Текст книги "Мастера Книги"

Новая глава

От работы меня отвлек шум за спиной. Обернувшись, я увидел деда и Тень. У них был тот торжественно заговорщический вид, который в любой момент рискует перерасти в хохот.

– Привет, – сказал дед, – извини, что я вот так материализовался, без стука.

– А что еще от вас, галлюцинаций, можно ждать, – не очень радушно ответил я на его приветствие.

– И никакие мы не галлюцинации, – почему-то обиделся дед.

– Тогда почему вас не видит никто, кроме меня?

– Как ты уже знаешь, – принялся объяснять Тень, – то, что ты воспринимаешь, как реальность, является интерпретацией твоей нервной системой совокупности поступающих сенсорных сигналов. Так вот, мы с твоим усопшим пращуром являемся пакетами сенсорных сигналов из другого, недоступного камерам слежения источника.

– Еще раз назовешь меня пращуром, я из тебя ящера сделаю, – недовольно пригрозил дед, но Тень не обратил на его слова никакого внимания.

– Вообще-то он пришел для того, чтобы помочь мне тебе помочь, – сообщил он мне и хитро подмигнул.

– Ты знаешь, как ее можно вытащить оттуда? – накинулся я на деда.

– Ну что, убедился? – с видом победителя спросил у него Тень.

– Это не считается, – возразил дед, – к тому же он еще не знает главного.

– Чего я не знаю? – испугался я.

– Твой дед считает, что ты должен задать самый главный вопрос.

– Вот именно, – подтвердил дед.

– Слушайте, мужики, мне сейчас не до загадок, – взмолился я.

– Ладно, я подскажу, – решил дед, – ты же хочешь узнать, любит ли она тебя или нет?

– Я как-то в этом не сомневаюсь, – ответил я.

– А зря.

– И я никого не хочу об этом спрашивать, – заявил я, догадавшись, чего они от меня хотят.

– Однако правила игры таковы, что сначала ты задаешь этот вопрос, а потом уже мы тебе помогаем.

– Хорошо, парни, она меня любит?

– А нам откуда знать? – ответил Тень.

– Тогда какого вы хера?! – разозлился я.

– Ты не нас спрашивай, ты пиши, – наказал дед.

– Что писать? – растерялся я.

– Может тебе еще и диктант устроить?

– Как-нибудь обойдусь.

– Тогда пиши. У нас не так много времени.

«Так любит ли меня Алина?» – написал я, а когда пришел ответ, убедился в том, что я правильно не хотел ничего об этом знать. И дело совсем не в том, что Алина меня не любила. Ей нравилось мое отношение. Со мной ей было интересно и хорошо в постели. Ее тянуло ко мне, я был ей дорог… Только чувства и отношения для Алины были далеко не главными ценностями, и, прикажи ей начальство, она, не задумываясь, всадила бы мне пулю промеж глаз. Потом бы, возможно, немного всплакнула, но мне от этого легче бы не стало. Я же ее любил со всеми ее слабостями и недостатками.

– Ну то, ты и дальше хочешь ей помогать? – укоризненно спросил меня дед.

– Конечно хочет, – ответил за меня Тень.

– А ты не лезь, когда я с внуком разговариваю.

– А ты на него не дави.

– Может хватит! – не выдержал я, – ведете себя, как два идиота.

– У нас для этого есть все основания.

– Ты, кажется, сказал, что вы пришли мне помочь, или я не так понял?

– Ты еще не сказал, хочешь ли ты этого, – вмешался дед.

– А разве это не очевидно?

– Ты должен сказать…

– Ладно, – перебил я его, – мне надо вытащить Алину…

– Никаких надо! – гаркнули они хором.

– Только хочу или не хочу, – пояснил Тень, – таково правило.

– Ладно, черт с вами, я хочу вытащить ее оттуда.

– После всего того, что ты узнал? – недовольно спросил дед.

– После всего того, что я узнал или не узнал. Не имеет значения. Я хочу ее вытащить, и давайте, наконец, займемся делом!

– Я же говорил, – обрадовался Тень, – давай бабки.

– Что ты еще говорил? – спросил его я, мечтая двинуть ему по голове ноутбуком.

– Что ты пиздострадатель, – ответил за него дед, – я не хотел в это верить, в результате потерял и внука и сотню баксов.

– Так вы, козлы, тут ставки на меня делаете! – взбесился я.

– Остынь, – спокойно отреагировал Тень. – Чтобы вытащить свою подружку, тебе надо быть совершенно спокойным, – а ты, – это он уже деду, – гони бабки.

– Держи, – дед нехотя достал из кармана скомканную купюру и отдал ее Тени, – А ты, – сказал он уже мне, – садись за компьютер и закрывай глаза.

Представь теперь нужного человека, – продолжил он, когда я принял исходное положение.

– Как это? – не понял я.

– Просто представь себе нужного человека. Можно один только контур.

Несмотря на то, что я уже достаточно долго занимался саморегуляцией, визуализация мне не хотела даваться в принципе. Прошло минут десять, а я смог только какое-то бесформенное пятно, о чем и сообщил деду, когда он, не выдержав ожидания, поинтересовался, как мои успехи.

– Достаточно и пятна. Теперь назови его нужным человеком, открывай глаза и начинай писать. Пиши: я сижу, иду, читаю, смотрю в окно… и так далее. Ты должен перечислять, пока не попадешь в точку.

– А как…

– Узнаешь, – оборвал меня дед.

На третьей странице «бреда от первого лица» из меня потек текст:

«Я еду в машине за рулем. Мне чуть более тридцати, но я уже личный референт куратора. На этой должности я недавно, каких-то пару недель, поэтому меня переполняет гордость и удовольствие от осознания зависти бывших коллег. Я подъезжаю к тому самому зданию, куда куратор приглашал меня на беседу, останавливаюсь возле зачуханного на вид гаража соседней конторы, достаю из кармана брелок, как на ключах от машины и нажимаю на одну из пяти или шести кнопок. Ворота гаража отворяются, и я въезжаю внутрь, жду, когда ворота закроются, и нажимаю еще одну кнопку. После этого пол гаража вместе с машиной уходит вниз. Лифт останавливается, и я медленно еду на свое персональное парковочное место. Я выхожу из машины и иду уже к другому, пассажирскому лифту, которым управляю при помощи того же брелка. Поднялись на четвертый этаж и, пройдя немного по коридору, я вхожу в приемную. Секретарша с поразительной скоростью что-то печатает.

– Здравствуйте, Вера Григорьевна, – почтительно здороваюсь я.

– Входи, он ждет, – отвечает она, ни на мгновение не отвлекаясь от печатания.

(Вера Григорьевна? – Удивился я, в пошлый раз ее звали вроде бы иначе.)

Я вхожу. Максим Константинович просматривает папку с документами, но при моем появлении он захлопывает ее и говорит:

– А, Вадим, проходи, садись. Чем порадуешь?

Я подхожу к столу, сажусь на стул для посетителей и только после этого открываю рот.

– Кайдоновская в сознании. Ее состояние стабильно. Шкала лояльности показывает активное желание Кайдоновской сотрудничать на протяжении всей беседы. Так что ей действительно ничего не известно.

– А что показывает шкала страха?

– Показатели выше нормы, но это и понятно. Она с самого начала знала, об опасности диалога…

(Пора было вмешиваться.)

Закашлявшись, я сбиваю его с мысли, и говорю уже сам:

– Она напугана после аварии и напугана не без основания. За Звонцевым действительно стоит сила, и с этой силой нам следует считаться, как и ему.

– Ты так считаешь? – он внимательно посмотрел мне в глаза.

– Я в этом уверен.

– И что ты предлагаешь?

– Интересы той силы практически не пересекаются с нашими, а раз так, нам нечего бояться. С другой стороны, ради того, чтобы с Кайдоновской все было в порядке, он будет готов на все, что в его силах.

– То есть ты предлагаешь вернуть ее Звонцеву?

– Да.

– И в этом случае он будет паинькой?

– Я гарантирую.

– Хорошо. Я принимаю сделку. Сейчас позвоню. – Он взял трубку, затем, хитро улыбнувшись, передал ее мне, – думаю, тебе будет приятней позвонить самому…»

– Ты что, хочешь отказать себе и нам в удовольствии посмотреть начинающуюся там комедию? – удивленно и с заметным недовольством в голосе спросил меня Тень. – Ты только представь себе рожу этого, как там его, когда до него дойдет, что он был буквально одержимым тобой? А твой куратор? Думаешь, для него твое появление в теле этого типа не стало сюрпризом?

Мне и самому хотелось посмотреть на начавшийся там бардак, но это было недопустимо. Мне нельзя было делать из этих людей посмешища, и если мое вторжение в их дела еще было оправдано моими чувствами к Алине, то последующее присутствие в кабинете куратора было бы более чем невежливым. Поэтому я ответил Тени:

– А ты бы хотел, чтобы тебя сначала вот так огорошили, а потом еще и устроили просмотр с пожиранием попкорна?

– Но у нас нет попкорна, – несмело возразил он.

– Ты прав. Эти люди не любят терять лицо; еще больше они не любят тех, из-за кого они потеряли лицо; тех же, кто оказался настолько невежливым, что не постеснялся стать свидетелем того, как они потеряли лицо, они уничтожают, – поддержал меня дед.

– И правильно делают, – добавил Тень.

– Так какого хера ты тогда меня провоцировал? – обиделся я.

– Хотел убедиться, что ты мужик, а не кусок какашки.

– Он прав, – заступился за Тень дед, – чем дальше ты на пути, тем более четко должен соответствовать кодексу, а иначе тебе лучше расписаться в собственной несостоятельности и соскочить на обочину.

– И что со мной тогда будет? – спросил я.

– Забудешь все лишнее, растеряешь навыки и станешь каким-нибудь разносчиком пиццы или блох, зато останешься жить.

– Извини, дед, но такая жизнь не для меня.

– Я это знаю, – ответил он.

– Мы это знаем, – подтвердил Тень, – иначе с тобой никто бы не стал возиться.

Их слова послужили для меня слабым утешением. Еще несколько мгновений назад правильность того, что я сделал, не вызывала у меня сомнений. Теперь же, когда Алина была в безопасности, я понял, что сдал куратору Мастеров Книги, правда, без потрохов, но когда речь заходит о предательстве, во внимание принимается сам факт, а не детали. И еще неизвестно, на кого Книга обрушит свой карающий меч, на меня или…

От этих мыслей я, наверно, побелел. А пот на ладонях и слабость в коленях были уже тут как тут. К счастью, дед быстро заметил мое состояние и понял, что у меня на душе.

– Можешь не волноваться, – заверил он, – ты сделал то, что должен был сделать.

– Считай, что экзамен ты сдал, – подтвердил Тень.

– Экзамен?

– Когда судьбе от нас что-то нужно, она сначала деликатно намекает нам на это. Если мы ее не слышим или не понимаем, она пытается привлечь наше внимание более заметно. И если мы продолжаем ее не замечать, она начинает пытаться привлечь к себе наше внимание все более и более настойчиво, пока мы не поймем, что ей от нас надо. А к тем, кто слишком тупой или слепоглухой, она применяет крайние меры, и начинает от всей души бить их мордой об асфальт. Книга действует примерно также. А так как намеков ты не понимал, Книге пришлось устраивать весь этот цирк с заложницей.

– И что, нельзя было просто сказать? Прислать одного из вас и сказать, – разозлился я.

– Ты должен учиться соображать. Нам не нужны слепые исполнители. Нам нужны творчески мыслящие люди.

Думаю, Тень собирался прочесть мне целую лекцию на эту тему, но во мне словно выключили ток. Я даже не помню, как добрался до дивана. Помню лишь слова деда:

– А как ты хотел? Это чертовски утомляет.

Новая глава

Вернулась Алина через три дня. Выглядела она уставшей, но не больше – похоже, врачи в нашей фирме не зря получают зарплату.

– Как дела? – спросил я после нашего приветственного поцелуя.

– Ты не представляешь, как я устала! – произнесла она таким голосом, что я тоже почувствовал себя уставшим. – Хочу в душ, потом кофе и спать. Спать, – мечтательно повторила она.

Душ ее окончательно разморил, так что кофе она пила на автопилоте, держась из последних сил, чтобы не заснуть с чашкой в руке. Проглотив обжигающий напиток, как лекарство, она, вылитая зомби, отправилась в постель. А я пошел в кабинет, за компьютер – рутинный труд никто не отменял. Вот только мне не работалось. Голова была тупотяжелой и совсем не хотела варить, а все попытки заставить себя думать отзывались отвратительным зудом в зубах. К тому же меня мучили душевная тошнота и грусть. Хотелось послать все нафиг или, еще лучше, призвать на наши головы какой-нибудь Апофиз.

Пришла Алина. Она подошла ко мне сзади, нежно обняла и поцеловала в шею.

– Я соскучилась, – прошептала она.

Я развернулся на стуле, и она села ко мне на колени. Мы страстно поцеловались, потом еще и еще… Потом я немного отодвинул голову от ее лица. Глаза Алины лучились любовью, нежностью и счастьем. Ни намека на то, что она совсем недавно рисковала своей жизнью, чтобы сдать меня куратору и его подопечным. Меня восхищала, удивляла и пугала ее доведенная до совершенства способность лгать. Глядя в ее влюбленные честные глаза, я понял, что не могу быть уверен хоть в чем-то с этой женщиной, и даже ее переживания, когда меня вызывал куратор, вполне могли оказаться элементом игры, как и вся наша любовь. Ее любовь.

А вот я не умею ни врать, ни претворяться.

– Что с тобой? – настороженно спросила Алина и внимательно, словно впервые только увидев, посмотрела на меня.

– Ничего, – ответил я.

– Ты какой-то не такой… другой.

– Все нормально, – я попытался ее поцеловать, но она отстранилась.

– Можешь ничего мне не говорить, но не забывай, что я тебя насквозь вижу.

– Запарился я. Хочу бросить все и умотать в отпуск недели на две. Ты не представляешь, как меня все достало!

– Еще как представляю, – грустно прошептала она.

– Тогда, может, бросим все и мотанем куда-нибудь?..

– Куда?

– Куда угодно, лишь бы подальше от компьютеров, клиентов и вообще людей.

– Пожалуй, отпуск я смогу нам устроить, – решила Алина.

Похоже, мое объяснение было принято, хотя разве мог я быть хоть в чем-то с ней уверенным?

Алина ласкала меня, все сильнее распаляясь с каждым поцелуем, каждым прикосновением, мне же было тошно до слез. Я хотел схватиться руками за голову и орать белугой в белый свет, проклиная уродов, которые сумели если не разрушить, то расколоть наши отношения. Я чувствовал… на высшем, энергетическом плане мы стали с Алиной единым целым, а эти паскуды разрывали нас на две части, не позаботившись дать обезболивающего. Я не хотел расставаться с любовью. Я был не в силах изменить ситуацию, но наблюдать, опустив руки, за тем, как гибнет самое ценное, что когда-либо было в моей жизни, я не хотел. Отчаяние требовало действия, и я бросился в любовь, как Каренина под свой поезд.

Я набросился на Алину прямо там, на полу кабинета, на наскоро снятой одежде. Я любил ее так, будто для меня это было вопросом жизни и смерти. Я, наверно, выглядел сумасшедшим, потому что Алина… Ее широко раскрытые от удивления глаза буквально превратились в два вопросительных знака. А потом, когда я, рухнул рядом с ней на пол, хватая ртом воздух, она мне сказала:

– Сегодня ты еб меня, как будто хотел сразу после убить…

– Боюсь тебя разочаровать, но таких планов у меня нет, – ответил я, блаженно улыбаясь.

Выбранное моим отчаянием средство оказалось действенным. Я вновь чувствовал, что мы вместе.

– Пойдем в душ, – предложила, вставая, Алина.

– Ты не представляешь, как я тебя люблю.

– Похоже, нам действительно нужен отпуск, – сказала она, посмотрев на меня изучающим взглядом, а потом чуть слышно добавила, – все будет хорошо. Я обещаю. Все будет хорошо…

Новая глава

Алина сняла великолепный дом в деревне в пятидесяти километрах от Ростова. Обошлось нам это удовольствие раза в полтора дороже, чем в среднем по району, но мы ни разу не пожалели о переплате. Дом был кирпичным одноэтажным, построили его годах в девяностых, когда наши местные недоучки еще не изобрели торжество безвкусицы под названием «казачий стиль». Огромная кухня, большая спальня и еще одна большая комната. Плюс газ, водопровод, электричество и ванная с туалетом. Сплита, правда, в доме не было, но мы привезли свой, напольно-портативный. Такой не нужно устанавливать, просто выводишь шланг на улицу…

Вокруг дома росли высоченные деревья, я узнал только клен и акацию, так что тень у нас была «высокая», приносящая прохладу, а не дополнительную духоту. Недалеко от дома был живописный пруд или озеро, еще не загаженное продуктами человеческой жизнедеятельности. Там можно было купаться и ловить рыбу. С той стороны озера-пруда была небольшая, но очень живописная, распевающая на всевозможные птичьи голоса роща, куда любили отправляться в паломничество местные влюбленные…

К дому прилагались два забавных существа. Одним из них был кот по имени Самогон – настоящий боец с огромной головой, плавно переходящей в мощное, мускулистое тело. Правый ус у него был выдран в одном из последних боев, а уши давно уже обзавелись бахромой. Несмотря на внешнюю воинственность и непримиримость к другим котам, с нами Самогон был самим олицетворением ласки.

Вторым четвероногим другом было невообразимого дизайна существо раза в два больше Самогона. Звали это недоразумение Пес Эдуард. Причем без уточнения «Пес» в Эдуарде не сразу можно было опознать собаку, как, впрочем, и не собаку тоже. Думаю, его вполне можно было бы снимать в фантастических фильмах в качестве представителя фауны далеких миров. Самогон крепко держал Эдуарда в своих когтистых лапах, и оттого на Пса нередко нападала меланхолия.

Наш распорядок не отличался особым разнообразием. Вставали мы ближе к часу дня. Завтракали кофе, фруктами и овощами с так сказать нашего сада-огорода. Затем принимали душ и возвращались в постель, чтобы заняться утренней любовью. Встав с постели, мы шли обедать к бабе Гале – тетке лет пятидесяти, которая прекрасно жарила пышки на простокваше, варила уху, и творила настоящие чудеса из, казалось бы, совершенно обычных продуктов. Наевшись до состояния тяжелой одышки, мы брали паек на вечер и возвращались домой, чтобы переварить съеденное великолепие в горизонтальном положении тел. Никогда еще я не питался так вкусно и так дешево!

Проснувшись, мы устраивали чаепитие с плюшками бабы Гали, а часов в восемь вечера отправлялись на пруд кормить комаров. Часов в десять мы возвращались домой, ужинали во дворе, а потом шли в дом. Там мы включали видак, к которому прилагалось около сотни видеокассет, откупоривали бутылку вина и лениво целовались, изредка поглядывая на экран. Ленивые ласки постепенно становились все более страстными, и ближе к концу второго фильма и бутылки вина мы переходили к основным действиям…

Иногда, когда жара была не смертельной, после обеда мы шли гулять. Во время одной из таких прогулок я купил в местном магазине широкого профиля настоящую, похожую на ту, что была у меня когда-то перьевую ручку, чернила, чернильницу и пресс-папье. Когда Алина занималась своими делами, я садился за стол, расставлял это богатство и принимался не то, чтобы писать, а, скорее, пописывать.

В первую ночь на новом месте мне приснился удивительный во всех отношениях сон: Я был примитивным одноклеточным существом, спавшим похожим на смерть сном. Моей постелью служил блуждающий в космических просторах камень. Все мои биологические процессы остановились, в результате для меня остановилось само время. Однажды мой камень встретил на своем пути Землю. К счастью, он оказался достаточно большим, чтобы не сгореть в атмосфере и чтобы насквозь не прогреться до смертельной для меня температуры.

Ударившись об землю, камень раскололся на тысячи кусков, в результате я вышел на свободу. Мне повезло. Я очутился в теплой, богатой пищей луже, которая после каменного ложа показалась мне целой вселенной. Я проснулся и начал непрерывно себя копировать. Правда, при копировании случались ошибки, и некоторые копии копий каких-то копий перестали походить на меня изначального, но это был я, так как именно моя жизнь передавалась эстафетой от организма к организму, а потом, когда появились многоклеточные существа, и размножение приняло половой характер, – от организма к организму через молекулу ДНК.

В этом сне я пережил всю цепочку перерождений, от прилетевшего в метеорите микроба до себя нынешнего. Я чувствовал себя эстафетой жизни, передающейся от родителей к детям путем слияния двух маленьких клеток. Именно эта эстафета имела значение, сами же спаривающиеся организмы были лишь носителями половых клеток, устройствами для ее продолжения, не имеющими иного значения придатками. В этом смысле жизнь не имеет смерти.

Одновременно с этим я понимал, что, несмотря на все ее многообразие, жизнь, как таковая, едина, и мы все являемся единой, неразделимой сущностью.

Проснулся я почти просветленным, но стоило мне открыть глаза, как все мое просветление испарилось.

Новая глава

За пару дней до возвращения домой я увидел достойный Льюиса Кэрролла сон. Мне приснился взгляд. Насмешливый, дерзкий, проникающий в самую глубину души, умный, сильный, волевой, загадочный… Это был взгляд без смотрящего, взгляд сам по себе, взгляд, как разумная форма жизни… Взгляд, который некто, находящийся по ту сторону сна, спустил на меня, как собаку. Он был настолько шокирующим, что я проснулся.

Одновременно со мной проснулось вдохновение. Испугавшись, что оно исчезнет раньше, чем я что-нибудь напишу, я вскочил с постели.

– Ты куда? – сонно спросила Алина, видя, как я натягиваю трусы и майку – мы спали голыми.

– ПисАть, – ответил я.

– В такую рань?

Было девять утра.

– У меня вдохновение.

– Сумасшедший.

Через сорок минут рассказ был готов:

ИЗБАВЛЕНИЕ

Впервые я увидел его еще в детстве. Было мне тогда лет десять-одиннадцать. Высокий, худой, с длинными черными волосами. На нем был старинный, как в фильмах про пиратов или мушкетеров полинявший от времени плащ и повидавшая на своем веку шляпа. Он ехал, не торопясь, на огромном черном коне по далекой огненно-красной пустыне. Наши глаза встретились, и меня поразила вселенская грусть этих всепроникающих глаз, для которых не было тайн в этом мире. Он ехал за мной. Меня накрыла волна панического ужаса. Я проснулся от собственного крика, моя постель была мокрой.

– Успокойся, милый, это всего лишь сон, – уговаривала меня мама, перестилая постель, – это всего лишь сон…

С тех пор я видел его каждый месяц. Он был все такой же грустный, все в той же черной старинной одежде, все на том же огромном коне. Но каждый раз он был все ближе и ближе. Иногда наши глаза встречались, и тогда он смотрел на самое дно моей души, а я, парализованный его волей, не мог отвести глаза. Просыпаясь, я не мог больше уснуть. Я сидел в темной комнате, закутавшись с головой в одеяло, и ждал, когда мама, начнет тарахтеть на кухне тарелками, давая тем самым разрешение на подъем.

Я был совершенно беспомощным перед своими страхами. Уже тогда я был одинок, как никто другой, потому, что у меня были отец, мать, друзья-приятели, но вместе с этим я жил один на один со своими страхами, изображая обычного парня, такого, как все. Мне не к кому было обратиться за помощью или сочувствием. Отец был всегда занят. Мать не была способна серьезно относиться к выходящим за рамки ее житейских представлений душевным мукам. Друзья бы просто меня засмеяли.

Я пустился в бега, как только обрел самостоятельность. Я постоянно переводился из одного университета в другой, менял работу, отправлялся во всевозможные экспедиции. Ни семьи, ни друзей, ни врагов. Из вещей у меня был только походный чемодан и скоростной автомобиль, всегда отлаженный, всегда с полным баком бензина. Я был самым одиноким человеком на земле и самым испуганным. Если я и не сошел с ума, то только потому, что мое проклятие стало моим спасательным кругом. Жизнь в постоянной опасности. Только рефлексы, только самосохранение. Я превратился в адепта бегства, стал тенью, без имени, без адреса, без лица. Я появлялся и исчезал совершенно незаметно.

Он шел по моему следу, сокращая расстояние между нами. Он был не в далекой пустыни, а совсем рядом, в тех местах, откуда я мчался на полном ходу пару дней назад. Теперь нас разделяли часы.

Это был поединок длинною в жизнь, танец охотника и жертвы, борьба умов, где оружием были воля, скорость, реакция и умение не оставлять следов.

Мои постоянные метания между страхом и одиночеством, постоянное напряжение и усталость, походная жизнь превратили меня в инвалида. У меня было практически все, начиная с мигреней и гипертонии, заканчивая сахарным диабетом и одышкой. Сердце мое не годилось даже на свалку, а нервы… Несколько раз я думал, что умираю, но я не решился позвонить в скорую помощь, боясь задержаться на одном месте на лишние несколько часов.

Так не могло продолжаться вечно, и сегодня я понял, что это выше моих сил. Я сдался, сломался, и вместо того, чтобы собирать вещи и мчаться дальше, я, не торопясь, оделся, купил самое дорогое вино и вернулся в номер. Когда вторая пачка сигарет подходила к концу, я услышал, как к гостинице подъехал автомобиль, как хлопнула дверь. Минута, другая, третья… В дверь уверенно постучали.

– Входи, – сказал я ему без церемоний. Было бы неуместно и глупо после стольких лет нашей извращенной близости обращаться к нему на «вы».

Он был таким же, как во сне, разве что немного старше, да и одет в обычный, современный костюм.

– Я пришел тебя избавить, – грустно сказал он.

– Выпьешь?

– Не откажусь.

Наши глаза встретились, и огромный камень свалился у меня с души. Впервые за годы бегства я почувствовал себя легко. Я больше не бежал. В его глазах было вселенское милосердие и любовь. И вдруг я понял, что люблю этого усталого грустного и безмерно одинокого человека, всей жизнью которого был я. Наша жизнь была немыслима друг без друга.

Он наполнил бокалы.

– За встречу.

Мы выпили не чокаясь. Затем, не спеша, молча выкурили по сигарете, затем…

– Здравствуй, Брат, – сказал я, когда он навел на меня пистолет.

– Здравствуй, Брат, – сказал он и спустил курок.

Я чувствовал, что этот рассказ был пусковым механизмом, запустившим процесс, осознать который, не говоря уже о том, чтобы его контролировать, я не мог. Я оказался в шкуре одного из тех героев ужастика, которые, сами того не понимая, выпускали подобным незатейливым способом убивающее их впоследствии «Зло». Мне стало страшно до дрожи в ногах. Поддавшись панике, я разорвал в клочья исписанные листы бумаги, но рассказ уже был написан, а что написано пером…

– Что случилось? – спросила Алина, увидев, в каком я состоянии.

– Худшее, что может быть с писателем, – ответил я, – я исписался и кроме той халтуры, за которую мне платят, ничего не могу создать.

Это была слишком явная чушь, но ничего лучше мне в голову не пришло. Разумеется, Алина поняла, что я вру, но ничего не стала говорить – секреты были частью нашей жизни, или же ей было достаточно и этой информации. Она ограничилась рентгеновским взглядом, который я давно уже научился переносить. Я понял, что спалился, и это не могло пройти без последствий. В том, что она расскажет о моих «нравственных исканиях» куратору, я не сомневался. А еще я был уверен, что мой страх они припишут полученной мной от неизвестных контактеров информации. Короче говоря, я вляпался в лужу по самое не хочу. Но тогда мне было не до куратора.

О нем я вспомнил ближе к вечеру, когда решил, что все мои страхи – не более чем плод разыгравшегося от бездействия воображения. Точно также, согласно одной из гипотез, аллергия является результатом «скуки» иммунной системы. И если родители излишне следят за чистотой рук, фруктов, игрушек, принимают меры против заражения простудными или инфекционными детскими заболеваниями, иммунная система от нечего делать начинает атаковать похожие на врага объекты, результатом чего и является аллергическая реакция организма.

Я понял, что действительно вляпался. Ведь Алина увидела, что мне было страшно чуть ли не до потери рассудка, и теперь ни она, ни кто-либо другой ни за что не поверят, что я сам умудрился до такой степени себя напугать. Исправить в сложившейся ситуации я мог только одно, поэтому я сел за стол и восстановил по памяти рассказ. Тем более, что, на мой взгляд, он получился вполне ничего.