Текст книги "Власть в малом российском городе"

В итоге происходит сращивание власти и бизнеса, а «вход на рынок остается открытым только для “избранных” компаний, чаще всего связанных с областными и городскими чиновниками». Исследователи приходят к заключению, что режим «государства-хищника» в Перми «оказывает негативное влияние на экономическое развитие, способствуя распространению коррупции и препятствуя привлечению инвестиций и становлению свободной конкуренции. Однако плюралистический характер локального режима в определенных условиях (например, в случае прихода к власти сильного лидера, нацеленного на пресечение коррупции) может способствовать росту и развитию города» [Там же].

Проблематика и теоретическая рамка городских режимов начинают использоваться и другими исследователями. Надежда Борисова, Константин Сулимов и Ольга Ковина проанализировали основные факторы, влияющие на процессы формирования и трансформации городских режимов в трех городах Пермского края [Борисова, Сулимов, Ковина, 2011, с. 5—14]. Юрий Пустовойтпровел эмпирическое исследование, посвященное анализу городского режима в Новокузнецке, сделав акцент на проблемах формирования, развития и распада городских режимов и уделив особое внимание организации взаимодействия между предприятиями, бизнес-структурами, средствами массовой информации, публичными политиками и городскими властями как во время электоральных циклов, так и между ними; он выделил пять основных периодов в политической истории города (позднесоветский, предрежимный, становление коалиции, пик развития коалиции, посткоалиционный), различающихся по политико-экономическим приоритетам и характеристикам внутрикоалиционных властных отношений [Пустовойт, 2014; Пустовойт, Антидзе, Мартыненко-Фриауф, 2014]. Изучая городской режим в Санкт-Петербурге, Елена Тыканова и Анастасия Хохлова пришли к выводу, что коммерциализация постсоветских городов и включение их в глобальную экономику стимулируют альянсы властей и бизнеса, приобретающие форму машин роста; формирование таких комплексов более вероятно в тех случаях, когда бизнес представлен крупными строительными компаниями, готовыми инвестировать значительные средства в развитие городских территорий [Тыканова, Хохлова, 2015].

Эти и другие исследования свидетельствуют о том, что на сегодняшний день в отечественной политической науке и социологии уже сложились отдельные направления изучения власти на субнациональном уровне, а их результаты позволяют сделать определенные выводы о ее субъектах, формах проявления и специфике.

Раздел II
Эмпирическое исследование власти в малых российских городах: данные и метод

3. Цели и задачи исследования

Цели и задачи нашего исследования определяются несколькими основаниями. Во-первых, сам феномен власти, его структурные (концептуальные) параметры с самого начала очерчивают общий круг вопросов, на которые должен ответить исследователь. Субъект и объект власти, их взаимодействие, структурные преимущества, ресурсы власти, стратегии и формы их применения, сфера власти (подчинения), интенсивность и эффективность власти, другие ее параметры обозначают набор проблем, общих для исследований власти в любых социальных системах – в социуме, локальном сообществе, семье, организации [Power: Critical concepts, 1994; The Sage Handbook of Power, 2009; Encyclopedia of Power, 2011].

Во-вторых, мы опирались на уже имеющийся опыт проведения эмпирических исследований в городских сообществах. Несмотря на довольно широкий разброс в подходах к изучению власти, страновую и временную специфику, естественный субъективизм в выборе проблемного поля и методов исследования, некоторый набор основных тем, сюжетов и предметных областей социологии власти в городских сообществах к настоящему времени в целом сложился и в большей или меньшей степени разделяется практически всеми исследователями [Ледяев, 2011, с. 34–50]. Этот набор позволил выработать программы сравнительных исследований локальной власти в различных странах и регионах.

В-третьих, проблематика эмпирического исследования, его специфика и особенности во многом задаются теоретико-методологическими основаниями исследования. В данном контексте фокус нашего исследования определен двумя обстоятельствами. С одной стороны, он отражает наш выбор теории городских режимов в качестве теоретической рамки исследования, что вполне естественно, учитывая ее место в научном дискурсе о власти в локальных сообществах. С другой стороны, поскольку ранний и классический этапы в развитии данного направления социальных исследований в нашей стране оказались пропущенными, мы посчитали целесообразным уделить большее внимание традиционным темам, связанным с классическим далевским вопросом «кто правит?», находившимся на острие дискуссии в рамках community power studies 1950-1960-х годов [Harding, 2009, р. 27–39; Ледяев, 2012].

В-четвертых, проблематика нашего исследования во многом обусловлена его местом в отечественной социологии власти. Поскольку в отличие от зарубежного обществоведения, накопившего огромный опыт изучения власти в самых разных ракурсах, в отечественной социальной науке комплексных сравнительных исследований власти практически еще не было, мы изначально ставили задачу по возможности охватить все основные темы и ракурсы изучения власти в локальных сообществах.

Цель нашего исследования — выявление конфигурации и иерархии наиболее влиятельных акторов городской политики, их ресурсов и роли в политическом процессе, типичных практик взаимного влияния и паттернов взаимодействия с локальным сообществом. Она, как уже отмечалось, отражает традиционный интерес к соотношению политического влияния различных акторов и(или) институтов, а также определяет фокус анализа на правящих коалициях (режимах), условиях и факторах их формирования и воспроизводства.

Эта цель конкретизируется через основные задачи исследования, информационные блоки, заложенные в гайд интервью и рабочие гипотезы.

Задачи исследования:

1. Определить иерархию наиболее влиятельных акторов в городских сообществах, их ресурсы власти в различных сферах локальной политики.

2. Выявить роль акторов федерального и регионального уровней в локальном политическом процессе, их возможности и формы участия.

3. Раскрыть характер взаимоотношений между основными акторами локальной политики, роль коалиций в осуществлении власти, возможности и условия складывания городских режимов.

4. Определить соотношение и взаимосвязь формальных (институциональных) и неформальных практик и механизмов осуществления власти и влияния.

5. Оценить возможности и перспективы использования зарубежного опыта для изучения политических процессов в российских локальных сообществах.

В соответствии с целями и задачами исследования была разработана аналитическая схема, содержащая следующие информационные блоки:

Блок 1. Основные акторы городской политики, их властная репутация и иерархия.

Кто является (считается) наиболее влиятельным актором в локальном сообществе? Чем обусловлена вариативность сложившихся конфигураций наиболее влиятельных акторов в разных городах? Какие ресурсы наиболее значимы для формирования потенциала власти различных акторов? Какова роль формальных и неформальных институтов в иерархии локальных акторов? От каких факторов более всего зависят изменения конфигураций локальных акторов? Каков политический потенциал населения города?

Блок 2. Акторы федерального и регионального уровней, их потенциал власти и реальная вовлеченность в локальную политику.

Какими формальными и неформальными ресурсами влияния на городскую политику обладают вышестоящие структуры власти? Существует ли жесткий контроль муниципалитетов со стороны государственных органов власти? Насколько локальные политические практики и акторы автономны от последних? Какие именно федеральные и региональные акторы в большей или меньшей степени включены в локальный политический процесс? Какую роль играет губернатор? С какими акторами локальной политики он обычно связан? От чего зависит реальный интерес региональных властей к политическим процессам в локальном сообществе? Каким образом они предпочитают их контролировать? В каких случаях имеет место непосредственное вмешательство вышестоящих структур в деятельность муниципальных органов власти?

Блок 3. Взаимодействие исполнительной и представительной ветвей власти, их ресурсы и потенциал влияния.

Сохраняется ли традиционное доминирование исполнительной власти над представительными институтами? В чем оно проявляется? Какова его специфика в разных городах? Как разрешаются конфликты между ветвями власти? Насколько на их взаимоотношения повлияло введение института сити-менеджера? Имеют ли место иные паттерны взаимоотношений между ветвями локальной власти? В каких случаях они реальны? Возможно ли складывание относительно симметричных отношений между ними? Какую роль во взаимоотношениях ветвей муниципальной власти играют акторы регионального уровня?

Блок 4. Взаимодействия и коалиции акторов локальной политики.

Какова степень конфликта(консенсуса) между акторами городской политики? Насколько типичны открытые конфликты, противостояния между акторами локальной политики? Когда и в связи с чем они возникают? Как складываются отношения между городской и районной структурами муниципальной власти? Между местными властями и бизнесом? Кто в них доминирует? В каких формах доминирование проявляется? Складываются ли в городах стабильные связи между влиятельными акторами, позволяющие говорить о наличии властвующей коалиции? Носят ли они преимущественно формальный характер или скорее основаны на личных отношениях? Каково соотношение политических и неполитических мотивов участия акторов в локальной политике? Какие мотивы и стимулы обусловливают возникновение коалиций? Всегда ли коалиции полностью добровольны и относительно равноправны?

Блок 5. Бизнес как субъект городской политики.

Какую роль в локальной политике играют различные группы бизнеса? Каков их сравнительный потенциал влияния? Насколько они политически мобилизованы и включены в локальную политику? Создают ли они формальные и(или) неформальные организации? Какие формы участия (политического влияния) они предпочитают? Какую роль играет руководство градообразующего предприятия в структуре локальной власти? Насколько зависимы различные группы бизнеса от местных властей? Какова доля бизнесменов (легальных и нелегальных) среди местных политиков и чиновников? Как отражается их «двойная идентичность» на выполнении политических ролей и функций?

Блок 6. Повестка дня и городские режимы.

В какой степени власть в городских сообществах имеет коалиционный характер? Сложились ли в городах режимы, подобные тем, которые описаны Стоуном и его последователями? Насколько стабилен(изменчив) состав коалиций? Какие факторы способствуют(препятствуют) складыванию режимных коалиций? В чем специфика коалиционного строительства в российских городах, его отличия от американских и западноевропейских аналогов? Какие повестки преобладают: развитие? статус-кво? благоприятная окружающая среда? социальная защита населения? В связи с чем меняются состав коалиции и(или) политические повестки?

Основные гипотезы исследования.

При их формулировании мы исходили как из зарубежного опыта изучения власти в локальных сообществах, так и из нашего знания отечественных политических практик.

1. Несмотря на высокую экономическую зависимость территорий, политику централизации и стремление федеральных и региональных властей встроить муниципальные структуры власти в управленческую вертикаль, локальная политическая сфера сохраняет определенную автономию, что обусловливает существенное разнообразие городских политических практик.

2. Вероятность вмешательства вышестоящих структур власти в локальную политику повышается при наличии (1) опасности возникновения ситуаций, способных вызвать дезорганизацию системы управления территорией, (2) ресурсов, привлекающих внимание региональных и федеральных властей, и (3) персонального интереса к территории со стороны губернатора и(или) его окружения.

3. Как и в большинстве европейских городов, наиболее влиятельными являются акторы, представляющие исполнительные структуры муниципальной власти. Исключения могут составлять моногорода, где большими ресурсами обладает руководство градообразующих предприятий.

4. Условия и возможности формирования городских режимов в их классической (стоуновской) версии в России существенно менее благоприятные, чем в США, в силу меньшей автономии городского политического пространства, слабой защищенности бизнеса и неразвитости гражданского общества.

5. Из-за ограниченности ресурсов, имеющихся в распоряжении локальных сообществ, наиболее вероятной повесткой режима (квазирежима) является сохранение статус-кво. Формирование режимов роста возможно в тех локальных сообществах, где есть ресурсы развития и отсутствует явное доминирование административно-политической элиты.

6. Преобладание неформальных практик и ресурсов власти в арсенале политических акторов ведет к тому, что многие реальные политические процессы в городе носят скрытый характер и находятся за пределами общественного контроля.

4. Теоретико-методологические основания исследования

Как уже отмечалось ранее, проблематика, структура и особенности исследования во многом определяются его теоретической рамкой и используемыми методами. Теоретической основой исследования выступает теория городских режимов. Ее выбор обусловлен тем, что сегодня она востребована не только в американской политической науке и социологии, но и получила признание в Европе, в том числе в постсоциалистических странах. Популярность теории связана с тем, что ей удалось преодолеть недостатки более ранних подходов к изучению власти в городских сообществах. При этом она во многом сохранила традиционную проблематику, направив фокус исследования на конфигурации акторов и их взаимоотношения, возможности и трудности формирования правящих коалиций, результаты и последствия осуществления власти, выгоды и издержки акторов городской политики. Являясь современной версией плюрализма и сохраняя его акцент на динамичность, фрагментацию и функциональную специализацию текущего политического процесса, теория городских режимов сумела учесть ограничения, налагаемые институциональными и структурными факторами на игру политических сил и характер локальной политики. Аппликация теории к иным социально-политическим контекстам привела к модификациям изначальной версии теории, предложенной К. Стоуном [Stone, 1989]. В европейских исследованиях использовалась более широкая интерпретация городского режима, допускающая большую вариативность режимных коалиций и возможность использования концепции режима для объяснения власти в любом городском сообществе. По этому пути, как уже отмечалось ранее, пошли и исследователи городских режимов в постсоциалистических странах, и некоторые отечественные исследователи.

Мы в целом продолжаем эту линию. Однако нам интересны и темы, заданные классической стоуновской концепцией режима, в том числе связанные с анализом возможностей формирования стабильных кросс-секторальных коалиций. Нам также представляются значимыми и сюжеты, восходящие к более ранним исследованиям власти, таким как исследования Ф. Хантера, Р. Даля, Р. Престуса, М. Кренсона и др. Это обусловлено тем, что в отечественной практике подобные исследования отсутствуют. Поэтому в числе приоритетных оказался вопрос о том, какие акторы являются наиболее влиятельными в локальных сообществах, который находился в центре дискуссий в американской политической науке и социологии в 1950—1960-х годах[6]6
  Подробнее о теории городских режимов и ее использовании в эмпирических исследованиях см.: [Ледяев, 2008; Mossberger, 2009; Stone, 2015].


[Закрыть].

Наше исследование также опирается на теории субнационального авторитаризма и кланового капитализма, позволяющие учесть специфику российского политического контекста. Понятие субнационального авторитаризма [Gibson, 2005; 2013; Gel’man, 2010а; 2010b; 2011; Sidel, 2014] характеризует недемократические (авторитарные) практики на субнациональном (региональном и локальном) уровне. В различные исторические периоды субнациональный авторитаризм получил распространение во многих государствах на разных континентах – от Латинской Америки до Юго-Восточной Азии, Южной Италии, России и др. [German, 2010а, р. 2]. Субнациональный авторитаризм – это «локальный режим, в котором местные государственные структуры захвачены отдельными местными индивидами, семьями, кланами, кликами или организациями, которые обладают возможностями и ресурсами государства и используют их в условиях отсутствия демократического контроля, электорального вызова и правления закона» [Sidel, 2014, р. 163]. Локальные элиты «вынуждены выстроить механизмы удержания власти независимо от электоральной поддержки и преференций избирателей; и они должны действовать таким образом, чтобы предотвратить “враждебные поглощения (hostile takeovers)” со стороны политических акторов национального уровня. Их стратегии включали установление (1) монопольного контроля над политикой и управлением на субнациональном уровне с помощью использования местных “политических машин” и (2) эффективного “контроля границ”, который предотвращает подрыв этого контроля “сверху” (акторами национального уровня)» [Gel’man, 2010а, р. 3]. С их помощью система субнационального авторитаризма обеспечивает контроль над командными высотами в местной экономике и ограничивает экономическую автономию и возможности граждан.

В 2000-е годы политические и институциональные изменения, и прежде всего кооптация полуавтономных местных режимов в иерархическую вертикаль власти, привели к появлению «дуальной модели субнационального политического управления», соединяющей в себе элементы субнационального авторитаризма и кланового капитализма, что отчасти отражало тенденции, присущие некоторым странам третьего мира и позднесоветским практикам территориально-политического управления [German, 2011].

Понятие кланового капитализма (crony capitalism) [Kang, 2002; Li, 2009; Sharafutdinova, 2011; Gel’man, 2010c; Algerica, Tarko, 2014] обозначает модель капиталистической экономики, в которой успех бизнеса зависит от персональных отношений между бизнесменами, политиками и чиновниками. Некоторые экономические элиты получают привилегии (дешевые кредиты, налоговые послабления, выгодные тарифы, лицензии и другие формы помощи со стороны государства); тем самым распределение благ более зависит не от рыночных механизмов, а от публичной власти. Государство гарантирует неуязвимость определенных (избранных) групп собственников; в обмен на это бизнес платит ренту в пользу государства и его представителей. Таким образом, тесные неформальные отношения, складывающиеся между экономическими и политическими элитами в процессе принятия решений, в значительной мере обусловливают их взаимную выгоду в ущерб интересам большинства населения. Клановый капитализм получил распространение в Латинской Америке, Юго-Восточной Азии и на постсоветском пространстве.

При описании, анализе и объяснении властных практик мы используем традиционную концепцию власти как способности и возможности субъекта навязать волю объекту («власть над») [Ледяев, 2001, с. 25–88; Gohler, 2009, р. 27–39; Hearn, 2012; Stone, 2012, р. 11–28]. Субъектами власти в нашем исследовании выступают акторы федерального и регионального уровней, включенные в локальную политику; индивидуальные и коллективные акторы локального уровня – городские и районные легислатуры и органы исполнительной власти, их руководство и представители; партийные и общественные организации, их лидеры и активисты; различные группы бизнеса, руководители крупных и средних предприятий; криминальные структуры. Субъекты и объекты власти имеют различный потенциал влияния друг на друга и на других акторов. Степень асимметрии может варьироваться в широком диапазоне – от явного доминирования одной стороны при отсутствии сопротивления другой до относительного паритета.

Как относительная симметрия, так и доминирование одной из сторон могут быть связаны с соотношением конфликта(консенсуса) интересов сторон и формами их проявления. Доминирование может протекать как в процессе открытой конфронтации, так и в форме внешнего (наблюдаемого) консенсуса сторон; однако в последнем случае может иметь место подавленный конфликт, когда, не имея реальных ресурсов сопротивления, объект фактически отказывается от попыток изменить ситуацию и демонстрирует лояльность и кооперацию.

Характер взаимоотношений между акторами во многом определяется тем набором ресурсов власти, которым они обладают и используют для позиционирования себя в отношениях с другими. Отношения власти и влияния имеют разнообразный характер – от грубой силы и открытого принуждения до мягких форм влияния и тонких манипуляций, не осознаваемых объектом [Wrong, 2002, р. 21–54; Ледяев, 2001, с. 282–303].

Для обозначения различных форм власти мы использовали следующие концепты: Власть в форме принуждения осуществляется в силу обладания субъектом способностью реализовать негативные санкции в отношении объекта. Принуждение может осуществляться как в открытой, так и в скрытой форме без непосредственной артикуляции угроз со стороны субъекта. Часто оно принимает форму правления предвиденных реакций. Элементы принуждения обычно имеют место (в той или иной степени) во всех стабильных отношениях между политическими акторами. Принуждение традиционно считается «визитной карточкой» власти. Эти два понятия часто отождествляются; при этом считается, что за внешне добровольными формами подчинения скрывается принуждение, являющееся его конечным фундаментальным основанием [Ripstein, 2004; Malesevic, 2009; Ледяев, Ледяева, 2014].

Побуждение основывается на способности субъекта обеспечить объект ценностями и услугами, в которых тот заинтересован; оно реализуется в процессе торга между сторонами, в котором одна из сторон (субъект) имеет преимущества перед другой (объектом).

В убеждении источник власти заключается в аргументах, которые субъект может использовать для подчинения объекта; у объекта есть выбор принять аргументы субъекта или нет, который не ограничен позитивными или негативными санкциями со стороны субъекта.

Манипуляция как вид власти основывается на способности субъекта осуществлять скрытое влияние на объект. В отличие от других видов власти, манипуляция может иметь место без команды субъекта и даже тогда, когда объект не знает о самом существовании субъекта.

Авторитет представляет собой властное отношение, в котором субъект власти обладает признанным правом командовать, а объект власти – признанной обязанностью повиноваться. Источником подчинения выступает определенная совокупность характеристик субъекта, которая делает объект обязанным принять команду субъекта независимо от ее содержания.

В реальной практике, как правило, используются комбинации ресурсов и технологий влияния, что подтвердило и наше исследование. Однако их конфигурации существенно отличались: в одних городах преобладали методы открытого или скрытого принуждения, в других чаще использовались иные инструменты влияния – убеждение, побуждение, манипуляция, авторитет.

Для достижения поставленных целей и задач мы используем метод сравнения кейсов (comparable-cases method). Мы понимаем, что в силу небольшого числа кейсов он имеет ограничения и позволяет делать только частичные генерализации. Однако он, как подчеркивает А. Лейпхарт, полезен как первый шаг [Lijphart, 1975, р. 172], поскольку помогает очертить проблематику, сформулировать гипотезы, настроить инструментарий, выделить проблемы и трудности исследования и сформулировать предварительные выводы. Мы, разумеется, не претендуем на выстраивание какой-то цельной типологии паттернов власти в российских городах, поскольку для этого требуется проведение исследований в значительном числе локальных сообществ, как это делали в свое время Дж. Уолтон, Т. Кларк, К. Гилберт и другие исследователи власти в локальных сообществах. Однако наше исследование подготавливает почву для более масштабных (репрезентативных) исследований, и в этом его главное предназначение.

Для выявления наиболее влиятельных акторов в городских сообществах мы использовали некоторую упрощенную комбинацию классических методов, хотя и не смогли выдержать их стандарты [Ледяев, 2012, с. 177–208]. С помощью позиционного метода определялся приблизительный круг потенциально влиятельных лиц и список будущих информантов. Как правило, нам удавалось получить к ним доступ с помощью наших связей в руководстве областей, в которых проводилось исследование. В ходе интервью с очевидными позиционными лидерами сообществ выяснялась информация и о властной репутации акторов, и об их роли в принятии политических решений. Репутационный индикатор, пожалуй, оказался наиболее весомым при объяснении структуры власти в городах, тем более что практически все упоминаемые в интервью персонажи и выступали в качестве респондентов (экспертов).

Основной метод сбора информации, использованный в данном исследовании, – глубинные интервью с непосредственными участниками локальной политики в изучаемых городах и экспертами[7]7
  Мы также, хотя и в меньшей степени, использовали СМИ, Интернет, материалы, полученные другими исследователями.


[Закрыть]. Нам представляется, что именно интервью с непосредственными участниками локальной политики могут дать наиболее полную информацию о реальных властных практиках, взаимоотношениях акторов и механизмах взаимодействия, которые обычно скрыты от внешнего наблюдателя и не могут быть получены из других источников. Разумеется, мы понимаем, что любые оценки действующих акторов субъективны. Мы также осознаем трудности интервьюирования влиятельных фигур – политиков, чиновников, бизнесменов, руководителей организаций – в силу того, что они часто склонны вести себя настороженно, закрыто, ограничиваться штампами. Однако эти трудности можно, по крайней мере отчасти, преодолеть с помощью профессионального опыта интервьюера и хорошего владения техникой проведения интервью.

Нами использовался достаточно широкий набор специальных технологий, позволяющих повысить надежность получаемой информации: построение системы провоцирующих вопросов, позволяющих перепроверять сообщаемую информацию, установление особого эмоционального контакта с респондентом, повышенное внимание к содержанию разговора, позволяющее снизить уровень контроля говорящего, привлечение к интервью фигур, непосредственно включенных в политические процессы и одновременно воспринимающих их как обычную повседневную практику, и др.

Эти технологии и приемы применялись с учетом различных обстоятельств и характера информации, которую требовалось получить у конкретных респондентов.

При этом мы практиковали несколько разных моделей интервью. «Актуализационная модель»[8]8
  Названия моделей предложены авторами. См.: [Чирикова, 1997].


[Закрыть] интервью позволяет респонденту находиться в комфортном для него режиме, предоставляя ему широкий диапазон свободы без жесткого структурирования беседы. В этом случае фигура интервьюера располагается как бы на «периферии». Данная модель может быть вполне эффективной при общении с высокостатусными респондентами, поскольку у них, как это ни покажется парадоксальным, нередко возникает определенный дефицит общения по поводу картины мира, «^-концепции» и их самоощущения. Ее применение возможно только в том случае, когда в процессе коммуникации интервьюер способен продемонстрировать не бытийный, любопытствующий или эмоциональный подходы, а серьезный опыт работы с «внутренними» состояниями на рефлексивной дистанции, предлагая неожиданные интерпретации тех или иных событий и процессов. Но здесь должна четко соблюдаться мера и демонстрироваться умение молчать. Основной жанр этого типа интервью – игра пауз.

Модель «другой взгляд» опирается на технику «рефлексивной беседы» и принцип «спокойного противостояния», которые дают возможность партнерам по коммуникации размышлять с различных позиций о характере тех или иных явлений внутри повседневных практик; при этом интервьюер порой намеренно наращивает потенциал расхождения в позициях. Данный способ коммуникации позволяет выявить контексты, уточнить устойчивость тех или иных подходов, оценить глубину личностных позиций. Здесь интервьюеру важно продемонстрировать заинтересованность в глубоком проникновении в то или иное событие, но не стремиться психологически доминировать над интервьюируемым; интервьюер способен увидеть события в своем ракурсе и оценить их в своей системе координат, тем самым разрушая внутреннюю моноконструкцию интервьюируемого.

Модель «профессиональный интерес» может быть достаточно эффективной, поскольку у статусных и влиятельных акторов обычно формируется уважительное отношение к профессионализму и профессионалам. Интервьюер разговаривает с интервьюируемым как равный ему профессионал; тем самым может быть достигнут высокий уровень погружения в проблему: профессионалу интересен другой профессионал, если с его помощью он может реализовать собственные цели. Однако использование данной модели возможно только после того, как интервьюер завоевал «право на профессиональную позицию» в диалоге. При этом интервьюер должен «оплатить» время своего визита собственной нетривиальностью, сделав из диалога интересное событие.

Интервью проводились по единой схеме во всех изучаемых городах с целью достижения максимальной сопоставимости получаемой информации. Хотя техника глубинного интервью не предполагает жесткого диалога, допускает вариативность, использование разных моделей и адаптируется в зависимости от характерологических особенностей респондента, степени его открытости, мотивированности и предрасположенности к участию в интервью, мы стремились максимально синхронизировать полученные результаты. В полной мере это не удалось. Поэтому структура описания результатов исследования по отдельным городам несколько различается.