Текст книги "Книга желаний"

15

В лунном свете Вячеслав Андреевич рассмотрел широкий двор с хозяйственными постройками по периметру и забор на уровне окон. Он заглянул за угол времянки и увидел сбоку отдельный вход. В окне, смотревшем на аккуратный палисадник и дальше – на огород, горел свет. Подумав, Олтаржевский осторожно постучал в двери и, по привычке большинства людей, не дождавшись ответа, заглянул внутрь.

Небольшая комната, насколько хватало скудного света, была заставлена книжными шкафами. На столе под керосиновой лампой лежали раскрытые тома.

Понимая, что поступает плохо, вторгаясь без спроса, Олтаржевский всё же вошёл – его, как магнитом, притягивало позабытое ощущение праздника наедине с книгами. Он не ожидал увидеть здесь ничего подобного.

В полумраке он разглядел низкий диван, подушки, ковры. В простенках между шкафами на уровне глаз висели миниатюры и старинные молитвенные коврики. Олтаржевский наклонился, чтобы рассмотреть рисунок. Почтительно коснулся одного.

В самом тёмном углу послышался шорох, и к столу вышел старичок в стёганой куртке, с раскрытым томом в руках. Хозяин дома без пальто казался совсем маленьким.

– Это вы? – радушно улыбнулся учёный. На нём были очки с толстыми линзами.

– Извините, что без спроса. Не смог удержаться, когда увидел книги.

– Ничего, ничего. Я тоже здесь отдыхаю душой. Согласитесь, ведь это особый мир. Я ухожу сюда, чтобы никого не беспокоить. Правда, здесь не натоплено. Зато разум остаётся холодным, – улыбнулся старичок. Он правильно выговаривал слова – с едва уловимым кавказским акцентом – как говорят те, кто хорошо разговаривает на неродном языке. От этого интонация его речи звучала назидательно.

Учёный подвинул гостю стул. Олтаржевский поблагодарил.

Он назвал себя. Признался, что даже через знакомого букиниста не нашёл в Москве книгу по синтаксису чеченского языка, написанную учёным в соавторстве с Ахмадом Мациевым. Старичок слушал с улыбкой. Он извинился за то, что директор музея не встретил гостей – срочно уехал и не успел вернуться. Будет утром.

– Кстати, вы знаете, что его отец, Арби Мамакаев, спас жизнь Александру Галичу во время войны? – спросил учёный. – Они дружили. Галич поставил несколько пьес Мамакаева в театре. Когда немцы были в нескольких километрах от города, Арби силой усадил своего друга на коня и увёз – немцы не церемонились с евреями.

– Этого я не знал. Я не отнимаю ваше время? – спросил Олтаржевский.

– Ни в коем случае. Мне сказали, вы из семьи известного учёного и сами – учёный?

– Да. Мой прадед строил сталинские высотки в Москве и проектировал ВДНХ. А я… – он развел руками, – я забросил науку.

– Вам очень просто вернуться к ней. Каждый должен заниматься делом, которому предназначен, тогда труд приносит радость. Ведь честный, благородный труд – второй отец человека. А учёный всегда в ответе за всё, что происходит в мире. Потому что может понять причины происходящего.

– У вас нет ощущения бесполезности того, что вы делаете? Особенно сейчас!

– Нет! За минувший век на планете вымерло двести языков – это невосполнимая потеря. Вы человек образованный и знаете нашу историю. Нас переселяли в Турцию, в Казахстан. И мы сохранились как нация лишь благодаря языку. Я учился у профессора Яковлева и навсегда запомнил, что без России не было бы ни чеченского языка, ни чеченской культуры, при всём горьком, что было между нами. Потому что первым серьёзным исследователем чеченского языка был русский генерал Пётр Услар, а первый чеченский букварь составил генерал Иван Бартоломей. Вообразите, что стало бы с нашим языком без них. Ведь мы не оставили письменных памятников. Только невежды могут утверждать, что наш народ может обойтись без сильного соседа. Объединить нас могут только наука и культурные достижения. Поэтому именно учёные, а не политики в ответе за будущее своего народа.

Оба посмотрели друг на друга с удовольствием, как единомышленники.

– Как вы работаете без электричества! В холоде! – Олтаржевский зябко потёр руки.

– Филология не требует огромных затрат. Но нужно следить за новинками, пополнять библиотеки, издавать научные книги, чтобы не замыкаться в себе. А для этого необходимы научные журналы, издательства. В России дела с филологией тоже обстоят неважно. Правительству не до языка. Но когда-нибудь всё изменится к лучшему.

– Согласитесь, если молодёжь увидит, что окружающий мир – не только война, что в этом мире ценится не только сила, а знания и ум, – это станет для них наглядным примером. Как думаете, ваши друзья нас поддержат?

– Любой разумный человек за мир. – Учёный улыбнулся. – Не переживайте, сил у меня всё меньше, но я знаю многих, кто согласится нам помочь. Вы поедете в Грозный? Вот и не ездите! Вы никого там не найдете. Я поговорю с президентом нашей академии наук. Хоть он не филолог, а химик, он нас поймёт.

Олтаржевский поблагодарил учёного и пошёл спать.

Трофимов похрапывал, отвернувшись к стене.

16

Утром за чаем Трофимов расспросил Олтаржевского о разговоре с хозяином.

– Вы время не теряли! Личное знакомство здесь решает всё! – похвалил помощник.

Арзу опоздал – накануне долго отмывал заднее сиденье.

Он рассказал, что у села видел военный грузовик и солдат.

Крыши домов станицы были ещё в ночном инее, когда «семерка» остановилась у дома-музея. На противоположной стороне дороги застыл КамАЗ, крытый брезентом. Перед ним – бронетранспортёр. Бойцы в бронежилетах и косынках, завязанных на затылке, закуривали в сторонке. Другие входили во двор.

– Что за чёрт? – проворчал Трофимов.

Они с Олтаржевским выбрались из машины. Арзу и учёный остались. Учёного усадили на переднее сиденье. Он был в бараньей папахе, в пальто и с клюкой.

Трое солдат в зимних куртках обернулись на штатских. Трофимов подошёл к светлобровому парню, предъявил удостоверение и спросил, кто старший.

– Старший лейтенант Удальцов. – Солдат кивнул на беленый дом под черепицей.

Олтаржевский с Трофимовым отправились к дому. От порога к ним поспешил крупный мужчина лет шестидесяти в костюме, галстуке и папахе. Движения его были степенны, но по красным пятнам на скулах было заметно, что он взволнован и расстроен.

Трофимов поздоровался с ним за руку, представил Олтаржевскому: «Директор Мамакаев», – и спросил, что происходит?

– Ждали вас! Вышли встречать! И вот! – директор беспомощно развел руками.

Солдаты разбрелись по двору. Один с автоматом за спиной выходил из дома с шашкой, вынимая и запихивая клинок в ножны и хвастая перед товарищем.

Трофимов удержал всплеснувшего руками директора:

– Удальцов! – вдруг рявкнул Трофимов. – Старший лейтенант Удальцов!

Солдаты поодаль настороженно обернулись.

– Что орёшь? Я Удальцов! – отозвался малый с аккуратными усиками. Всё это время офицер курил на скамейке рядом, облокотившись об автомат. Обежав Трофимова взглядом, он неохотно поднялся, угадав в нём «начальство».

Трофимов показал удостоверение. Офицер запихнул окурок в пачку и козырнул.

– Что это твои ребята мародёрством занимаются? – негромко спросил Трофимов и кивнул на бойца с шашкой. Еще один держал длинногорлый медный кувшин.

– А что? – глаза офицера зло сузились. – Вчера такая мясорубка была – я двоих своих в госпиталь отправил. Хорошо, что они всё село на хрен не разнесли. А это! Пусть парни порадуются. Холодное оружие. Не положено.

– Читать умеешь? Видишь, что написано? Дом-музей.

– Ну и что? Мало ли что я на заборе напишу! Вы видели, что они творят! Му-зей! – презрительно процедил старлей, старательно не глядя в глаза.

– Ясно. Вот что, собери бойцов! – сказал Трофимов.

Офицер неохотно скомандовал. Солдаты подошли, недобро поглядывая на штатских. Трофимов сказал что-то директору. Тот кивнул и вошёл в дом. Трофимов и офицер направились следом. Бойцы, переговариваясь, потянулись за ними.

Они прошли тесную комнату с фотографиями и войлочными коврами на стенах. В другой комнатушке стоял граммофон без трубы, репродуктор, настенные часы с боем, самовар. В комнату, напоминавшую красный уголок клуба, бухая ботинками, набились люди. Стало тесно. На стенах были фотографии стариков в папахах, с орденами и медалями на груди. Тут же под стеклом красовался пиджак с боевыми наградами.

– На семейном совете мы решили, что родовой дом нашей семьи мы отдадим под музей и расскажем о земляках, воевавших с фашизмом за свою Родину, – негромко и уверенно заговорил директор. Он рассказал о том, сколько тысяч чеченцев погибло на войне, о Героях Советского Союза среди них и о тяжело раненном под Сталинградом пулеметчике чеченце: в своём последнем бою тот уничтожил двести пятьдесят немцев из девятисот двадцати на его общем счете. Директор рассказал о том, как, вернувшись с фронта, многие его земляки ехали за семьями в Казахстан и находили там их могилы.

Закончив рассказ, он не спеша протолкнулся к выходу.

Солдаты почтительно озирались на фотографии и переглядывались.

– Чё домотался! Откуда я знал! – раздался сдавленный голос. Кто-то пошутил, и парни засмеялись. В этом смехе слышалось облегчение.

– На выход! Леоненко, шашку – на место! – послышался голос Удальцова.

– Да ладно! Понял уже нах. Не тупой!

Парни снова загоготали и забухали ботинками к выходу.

На улице они закуривали. Двое подошли к директору и поблагодарили.

Вячеслав Андреевич обернулся. Офицер на подножке КамАЗа рассказывал и змеевидными движениями ладони показывал водителю, как выезжать. Олтаржевский подошёл. Офицер спрыгнул на землю, отряхивая руки и сердито глядя перед собой.

– Я не могу вам приказывать. Но расскажите своим то, что видели. Пусть приедут и посмотрят, – сказал Вячеслав Андреевич.

Офицер, не ответив, направился к бронетранспортёру.

17

В комнате с длинным столом пожилая женщина в косынке, завязанной на затылке, проворно расставила перед гостями чайник, кувшин с молоком и поднос с пастилой, печеньем и мёдом. В этот момент в комнату вошли четверо. Невысокий человек в каракулевой шапке и длинном пальто и его спутники в папахах и зимних куртках. Директор поспешил к ним. Москвичи вежливо поднялись навстречу.

Гости разделись и, поправляя костюмы, по очереди почтительно поприветствовали старого учёного. Затем подошли к москвичам.

Невысоким мужчиной оказался Ваха Хамзаев, доктор экономических наук и вице-президент Академии. Тонкие ухоженные усики придавали ему сходство с Дудаевым. Он поочередно подал москвичам сухую крепкую ладонь, хрипловатым голосом представил коллег и извинился за то, что не смог приехать президент Академии.

Учёные расселись напротив и выжидающе посмотрели на русских.

Тогда, соблюдая этикет, Олтаржевский поблагодарил «коллег» за то, что те нашли время приехать. Напомнил о выдающихся представителях чеченской культуры Эсамбаеве, Айдамирове, Мамакаеве и «присутствующем здесь» Зайнди Джамалханове, и поблагодарил за бережное отношение к музею Толстого в станице Старогладовской и о селе Парабач, куда ребенком приезжал Лермонтов. Гостя вежливо слушали.

– Федеральной власти нужна ваша помощь, – перешёл Олтаржевский к делу. – Если не возражаете, поговорим откровенно. Стране нужен мир.

– Для этого вы взяли с собой солдат? – недобро усмехнулся жгучий брюнет, самый молодой из гостей, и вызывающе посмотрел на москвичей. Это был главный редактор местной газеты Магомадов. Олтаржевский запомнил имена всех, кого ему представили.

Учёные одобрительно ухмыльнулись. Трофимов сдержанно кашлянул в кулак.

Тогда старый учёный проговорил негромким голосом:

– Наши гости приехали вчера и ночевали у меня. Дорогу им показал мой правнук. Людей на машинах мы не знаем. – Местоимением «мы» он подчеркнул, что москвичи – его гости. Помолчав, он продолжил: – Все мы здесь своими научными достижениями обязаны России. Поэтому я повторю то, что сказал вчера нашему новому другу из Москвы: только невежды могут всерьёз утверждать, что наш народ обойдётся без сильного соседа. Объединить нас могут наука и культурные достижения. Именно учёные, а не политики в ответе за будущее своего народа. Другом я назвал Вячеслава Андреевича не случайно – он приехал к нам в самое трудное время, когда идёт война. Приехал с миром.

Да! За годы войны у нас накопилось много обид на Россию. Сейчас не нужно выяснять, кто больше виноват, а нужно вместе работать. Вражда уродует душу. А доброта делает её красивее. Лучшая красота в мире – это душевная красота. Чистое сердце, искренняя верная дружба, человечность и любовь к людям – это красота без границ. И мы должны помочь людям стать лучше.

Хамзаев почтительно кивнул Джамалханову и обратился к Олтаржевскому:

– Извините горячность нашего друга, Вячеслав Андреевич. Все знают про ваш вчерашний поступок. Иначе мы бы не приехали.

Трофимов ногой ободряюще толкнул под столом ногу Олтаржевского.

– Но есть многое, что простить нельзя, – продолжал Хамзаев.

Тщательно подбирая слова чужого языка, он сказал, что трудно говорить о доверии, когда в твоём доме идёт война. Как бы преданно чеченцы не служили русским, в их глазах они всегда выглядели прирученными дикими зверями, проливающими кровь собратьев за чины и деньги. В языке чеченцев нет слова «приказать». Они не умеют слепо подчиняться, но умеют дружить и умирать за правое дело. Пока отсюда не уйдёт последний русский солдат, пока федеральная власть не перестанет относиться к чеченцам как к вассалам, мира не будет. Можно проиграть войну, но не сдаться.

Хамзаева поддержал седой человек в костюме без галстука, историк Исаев.

Исаев сказал, что мира между мусульманами и христианами не будет, пока народу проповедуют газават! Со времён Шамиля, всякий раз, как горстка людей из-за власти рассорится с русским правительством, народ учат вражде. А если бы царь успокоил край не штыками, а поддержал торговлю, чеченскую культуру, между народами не накопилось бы столько вражды.

Усач с седыми бровями – доктор экономических наук Ахмадов – сказал, что о выборе между Россией, Турцией или Ираном чеченцев не спрашивали. Решили за них. Полтора века русские подкупали местную знать золотом и чинами. Пытались превратить чеченцев в преданных рабов. И им удалось это сделать. Чеченцы давно не свободолюбивые горцы. Зато упрямства и самомнения у них не отнять. Для них авторитетом стал генерал Дудаев. Но он, между прочим, стал генералом Советской армии.

Хамзаев усмехнулся и сказал, что в народе говорят: нужно подпевать тому хозяину, на чьей арбе ты едешь. А поскольку Ахмадов сидит на русской арбе, то будет петь русскую песню, потому что русские из Чечни не уйдут.

– Я работал в правительстве Дудаева, – обиделся Ахмадов. – Но перешёл на сторону русских не из-за любви к ним. А потому, что арабы бесчинствуют ещё хуже.

Он добавил, что законами шариата они хотят вернуть Ичкерию в Средневековье. А образованный человек этого допустить не может!

Историк Исаев заметил, чтобы хорошо жить, нужно плясать под чужую дудку. Но, чтобы настроить дудку, надо сначала помириться с врагом.

– Культура не остановила ни одной войны! – вставил редактор Магомадов.

Начиналась привычная свара учёных. Тогда Джамалханов укоризненно покивал:

– Вы некрасиво разговариваете с нашими гостями. Они приехали не ссориться.

– Извините, Ваша. Они сами предложили откровенный разговор, – сказал Хамзаев.

Джамалханов взглядом переадресовал Олтаржевскому реплику коллеги.

– Мы не политики. Лучше поговорим о том, что нам ближе, – о науке! – ответил тот. Хладнокровие гостя произвело на учёных благоприятное впечатление.

Олтаржевский извлёк из сумки папку и несколько отпечатанных страниц.

– Я скажу, что мы можем, а вы добавите, что нужно республике.

Он заговорил о строительстве нового здания академии и корпусов университета, о восстановлении библиотеки, ботанического сада, лабораторий, вычислительного центра и типографии. О диссертационном совете и новых специалистах для республики. От себя Олтаржевский обещал организовать цикл передач о культуре Чечни на центральном телеканале. Он не говорил ничего лишнего, и дух противоречия между этими людьми теперь подчинялся здравому смыслу.

Когда Олтаржевский закончил, Хамзаев осторожно сказал:

– Для всего этого, кроме желания, нужны деньги.

– Деньги будут. Ваша помощь не останется безнаказанной, – пошутил гость.

Учёные заёрзали, одобрительно переговариваясь. Тогда Мамакаев предложил пообедать. Переговариваясь, не спеша перешли в соседнюю комнату к накрытому столу.

Раскрасневшиеся и довольные ученые провожали москвичей на улице. И когда за окном машины замелькала зимняя степь, Трофимов обернулся к Олтаржевскому.

– Вы меня удивили! Не ожидал, что вы так быстро вникните в тему, – сказал он.

– Ничего нового. Патриотизм стоит денег. Россию любят, пока она хорошо платит.

– Россию нигде не любят, сколько бы она ни платила.

Арзу заулыбался – ему понравились слова про то, что Россию нигде не любят.

За Знаменской на перекрёстке их обогнали два чёрных внедорожника – огромные машины тенью скользнули из ниоткуда и прижали «семёрку» к обочине.

18

Из внедорожников повыпрыгивали шесть автоматчиков в милицейском камуфляже и окружили «жигули». Арзу вышел к ним с заискивающей улыбкой.

– Приехали! – сквозь зубы процедил Трофимов и предупредил: – Не спорьте с ними. Если будут клянчить деньги, отдайте.

Бородатый рябой дядька заглянул в опущенное переднее стекло, посмотрел на Олтаржевского долгим изучающим взглядом, обернулся и что-то спросил Арзу. Тот угодливо закивал. Солдат что-то сказал своим. Лицо Трофимова стало злым.

– Похоже, нас ждали, – сказал офицер. – Рябой спрашивал про вас.

– Зачем?

– Может, выкуп возьмут. А может, пристрелят.

Трофимов попробовал позвонить, но связи не было. Тогда он отправил эсэмэс в надежде, что их запеленгуют.

Военные расселись в машины. Арзу развернулся в обратную сторону вслед за внедорожником. Второй внедорожник пристроился в хвост кортежа.

– Что им нужно? – враждебно спросил Трофимов водителя.

– Спрашивали про вчерашнюю аварию.

Больше Арзу ничего не знал.

Кортеж въехал в станицу и мимо здания администрации с российским флагом подкатил к отделению милиции из бетонных блоков. Десятка три солдат построились на развод. К переднему внедорожнику подошёл болезненного вида офицер с красными веками, поговорил через опущенное стекло со старшим, и машины снова тронулись.

Повиляв по раскисшим от снега улицам с русскими названиями – Строительная, Энтузиастов, Лесная, – кортеж остановился у особняка за каменным забором и фигурной брусчаткой перед железными воротами. Отсюда казалось, будто дорога ныряет в Терек, свинцово тускневший впереди.

У ворот ждал плотный человек лет сорока в распахнутой дублёнке поверх синей чеченской рубашки. Голову мужчины будто насадили на плечи без шеи, а темя прикрыли тюбетейкой. Бойцы загородили периметр и внимательно смотрели по сторонам.

– Это начальник местной ГАИ Айсханов, – почтительно произнес Арзу, прежде чем боец открыл задние двери «жигулей» и жестом пригласил Олтаржевского выйти. Трофимов тоже вышел и встал в полушаге сзади, готовый ко всему. Но неожиданно Айсханов двумя руками ухватил и почтительно пожал руку Вячеслава Андреевича.

– Спасибо, что согласились почтить своим приездом мой дом! – вежливо сказал он.

– Что это значит? – опешил Трофимов.

Выяснилось, что водитель-подросток перевернувшейся накануне легковушки – сын Айсханова. Олтаржевский спас ему жизнь. У постовых на КПП люди Айсханова узнали, куда ехала «семёрка», а у начальства – кто в ней. Чтобы не мешать переговорам, они дождались гостей на выезде из Лаха Нёвр и «пригласили» в дом своего командира.

– Достаточно было роты ОМОНа, – проворчал Трофимов и сердито сказал Айсханову: – Ты спятил, подполковник? Твои люди знают, что такое субординация?

Он рассказал, как их задержали. Айсханов покраснел. Он что-то отрывисто сказал старшему группы. Тот огрызнулся и, не глядя на гостей, отошёл.

– Они не знали, что вы гости! – сказал Айсханов. – Завтра мы доставим вас, куда вам надо и во сколько скажете! – Он выжидающе заглядывал в глаза.

Низкое оранжевое солнце просвечивало прозрачный воздух. Олтаржевский взглянул на часы, примирительно хмыкнул и пошёл в дом.

Заплаканная мать подростка, братья, сестра, родственники хозяина, важные старики с клюками и в папахах – все благодарили Олтаржевского. За большим накрытым столом хозяин называл Олтаржевского братом. Вячеслав Андреевич вежливо улыбался и думал о причудливых поворотах судьбы – еще вчера он не знал о существовании этих людей и представления не имел об их жизни, а теперь они чествовали его за сомнительные заслуги. Но чтобы он ни делал и чтобы ни говорил, он не мог избавиться от ощущения чьего-то присутствия рядом. Словно за его спиной навис кто-то огромный и жуткий, неусыпно следил за Олтаржевским и направлял каждый его шаг.

Их с Трофимовым уложили в разных углах большой комнаты на застеленные деревянные кровати. Где-то вдалеке, не унимаясь, лаяла собака.

– Вы стали здесь популярны. Айсханов теперь ваш должник. Он принадлежит к тайпу Масхадовых. Эти люди умеют быть благодарными, – сыто проговорил Трофимов.

Из опыта Олтаржевский знал, что на войне многие поступки – лишь следствие вынужденного компромисса, и мало верил словам.

– Вячеслав Андреевич! Почему вы не спрашиваете, что будет дальше?

– Очевидно, доделывать сюда приедут те, у кого есть полномочия.

– Это так. Я о другом. В Москве вы не ответили.

– Я человек не системы.

– И всё же? Чем бы вы предпочли заняться, будь у вас возможность?

– Культурой.

– Почему культурой? Вы же медийщик.

– Не всем же нефть качать. Примелькаюсь. Глядишь, дадут губернию на прокорм.

Трофимов ухмыльнулся шутке. Подумал.

– Возможно, вы правы. Культура сейчас – это бизнес. У вас какие-то планы?

– Да так, – неопределенно отозвался Олтаржевский.

– В селе вы говорили с офицером. Я могу помочь?

– Пускай в музей солдат повозят. Им полезно. Поговорите, с кем надо.

– Ладно, – Трофимов зевнул.

Олтаржевский подумал об Ольге, об аварии, решившей исход переговоров, и снова не смог ответить себе, случай это или высший промысел. Затем подумал о Трофимове и по запутанной ассоциации – о Ключникове. В Москве его ждали прежние хлопоты.

Он перевернул подушку холодной стороной и заснул.

…На рассвете к пропускному пункту в сторону Моздока, объехав очередь машин, ожидавших досмотра, подкатили три внедорожника. На осетинской стороне двое штатских под охраной автоматчиков пересели в кортеж, и машины умчались. Вдали долго краснели точки габаритных огней кортежа.

После полудня Вячеслав Андреевич прилетел в Москву. В тот же день к дому-музею в Наурской грузовик привёз солдат на экскурсию. Ещё через день в музей доставили новые компьютеры, а старому учёному – генератор, бензин и обогреватель. Местные говорили – приказ «генерала из Москвы».