Текст книги "Сукины дети. Том 1"

– Налево пойдёшь, – грозным голосом пропела Таня, – коня потеряешь… Направо пойдёшь – свою долю найдёшь…

Местечко подходящее они нашли, с хорошей полянкой для палатки возле высоченной сосны. Правда, неподалёку стояло несколько машин и палатки с отдыхающими тоже имелись в пределах видимости, но палатки эти с такими долгими интервалами рассредоточились по берегу Катунской протоки, что вряд ли их обитатели могли друг другу помешать.

Сергей Иванович и Таня решили ничего больше не искать, разобрали вещи, поставили трёхместную, с небольшим тамбуром палатку и обустроили своё маленькое гнёздышко, где вершиной всему стало ложе для влюблённых, скреплённое из пары двухсторонних спальников.

Таня вызвалась развести костёр, пока Сергей Иванович нанизывал замаринованное мясо на шампуры. Но дрова никак не разгорались, отсыревшие от дождика, видимо, зацепившего краем и левый берег реки. Наверное, того самого дождика, что грозил им чёрной тучей в районе Евдокимовской часовни, затем пролившегося над Бийском и обогнавшего их, чтобы основательно прибить прибрежную пыль и напитать влагой заготовленные для отдыхающих колотые сосновые чурки здесь, на бирюзовой Катуни.

– Серёжа, – пожаловалась Таня, – ты видишь – с поленьев почти что вода сочится. Налей немного бензина из машины, иначе останемся без ужина.

– Какой бензин? Шутишь? Возьми бумагу.

– У нас нет бумаги…

– Разрешаю взять мою книгу… Приношу в жертву!

– «Архитектонику»? Ну ты даёшь, герр Профессор! Не жалко?

– Бери! Я ещё лучше напишу!

Таня взяла книгу и, выдёргивая из неё листочки, заполнила бумагой пространство между поленьями. Огонь жадным книгочеем, готовым поглощать том за томом, побежал по страницам, слизывая горячим языком повествование о весёлых и важных ОБЭРИУтах, мечтавших попасть в классики литературы. Большая часть текста быстро исчезала, и читался, пока горело всё остальное, только кусочек ближней страницы: «…хотя, опережая реакцию явных скептиков, следует признать, что для самих ОБЭРИУтов понятия «Эрос» и «Танатос» носили совершенно другой смысл (или вовсе не имели смысла), отличающийся от привычного и общеизвестного. Интересно, что в прозе Даниила Хармса или в стихах Александра…». Страница, выгорая своей бумажной плотью, некогда наполненной содержанием, тут же истончалась и чернела, на мгновение заходясь в агонии, и, отстрадав своё, открывала огню страницу следующую: «…слабое звено на звено сильное – Смерть. Эрос на Тана…». И ещё одна страница… И другая…

Сначала дрова шипели и парили, но постепенно сосновые чурки подсохли и начали охотно гореть. Правда, от книги совсем ничего не осталось.

Немного погодя они сидели на складных стульчиках у костра, ели сочное мясо, пили сухое красное Chardonnay и говорили о том о сём…

– Серёжа, – после некоторой паузы вдруг спросила Таня, – а ты любил свою жену?.. Ну тогда, когда женился на ней.

– А почему ты спрашиваешь?

– А почему ты не отвечаешь?

Сергей Иванович ненадолго задержался с ответом, но не потому, что у него возникли какие-то сомнения или тайны, требующие осторожности в поиске слов, а скорее, наоборот, удивлённый однозначностью и лёгкостью своих соображений на тему его отношений с женой.

– Нет, не любил.

– Можешь сказать правду, я не обижусь…

– Нет, не любил, точно… Танька… Таня, мне кажется, я до тебя и не знал, что способен любить… И тогда, когда женился, я просто всё подчинял логике…

– Это как: «если много читать, то потом выводы приходят сами»?

– Почти… Смешная ты у меня, хорошая… А она… Ты извини, но мне жаль её, немного… Она – в принципе человек-то нормальный…

И Сергей Иванович замолчал, неожиданно вспомнив утренний разговор. Он отчётливо представил себе лицо жены с побелевшими от гнева губами, подчёркнуто артикулирующими фразу: «…будь эта сука – проклята!». Представил, настолько явственно, что холод пробежал между лопатками.

В это время Галина Михайловна, совершенно опьяневшая от почти что выпитого полулитрового штофа виски, сидела на полу в кухне и, перевернув на идеально чистый кафель ведро с мусором, пыталась найти маленький бумажный шарик, в который она превратила фотографию соперницы. Под руку попадались фантики от конфет, обрывки упаковки и другие никчёмные бумажки.

– Хочешь спрятаться от меня? – заплетающимся языком бормотала Галина Михайловна. – Не выйдет… я найду тебя и казню! Всё равно найду… Выходи!

Наконец-то одна из развёрнутых бумажек оказалась той самой фотографией. По смятому изображению густой сеткой прошли трещины, несказанно изуродовавшие запечатлённое лицо. Но этого Галине Михайловне показалось мало, и она начала рвать фотографию на мелкие кусочки. И эти кусочки, собрав, она разорвала на ещё более мелкие, и так до тех пор, пока ещё что-то можно было рвать, зацепляя бумагу трясущимися пальцами.

Затем Галина Михайловна с трудом поднялась на ноги и, взяв со стола штоф с остатками виски, сделала жадный глоток, после чего шмякнула пустую бутылку о кафельную стену. Осколки, разлетевшиеся в разные стороны, развеселили Галину Михайловну, и вслед за бутылкой в стену полетела ваза с цветами, чайные чашки, керамическая хлебница…

«…Будь проклята!» – Сергею Ивановичу показалось, что кто-то в сгустившейся темноте надсадно прошептал преследовавшую его весь день фразу, вызывая дрожь в теле.

И подумалось невольно: «Надо было что-нибудь сделать такое… Что положено в подобных случаях… Пальцы крестом держать или сплюнуть через левое плечо… Надо было… Ну теперь-то – чего уж».

– Холодом потянуло, – словно почувствовав его скрытую тревогу, сказала Таня. – Пойдём в палатку, пока не замёрзли…

– Да, – отозвался он, отгоняя мрачные мысли, – ночка, видимо… будет холодной… Извини, если настроение испортил.

– Ничего не испортил… Ты рядом, и мне хорошо…

Над берегом действительно веяло студёным ветром. Они забрались в палатку и устроились на своём «семейном» сдвоенном спальнике. Маленький светодиодный фонарик, брошенный в изголовье, синим кварцевым светом приглушённо освещал их лица и незначительную часть стены. Сергей Иванович открыл ещё одну бутылку, и они, лёжа рядышком, потягивали вино, закусывая молочной шоколадкой с орехово-изюмовыми вкраплениями. Красное вино грело, отдавая впитанную виноградом в своё естество сброженную энергию солнца, и кружило головы.

Неожиданно Таня отвернулась и, пряча слёзы, прошептала:

– Мы никогда не будем вместе – вот увидишь!

– Ну что за глупости, – встревожился Сергей Иванович, – я не узнаю тебя…

Сергей Иванович отставил бутылку в сторону, приподнялся, опираясь на локоть, и свободной рукой попытался повернуть к себе Таню. Но Таня молча отстранилась и села, уткнув лицо в колени. Плечи её подрагивали, видимо, от сдерживаемого плача. И вдруг она резко распрямилась и откинула голову назад.

– Ты не уйдёшь от своей… – впадая в иную крайность, смеясь, затараторила Таня. – Мы все – любовный треугольник. Я, ты, она! Банально и пошло… И я в нашем треугольнике – самое слабое звено! «Я, ты, он, она! Вместе целая страна, вместе – дружная семья…» Ха-ха-ха! Она – твой друг! Она… А ты… ты такой хороший, что иногда даже противно!

– Успокойся, ты просто выпила лишнего…

– И что? – Таня перегнулась через Сергея Ивановича, нашарила бутылку и, обхватив её обеими руками, сделала большой глоток вина. – Пьяная женщина – это нечто…

– Я не узнаю тебя, – повторил Сергей Иванович, мягко потянув бутылку у Тани из рук.

– Я чего-то боюсь, – опять захлюпала носом Таня, – у меня лицо, словно горит всё… Ты… ты со мной?

– Я с тобой! Сейчас и потом… – Сергей Иванович вдруг понял, чего он хочет больше всего на свете, и от значимости этой мысли заволновался так, что, казалось, услышал стук своего сердца. – Ты родишь мне ребёнка?.. Когда мы будем вместе.

– Я тебе даже двух рожу… когда мы будем вместе…

Таня откинулась на спину, потянула Сергея Ивановича за собой, и он почувствовал на губах смешанный вкус Таниного поцелуя: немножко вина, немножко шоколада и чуточку дождя…

– Люблю тебя…

– А я сильней…

– Женщина не может любить сильней мужчины.

– Что? «Женщина не может»? Эх, мужчины, мужчины… Что вы понимаете в женщинах? Есть ты и я…

Сергей Иванович целовал Танино лицо, в общем-то не разбирая, куда попадали его губы, – всё ему было сладким. И щёки Танины, на самом деле солоноватые от слёз, и волосы, пропахшие дымом, и чувствительные мочки ушей, через прикосновение передающие ток Таниному телу, и её губы, ищущие его поцелуя, встречающие ответным желанием…

– Предлагаю выпить за тебя.

– У нас вино кончилось…

– Я принесу из машины… Будь здесь… Не уходи никуда.

Им вместе было хорошо и легко. Как, впрочем, и всегда. А заглянувшие недавно к ним в палатку слёзы и грусть они прогоняли глупенькими шуточками.

– Слушаюсь, герр Профессор. Я буду ждать… Накинь плащ, слышишь, что-то шелестит по палатке, наверное, это ливень, который смоет нас с лица земли.

Сергей Иванович взял плащ в охапку, выбрался на улицу, оставив Таню одну, и Таня, затаившись, словно сберегая энергию их маленького мира, осталась ожидать возвращения Сергея Ивановича.

Палатка, кроме того что делала осадки невидимыми для Тани, являлась ещё и хрупкой границей между ней и хозяйничавшей в лесу и над протокой темнотой. Таня будто почувствовала через палаточный брезент эту бездонную тьму, обступившую их домик, и смотрела в неё зелёными, влекущими магнетической глубиной глазами. Смотрела – как из омута в омут. От выпитого вина в голове всё немножко плыло, и самой Тане казалось, что её тело тоже слегка качается на волнах.

«Мо-ре волнуется ра-аз… – чуть растягивая слова в такт покачиванию, зазвучали в Таниной голове ребячьи голоса, всплывшие из какого-то дальнего уголка памяти, – мо-ре вол-ну-ется… два-а… Мо-ре…»

Она представила себе огонь от костра, горящую книгу «Архитектоника оригинальной поэзии», только вместо текста в объятой пламенем книге почему-то стали появляться её институтские фотографии, разорванные в клочья, и школьные тоже, и детские…

Взвизгнула входная молния. В палатку, забавно скрючившись, вполз на четвереньках Сергей Иванович.

– Серёжа, как хорошо, что ты вернулся, – обрадовалась Таня, – я чуть не заснула и даже сон почти увидела…

Сергей Иванович был весь мокрый от дождя. По его плечам, волосам, лицу стекали крупные капли и падали на Таню. В неплотно задвинутый полог палатки тянуло свежестью, запахом мокрой коры и хвои. Там, в темноте, шумела на камушках Катунь. Навевая состояние безмятежной защищённости, стучал дождь по непромокаемому тенту, и то, что они, прячась от непогоды, находились вдвоём под этой крышей, усиливало безмятежность многократно.

– Ты спи, Танечка, – говорил Сергей Иванович, гладя мокрыми руками Таню по голове. – Представляешь – льёт настоящий ливень. Костёр весь вымок и погас… Я вина нигде не нашёл… Но ты ни в коем случае не волнуйся… Спи… спи спокойно, завтра купим новое вино…

Таня прижала к лицу его ладони, уткнулась в них носом, вдыхая смешанный запах виноградного вина, кострового дыма и перебивающий всё терпкий аромат смолы, впитавшийся в его кожу от сосновых поленьев.

– Хорошо, – прошептала Таня, – только ты расскажи мне сказку, и я сразу же усну.

– Сказку? Ну что же, я попробую… слушай. Жила-была на белом свете самая прекрасная принцесса с глазами цвета горного малахита, хотя она никогда не видела ни самого малахитового камня, ни высоких гор. Её домик стоял на окраине волшебного…

– …города Алейска, – вмешалась в рассказ Таня.

– …именно так назывался этот волшебный город, расположенный за гречишными полями, медоносными лугами и владениями работящих гномов. Принцесса, как и положено девушке её положения и возраста, была хорошо воспитанна и образованна. Днём она пекла вкусные пирожки, а вечерами читала толстые и умные книжки, из которых узнала, что в её судьбе должен обязательно появиться принц на белом…

– …«шевроле», – опять подсказала Таня важную для сказки деталь.

– Совершенно верно: «Шевроле» – так звали сильного и быстрого коня заколдованного странствующего принца, ищущего по всей земле девушку с редкими малахитовыми глазами. Все мужчины в роду у принца женились на девушках именно с таким цветом глаз, чтобы снять с себя колдовство напрасной жизни. Долго ли, коротко, летом или зимой, в пятницу или в воскресенье, но прекрасная принцесса и заколдованный принц встретились и полюбили друг друга с первого взгляда. Жили они долго и счастливо…

– …а умерли в один день!

– Не знаю, про это в сказке не сказано ни слова. Только про любовь…

Сергей Иванович обнял Таню, и она ощутила то, что давало ей покой и радость: его щекочущее дыхание на своей щеке и волнующее тепло его сильного тела…

Но это было всего лишь видение, фантазия, сон. Именно так – всё вместе и сразу, как в ОБЭРИУТских текстах.

Когда Сергей Иванович отправился за вином и выбрался из палатки, он увидел то, чего увидеть никак не ожидал.

Берег, стулья, стол, машину, ветки – всё видимое покрывал снег.

Нежданный, негаданный июльский снежок хрустел под ногами.

Хруп-хруп-хруп…

У ближних палаток ходили люди.

Хруп-хруп-хруп-хруп…

Лучи мощных фонарей пронизывали снежную пелену.

В столбах света можно было увидеть стремящийся к земле снег.

Тревожные голоса перемешивались с беспечным смехом.

Зыбкий покров медленно таял на недостаточно холодном песке.

Сергей Иванович решил перегнать машину к дороге.

Хруп-хруп-хруп…

«Нива – Шевроле», цепляясь за грунт всеми колёсами, забралась в горку по уже хлябистому подъёму.

Припарковавшись, Сергей Иванович машину покидать не спешил.

Ему хотелось минутку-другую побыть одному.

«Ну почему так, – размышлял он, глядя на безумство природы, – и никак иначе всё устроено в этом мире? Зыбко! Почему?»

Дворники раскидывали снежную кашу с ветрового стекла.

Хруп-хруп, хруп-хруп…

Впереди, насколько хватало дальнего света автомобильных фар, безвольно кивая верхушками, раскачивались сосны.

«Почему счастье, – забрасывал себя вопросами Сергей Иванович, пытаясь привести мысли в привычный порядок, – всегда нечто невероятное, как этот летний снег? Почему любовь приходит и раскачивает нас, будто мы сосны на ветру?»

Ещё невидимый в кромешной тьме по левому берегу Катуни к людям двигался смерч, ломая могучие сосны ровно спички…

Хруп! Хруп!..

«Почему, – подытожил свои раздумья Сергей Иванович, – я умею только красиво рассуждать, а эта девочка умеет так красиво, по-настоящему жить? Я должен держаться за неё, ведь она – моё всё… Да».

За несколько секунд до пришествия смерча Сергей Иванович заглушил двигатель, выключил фары, и, ослеплённый резким переходом от света к темноте, он не увидел, как вырвавшийся из мрака чудовищный порыв ветра в неудержимой злой воле вытянул струной сосну, растущую возле их палатки, и надломил её на высоте человеческого роста.

Хр-р-р-уп!

Он не увидел, но отчётливо понял, ощутил всем своим естеством, как надломленная сосна обрушилась всей мощью на хрупкий домик со спящей Таней, безжалостно завершая её земной путь от Любви до Смерти.

Меняя слабое звено – Любовь на звено сильное – Смерть.

Не оставляя для всех вершин имеющегося любовного треугольника ни единого шанса на возвращение от Смерти к Любви.

Потому как обратного движения у жизни – нет.

Большая охота

При существенной загруженности на работе и достаточной природной лени Сашка, что называется, на подъём был лёгок. Если, конечно, дело касалось того, что ему особенно нравилось. Например, охоты.

Увлечение, замешанное на желании и умении пострелять по всяким водоплавающим, рогатым и ушастым, пришло в Сашкин досуг не так давно. Районный центр Михайловка, где Сашка провёл детство, располагался в тихой степной зоне, и там охотиться было не на кого. Никто из мужиков во всей деревне и ружья-то не имел. Страсть лесного добытчика привилась ему в армии, а служил он на Дальнем Востоке.

Вот уж где охота и рыбалка – знатные! Конечно, солдатам такие, не предусмотренные уставом, развлечения были не по чину, но офицеры части и сами охотой промышляли, и солдат в этом деле задействовали, как говорится, на подхвате. Так Сашка к охоте и пристрастился.

И когда ему в преддверии ноябрьских праздников из Красноярска позвонили его однополчане и позвали в тайгу «ружьишком малость побаловаться», он раздумывать не стал. Не дурак же он такой момент из рук упускать! Тем более что лето прошло в делах. Даже в горы, до которых всего четыре часа ходу на машине, не выбрался, не говоря уже о слетевшей начисто рыбалке в Монголии, где, по слухам, рыбы в речках столько, что и удочка не нужна – стоит зайти в воду в пиджаке, и рыба тут же сама в карманы набивается.

Само собой, жена Сашкина Рита решение его приняла в штыки:

– Шурик, мы же планировали поехать вместе! Дождаться, как снег ляжет, и две-три недели провести в Белокурихе. Мы ведь решили с тобой встать на горные лыжи! А ты уезжаешь на свою несчастную охоту и путаешь все наши планы!

Сашка отмалчивался. Во-первых, потому что никак не мог научиться спорить с женой, уж больно правильно она формулировала разные доводы, а Сашка хоть и имел диплом политеха, то есть законченное высшее образование, но выражался не очень-то кругло.

А во-вторых, он бесился, когда называли его Шуриком. Он ещё в детстве натерпелся от этого «Шурика». Имечко дурацкое, комедией опороченное, да ещё вкупе с его рыжими кудрями и щедро разбросанными по щекам и переносице веснушками – всё это открывало широкий простор для насмешек и от дружков, и тем более от недругов. «Рыжий, рыжий, конопатый» и далее по тексту – это, можно сказать, были только самые цветочки. В школьные годы Сашка и дрался, движимый обидой, и в старших классах наголо сбривал рыжие космы, сильнее оттеняя крупные веснушки. Но не помогало ничего.

Во взрослом состоянии, когда Сашка заматерел, подперев самооценку бизнесом средней руки, он словно в отместку отпустил волосы до плеч и, выходя из своего не слишком ушатанного глазастого «мерседеса», шёл мимо соглядатаев у подъезда, высоко держа конопатый нос…

– Хорошо! – продолжала Рита сыпать свои доводы, не обращая внимания на Сашкино молчание, к которому давно привыкла. – Ты считаешь, что армейская дружба превыше всего, а охота – важное занятие для мужчины. Пусть так. Поезжай. Белокуриха – отменяется. Извини, но в данном случае развлекаться в твоё отсутствие я, видимо, буду по своему усмотрению!.. Ну-у?! И что же мы не отвечаем?.. Воды в рот набрали?..

Вопросы Риты оказались риторическими (любимый Сашкин каламбур), как это всегда случалось в ситуациях, когда она пыталась на Сашку немножечко надавить. Демонстративно «выпав» из разговора, Сашка засунул свою рыжую голову в тёмные глубины шкафа-купе, выискивая там свои любимые, латаные-перелатаные носки из верблюжьей шерсти и испытанное походами термобельё. А заодно и скрываясь от Ритиных упрёков: извини, мол, но я занят…

И вот все разговоры и сборы остались в прошлом, и поезд Барнаул – Чита, следующий через Красноярск, вёз Сашку к армейским друзьям. За окном вагона, как и положено обстоятельствам времени и места, тянулись, сменяя друг друга, вызолоченные осенние пейзажи, колёса стучали своё ритмичное «ды-дынс, ды-дынс…», проводники предлагали чай, а попутчики по купе играли в подкидного дурачка.

Время, зацепившись за выездную стрелку где-то у станции отправления, разжиженное отсутствием хоть какого-нибудь занятия, растягивалось эластичным резиновым жгутом.

В карты играть Сашка отказался (хоть и звали его попутчики несколько раз). Потому что в карты он всегда проигрывал, даже в самые примитивные игры, даже детям младшего школьного возраста.

Можно было послушать мр3-плеер в телефоне, но Сашка второпях забыл взять наушники, а включать музыку на всё купе постеснялся. Не дома всё-таки.

Была, правда, в его распоряжении случайная книженция в мягкой обложке расхожего карманного формата. Видимо, по ненадобности оставленная кем-то за откидной настенной сеткой, расположенной в купе прямо над его верхней полкой. Чтение тоже не числилось среди Сашкиных хобби, но другого способа убить это нагло замедлившееся время просто не было.

Мельком скользнув взглядом по многообещающему названию: «Цветение пурпурной розы», Сашка открыл книжку и углубился в чтение.

«Ночь была полна ароматами благоухающего сада и сладострастными гимнами птиц. Луна освещала дорожки, вымощенные белым камнем, и отражением своим купалась в пруду рядом со спящими среди кувшинок чёрными и белыми лебедями. Струи фонтана тешили слух всякому, кто не мог уснуть в эту ночь, наполненную негой и тайной.

Графиня Сюзанна де Монтескье возлежала на кровати, едва прикрыв своё молодое роскошное тело батистовыми простынями. Высокая грудь Сюзанны вздымалась от прерывистого дыхания, приводя в движение лёгкое голландское кружево, коим белоснежные простыни были оторочены.

Рядом, широко раскинув ещё крепкие и мускулистые руки, спал её муж – граф Анри де Монтескье. Сон его выглядел усталым и блаженным одновременно. Голова графа, с глубокими залысинами на висках, покоилась на подушке, а в раскрытом вороте длинной ночной рубашки виднелись седые курчавые волосы. Эта ночь была из тех, что граф проводил в постели супруги. Он всегда довольно быстро засыпал, насладившись горячими ласками графини, и, утомлённый близостью, не находил новых сил, чтобы вернуться в свою спальню.

Полузакрыв глаза и предавшись мечтам, графиня наслаждалась запахами и звуками, струящимися из сада в раскрытое окно. Её тело, полное неутолённой жажды любви, слегка выгибалось вверх, разгоняя трепещущие волны от бёдер до солнечного сплетения и обратно, от щиколоток и до груди, а самая сильная волна от кончиков пальцев ног накрывала её с головой. Кружевные простыни соскользнули на паркет, полностью обнажив графиню, страстно жаждущую соединения с иной плотью – мужской. Готовая принять в себя крепкого посланца любви, она томно раздвинула ноги, чуть согнув их в коленях, словно готовая тотчас обхватить ими пришедшего на её зов мужчину. Но столь нежно ожидаемый кавалер не появлялся. И оттого, поддавшись атмосфере этой дивной ночи, она невольно ласкала свою грудь, живот и бёдра. Руки Сюзанны свободно и нежно скользили по телу, зарываясь время от времени тонкими ухоженными пальцами в треугольный островок волос, расположенный в нижней части её лона…»

Сашка захлопнул книжку.

«Мать вашу за ногу! – выругался он чуть ли не вслух. – Вот так ни себе чего – островок волос лобковых!.. Как поэтично, бляха-муха!»

Читать дальше – сил у него не было, но разнообразные оценки только что прочитанного просились сами собой. Сашка сунул книжку обратно за пружинную сетку, закинул для мягкости руки под голову и принялся размышлять.

«Это что ж сейчас за книжки такие? Не-е, я, конечно, не против всяких дел, что мужику с бабой положены, но в книжке-то зачем? Чё там за автор?»

Сашка приподнялся, опершись на локоть, чтобы прочитать на обложке фамилию автора.

«Милена Скрипина-Лассаль… Ну, конечно, держи карман шире! Милена!.. Да я зуб даю, что написал эту хрень какой-нибудь бородатый здоровенный мужик по имени… ну, скажем, Автандил Махарадзе!.. Грузин в третьем поколении, даже не обрусевший, а обмосквичившийся. Тайный эротоман-дрочила… Стопудово!.. А сочиняет он свои романчики для озабоченных тёлок, которых тихо презирает, и приговаривает над книжками: «Читайте, читайте труды мои, девы менструальные! Несите свою копеечку в мою копилочку! А я вам, сучкам неудовлетворённым, таких историй наплету – в поту и слезах плавать будете!» А бабам что нужно? Да всё то же! Как там говорила Алевтина-буфетчица с автостанции в Михайловке: «Девки, да под мужичков ложиться – это ж нам голимая польза!» А мужика нет – хоть намечтаться до судорог… Это в физиологии называется – прилив крови в область малого таза…»

Сашка свесил свою рыжеволосую голову вниз, будто бы надумал поделиться своими мыслями с попутчиками по купе. Дорога свела его с пожилой, но ещё достаточно бойкой женщиной, она представилась как тётя Люся, и молодой парой – Олегом и Светой. Молодой, в смысле недавно сложившейся, поскольку на глаз им можно было дать лет этак тридцать пять – тридцать семь. А то, что вместе они недавно и ещё от близости своей не утомились, можно было понять по их постоянному желанию касаться друг друга – то сядут рядышком без зазора всякого, то руки сплетут, то ногами под столом игру затеят.

Сашка и себя помнил такого, когда с Ритой ещё дружили, да и первое время после свадьбы тоже…

Они вместе с Ритой учились в политехе, куда Сашка, вернувшись на гражданку, без проблем поступил, на всю катушку воспользовавшись положенными ему для внеконкурсного зачисления армейскими льготами. В деревню Сашка решил не возвращаться, да никто и не ждал его там. Отец, который представлял собой всех членов семьи (матери Сашка не помнил, знал только от отца, что она бросила их ради какого-то партийного чиновника), умер, пока Сашка долг Родине отдавал. Вот, собственно, ниточка, связывавшая его с деревней, и прервалась.

А в городе всё вроде пошло неплохо и сразу: в институт – вне конкурса, женился – на красавице…

А после института и бизнес тоже наладился.

Сашка с помощью друзей и нужных знакомств за короткое время поставил в хороших местах три шиномонтажки и с прибыли намеревался к весне открыть небольшую автомойку, а с ней – два бокса для мелкосрочного ремонта и замены масла.

Но главная его удача – это, конечно, женитьба на Рите. Она кроме действительно приятной внешности и хорошего воспитания обладала, при всей своей мягкости, выраженными качествами лидера. Как говорили в советские времена – была общественницей и заводилой. И вот однажды завела Сашку к себе домой в качестве мужской силы (чего-чего, а этого добра у Сашки имелось хоть отбавляй) для помощи в установке ёлки на крестовину, чем спровоцировала между ними бурный роман с последующим визитом в ЗАГС.

Сашке нравилась рассудительность Риты, её самостоятельность и умение уступить мужу (мужики это качество ох как ценят), а если ей хотелось настоять на своём, то и это делалось без ущемления мужского достоинства.

А Рите нравилась Сашкина прямота и его деревенская простота. Да просто нравилось, что он мужик (на фоне городских пижонов): может и обнять ласково, но так, что дух зайдётся, а может сволоте какой-нибудь в глаз дать без разговоров лишних. И по хозяйству – всё, что надо. Руки у Сашки росли из правильного места.

Единственно, что Сашку почему-то раздражало, – это образцовая речь Риты. Как у школьной учительницы русского языка и литературы. Сам он в жизни такого лексикона нахватался в местах разных, что о-го-го! То у мужиков на пашне, кроющих в три этажа и погоду, и МТС, а по пьянке и власть районную, то в бригаде строителей залётных у зеков бывших… И в армии уже имеющиеся знания «усугубил». А Рита мат на дух не переносила и Сашку всячески воспитывала в этом отношении. Он даже из вредности специально для неё выискал в интернете разные иностранные вежливости, такие как: «ай эм сорри», «мерси», «эскюзе муа» и «данке шон». Хотя его рыжая натура требовала к «данке» добавить «швайн».

Конечно, время шло, быт брал своё, они притёрлись друг к другу, отношения переросли в привычку, похожую на полезную, но такую одинаковую на вкус овсяную кашу по утрам. Может, рождение ребёнка внесло бы разнообразие в их устоявшуюся бытность, но с детьми возникли какие-то заморочки по Ритиным женским делам.

И Сашка начал придумывать некие паузы в их общении – как он считал, для общей пользы дела. Отсюда стали возникать его отлучки на рыбалку или охоту, такие как вот эта поездка в Красноярск.

– Сань, – позвала приветливая тётя Люся, разложившая на столе картошку, сало, пироги и прочую снедь, – спускайся, закуси. Чего трястись на голодный желудок. У меня тут еды на семерых.

Сашка знал и любил таких вот, простых женщин, которые в деревне частенько подкармливали его, пацана, не избалованного в отцовском доме разносолами.

– Сань, – снова окликнула его тётя Люся, – иди…

– Не, тёть Люсь, спасибо! – отозвался Сашка. – Я чё-то не хочу. Почитать у вас ничего нету? Журнальчика или хоть газетки?

– Почита-ать?! – изумилась тётя Люся, похоже, не совсем понимая, что же у неё попросили.

Сашка отвернулся, надумав немножечко вздремнуть. Но сон не шёл, как назло. Да и разве человеку с непривычки возможно уснуть, когда кровать его всё время едет, постукивая железными колёсами на стыках: «ды-дынс, ды-дынс».

И хоть противилась душа, а пришлось Сашке возвращаться к той самой книженции с ботаническим названием «Цветение пурпурной розы». На этот раз он открыл роман где-то на середине, словно рассчитывая, что там автор уже перешёл к более эпохальным событиям, чем поглаживание собственных интимных мест.

«…Граф, не снимая покрытых пылью плаща и шляпы, сжимая в руке бронзовую жирандоль с пятью свечами, быстрым шагом шёл из комнаты в комнату, распахивая двери настежь. Графиню он застал на пороге спальни в прозрачном розовом пеньюаре, почти не скрывающем её трепещущего тела.

– Анри! – вскрикнула Сюзанна де Монтескье, увидев в пляшущем свете свечей фигуру мужа в полном охотничьем снаряжении. – Это вы?

– А кого ещё вы ожидали увидеть, моя прелестница? – порывисто спросил граф де Монтескье, бросая плащ и пояс с двумя кинжалами к ногам графини. – Судьбе угодно было, чтобы я вернулся! Дорогая, мне загнали сегодня под выстрел самку оленя. Но я не смог нажать на курок… Вдруг я подумал, а что, если в лесной чаще её ждёт вожделеющий олень, благородный рогач, мечтающий о естественном для природы совокуплении. И я, убив самку, могу лишить их радости обладания друг другом. Как только мне пришла в голову эта мысль, я бросил слуг, там, на опушке леса, приказал никому не следовать за мной и, загоняя коня, поскакал сюда, чтобы обнять вас и вкусить вместе с вами блаженство, облобызав вашу грудь и чресла!

– О, Анри! – выдохнула Сюзанна. – Вы единственный мой повелитель на всю жизнь. Я душой и телом – ваша! Возьмите меня немедленно, прямо здесь, у пылающего камина, на этой тигровой шкуре. Мы с вами сами станем как звери и насладимся взаимными ласками…

– Да, любимая, мы сначала сольёмся вместе здесь, а затем последуем на наше ложе и там повторим всё это многократно, пока изнеможение не скуёт цепями усталости наши тела!

– О, Анри! – сбрасывая пеньюар, вскрикнула графиня. – Иди ко мне, мой рыцарь…

Граф и графиня сплелись в единое обнажённое существо и опустились на тигровую шкуру, наполнив спальню и примыкающий к окну сад сладострастными криками и стонами.

Вскоре всё стихло. Граф, отдавший все силы любви, спал на тигровой шкуре, широко раскинув руки и покоя голову на белоснежном облаке пуховых подушек, брошенных на пол во время любовных игр.