Текст книги "Книга желаний"

11

Ольга прислала Олтаржевскому эсэмэску, в которой сухо сообщала, что задержится, и просила не прилетать. Вдогонку, словно хватилась, написала аббревиатуру «ЯНМБТ» – «я не могу без тебя» – они придумали её в Праге перед расставанием.

День спустя в письме по электронной почте она рассказала о разговоре с мужем и о том, что Славу она любит, но любовь её мучительна; она живёт неправильно, отказаться от него не может, но вместе они не будут счастливы. В её фальшивом письме не было ни одного живого слова, а лишь отлитые, будто из чугуна, ларинские «я буду век ему верна».

В молодости Вячеслав Андреевич сочинял вежливые отговорки тем, кому больше не умел ответить взаимностью. Сочинял, чтобы не ранить женщин, пока не научился принуждать их делать нужный ему выбор. Им он писал правду, в её же письме была ложь.

Любовь – это потребность, не рассуждая, отдать всё, что у тебя есть, за любимого человека, потому что это же самое он сделает для тебя. Когда человек рассчитывает, можно не беспокоиться на его счёт – ты ему нужен или не нужен, в зависимости от обстоятельств, так же как и он нужен или не нужен тебе.

Прочитав письмо, Олтаржевский увидел себя со стороны: он, стареющий мужчина, лезет в чужую жизнь, беспокоит людей! Ему стало неловко и скучно.

По опыту он знал – сразу не пройдёт. Будет саднить. От месяца к месяцу меньше. Потом иногда. Затем отомрёт и станет, как у всех, – обыкновенно. А кто из нас счастлив? У каждого что-нибудь да не так! И люди всё равно живут! Проживёт и он. В воспоминаниях самое тяжёлое то, что исправить ничего нельзя, а то заветное, что ты так берёг за двоих, оказалось ценным только для тебя. Опять же ничего хорошего жизнь украдкой им не принесёт: встречи урывками; переписка с оглядкой; безвыходность – рано или поздно они стали бы тяготиться, не зная, что со всем этим делать.

Он знал, что ничего ещё не кончено, что агония затянется, но теперь был уверен – даже волшебство не заставит человека любить. Он почувствовал, как костенеет душой.

Он приезжал на работу. Встречался с нужными людьми. Но ничто его не радовало.

Олтаржевский не говорил ни с кем о своей любви. Но тосковал без Ольги.

12

В середине января Бешев привёл к Олтаржевскому помощника депутата Бессонова. Представил: «Трофимов. Игорь Эдуардович». Втроём уселись за чайный столик.

Трофимову было за сорок. Властные повадки. Армейская стрижка. Седина на висках и глубокие морщины у губ добавляли мужества его плакатным чертам. Усаживаясь, гость не одёрнул на коленях брюки, очевидно, привык к полевой форме.

Густым командным голосом Трофимов сообщил, что поговорить с Олтаржевским порекомендовал «им» заместитель главы Администрации Карманов. Им нужна помощь Вячеслава Андреевича в деликатном деле по линии культурных связей с Чечнёй.

– Вы ведь бывали в Чечне? – спросил Трофимов.

– Да. Правда, в тот же день меня зацепило осколком, и я вернулся домой.

– Значит, готовились к поездке и со страной в общих чертах знакомы.

– В пределах справки. Столица. Руководство. Немного об истории, культуре. Ещё о литературе – когда готовился к кандидатскому экзамену. В основном в связи с работой Александра Галича в местном театре. Что вас конкретно интересует?

Олтаржевский посмотрел на часы.

– Чувствуется – филолог! – улыбнулся Трофимов. – А я только «Хаджи-Мурата» Толстого и «Тучку» Приставкина освоил! Постараюсь не отнимать ваше время, – заметил Трофимов жест собеседника. – Вы слышали о чеченских тайпах?

– Что-то наподобие русской сельской общины, – ответил собеседник.

– Примерно. У каждого тайпа свои сёла, кладбища, боевые башни, храмы, святилища. У каждого своё имя, свои предписания и запреты. Руководит всем совет старейшин и предводитель. Раньше был ещё военный вожак. Он мог быть не членом тайпа по крови. Главное, чтобы воевать умел.

– Да. Я читал.

– Тайпы объединены в союзы – тукхумы. Таким образом, в республике есть светская власть и власть тайпов. Между ними происходит постоянная внутренняя борьба.

Вячеслав Андреевич нетерпеливо поёрзал. Он слышал про тайп ялхорой Дудаева, аллерой Масхадова и беной Кадырова – самый крупный в Чечне. Он слышал про суннитов Чечни и про ваххабитов – исламских протестантов, отрицавших посредника между богом и человеком. Но не понимал, к чему клонит гость, рассказывая об этом в Москве.

– При Дудаеве радикалы предлагали управлять страной на основе адатов, законов доисламской Чечни. Если б у них получилось – в республике не было б никакой государственности. Сейчас там идёт партизанская война. Но всем понятно, что жить по законам гор нельзя. А тайпы пока никак не договорятся. Им надо помочь.

– Чем же я могу помочь? – удивился Олтаржевский.

– Для чеченцев федералы – враги. Кадыров – ставленник Кремля. Надо их убедить, что власть должна быть единой и сильной. Поговорите с интеллигенцией. Пусть они убедят своих в том, что иного пути, кроме мирного, нет. Народ и старейшины их услышат. Иной раз слово сильнее оружия.

– Вы думаете? – усомнился Олтаржевский.

– Дети там ходят в школы. Учителя преподают. В республике есть творческие союзы. Академия наук. Рано или поздно мир там наступит. Надо ускорить его приход. Поговорите. Пусть интеллигенция поможет власти.

– Почему я?

– Ваш телеканал считают оппозиционным власти. А это значит, что для тех, кто вас станет слушать, – Вы не враг. Кроме того, вы из известной семьи. Учёный. Воевали. Награждены орденом. А личная доблесть очень ценится у этого народа. И наконец, у вас есть харизма: говорят, вы способны убедить обезьяну в том, что она человек.

Трофимов улыбнулся.

– Мы с Олегом Ивановичем специально приезжали в Останкино вас послушать. Не знаю, как вы это делаете, но ощущение жуткое. Как бандерлоги перед удавом. И что важно… – Трофимов помолчал, – выполнив просьбу, вы дистанцируетесь от Гуськова.

– А для чего мне дистанцироваться от Гуськова? – насторожился Олтаржевский.

– Чтобы не засиживаться на одном месте. Вас не призывают предавать друга. Вы сделали для него немало. Но вы, кажется, включились в борьбу за защиту культурного наследия столицы. Помощь вам не помешает. Для вас откроются новые возможности.

– Другими словами, вам нужно имя моей семьи, а я должен доказать лояльность власти! Что взамен? В практическом смысле.

– Интересная работа в Администрации. Сотрудников Гуськова тоже не обидят.

– Не поздно наниматься на госслужбу? – усмехнулся Олтаржевский.

– В самый раз. Эта поездка неофициальная. Но её результаты могут повлиять на расклад сил в регионе. Вам что-нибудь говорит имя Эдуарда Мамакаева?

– Нет. Я слышал об Арби Мамакаеве. Это классик чеченской литературы.

– Эдуард – его сын. Он директор дома-музея отца. Известный человек в Чечне. Если вы согласитесь, мы организуем встречу в селе Надтеречном. Чеченцы называют его Лаха Нёвр. Это километрах в семидесяти от Моздока. В горы лезть не придётся. Можно было бы организовать встречу здесь. Но доверия у тех, кто остался там, такие мероприятия не вызывают. Подумайте. Мы ждём вашего звонка!

Трофимов попрощался и ушёл.

– Что скажете? – спросил Олтаржевский Бешева.

– В Кремле идёт смена власти. Это ваш шанс.

– А почему вы решили, что этот шанс мне нужен?

– В Москве у вас много врагов. И будет еще больше. А Бессонов и те, кто за ним, не останутся в долгу. Кстати, чеченская диаспора очень влиятельна в Москве.

Олтаржевский попросил Бешева достать «Долгие ночи» Абузара Айдамарова. Дома пролистал книги и документы о стране. Военные потери республики потрясли его. Он представил людей, служивших науке там, и, как учёный, посочувствовал им.

Он подумал об Ольге. С иронией вспомнил классиков, отправлявших своих героев от несчастной любви на Кавказ, и позвонил Трофимову. Уговорились лететь завтра.

13

Трофимов заехал за Олтаржевским ранним утром. Небритый, в чёрной болоньевой куртке и «менингитке», военный напоминал заспанного работягу, собравшегося на смену. Вячеслав Андреевич тоже отпустил щетину и оделся неприметнее. Трофимов сел на переднее сиденье. Олтаржевский забросил сумку с вещами назад, и они поехали.

Яркие фонари в услужливом поклоне освещали пустынное Щелковское шоссе. В полусне перед Олтаржевским поплыли охотничьи угодья Лосиного Острова, старинный Стромынский тракт, торговые обозы, тянувшиеся через богатые киржачские монастыри.

Проснулся он в Чкаловском. С постамента перед аэропортом взмывал в Америку легендарный самолёт-памятник. Его провожали летчики на барельефе.

– Повезло с погодкой, – ёжась, сказал Трофимов.

Чёрное небо словно приподняли у горизонта, и кто-то заглянул на землю через светлую щель, от чего звёзды на востоке потускнели.

Военный «УАЗ» с брезентовым верхом помчал их по лётному полю. Трофимов, как кобра, поводил головой вправо и влево, чтобы лучше разглядеть большой транспортный самолёт в отдалении. Машина встала, будто тюкнулась во что-то мягкое, у борта с надписью «ИЛ-76МД Аэрофлот», высадила пассажиров и, описав лихую дугу, умчалась.

Худощавый пилот в лётном комбинезоне поздоровался с Трофимовым за руку. Повёл пассажиров в грузовой отсек, где взвод солдат и офицеры в зимних куртках и ушанках крепили мотки колючей проволоки, штабеля металла в слитках, коробки и тюки. Трофимов бросил сумку с вещами на ящик и соорудил из двух тюков некое подобие кресла, чтобы улечься после набора высоты. Олтаржевский последовал его примеру.

Очнулся он в Моздоке. Двигатели самолёта затихли. «Деды» вяло поругивались и посмеивались, как люди, наконец вернувшиеся домой. Молодые уныло озирались на барахло, которое им предстояло выгружать.

На бетонной полосе с остроносыми военными самолётами в ряд и вертолётами, в отдалении похожими на толстых коров посреди поля с жухлой травой, их встретил крепыш в форме, со спокойным взглядом и с косым шрамом ото рта до уха.

– Полковник Филиппов, представитель командующего объединенной группировкой федеральных сил на Северном Кавказе, – на всякий случай представился он Олтаржевскому, не зная его должности и полномочий.

Вокруг царила рабочая суета, какая бывает в воинской части в разгар дня: тягачи таскали прицепы с авиабомбами мимо сложенных ящиков; колонна солдат в зимних бушлатах нестройными рядами маршировала к палаткам в степи; техники готовили самолёты к вылетам. Поодаль бродили две худые дворняги с грустными глазами. Собаки, как и люди, не обращали внимания на рев грузового «ИЛа», заходившего на посадку.

Южная зима накидала на серую землю редкие островки грязного снега. Степной ветер продувал до костей. Олтаржевский застегнул пуховик.

Полковник отвез гостей завтракать в столовую авиабазы, устроенную в огромной армейской палатке. Затем – в штаб. Поговорив с Трофимовым, он попрощался и уехал.

Трофимов то и дело пожимал встречным офицерам руки или кивал им.

– Вы здесь служили? – спросил Вячеслав Андреевич.

– Было, – ответил помощник. – Оставьте дежурному документы, кроме паспорта. Денег много не берите. На дорогах шмонают. Если будут спрашивать, куда и зачем едем, говорите правду – в командировку по линии культурных связей.

Он протянул Олтаржевскому потёртое служебное удостоверение корреспондента газеты «Красная звезда» с вклеенной фотографией десятилетней давности.

– Лихо! – только и сказал Олтаржевский.

Дежурный офицер запер сумочку с документами Олтаржевского в сейф. Затем гостей повезли мимо бетонных блоков, расставленных ёлочкой вдоль дороги, и мимо контрольно-пропускного пункта с автоматчиками в касках и бронежилетах. Миновав карьер за лесополосой и канал с бурой водой, они въехали в город.

У вокзала на стоянке такси дожидались «жигулята» и маршрутные микроавтобусы.

– Мы не с военными едем? – спросил Олтаржевский, разминая ноги.

– Нет. Военных проверяют местные. Можно застрять на КПП. А своих не трогают, чтобы не мешать им работать. Сами между собой договариваются. Лучше иметь дело со знакомым таксистом, – ответил Трофимов.

Он подошёл к малиновой «семёрке» с самодельной тонировкой на стеклах и пожал руку сутулому мужичку неопределённых лет, в вязаной шапке.

– Это – Арзу! – сказал Трофимов. Они с водителем усмехнулись.

– Почему он усмехнулся? – спросил Олтаржевский.

– Арзу по-чеченски – орёл.

Остроносый, маленький Арзу напоминал воробья. Олтаржевский покривил губы.

Город ничем не отличался от степных городов, которые прежде видел Олтаржевский: разбитые дороги и одноэтажные домики за высокими железными воротами, а над воротами протянуты оранжевые газовые трубы. На улицах прохожие все будто на одно лицо, в неприметной чёрной одежде. Там и тут военные патрули.

По мосту через порожистый Терек они выехали на шоссе. До горизонта раскинулась серо-бурая степь с такими же грязными островками снега, как на авиабазе.

На КПП между Осетией и Чечнёй у «корреспондентов» проверили документы. Долго разглядывали боевое распоряжение с маршрутом и целью поездки. Двое солдат попеременно заглянули в салон. Недоверчиво осмотрели пассажиров.

– Почему не с колонной? – спросил сержант с балаклавой, закатанной на лоб.

– Слушай, парень, нам надо ехать, – ответил Олтаржевский.

Сержант что-то сказал Арзу. Напарник сержанта хмыкнул.

– Что он сказал? – спросил Олтаржевский.

– Говорит, ты большой начальник. У него от твоего взгляда мороз по коже, – Арзу уважительно посмотрел на пассажира в зеркало заднего вида.

На втором посту автоматчик в тюбетейке, присев на бетонный блок, жевал лепешку и кидал куски лохматой овчарке. Собака вяло шевелила хвостом. Встретившись взглядом с Олтаржевским, солдат отряхнул бороду и отвернулся.

Наконец поехали. У горизонта словно свалили груды туч.

Одинаковые домики станицы. Зажиточные дворы-загоны. Навстречу проползли два бронетранспортёра. Олтаржевский зевнул.

Здесь, в степи, его энтузиазм поостыл. Местная интеллигенция, такая же нищая, как в России, но ещё и обозлённая войной, наверняка «выживает», и её взгляды вряд ли шире местечкового патриотизма. На экзаменах в институте он видел, как преподаватели поскорее отпускали студентов из национальной глубинки, чтобы не мучить их. Поэтому не обольщался: скорее всего, научная работа местной элиты заключается в составлении учебников по национальной орфографии, собирательстве фольклора и выискивании исторических несправедливостей по отношению к своему народу. Как правило, именно местные всезнайки настраивали доверчивых соплеменников против центральной власти сказками о манне небесной, которую принесёт сепаратизм.

Олтаржевский ещё в Афганистане понял, что мир между христианами и мусульманами возможен лишь в том случае, если две культуры не пересекаются. Кол противоречий, веками вколачиваемый в сознание людей, за одну человеческую жизнь не расшатать. Воспитанный городским атеизмом, терпимым даже к экзотическим религиям, он сочувствовал православию, но его сочувствие трудно было назвать верой. Поэтому рьяная пропаганда любых религиозных убеждений вызывала у него подозрения в неискренности. Многие его знакомые неофиты искали в религии утешение от одиночества, и их религиозность не выходила за пределы соблюдения обрядов. Прочитав Коран в переводе академика Крачковского (том и сейчас покоился на полке личной библиотеки Вячеслава Андреевича), Олтаржевский решил, что источником противоречий в исламе, как и в христианстве, являются люди, которые, кичливо возомнив себя равными Богу, взялись толковать откровения. Но об исламе он не заикался с мусульманами, даже с теми, с кем дружил в армии и институте, пил с ними водку, закусывая нарезкой из свинины и незло подтрунивая над запретами. Он чувствовал – они другие. Затея с переговорами представлялась ему пустой – проповедь не остановит убийство. Мир здесь можно было лишь купить. Поэтому их приезд не имеет смысла. А предложенное Трофимовым назначение он не примет.

Поглощённый мыслями Олтаржевский вскинул взгляд от резкого манёвра Арзу – водитель вильнул к обочине. Сбоку мелькнуло что-то светлое. Сзади раздался скрежет и грохот. От толчка Трофимов проснулся.

У обочины, колёсами вверх – ещё крутившимися – валялась легковушка с раздавленной крышей. Вячеслав Андреевич и Арзу бросились к машине. С передних сидений головами вниз сползли двое. Через разбитое окно с водительского места Олтаржевский выволок подростка лет пятнадцати. Со лба парня по лицу стекала кровь. Арзу через другое окно вытащил второго и удивлённо воскликнул:

– Дети!

Быстро ощупав руки и ноги детей и выяснив у Арзу, что скорую здесь не вызвать, Олтаржевский подхватил мальчика и понёс его к «семёрке».

Подоспевший Трофимов неуверенно сказал:

– Вячеслав Андреич, не положено. Ехать надо! – но мелко засеменил следом, помогая Арзу: они за ноги и за плечи занесли на заднее сиденье второго парня.

Один из подростков застонал. Другой не шевелился: кровь залила его рубашку.

В ближайшем Гвардейском была лишь амбулатория. Поехали назад в Моздок. Разворачиваясь, Арзу что-то крикнул в окно людям из остановившихся у обочины машин.

Дорогой он негромко ругался и говорил, что виноваты родители – балуют детей.

Олтаржевский плохо помнил, как «семёрка» прорывалась через очередь машин у КПП, не помнил он и грязные улицы города и приёмный покой старой больницы, но хорошо запомнил, как люди, привыкшие к горю, спешили помочь: расступились у двери, сухощавый врач подкатил каталку, полная медсестра семенила рядом.

Под медным умывальником отмыли от крови руки. Олтаржевский с Трофимовым решили на базу не возвращаться, чтобы не терять время. Поехали дальше.

– Здесь не каждый будет спасать чужого! – одобрительно сказал Арзу в машине.

Вячеслав Андреевич промолчал.

В сумерках на месте аварии стоял военный тягач и машины. Легковушку с мятой крышей уже перевернули на колёса. В свете фар военные и гражданские, человек двадцать, двигались как тени.

– Как они кувыркнулись? Ровная дорога! Даже кустов нет! – удивился Трофимов.

Олтаржевский вспомнил, как в миг, когда разминулись машины, он подумал об Ольге. Позже он так и не смог решить, случайность или высшие силы спасли их, как спасали его всегда последние месяцы.

Арзу еще долго ворчал и ругал родителей подростков.

14

В станицу въехали затемно. От дома с двускатной крышей, темными окнами и бюстом во дворе подбежал мальчик лет десяти. Он что-то сказал Арзу.

– Нас ждали днём, – сказал Трофимов. – Сейчас пацан покажет дорогу.

Трофимов перебрался назад на брезент, прикрывавший испачканное кровью сиденье, а мальчик уселся рядом с водителем.

Почти в кромешной тьме остановились у железных ворот. Мальчик постучал и, как только калитка отворилась, махнув на прощание, убежал. К ним вышел старичок в расшитой тюбетейке – керосиновая лампа в его руках давала неяркий свет.

– Это Зайнди Джамалханов, – почтительно представил старичка водитель.

Гости поздоровались с хозяином за руку.

– Я читал ваши переводы, – проговорил Олтаржевский.

– Завтра, дорогие мои! Всё завтра! – ответил хозяин и повёл гостей. Арзу уехал.

Они оказались во времянке из кирпича. Внутренность помещения состояла из просторной комнаты, выстланной коврами. На столе горела ещё одна керосинка. Тут же, под чистыми тряпками, стоял ужин. Старичок предложил располагаться и ушёл.

Мужчины бросили сумки на грубо сколоченные, но чисто застеленные топчаны у стенки и подошли к железной печке, наполнявшей помещение теплом.

– Здесь нет электричества? – спросил Олтаржевский.

– Подстанцию разбомбили. У тех, кто побогаче, в домах генераторы. Есть будете?

– Нет.

– А я поем!

Он умылся хозяйственным мылом под рукомойником с краном над тазом, вытер руки простым «вафельным» полотенцем и сел за стол. Под тряпкой в тарелках оказались кукурузные лепешки, сметана с творогом и сушеное мясо.

– Не очень радушный приём, – сказал Олтаржевский.

– Ошибаетесь. После того, что мы здесь натворили, очень даже радушный. Нас накормили и дали кров над головой. В доме уважаемого человека мы в безопасности. А если б ехали под охраной, об этом бы уже в Грозном знали. И разговаривать с нами никто бы не стал.

Олтаржевский тоже умылся и подсел к столу. Вслед за Трофимовым он макнул лепешку в тарелку со сметаной и сыром и стал с аппетитом жевать.

– Это всё, что мы дали им за пять лет войны? – оглядел Олтаржевский полутёмное жилище.

Трофимов не любил досужие разговоры о войне. Но здесь они были одни, и ничего, кроме разговора, им не оставалось. Опять же, Олтаржевский воевал и, по мнению Трофимова, имел право рассуждать о том, что видел.

– Допустим, это не мы дали, а они получили, за то, что хотели пользоваться всем задарма. Вы разве не помните, как жили на Кавказе при советской власти, пока их кормили и разрешали то, за что других сажали? Вопрос в другом: какой урок в Кремле извлекли из всей этой истории?

– И какой же?

– Никакого! Сейчас они купят верхушку, как это было всегда, и станут платить местным султанам дань. Потому что в их представлении злая собака понимает только палку либо похлёбку от хозяина. А надо бы дать людям мир, хорошее образование и работу и не заигрывать с религиозными фанатиками.

– Вроде бы мы за этим сюда и приехали. Чеченцы сами это должны понимать, чтобы не получить снова что-нибудь вроде ваххабизма.

– Может, и должны. Меня всегда приводило в недоумение, как легко воздействовать на человека. Попробуйте заставить осла сделать что-нибудь бессмысленное, и вы увидите, как это трудно. А человека – ничего не стоит. Иногда складывается впечатление, что люди в массе своей рождаются идиотами. Мало того, что человек рождается глупым, так он ещё жесток и опасен. Зверь берёт столько, сколько ему надо, а человек неимоверно жаден.

– Если бы люди были полными идиотами, они никогда бы не слезли с дерева.

– Разумное начало в человеке всегда присутствует. Но в массе своей люди глупы и внушаемы. Вот вы – часто приглашаете к себе на телевидение писателей и мыслителей? Нет! Герои толпы – поп-звёзды и дегенераты. Сами по себе они, возможно, вовсе не глупые люди, но ведут себя как скоты. Потому что в современном обществе потребления людей невозможно поучать скукой. А в такой вот патриархальной стране, где бацилла цивилизации ещё не разъела уважение людей друг к другу, разумное слово необходимо, чтобы посеять добрые всходы. Скажу больше! Пока в России сильны традиции ислама, ей не страшна никакая извращённая мораль. Вы можете представить парад пидорасов в центре Грозного или в Казани? Я тоже не могу. Мораль – это скучно. Но это надёжно, как цемент общества. Православию соседство с исламом очень полезно – держит в тонусе.

– Может, корень противоречий в том, что русские с рождения высокомерны к малым народам? Не от глупости, а от невежества.

– Они нам платят тем же. Сейчас русских в Чечне меньше, чем вы думаете.

– Это издержки войны. Все наши политические решения в принципе не принимают в расчёт самих чеченцев, украинцев, осетин и так далее, и в этом наша грубейшая ошибка. Для нас любой абориген – это невежественный олух, который не может разобраться в своих собственных делах и поддаётся на любой обман, и лучшее, по нашему мнению, что мы можем для них сделать, – это защитить их от них самих.

– Вы пришли к такому выводу за несколько часов в Чечне?

– Нет. В Афгане, куда мы припёрлись без спроса, не понятно зачем.

– Ничего не поделаешь, такова судьба всех титульных наций – принимать решения и отстаивать свои национальные интересы. Разговоры о демократии хороши, когда у тебя сильная армия и надёжная власть. Кстати, о культуре. В любой чеченской деревушке вы встретите культуры не меньше, чем в русской. Я не большой специалист по части литературы. Но честно скажу, при всём уважении к мнениям Шахматова и Лихачёва, не поставил бы такие памятники русской письменной культуры, как жития святых и различные сказания, в один ряд с образцами античной литературы. Если даже Кремль нам строили итальянцы, то в каком-то смысле я с вами согласен – заноситься перед ближайшими соседями нам особенно нечем. Всё, чего мы достигли, мы достигли за последние триста лет, как прилежные ученики. Но соседи тоже быстро учатся. Их писатели и учёные, может, не создают шедевры и не делают фундаментальные открытия, но работают на приличном уровне.

Трофимов сполоснул руки, скинул зимние ботинки и повалился на постель поверх одеяла, с удовольствием вытянув ноги. Олтаржевский поднялся из-за стола.

– Подышу воздухом, – сказал он. – Неохота ложиться в такую рань.

– Только не геройствуйте. Не выходите за ворота.

Олтаржевский надел куртку и шагнул во двор. Вдалеке залаяли собаки.