Текст книги "Книга желаний"

19

Неладное с Нэлой первой заметила её подруга Оксана Скобцева. Она прилетела из Питера на совещание. Подруги не виделись месяц. За месяц Нэла… постарела! Вокруг глаз – морщины. Лицо обрюзгло. Под чёрной краской в волосах серел пробор.

Нэла рассказала, что болезнь трепала её неделю. Всхлипывая, поведала, что «пашет, как лошадь», домой «еле ноги волочит». Холдинг закрывают, их разгоняют.

– А этот?

– Говорят, его в правительство забирают.

Скобцева видела нового шефа трижды: при знакомстве; на пробежке у дома (их особняки стояли по соседству) и в его машине, где они разговаривали. Из тех встреч Скобцева вынесла одну лишь скуку.

– У тебя с ним было?

– Ты что, дура? Он совсем другой.

– Все они другие!

Скобцева едва ли не силой отвела подругу в «БМ-Клиник», где лечилось всё руководство холдинга. Ждали худшего. Но получилось страшней.

Профессор Цветков позвонил Скобцевой. Она прилетела из Питера на другой день.

Оксана вошла в просторный кабинет, гремя на запястьях цветной пластмассой авторской работы. На широкое лицо с калмыцкими скулами свисал малиновый локон, стрижка бобриком создавала на голове художественное безобразие: умная женщина скрывает недостатки, эффектно выпячивая их.

– Это не онкология, – сказал Цветков, и Скобцева облегчённо перевела дух. – Это прогерия – синдром преждевременного старения. Редкая болезнь. Один случай на четыре миллиона. Лекарства от неё нет. Можно лишь замедлить процесс, – врач говорил, чуть присвистывая на шипящих.

– Какой еще синдром? – Оксана разинула рот.

– Есть детская прогерия, или синдром Хатчинсона-Гилфорда. Больные не доживают до тринадцати. А есть взрослая прогерия – синдром Вернера. При ней живут чуть дольше. Генный механизм ломается, и начинается быстрое старение.

– Ей двадцать пять! Неужели ничего нельзя сделать? Это точный диагноз?

– Нет. В Калифорнийском университете изобрели препарат – ингибитор фарнезилтрансферазы. Он замедляет старение. Там экспериментируют с мышами. Но где Калифорния, а где мы! У нас, сами понимаете, – он развёл руками, – каменный век!

Врач за дубовым столом покрутил в пальцах очки в позолоченной оправе.

– В случае с вашей подругой есть странность. При этой болезни появляются пигментные пятна на теле. Затем человека одолевают старческие хвори: болезни сердца, сосудов, диабет, выпадают волосы и зубы, исчезает подкожный жир. – Оксана ладонью прикрыла рот и с ужасом смотрела на старика с модной эспаньолкой. – У Нэлы ничего этого нет! Но её организм изношен, как у женщины за шестьдесят.

– Что это значит?

– В истории бывали похожие случаи. Известны примеры из жизни великих. Венгерский король Людвиг Второй в девять лет развлекался с придворными дамами. В шестнадцать у него родился сын. В семнадцать он поседел. А умер – в двадцать, дряхлым стариком. Он жил недолго, но нормально. Был случай, когда больной перебрался в деревню на свежий воздух и продлил свой век. Ненадолго. Будем надеяться, вашей подруге повезёт больше.

– Но ведь в семье у неё все здоровы!

– Болезнь не передаётся по наследству. Генетическая мутация ведёт к накоплению протеинов в клетках. Экстрасенсы и маги считают, что есть методики насылания порчи для того, чтобы состарить человека. Но это так! Мистика! Кем работает ваша подруга?

Скобцева сказала.

– К нам обращались ещё двое ваших. Симптомы схожие…

– Кто?

– Управленцы. Они близко к сердцу принимают неприятности вашей фирмы.

– Но ведь не могут заболеть сразу все! Вы же сказали, что болезнь редкая!

– Не могут, – подтвердил врач. – Тем не менее.

Скобцева подумала о возне вокруг холдинга, вспомнила звонки ей и молчание в трубку. Вдруг её осенило.

– Её могли отравить? – Она сама испугалась своей догадки.

– Могли. А зачем?

Скобцева не нашла, что ответить.

– Вашей подруге надо отдохнуть. Потом обследуем её снова и будем лечить.

На улице Скобцева решила: запугивает, чтобы дороже взять. Нэлку нужно ещё кому-нибудь показать. А прежде – отправить отдохнуть.

Оксана осторожно поговорила с директорами холдинга. Одни – неохотно, другие – в шутку рассказывали, что работать с Олтаржевским трудно: характер сложный. А болезнь – обычное дело: зима, грипп. Вот недавно от гриппа умер старик Кваснер.

– Кто? – спросила Оксана.

– Бухгалтер. Из новой команды. Крепкий был дед. На глазах истаял, – сказал Павлов, руководитель вечерних информационных программ. Они курили на лестничной клетке. Пепел влетал назад в окно вместе со снежинками и падал им на одежду.

Оксана вспомнила бодрого дедуню в смешном галстуке-бабочке.

Скобцева отправила подругу на Каймановы острова. Сама вернулась в Питер.

Впервые за многие годы работа угнетала Скобцеву. Кто-то звонил ей и молчал в трубку. У подъезда дома ждала чужая машина. В кафе, где она обедала, ей встречался один и тот же тип. Автомобиль не заводился. Кредитки «зависали».

Оксана изо всех сил убеждала себя, что страхи надуманы – она не участвовала в битве за холдинг. Но кто-то тихий и жуткий, как полуночный мрак, проникал в её сны. С рассветом мрак заползал в её память и дожидался ночи, чтобы растворить Оксану в себе.

Ни мужа, ни детей у Скобцевой не было. Жила она в съёмной квартире вдвоём с персидским котом Лари. Но если прежде она думала, что её страхи – от одиночества, то теперь ей мнилось, что даже семейные коллеги ждут беды. Ей чудилось, что они шепчутся по углам и боятся кого-то невидимого и страшного. И эти невидимые и страшные – жуткие бездушные карлики из её детских страхов. Карлики с длинными седыми волосами, в сапогах с загнутыми носами жили в невидимом мире и любили только золото. В детстве Оксана больше смерти боялась, что страшные карлики заметят её. Теперь они были совсем рядом и правили судьбами таких, как она.

Оксана проснулась от липкого кошмара, но не могла его вспомнить. Лари выгнул спину, распушил хвост, глаза его мерцали в отсветах фонарей с Невского. Кот утробно завыл, и тогда ночную тишину взорвал звонок мобильного телефона.

Нэла рыдала в трубку, что умрёт, и молила забрать её с острова. Её голос фонил дальним эхом. За её спиной чернела огромная яма от поваленного ветром дерева, а впереди под синим небом и сияющим солнцем ртутью отливала мёртвая гладь океана. Над жёлтым барханом сверкал золотой крест православной церкви, немыслимой на острове миллионеров, черепаховых ферм и гигантских скатов.

Оксана вскрикнула и села в постели. Лари спал, свернувшись на подушке кучей рыжей шерсти. Дрожа всем телом, Скобцева переоделась из мокрой от пота пижамы в сухую и заснула, уткнувшись щекой в тёплый бок Лари.

Утром с неизвестного номера позвонил вежливый англичанин. Оксана спросонья не сразу разобрала чужую речь. А когда поняла, разрыдалась. Голос дважды повторил, что ночью во сне умерла госпожа Лядова. Нэла оставила в отеле питерский номер подруги для экстренной связи…

Оксана вспомнила разговор с врачом, череду болезней сотрудников холдинга и не стала ждать. Тем же утром она собрала дорожную сумку, получила справки на вывоз Лари и позвонила в Москву, чтобы ей нашли замену. Она не отвечала на расспросы, не слушала уговоры. Лишь только заикнулись об Олтаржевском, который должен вернуться с Кавказа и поговорить с ней, Оксана отключила телефон. Она велела риэлтору выставить на продажу особняк в Москве, собрала все наличные и тем же днём вылетела в Стокгольм. Она была уверена – над Гуськовым начали расправу, и хотела скорее забыть ночные кошмары и животный ужас; забыть всё, что связывало её с прежней жизнью; забыть всех тех, кто подчинял себе её волю и душу. Она не понимала, чем провинилась перед этими людьми милая тихая Нэлка – слёзы сами катились из глаз, едва Оксана вспоминала подругу, – но была уверена, что её убили бездушные карлики, и ненавидела их.

В компании бегству Скобцевой не удивились: когда поползли слухи о том, что Олтаржевский уходит, из холдинга начали увольняться люди.

20

Специалисты считали Игоря Леонидовича Бешева скорее историком разведки, чем практиком. Его дед по приказу Троцкого искал в Берлине архивы Парвуса; с Серебрянским вывозил в посольской машине в Марсель белого генерала Кутепова; погиб в Риге и оставил мемуары о Есенине и московской богеме (мемуары исчезли). Генерал Бешев, отец чекиста, работал с Зарубиным, знал Иоффе, вербовал родственников Бора в СССР, встречался с Клаусом Фуксом; дружил с Харитоном и служил с Устиновым…

Старики, что «ковали щит» страны и отвечали за её безопасность, звали внука и сына легендарных коллег запросто – Игорь. Книгу о деде и отце ему публиковать запретили. Но Дмитрий Волкогонов и Рой Медведев ценили его исследования.

Те, кому положено, знали, что жена Бешева умерла рано, дочь родила поздно, зять бросил семью в безвременье девяностых. Для Игоря Леонидовича этот человек «исчез». Бешев добился для «субъекта» повышения и удалил его из Москвы.

Его боялись. Он знал обо всех всё: прошлое людей, их привычки, слабости, тайны. Он изучал «объект», как хищник обнюхивает жертву, чтобы ударить в нужное время.

Лишь близкие знали: главной в жизни Бешева была внучка. Леночку он обожал.

Когда Игорь Леонидович бывал дома, он готовил Леночке смеси, кормил её с ложечки, гулял с ней. Ревностно проверял содержимое памперсов, а затем горшка, и нервничал, если находил «стул» неудовлетворительным. Рисовал внучке собачек и кошечек. Стриг ей ноготки, не доверяя это даже дочери. Он достал бы для неё Золотую рыбку со дна моря или облака с неба. Тем, кто знал Бешева по работе, трудно было вообразить, как этот непроницаемый человек сидит на полу в полосатой пижаме посреди рассыпанных детских игрушек и, расставив ноги, со счастливым лицом ласково следит, чтобы ребёнок не порезался, доламывая очередные очки деда. Леночке он позволял всё.

Но внучка ничего не хотела. Из года в год её занимали лишь очки деда.

Они с Галей догадались о беде, когда Леночка захлопала яркому шарику над кроваткой, растопырив крошечные пальчики. Сначала они думали, что девочка никого не узнает, как не узнают все дети её возраста. Но время шло, а маму и деда девочка не замечала. Она не отзывалась на имя. Почти не говорила. Внезапно и бурно начинала дрыгать ручками и ножками, издавая гортанные звуки – радовалась чему-то своему. Так же внезапно она пугалась подтёка на стене кухни и с недетским воем пряталась не в коленях матери или деда, а лицом в угол. Она не обращала внимания на синичку на ветке или белочку на шершавой коре сосны; была равнодушна к собачкам и кошечкам, нарисованным дедом. Леночка неуклюже играла в одну любимую игру – «ломала очки деда»: набор игрушечных окуляров хранился в тубусе, и дед с грустью смотрел на будущий пластмассовый лом. При ходьбе она топала, но не так, как топочут малыши, забавно балансируя руками, а тяжело, словно перешагивала натянутую верёвку.

Когда они услышали приговор – синдром Аспергера, – Галя зачастила в церковь, а дед смирился. То, что Бог не дал Леночке (помимо любви матери и деда), Бешев покупал для неё за деньги, и когда Игорю Леонидовичу предложили присмотреть за Гуськовым, он согласился. Самонадеянный Аркадий не представлял, чем был обязан чекисту: Бешев прикрывал Аркадия от гнева президента, когда обнаглевший олигарх подрезал кортеж жены и дочери главы государства; объяснялся за хамство Гуськова с премьером; дружески советовал главе московской контрразведки, прикормышу Гуськова: «Не лезь, Женя!» – тот не поверил и с охраной лёг мордой в снег у мэрии, а назавтра Указом слетел с места.

Бешев старался не для Гуськова, а для себя. Он презирал шпану, опьяневшую от денег. Поэтому ему было всё равно, кто проводит в последний путь гуськовский «Форпост». Олтаржевский устраивал всех. Его пустили во власть в ряду «потомков великих» – Гайдар, Мень, Орджоникидзе. И первое время прощали то, что никому не прощали; помогали там, где других топили. Остальное он делал сам. Делал по-своему. Тем неожиданней оказался результат – он сохранил компанию. Но влез не в своё дело. Работа же Игоря Леонидовича заключалась в том, чтобы ошибки исправлять.

21

Тогда-то Бешев скорее угадал, чем почувствовал опасность. Но откуда надвигается беда, он не понимал. Ночью и днём его не покидала тревога. Она входила в его сон и сторожила мысли. В его кошмарах огромная тень кралась к нему, поджидала в машине, в конторе, везде. Бешев просыпался. Смотрел в темноту. Оборачивался. Никого!

Но каждую ночь тень подбиралась ближе. Сны становились вязче. Тень подкралась так близко, что однажды, заглянув в неё, Бешев потерял сознание.

Через два дня утром он очнулся совсем больной. По лицу Гали понял – плохо!

Смерть Кваснера насторожила чекиста. Убили старика или тот умер сам, Бешев не знал. Но он вдруг испугался за дочь и внучку. Он велел охранять Олтаржевского пуще прежнего. Сам обшарил его кабинет, контору, квартиры, дом, автомобили. Ничего!

Проверил он и гостей Олтаржевского. На Тверскую к нему захаживал сын – читал что-то в кабинете. Раз в коммуналке бывшего жильца спрашивал участковый. Затем машину мента видели у мэрии и во дворе квартиры на Тверской. Поинтересовались: у участкового погибла жена – возможно, тот искал у знакомца помощь.

Анонимки с угрозами, звонки обиженных коммерсантов тоже проверили: все как обычно – эмоции. Но предчувствие опасности не оставляло Бешева.

Он съездил на Арбат. На книжных развалах полистал тома.

Продавцы тихонько приплясывали на зимнем сквозняке. Знакомый Олтаржевского, бородатый дед в очках с толстыми линзами и с ватой в ушах, щёточкой сметал позёмку с книг и любезничал с покупателем. Обычный дед!

Но ведь болтали они о чём-то в квартире! О том, о чём промолчал кандидат.

И еще! Взгляд Олтаржевского! Бешев не раз ловил этот взгляд. Слушает. Кивает. А в зрачках бездна! Такая, что сводит живот! Словно за спиной кто-то невидимый и жуткий. Сторожит днём и ночью. Не убежать от него! Не скрыться!

Бешева снова лихорадило. Но он отправился на Тверскую. Осмотреть квартиру еще раз. Не торопясь. Олтаржевский был в командировке и возвращался лишь завтра.

Игорь Леонидович отключил видеонаблюдение и обошёл комнаты.

Ранние сумерки растворяли предметы. Из густеющей тьмы всплывали спинки кресел и диванов; на стенах медленно таяли рисунки гобеленов.

Не снимая пальто, Игорь Леонидович осмотрел кухню, подсобки.

В библиотеке, заталкивая перчатки в карман, вынул и обратно поставил на полку одну, другую книгу. Тут мороз продрал его по коже от макушки до пяток – за дверью в кабинете кто-то ждал. Бешев осторожно вошёл.

Большой стол на изогнутых ножках. На столе темнела папка. Игорь Леонидович включил ночник. За кругом жёлтого света углы комнаты почернели, а окно погасло.

Бешев взял из папки лист бумаги с неровным краем и с жёлтой каймой. Лист, вырванный из тетради. Он захватил ещё пару страниц и присел в кресло. Кресло тихо выдохнуло под ним. Бешев пробежал глазами первые строчки. За ними – ещё.

Что это? От жара сознание путалось: из темноты за рыжим кругом света на Бешева смотрел тот, кто шагнул из его болезненных снов на полувековые страницы, и достаточно было лишь обернуться, чтобы опять провалиться в бездну.

Игорь Леонидович повернул включатель: по периметру потолка из невидимых ниш медленно, как при антракте в театре, растекся верхний свет. Предметы заняли привычные места, своей вещественностью утверждая зримый мир: стеллажи книг, мягкие стулья, древняя ваза у окна.

Бешев вспомнил, как в детский сад к ним приезжал факир. Дядя в комбинезоне с блестящими звёздами и в островерхом колпаке курил за сценой. Игорь с восторгом и разочарованием смотрел, как волшебник щурится от дыма и держит папиросу щепоткой. Дядя подозвал Игоря, дал ему ватного клоуна с алыми губами, велел спрятать и наказал: как только он бросит клоуна-близнеца со сцены и спросит: «Где Ваня?» – Игорь встанет и крикнет: «Вот он!» – предъявив игрушку.

После представления воспитатели и няни допытывались у мальчика – откуда у него взялся клоун? Волшебник давно ушёл, но Игорь честно врал, что не знает, чтобы не подвести дядю, и через много лет открыл секрет лишь отцу. Отец одобрительно потрепал сына по голове. Мальчик не знал, что хранить чужие тайны вскоре станет его долгом, но понял, что у каждого чуда есть разгадка. Теперь ему нужно было разгадать фокус, как тень из его кошмаров полвека назад попала в записки сумасшедшего.

Бешев взглянул на ручные часы, скинул пальто и удобнее устроился в кресле.

Одни страницы Бешев пробегал. В другие – вчитывался. Затем задумчиво обошёл стол. В архивах ФСБ он, случалось, листал чужие дневники. Люди ругали власть, язвили, честили вождей, боялись за себя и близких. Дневники приобщали к делу.

Но здесь было не копание в себе, не хроника семейных бед или бессильное покусывание власти. А исповедь о несбывшемся, история схватки со своим эгоизмом.

Бешев подосадовал на Олтаржевского, будто тот нарочно подложил ему свою распахнутую душу и разведчик узнал то, чего знать не хотел.

Он перечитал «желания» старика. Припомнил тетрадь – Олтаржевский выкладывал её на стол на всех переговорах – и усмехнулся: его «шеф», оказывается, сентиментален.

В коридоре ему померещилось движение. Бешев решил, что пришла прислуга или сын Олтаржевского. На ходу натянул пальто и почувствовал кого-то за спиной! По коже снова пробежал озноб. Бешев обернулся и похолодел от ужаса. Нечто огромное – не рассмотреть, как если бы лицо окунули в мутную воду – заняло всё пространство. Бешев успел представить себя ничком на полу в чужой квартире – и потерял сознание.

Он открыл глаза и долго смотрел на тёмный потолок. От слабости дрожали руки. Бешев поднялся, опираясь о стену, и подошёл к зеркалу, чтобы поправить одежду. В отражении на него смотрел лысый старик с мясистыми морщинами на переносице и у губ.

Бешев включил свет. Ощупал лицо. Он понял, что медленно умирает. Как? Он не знал. Мало ли гадостей придумали в его конторе. Жар, галлюцинации, обмороки…

Тут кто-то будто проскрипел разведчику над ухом: «Бе-е-е-е-ги-и-и-ии!»

Не оборачиваясь, Бешев просеменил вниз по лестнице к машине.

Он хотел немедленно написать раппорт. Но подумал о внучке. И смирился.

Смерть Лядовой в компании всполошила всех. Всматриваясь в сморщенное личико покойной старушки на фото, Бешев соображал: что это – несчастный случай или предупрежденье? По факсу прислали подтверждение: да – это Лядова, она умерла.

Игорь Леонидович долго смотрел в окно на ледяную реку.

После смерти родителей он был уверен: ТАМ что-то есть. Но старался не думать об этом. Наконец, он решил, что его ловко дурачат. Нужно только выяснить: кто и как?

Чекист взглянул на часы. Пора было ехать за Олтаржевским.

22

За окном машины серели бетонные многоэтажки спальных районов Москвы.

Ещё под впечатлением перелёта Олтаржевский перебрал снимки с атлантического курорта и выслушал рассказ о бегстве Скобцевой. Он вспомнил тягостное впечатление, какое произвела на него болезнь Нелли, и почувствовал себя виноватым в её смерти.

– Что вы думаете об этом? – спросил Олтаржевский.

Бешев предположил отравления. Сказал, что люди боятся и уходят из компании.

– Какая связь между смертью старика и девушки? – сухо спросил Олтаржевский. – Если им нужен я, логичнее было бы убрать вас. Вы отвечаете за моё тело!

Бешев молчал. Вернувшись к привычной жизни, Олтаржевский с досадой подумал, что люди не понимают причину своих несчастий, он же знал то, во что они боялись верить, – в иную реальность, где мерилом желаний стала жизнь человека. Однажды расплатившись за желание частью своей жизни, человек не пощадит – чужую.

Почему же он должен щадить этого самонадеянного Фому!

– Ваша ошибка в том, что вы верите лишь в здравый смысл, – вдруг проговорил он.

– Что? – не понял Бешев.

– Мне позвонил консьерж. Вчера вы были у меня. Он говорит, вы вниз летели. Что вас напугало? – Бешев молчал. – Не скажете? Зато я знаю! Знаете и вы! Вы читали папку?

Бешев подтвердил.

– Мой прадед – фантазёр. Но двое умерли, как он писал.

– Тяжелый грипп. Мы выясняем…

– Может быть. Но посмотрите на себя! И на – меня! И Вы, и я болели!

– Бесовщина! – разведчик покривил в насмешке рот.

– Развязанная вашими дружками! Или нет?

– А может, вашими? – огрызнулся разведчик. – У нас не церковь. Я не поп.

Они переглянулись. Бешев проворчал:

– Простите! Ситуация не простая! Нервы!

Иных соображений он не допускал. Друзья отца, он вспомнил, говорили, будто в лагерях дед Олтаржевского спас предка одного из нынешней верхушки. Поэтому потомку зодчего помогали. Но прошлое не объясняло нынешние странные дела! В груди разведчика, как накануне, шевельнулся страх. Тогда он уцепился за другое:

– Вы проверяете меня, а это лишь вредит работе.

Олтаржевский потёр лоб. Раздражение прошло. В чём он пытался убедить этого упрямого службиста? В том, во что сам едва верил? Он примирительно проговорил:

– Это опасный враг. У вас семья. Вы можете уйти. Вам хорошо заплатят.

– Это отставка? Тогда поговорим о вас. Вас завтра ждут на Старой площади. Предложат возглавить новое управление. Указ подписан.

– Трофимов говорил мне.

– Ваш ответ?

– Нет. Это не моё.

– Напрасно. Если согласитесь, вы станете неприкасаемы для них.

Пробившись через затор, машина промчалась по шоссе, почти пустому в сторону центра, свернула к реке и понеслась по Кремлевской набережной к Бульварному кольцу. У доронинского МХАТа они въехали во дворы. Под аркой машина вплыла к подъезду.

Позже никто не смог объяснить престранный случай.

Доподлинно было известно лишь, что когда Олтаржевский пренебрег инструкцией и, опередив охрану, взбежал по ступенькам к подъезду, дверь распахнулась, и человек в милицейском камуфляже трижды в упор выстрелил в него. Позже одни утверждали, что на Олтаржевском был бронежилет, патроны холостые и ему повезло. Другие, что он споткнулся, и пуля продырявила край его куртки. Как бы то ни было, телохранители тут же выбили у стрелка оружие и повалили его. Затем подняли. Бешев крепко держал его за ворот куртки, испачканной в грязи. На небритом лице стрелка со свежими ссадинами под глазом и на щеке талый снег набухал в грязные капли. Кепка валялась у ног незнакомца.

– Т…т…ты? – удивился Олтаржевский.

Бешев узнал в стрелке участкового с Душинской. Его обшарили. Собрали гильзы. Бешев осмотрел пистолет – ни перекоса, ни повреждений – и запихнул себе за пазуху.

Осталось загадкой, как мент незамеченным проник в подъезд; зачем стрелял при свидетелях; как умудрился смазать трижды в упор? Ведь, говорят, воевал!

К неудовольствию Бешева, Олтаржевский велел отвести преступника наверх и оставить их наедине. Всё время, пока поднимались, проверяли лестничные пролёты (нет ли сообщников), ждали, когда Бешев отопрёт двери, а охранники осмотрят квартиру, парня держали трое. Затем его втолкнули на кухню и усадили на стул.

– Мы рядом. Дверь не заперта, – помощник угрожающе посмотрел на участкового.

Парень поднял на Олтаржевского тусклые глаза и тут же отвернулся.