Текст книги "Сукины дети. Том 1"

«Нет, – понял Сашка, – я не смогу… Не смогу! Помог бы кто, был бы у меня родной брат… такой, чтобы он вышел бы и встал между всеми и мной… Тогда я бы смог. А так – нет».

Тотчас вслед за осознанием собственного бессилия Сашка почувствовал такую усталость, словно не один день со своими тревогами и хлопотами был за плечами, а целая неделя таких вот тяжёлых забот выматывала его до последней возможности. Сашка положил руки на руль, уткнулся в них лицом, и в его голове, медленно поворачиваясь, поплыли обрывки минувшего дня. В том крутящемся калейдоскопе причудливо менялись между собой местами лица, голоса – близкие и чужие, вечер откатывался вспять к полудню, а незнакомые люди, случайно увиденные в автобусе, почему-то бродили по его дому.

Это было началом беспокойного и многослойного сна, в который он провалился, сам того не заметив.

И, конечно же, в цветных Сашкиных видениях нашлось место Свете. Она появилась прямо перед машиной из утренней полутьмы. Несмотря на ранний час, Света была почти готова к свадебному ритуалу, только фата отсутствовала и ещё её белое подвенечное платье прикрывал накинутый поверх длинный плащ. Тот самый – из памятного осеннего вечера. Сашка открыл дверцу и, виновато склонив голову, медленно вышел из машины. Тело, уставшее от неудобного кресла, ныло, точно побитое палкой, да и настроение Сашка испытывал соответственное, тоже как у побитого палкой.

– Сашенька, – очень мягко, даже вкрадчиво заговорила Света, – что же ты не смотришь на меня? Боишься увидеть невесту в белом платье до свадьбы? Не бойся – я плащом накрылась… и не верь в приметы, мы с тобой вопреки всему будем счастливы… обязательно будем счастливы…

– Отпусти меня, – тихо произнёс Сашка.

– Мы будем любить друг друга, – продолжала ласково ворковать Света. – Ты не слушай никого, особенно тех, кто хочет разлучить нас… люди злые… ты и отца своего не слушай, и других тоже… будем жить своим умом… воспитаем детей, похожими на нас, и потом они станут нашей опорой в старости…

– Отпусти меня, – чуть громче повторил Сашка, – прошу…

– Ты сейчас просто устал. Это пройдёт… Ты ещё мальчик, но рядом со мной ты повзрослеешь и скоро начнёшь думать по-другому!

– Но я не люблю тебя… Что нам делать с этим?

– Зато я люблю тебя, Сашенька, сильно-сильно… и, если так думать… а что тогда будем делать с моей любовью? Что? Ну не молчи, Сотников, не молчи…

– Я не знаю…

– Послушайся меня… поверь, моей любви хватит нам обоим…

– Нет, не хватит… прощай… прости…

Картинка в эфемерном калейдоскопе в очередной раз повернулась, почти что вплотную приблизив к Сашке Светино лицо с пылающими нежно-пунцовыми щеками, не то от стыда, не то от гнева. Потом, как это часто бывает во снах, всё стало неразборчивым и смешалось в груду цветных осколков.

Из-за горбатого пригорка, со стороны соснового леса, выплыло солнце и покатилось по горизонту, словно пущенное кем-то на небесах колесо от велосипеда. Розовым утренним светом окрасился тихий город, его дома и официальные здания, деревья в парках и на улицах, а также разделяющая жилые массивы на две неравные части, бегущая к далёким северным морям река.

Катится солнце, катится день, катится жизнь…

И успей теперь, догони.

Эрос и Танатос в максимальном приближении

«Думаешь, обманул меня?! Думаешь, я дура набитая?! Так вот – знай: я уверена, что у тебя есть девка… Из твоих… Потаскуха молоденькая! Но я тебя никому не отдам… Слышишь?! Никому! И будь эта сука – проклята!»

Динамики телефона дребезжали, не справляясь с нагрузкой, и каждое слово несло в себе такую высокую температуру, такой градус, что Сергей Иванович невольно отвёл трубку от уха на некоторое расстояние, словно боясь обжечься. И даже короткие гудки отбоя, зазвучавшие кодой в монологе звонившей супруги, искрили и брызгали окалиной.

Телефонный звонок этот оказался для Сергея Ивановича и неожиданным, и болезненным. Будто камень в спину бросили.

Случилось то, что должно было случиться, но совсем не так, как этого хотелось Сергею Ивановичу. Впрочем, какое-то время назад благоволящая ранее судьба перестала быть послушной, жизненные цели перешли в разряд недостижимых или трудно достижимых, и всё то, к чему Сергей Иванович привык, вдруг потребовало его активного вмешательства и серьёзной корректировки.

Но, как говорят искушённые в психологии юристы, – у Сергея Ивановича был мотив. Мотив идти поперёк, действовать нелогично и желать перемен.

И день, обозначенный в ежедневнике Сергея Ивановича размашистой надписью: «Поездка к Лёшке! Пересмотру не подлежит!!!», – в череде других напряжённых и одновременно счастливых дней не стал исключением…

Выехать рано у Сергея Ивановича при всём его старании не получилось. И причина возникла самая простая: убедительного объяснения для жены, почему необходимо именно в шесть утра отправляться в путь, для того чтобы пару дней погостить у своего институтского приятеля (такова была официальная версия поездки), он не смог найти. Всё задуманное мероприятие и без того висело на тонкой ниточке неправды, поэтому Сергей Иванович решил не лезть на рожон, чтобы ниточку эту не оборвать.

Врать по-настоящему, так, чтобы самому верилось, Сергей Иванович не умел, да и потребности в этом никогда не испытывал. Но сейчас – очень обстоятельства того требовали. Потому что в действительности он собирался провести эти самые пару дней в каком-нибудь уголочке Горного Алтая, вдвоём с милой, нежной, сердечной (список эпитетов Сергей Иванович мог бы продолжать до бесконечности) девушкой. С той, что прочнее и прочнее занимала место в его сердце, предназначенное единственной и любимой, в стародавние времена величаемой – суженая. Место, которое не было занято никем, несмотря на достаточно зрелый возраст и почти двадцать лет его в общем-то стабильно нормального брака с уважаемой им супругой, с его Галиной Михайловной, хранительницей очага, составляющей вместе с ним, как утверждали многие, пару, достойную подражания.

Всё приблизительно так и было. До встречи с Таней.

Они познакомились в университете, где Сергей Иванович преподавал и в свои сорок два года являлся уже деканом филологического факультета, доцентом, кандидатом наук и прочая, прочая… Как говорится: «Чего ещё желать?» Всё дальнейшее вытекало из достигнутого и уже было сложено к его ногам на всю оставшуюся жизнь.

А Таня на этом же факультете осваивала профессию школьного педагога, скромно предполагая, получив диплом, вернуться в свой маленький городок и учить детей литературе, рассказывая им о поэтах и писателях: Пушкине, Лермонтове, Чехове, Толстом и так далее… И можно сказать, что будущее Тани во многом являлось зримым и определённым.

Но судьбе было угодно, чтобы эти разные в общем-то люди встретились и полюбили друг друга так крепко, что уже и не мыслили себе дальнейшей жизни порознь. Конечно, им приходилось скрывать свои нежные чувства от окружающих. Разрушить семью вот так сразу, в одностороннем порядке и обидеть ни в чём не повинную перед ним супругу, обеспечивавшую тыл, пока он учился, писал диссертацию, защищался и делал в целом блестящую карьеру, Сергей Иванович пока не решался. Ему было крайне неловко принять тот факт, что разрыв с женой принесёт ему счастье, а ей одиночество и боль.

И всё-таки время шло, любовь настойчиво требовала правильных и честных поступков, с каждым днём вся эта конспирация становилась всё сложней и бессмысленней, поэтому Сергей Иванович твёрдо решил после поездки объясниться с женой и начать новую жизнь с Таней. Он в самом деле устал являться самой подвижной частью любовного треугольника, постоянно перемещаясь между вершинами, обозначенными как «Т.» и «Г. М.».

Да и перед Таней ему тоже было крайне неловко, крайне…

А главное, и в это Сергею Ивановичу порой не верилось самому, любовь к Тане открыла ему так много нового и важного не только в жизни, в её осмысленном или интуитивном движении, но и в самом себе. Любовь эта учила его божественно простым вещам. Радости совместного бытия, состоящего из осязаемого присутствия любимой, находящейся даже за пределами видимости. Необычайному восторгу от того, что Таня нежными пальцами своими касается именно его щеки, а не щеки какого-нибудь другого мужчины. И ещё – удивительной лёгкости, наполнившей его походку, возникшей от постоянного внутреннего ощущения, что каждый шаг ведёт в конечном итоге на свидание к Тане.

Он по-мальчишески радовался, когда его приученный к переработке информации и анализу мозг посещали некие глупости, от которых он краснел и сдерживал подступающие слёзы. Ему представлялась, например, такая ситуация, что Таня (не дай бог) смертельно заболела и, чтобы достать спасительное лекарство, он должен совершить ряд поступков на грани запредельного риска, и в мыслях своих, сделав невозможное, он успевал в самую последнюю минуту спасти Танину жизнь. И слёзы, которые в моменты подобных наваждений своевольно увлажняли глаза Сергея Ивановича, говорили не о ценности его самопожертвования, а о страхе потерять Таню…

Маленькая юркая «Нива – Шевроле», управляемая Сергеем Ивановичем, медленно и нудно продвигалась в утренней пробке к выезду из города. Проспект Красноармейский, как и положено для будничного утра, был под завязку заполнен. Светофор отсекал транспортный поток небольшими порциями, давая проход энергичным пешеходам, затем пускал машины из прилегающих улиц. И казалось, этой тянучке не будет предела.

Сергей Иванович, двигаясь вперёд и стараясь не задеть лезшую слева в его ряд ГАЗель, тут же чуть было не подставился правым боком, тем, где сидела Таня, под таран белой «восьмёрке» с лохматым молодым водителем за рулём.

Завизжали шины, оставляя на асфальте чёрные полосы, Таня вскрикнула, Сергей Иванович, чуть запоздало среагировав, тоже ударил по педали тормоза, и обе машины замерли, не дойдя до точки столкновения нескольких сантиметров. Сергей Иванович, глядя на побледневшего парня в «восьмёрке», виновато развёл руками, дескать, простите товарищ. Парень сдержанно кивнул в ответ, принимая извинения, и, судя по движениям губ, сказал что-то не очень ругательное, вроде бы похожее на «бы-ва-а-ет».

А сзади уже завывали клаксоны, нужно было трогаться, и, не успев даже толком прочувствовать испуг от возможной аварии, они поехали дальше, вынужденные подчиниться закону общего движения.

За перекрёстком поток поредел, рассредоточивая машины в разных направлениях, и наконец-то прибавив скорости, Сергей Иванович и Таня проскочили мост через Обь, оставляя позади не только наливающийся влажной духотой город, но ещё и всю свою так им обоим осточертевшую двойную жизнь.

«…В Барнауле наблюдаются серьёзные пробки на проспекте Строителей от Павловского тракта до улицы Челюскинцев и от площади Победы до Ленинского проспекта. Также затруднено движение на Северо-Западной: от улицы Юрина до проспекта Калинина, в обоих направлениях. Актуальны аварии…» – с необъяснимым подъёмом в дикторском голосе вдогонку бубнило им свою ежедневную страшилку городское радио, ещё принимаемое автомобильным приёмником. Но Сергей Иванович и Таня уже не являлись участниками этого вавилонского столпотворения.

Теперь всё лучшее, что на сегодняшний момент они могли получить от жизни, ожидало их в пути, который им предстояло преодолеть по извилистой ленте дороги, покорно стелющейся под колёса их машины. И этот простор полей, а затем предгорий, искажающих привычные пропорции между небом и землёй, отнимая главенство у необъятного на равнине неба. И это самое небо, подвижное, завораживающее многомерностью акварельного пейзажа, умещающее в себе и ближнюю лазурь, подсвеченную солнцем, и свинцовые чернила туч с косыми линиями дождя на дальнем горизонте. И древние мудрые горы, которые должны были принять их такими, какие они есть, со всей тяжестью и одновременно радостью грешной любви, свалившейся им на головы.

А в конечном счёте в искомой точке путешествия их ждали два прекрасных дня, несущих надежду на перемены, такие важные для них обоих.

И, чтобы не портить предстоящего праздника Тане, Сергей Иванович умолчал о неприятном событии, с которого (не считая незначительного инцидента с «восьмёркой») началось их путешествие. Рассудив прагматично, он счёл, что эта неприятность касается только его.

Случилось то, что должно было случиться, но совсем не так, как хотелось бы…

Жена Сергея Ивановича, Галина Михайловна, женщиной была не глупой. И обладала к тому же свойственным многим жёнам чутьём на внутреннее состояние мужа, меняющееся в зависимости от наличия или отсутствия в мужском сердце влюблённости. И ей, чтобы понять это, не требовалось прибегать к обнюхиванию супруга, стараясь уловить запах чужих духов, равно как и к поиску длинных женских волос на пиджаке или следов губной помады на рубашке. Такая женщина способна определить измену своего мужчины по слову, по интонации, с которой слово сказано, и даже по молчанию, потому что молчание, как известно, различается по качественным характеристикам.

И похоже, что Галина Михайловна уже достаточно давно обратила внимание на определённые признаки симпатии у своего супруга к некой особе женского пола, но, считая это делом несерьёзным, входящим в статус и светский имидж состоявшегося учёного и не угрожающим крепости семьи, терпела. И только в последнее время, ощутив, что его увлечённость затягивается, забеспокоилась не на шутку и предприняла даже некоторые шаги для сбора информации о флирте мужа на стороне. Прямых улик не нашлось, но повод для подозрения вырисовывался колоссальный. Чтобы понять, насколько далеко всё зашло, она начала устраивать мужу скандалы без всякого повода, и, что удивительно, терпеливый и ранее такой покорный Сергей Иванович ввязывался в ссоры и защищался как мог, что, с точки зрения Галины Михайловны, доказывало его виновность.

И эта (венчающая слишком поздние и слишком частые заседания учёного совета, консультации и совещания у ректора) неожиданно возникшая поездка к другу, которой она никак не могла воспрепятствовать, ну просто доканала Галину Михайловну. И она в порыве гнева бросила вдогонку Сергею Ивановичу тот самый «камень», тяжёлый и почти не прицельный… Бросок, завершившийся стопроцентным попаданием.

Когда он уже находился в гаражном боксе и торопливо укладывал в багажник палатку, спальники и складную мебель, Галина Михайловна позвонила и, не давая вставить ни слова, всё больше и больше распаляясь от собственной решимости, выдала: «Думаешь, обманул меня?! Думаешь, я дура набитая?! Так вот – знай: я уверена, что у тебя есть девка… Из твоих… Потаскуха молоденькая! Но я тебя никому не отдам… Слышишь?! Никому! И будь эта сука – проклята!»

Прокричала и отключила телефон.

В трубке отгорели сполохи коротких гудков и смолкли, погас дисплей в завершение связи, а сам воздух над телефоном, казалось, ещё продолжал резонировать, воспроизводя гневное заклинание: «Проклята… Проклята… Проклята… Проклята… Проклята…»

Сергей Иванович, чувствуя, что почва понемногу уходит из-под ног, и совсем не желая на тот момент никакого разговора с Галиной Михайловной, всё-таки попытался перезвонить, чтобы успокоить жену, но в ответ услышал монотонную фразу: «Телефон вызываемого абонента…»

«И хорошо, что недоступен, – ухватился за отсрочку Сергей Иванович, ощущая, как прилетевший «камень» хоть и временно, но всё же сваливается с его души. – И ладно. Враньё надоело, но… Будем считать – разговор начат и отложен. Всё – забыть».

А чтобы их в дороге не потревожили нежелательные звонки, он отключил звуковой сигнал в своём телефоне, оставив только вибрацию.

И через некоторое время Сергей Иванович действительно забыл про эту ложку дёгтя, ведь слишком сладок был мёд их путешествия. Они уже оторвались от города на порядочное расстояние, свернув на трассу М-52, на самый скучный её участок – от Барнаула до Бийска.

Скучный всегда, но только не сейчас. И будь за окном не однообразные холмы и лесопосадки, а какие-нибудь прелести африканского сафари-парка, Сергей Иванович всё равно оставлял бы дорогу без должного внимания. Он любовался Таней.

Нет, Таню вряд ли можно было отнести к разряду красавиц, моментально включающих в действие далеко идущее воображение мужчины. Хотя её ладно слепленная фигурка отчётливо прочитывалась во всей своей женской привлекательности даже под мешковатой футболкой. А зелёные, крупного рисунка глаза были магнетически влекущими, словно глубокий омут. И не порченные салонной покраской светло-русого цвета волосы, заплетённые в тугие толстые косы, светились изнутри, как льняная пряжа…

Нет, конечно же, всё это милое и пригожее не оставалось незамеченным, но в полной мере не являлось наиболее важным в женском обаянии Тани.

Красота её вряд ли могла обозначиться рамками общепринятой красоты плотского свойства. В Таниной природе в не меньшей степени притягивало очарование детской непосредственности, открытость и неподдельная воодушевлённость. Может быть, на самый изысканный вкус она была чересчур худа в икрах и тонка в запястьях, может быть, слишком проста и скуласта лицом – может быть. Но то, как она могла окружить человека волной искренней заинтересованности и внутреннего сердечного тепла, подкупало. Рядом с ней было хорошо и спокойно. Хорошо, так же как в детстве.

А ещё эта её спокойная открытость, словно умиротворяя обоих, делала их любовные отношения с Сергеем Ивановичем особенными. Они, кстати, в русле своего быстро сложившегося романа очень легко преодолели стеснение наготы (усугублённое дистанцией декана и третьекурсницы), а точнее, они не испытывали его вовсе, словно единство их тел было чем-то естественным. Вроде бы ничего необычного между людьми взрослыми, но стоит учесть, что Сергей Иванович был у Тани первым мужчиной. А сам Сергей Иванович, не имея до Тани никаких связей на стороне, уже давненько не наблюдал свою супругу на их брачном ложе ни в каком виде, кроме как в длинной ночной рубашке. И словно открывая для себя нечто важное, те, довольно редкие часы, а иногда, при счастливом стечении обстоятельств, дни любовных свиданий, даже когда их общение выходило за рамки постели, Сергей Иванович и Таня проводили обнажёнными или с минимумом одежды. Будто бы им недостаточно было просто думать и желать любимого – им хотелось чувствовать друг друга самой кожей. И, конечно, Сергей Иванович каждый раз как мог оттягивал момент Таниного облачения даже в соблазнительное кружевное бельё, и он очень часто…

Впрочем, давайте не будем так надолго припадать к замочной скважине.

На тот момент небольшой салон «Нивы – Шевроле» как раз и стал местом их уединения, и, когда они проезжали по участку дороги, где не было ни встречных, ни попутных машин (тонировка отсутствовала, и салон отлично просматривался), Таня, многозначительно сказав: «Пусть они дышат», не снимая футболки, произвела под ней некую манипуляцию и вынула на свет божий бюстгальтер, чем заставила футболку волнообразно колыхаться под влиянием высвободившейся груди, а Сергея Ивановича поминутно отвлекаться от дорожного движения.

Да только ли это манило его? А глаза её прекрасные?! А ресницы пушистые?!

– Не смотри на меня так, – словно извиняясь, попросила Таня, – мне немножечко неловко. Смотри лучше на дорогу!

– Мне можно, – ответил Сергей Иванович, – я хороший водитель.

– Это говорит тот самый человек, по милости которого мы чуть было не поцеловались с «восьмёркой»? Какая самонадеянность!

– А я всё равно буду смотреть! – шутливо возразил Сергей Иванович. – Кто может помешать мне смотреть на самую красивую девушку в Алтайском крае?!

– Значит, вам нравятся красотки местного значения? – с фальшивой обидой протянула Таня.

– Пока я тебя сравниваю с местными, – отшутился Сергей Иванович, – а начнём путешествовать по заграницам – сравню с мировым эталоном! Ты готова со мной отправиться по миру?

– Считай – договорились! – рассмеялась Таня и, потянувшись к Сергею Ивановичу, поцеловала его в щёку, а после не удержалась и по-собачьи лизнула в ухо.

– Девушка, вы мешаете водителю, – отозвался на Танину проделку Сергей Иванович и для острастки, вильнув рулём, качнул машину влево и затем возвратился на свою полосу.

– Тогда отвлеки меня чем-нибудь, – попросила Таня и пригрозила: – А то я буду к тебе приставать и заставлю поставить палатку прямо в поле, чтобы предаться безумной страсти, которая потихоньку пробуждается в моём теле…

– Танька, не шути – мне палатку поставить раз плюнуть. Но тогда и ночевать уже будем в поле.

– Нет, нет, нет… Предложение отменяется, за беспокойство – извиняюсь, беру себя в руки и обещаю употребить бьющую ключом энергию в мирных целях…

Таня открыла перчаточный ящик и, покопавшись в CD-дисках, обнаружила там новенькую, ещё не читанную книгу.

– «Архитектоника оригинальной поэзии», – прочитала она вслух. – Автор С. И. Колесников. То есть – ты!

– Моя книжечка, моя… Свеженькая… Вчера привезли из типографии. Взял с собой полистать…

– И не скучно тебе такие книжки читать? – спросила Таня. – Одно название чего стоит.

– А мне зачем её читать, – ответил с улыбкой Сергей Иванович, – я написал, пусть другие читают.

– Другие, значит… вот мы сейчас и почитаем, что нам, простым людям, пишут люди умные. Глава: «Игра в классиков, или Классические игры ОБЭРИУтов». Как мило… Ну, всю мы читать не будем… Мы по-га-даем. Страница шестьдесят пятая, третий абзац сверху… Вот: «ОБЭРИУты подходили к своему творчеству (достаточно неоднозначному в контексте социалистического реализма) с позиции вечности, словно сразу же, с первых шагов, записываясь в классики. Их изначально интересовали спрятанные в радужную абсурдную оболочку кажущегося мелкотемья безусловные факты масштабности человеческого бытия. И если, скажем, в ОБЭРИУтских текстах присутствовали как образы Эрос и Танатос (сиречь Любовь и Смерть), то исключительно в самом максимальном приближении…». Как-то всё рядом – любовь и смерть. Один шаг… И весело, и грустно… Слушай, Серёжа, это ты у меня умный-преумный? Это ты сам всё придумал?

– Танька, не смущай… Тут ничего особо умного… Просто если много читать – выводы приходят сами.

– Не знаю, не знаю… А как так – вот ты такой… и меня вдруг полюбил?

– Тоже потому что умный! – не выдержав Таниных вопросов, рассмеялся Сергей Иванович. – Смотри-ка, уже Бийск. Дальше дорога пойдёт веселее…

И действительно, несмотря на то что в Бийске они попали под дождь, поливавший их из той самой тучи, что уже давненько маячила на горизонте, на выезде из города опять выглянуло солнце.

Уткнувшись в массивные бетонные буквы «БИЙСК» и наконец-то оставшись позади, сменился скучный пейзаж, неудачно составленный природой из подручного материала, набранного кое-как. А что ещё можно сказать о давно не паханных полях, уходящих в никуда тополиных лесополосах, клочках осиновых и берёзовых рощ, в которых деревья живые стояли вперемешку с деревьями погибшими, чьи голые, неприкаянные стволы среди шумящих изумрудной листвой собратьев невольно нагоняли тоску.

А вот дальше, за Бийском, вместо прежнего набора, не вызвавшего в путешественниках добрых эмоций, по обе стороны дороги основательно расположились свежеумытые сосны, горизонтально раскинув вечнозелёные ветки, словно для братских объятий, и отсвечивая на солнце корабельным лаком янтарных стволов. Да и сама дорога стала пошире – по две полосы чёрного новенького асфальта побежали в каждую сторону.

Завернув на заправку «плеснуть бензинчика», Сергей Иванович проверил звонки в телефоне, который уже несколько раз сверлил ему карман бесшумным, но таким требовательным вибровызовом. В памяти трубки значились пять пропущенных звонков от абонента «Колесникова Г. М.». С кем с кем, а вот с женой Сергей Иванович в данное время хотел бы разговаривать меньше всего. И то, что звонков было целых пять штук, – тоже не радовало Сергея Ивановича. Обычно супруга не снисходила даже до повторного звонка, когда не получала ответа. А если, несмотря на гордость, Галина Михайловна продолжала звонить, значит, она хотела сказать нечто из ряда вон.

Так оно и было. Не найдя никакого утешения в своём отчаянном звонке мужу, с возникшими в ходе её монолога проклятиями и ругательствами, Галина Михайловна не могла уже обрести утешения ни в чём.

«Как же так? – думала она, пытаясь как-то объяснить самой себе происходящее. – Что за отношение к семье? Ко мне, в конце концов? Как-то мне нужно… Ему всё это не важно… Да-а-а, кто бы мог подумать… А что важно? Разве можно вот так бездарно пустить по ветру то, что создавалось столько лет?»

Справедливости ради, следует отметить, что фразы «отношение к семье» и «отношение ко мне» были тождественны. Их семья состояла из двух человек. Детей они, в большей степени по инициативе Галины Михайловны, не завели. Сначала мешали плохие бытовые условия, затем учёба в аспирантуре, после – работа над диссертацией. Когда уже стало можно, оказалось, что уже нельзя. Несколько абортов на достаточно поздних сроках лишили Галину Михайловну возможности иметь детей и добавили разные женские болячки. Отсюда, кстати, проистекали и ночная рубашка до пят, и отсутствие инициативы в исполнении супружеского долга.

Беду эту Галина Михайловна приняла целиком на свою душу, считая только себя виновной в создавшихся обстоятельствах, поскольку и решения избавляться от нежелательных беременностей (после длительных колебаний) принимала сама, не ставя Сергея Ивановича в известность. И слёзы о нерождённых детях она оставила себе. Конечно, нести вину в одиночку было тяжело и мучительно. Тайком Галина Михайловна даже ходила в церковь и ставила свечки Богородице, но успокоение приходило только на время. Стоило ей перехватить размягчённый взгляд Сергея Ивановича, которым он смотрел на чужих ребятишек, и тоска наваливалась с новой силой.

Отсутствие детей Галина Михайловна пыталась заменить образцовым содержанием дома. И дом действительно был ухожен, как, впрочем, и сам Сергей Иванович. А теперь, почувствовав его интерес на стороне, она восприняла это как предательство.

«Успокойся, – попыталась собраться с мыслями Галина Михайловна, – нет никаких достоверных признаков его измены. Поэтому… нужно поискать эти признаки, чтобы убедиться, что их не существует».

Сначала она обыскала (чего с ней ранее никогда не случалось) карманы его курток и костюмов. И ничего предосудительного не обнаружила.

«Вот видишь! – твердила она себе застрявшую в голове фразу. – А ты уже чёр-те что надумала! Вот видишь! Вот видишь!»

Оставался его рабочий портфель. Там тоже ничего «такого» не было: ежедневник, пара новых книжек «Архитектоника в оригинальной поэзии», билет члена Союза журналистов России, ручки и всякая мелочь. Ничего, кроме маленькой фотокарточки размером три на четыре, которую она вытрясла из недр ежедневника, на две трети заполненного не очень разборчивым мужниным почерком. Фотографии, затерявшейся между листами, где-то недалеко от странички с предусмотрительно сделанной несколько недель назад и в присутствии Галины Михайловны надписью: «Поездка к Лёшке! Пересмотру не подлежит!!!»

С фотографии смотрела совсем молоденькая девушка, почти девчонка, со светлыми волосами, заплетёнными в две толстые косы. И ямочки на её щеках свидетельствовали о том, что девушка всеми силами сдерживает улыбку по требованию фотографа, снимающего на документ. И сердце у Галины Михайловны заныло.

– Вот, значит, ты какая… «Лёшка-однокурсник», – теперь уже вслух, глухо произнесла Галина Михайловна. – Не зря я, не зря… Нельзя верить никому… А я верила, идиотка… А мне – позорный классический треугольник. И я в нём – вершина тупого угла!

Вложив в кисть руки всю ненависть, закипевшую в каждой клеточке тела, она смяла фотографию в небольшой шарик и, зайдя на кухню, бросила её в мусорное ведро. Затем, вынув из сумочки телефон, набрала вызов абонента «Колесников С. И.».

Абонент не отвечал…

Сростки Сергей Иванович и Таня проехали не останавливаясь, только погудели троекратно автомобильным сигналом, приветствуя невидимого с трассы, сидящего на Пикете бронзового Шукшина. А в Суртайке, там, где открывался вид на поворот Катуни, остановились, чтобы перекусить. Разложив тряпочку на капоте, на манер скатерти для импровизированного стола, они пили шиповниковый чай из термоса и ели испечённые Таней в дорогу объёмистые пирожки с печенью и маломерные пирожки со щавелем, необычайно вкусные на свежем воздухе. И вдобавок, по принципу смешения полезного с приятным, дополняли обед бегущей неподалёку Катунью и очертанием первых предгорий.

– Ты мне вшё-таки шкажи, – с нарочито набитым ртом опять начала приставать Таня. – Фто же это такое – твои ОБЭРИУты? Не понимаю… Вот Шукшина – понимаю. Думаю, что и Шукшин не понимал этих твоих…

– Танька, не дурачься, – смеялся Сергей Иванович. – Ты, между прочим, почти отличница.

– Нет, нет, объясни, – не отставала Таня. – А то опозоришься… Скажут: они не пара. Он – такой! А она…

– Ладно! Итак, господа студенты и прочие сомневающиеся, объясняю. В основе мировоззрения ОБЭРИУтов лежал абсурд, и они считали, что абсурд – это реальность в реальности. Что абсурд имеет своё обусловленное место в жизни…

– Проще нужно быть, герр Профессор…

– Ну вот, например, машина эта: «Нива – Шевроле». Чистый абсурд… Реальность «Нивы» в том, что она рабочая лошадка российского автопрома, а реальность Chevrolet – в том, что это чистая классика американской автоиндустрии. А вместе – абсурд!

– Ну, тогда заводите ваш абсурд, герр Профессор, и в путь!

Дальше ехали не торопясь, просто, потому что торопиться не хотелось. Всё вокруг складывалось в панораму какой-то безмятежной радости: долина Катуни, в лоне которой бежал Чуйский тракт, то плавно изгибаясь, как танцор-бальник, а то хулиганисто вихляясь своими нестандартными поворотами. Несущиеся по воде красные рафты с переполненными адреналином гребцами в оранжевых спасательных жилетах, делающими «бочку» под аплодисменты сидящих на берегу случайных встречных. И небо, трущееся тяжёлыми, словно брюхатыми дождём, тучами о вершины демонстрирующих свою осанку гор.

А самое главное: сладко томила их желанная удалённость от той жизни в шумном городе, где они не принадлежали сами себе и вынужденно подчинялись обстоятельствам, условностям и приличиям, хотя, если говорить строго, подчинялись не всегда или не в полной мере.

Пробравшись среди беспорядочно припаркованных машин возле источника Аржан-Суу, они повернули на мост, ведущий в большую зону отдыха с достаточно очевидным названием: «Бирюзовая Катунь».

– Вариантов у нас не густо, – рассуждал Сергей Иванович, пока их машина в небольшой колонне таких же страждущих отдыха автомобилистов преодолевала мост через Катунь. – За мостом – развилка. Налево, за Тавдинские пещеры, мы не поедем – там свободной поляны точно не найти. Говорят, кемеровчане на отдых целыми автобусами прибывают… А поедем мы направо и будем ехать по грунтовочке, пока не найдём уединённого местечка.