совершенно иным, хотя мир идей мог бы оставаться прежним.

Мы должны признать, что «происхождение природы» нам неизвестно. Почему природа такая, а не другая, почему она обладает определенным набором констант и вечны ли эти константы – на эти вопросы мы тоже не можем ответить. Все естествознание возникает из чувственного соприкосновения человека с природой. Основа естествознания – опыт. Все приборы, техника исследования и даже сами идеи при изучении природы имеют второстепенный смысл. Мы можем изучать природу, лишь постольку сами в неё включены, являемся её частью. Изучать природу можно лишь в связи с человеком. Представить себе природу вне человека или человека вне природы – мы не в состоянии. Из этого противоречия и рождается собственно научная, познавательная позиция. При изучении природы формулируются основные принципы научного исследования: вера в неизменный порядок мироздания, обратимость времени, необходимость отграничивать субъект от объекта, возможность опытной проверки и опровержения. Невозможно в естествознании изучать только идеи: числа, фигуры, уравнения, законы (упорядоченные изменения во времени). Физика предполагает метафизику, но не должна с ней смешиваться. Невозможно в физике изучить то, чего нет или что представляется самим методом изучения. Уравнения в физике правомерны и нужны лишь до тех пор, пока они упорядочивают, объясняют исследуемую объективную реальность. Оперировать в физике «чистыми» математическими функциями – значит выйти из физики в математику, то есть интеллектуалистику. А такой вывод сопряжен с тем, что меняется наше мировидение, меняются цели науки. Выход в «микромир», изучение бесконечно малых и бесконечно больших величин, несопоставимых с возможностями человеческих чувств – означает выход из естествознания и метафизику. Метафизикой заниматься можно и нужно, но следует помнить, что ценность теории в физике, да и в любой области естествознания, определяется их описательной, объяснительной, предсказательной и манипулятивной силой, а не строгостью и изяществом. Эта сила обычно тем больше, чем уже границы объясняемой и описываемой области. Чем проще теория, тем легче её применять, тем больше людей могут ей воспользоваться.

По одному вопросу или явлению в естествознании может быть несколько теорий. Естествознание опирается на опыт, индукцию. Законы физики, химии, биологии могут показаться универсальными и вечными. Но границы естествознания труднее указать, чем границы интеллектуалистики. Например, социология, история, психология, будучи, по-преимуществу, науками о культуре, человеке, какими-то своими частями, правда, незначительными, входят в естествознание.

Теории, логико-математические схемы имеют в естествознании инструментальное значение. Они призваны упорядочить факты, упростить и сделать понятной общую картину явлений. «Сущность природы» не открывается в опыте. Позитивистская парадигма естествознания, не содержащая в себе метафизических утверждений, является поэтому эффективной и наиболее употребительной.

«Чистая интеллектуалистика» – будь то теология или математика – должна быть выброшена из естествознания. Но мало этого. И человек в природоведении присутствует только как исследователь: наблюдатель, измеритель, логик. Все то в человеке, что выражает смысл его бытия в мире, что ощущается как «жизнь», «счастье», «утрата», «печаль», «свобода», «ответственность», решение, добродетель – все это не вмешается в рамки естествознания, которое провозглашает «свободу от ценностей».

Культурология. Третий класс наук – культурология. Как обозначение специальной дисциплины, этот термин был введен в 60-е годы американским культурантропологом Лесли Уайтом. Уайт подобно Дюркгейму, Блоку, Валлерстайну, подчеркивает единство социо-гуманитарных наук, необходимость взаимопроникновения истории и социологии. Однако формирование культурологии как отдельной дисциплины – вряд ли осуществимо. Во-первых, культура уже давно и обстоятельно изучается солидными, методологически ориентированными науками: археологией, историей, этнографией, антропологией, экономикой, социологией, политологией, лингвистикой и множеством предметно-ориентированных областей знания, таких как история и теория музыки, общественного мнения, семьи, государства, хозяйства. Во-вторых, культура как целостность, существует сегодня, прежде всего, на национально-государственном уровне: общечеловеческая культура – это, скорее, нечто воображаемое, идеальное, предвосхищаемое. В-третьих, даже если бы общечеловеческая культура стала реальностью, она была бы слишком сложна, изменчива, насыщена субъективно-произвольными элементами, чтобы быть предметом исследования одной какой-то дисциплины. Наконец, в-четвертых, систематизация знаний о культуре, количество которых быстро растет, сильно отстает от самого процесса культурных изменений. Сам факт возникновения культурологии свидетельствует, возможно, о начавшемся смещении «фокуса внимания» ученых из области естествознания в область обществоведения. Однако тот образ науки, который сложился к настоящему времени под влиянием успеха естественных наук, – неприложим к наукам о культуре и, в некотором отношении, тормозит их развитие.

Существование культурологии как класса наук, пожалуй, более обосновано, чем существование естествознания. Границы природы – неясны, её детерминанты – неизвестны, как и когда она возникла – никто не может сказать, Мы не знаем, насколько универсален и устойчив тот порядок, который наблюдается в природе. В противовес этому границы культуры легко просматриваются. Цели, методы, критерии успеха культурологических исследований могут быть сформулированы: это все, что создано или создается разумом и руками человека и что может быть объективировано, стать коллективным достоянием. Это те смыслы, формы, содержания, которые придает человек физическим, социальным и идеальным объектам. В культуре нет, и не может быть столь же устойчивых порядка, системы, законосообразных механизмов функционирования и развития, какие мы наблюдаем в природе. Все культурные системы символичны, условны, конечны. Если мы условились считать землю – собственностью, государство – субъектом власти, личность – имеющей права и достоинство, – значит, так оно и есть, значит, мы должны с этим считаться. В культурологии описание, теория, субъективное видение, выражение, интерпретация – тесно сближены. Теория культуры – это не описание фактов и законов, а выявление смыслов, норм, ценностей и отклонений от них, осуществляемое с помощью демонстрации фактов, оценок, образного фантазирования и логического вывода. В науках о культуре неприменим метод беспристрастного анализа и описания. Как мы могли бы характеризовать культуру, если бы наложили запрет на использование таких понятий, как «добро», «зло», «истина», «победа», «поражение», «подвиг,. «предательство», «святость», «страх», «раскаяние»? Нет сомнения в том, что все сколько-нибудь значительные сочинения по социально-гуманитарным наукам вдохновенны и созрели под влиянием общественных ценностей. Да и возможно ли вообще отделить личную оценку ученого-гуманиста от общественной?

Историки, археологи, социологи желали прославить свою страну, защитить и оправдать свободу, возродить национальные святыни, разоблачить обман, показать нерациональность экономического и политического порядка, выявить корни добра и зла в обществе. Следует помнить, что социокультурные науки рождаются и развиваются в диалоге. Предмет, истина, проблема уясняются в споре, дискуссии или дискурсе определенного рода. Этот дискурс может вырастать из лекции учителя, проповеди священника, отцовского увещевания, исповедально-интимных признаний любящих людей, логически-связанных и содержательно ориентированных речей адвоката и прокурора обвинения в суде, выступлений в парламенте.

Тот, кто пишет книгу по истории, социологии или психологии, помогает читателю глубже понять себя, возбуждает в нем радость жизни, надежду, создает основу для интеллектуального обмена и душевного единения, разоблачает зло.

Цель естественнонаучного исследования – в том, чтобы дать ответ на проблему. Естественнонаучная теория должна быть «экономной», объясняя максимальное число фактов минимальным числом сущностей. Культурологическая теория, помимо объяснительно-предсказательной функции, имеет ценность сама по себе. В этом отношении она подобна стихотворению или роману. Она ценна возвышенным настроением, которое создает, расширением интеллектуального горизонта, не только ответами, которые дает, но и вопросами, которые порождает.

Культурологический дискурс – отчетливо диалогичен. Дело в том, что сообщество ученых-гуманитариев гораздо более размыто и внутренне сложнее структурировано, что сообщество, скажем, физиков или ботаников. Поэтому споры, дискуссии различного рода выражают «дух» культурологии в большей степени, чем консенсус, согласие по основным принципам, которое с удивительной быстротой устанавливается в естественных науках даже во времена «научных революций». Консенсус отличает «дух» сообщества естествоиспытателей от духа сообщества культурологов. Культурология тяготеет к слиянию со стихийным «разговором эпохи». Сам консенсус в обществе достигается уравновешиванием мнений спорящих сторон. При этом объектами спора становятся самые фундаментальные основы экономики, политики, образования, просвещения. Культурологическое знание – персоналистично. Переоткрытие знаний, личный опыт в гуманитарных науках значит больше, чем в естествознании.