Текст книги "Книга желаний"

4

В тот же день Кошелев попросил Олтаржевского встретиться с ним в ресторане на Новом Арбате. Олтаржевский не любил «рассудительного барина», как он про себя называл тележурналиста, и его нудные поучения с экрана. Тот слишком откровенно «ковал карьеру», регулярно летал к Гусю «советоваться» и гостил за счет «друга» в Израиле и Испании. Но переговоры были частью работы Олтаржевского.

По растерянному виду «барина» Вячеслав Андреевич догадался – что-то стряслось!

Гусь, присмиревший было за границей, решил, что был лоялен Кремлю, и требовал, чтобы его банку простили миллиардный кредит. Иначе грозил информационной войной.

– Это самоубийство! – прогнусавил журналист, пощипывая ус. Он попросил Олтаржевского поговорить с другом, чтобы Кошелева избрали главным редактором телепрограмм. Тогда по уставу его не могли уволить, «если что».

Олтаржевский неохотно обещал.

Но в тот же день, за полночь, адвокат Гуся по телефону сообщил, что в Испании Аркадия задержали по международному ордеру. Утром Олтаржевский позвонил в приемную главы Администрации – тот улетел в командировку. Бешев на звонки не отвечал – болел. И Вячеслав Андреевич потащился в Калчуг, к помощнику домой.

Из-за высокого забора виднелись закрытые жалюзи на окнах третьего этажа под черепичной крышей. Коля, ёжась в пиджачке, поговорил через домофон и кивнул Олтаржевскому – «можно». Не надевая пуховик, Вячеслав Андреевич из машины юркнул в фигурную калитку к подъезду с колоннадами.

Бешев в светлом домашнем костюме осторожно проковылял из глубины холла. Бледность стерла все краски с его болезненного лица. В просторной гостиной он извинился и тяжело погрузился в кресло. У камина кучерявая женщина с мужским выражением лица и в спортивном костюме укладывала шприц в металлическую коробку.

Девочка лет восьми со странным взглядом улыбнулась гостю. Олтаржевский отдал ей гостинец: коробку конфет в пышных лентах. Девочка закрыла лицо ладошками и издала звук, напоминавший «гы-ы!».

Мать увела ребёнка. Через миг в глубине дома раздался детский рёв.

– Простите. Грипп. Пришлось отключить телефон, чтобы не пугать людей. Сам отключаюсь иногда, – Бешев вымученно улыбнулся.

Он сказал, что Гуськова выпустят под залог, России его не выдадут, и это устроит всех. Вывеску компании перепишут, поменяют руководство и будут делать, что и делали.

– Какие у вас планы? – спросил Бешев.

– Попробую вернуться в науку, – без энтузиазма ответил Олтаржевский.

– Вам пора решить – дальше дробить себя на пустяки или заняться делом.

– Например?

– Вы ладите с людьми. Вам дадут проявить себя. Но для этого надо быть в системе. Галя! – слабым голосом позвал Бешев. Ему снова стало дурно.

Дочь неслышно подошла. Олтаржевский помог ей уложить отца на диван. Бешев задремал. Гость тихонько пошёл из комнаты.

– Вячеслав Андреевич, – вдруг слабо окликнул чекист.

– Да? – обернулся Олтаржевский. Помощник смотрел на него мутными глазами.

– Ваш разговор со стариком. На Тверской. Странный разговор.

– Это друг отца. Мы обсуждали букинистическую редкость.

– Старик не знает вашего отца. Мы проверяли. Я не о книге. О вашей болезни.

– Ну-у-у да, я простыл. Что вас беспокоит? – насторожился Олтаржевский.

– Странная болезнь!

Бешев хотел ещё что-то спросить, но передумал. Его дочь проводила гостя к двери.

Олтаржевский спросил, что говорят врачи.

– Переутомление и простуда! – Женщина болезненно потерла виски: – У вас чудовищное биополе. Прав отец. Рядом с вами трудно.

– Что? – удивился Вячеслав Андреевич.

– С тех пор как ваш дружок сбежал, папа сам не свой. Нам тоже достаётся.

– Сейчас всем нелегко. Могу я вам помочь?

Женщина презрительно покривила рот.

– Откуда у вас столько самомнения? – враждебно сказала она. – Разве вы не понимаете, что вас щадят! Вас бы давно убрали, если бы не папа! – Она было пошла, но вдруг добавила: – Сходите в церковь. Хотя… Вам не поможет.

Снежная крупа секла щёки и таяла на мокрой земле. Деревья и дома закрыла белая пелена. Вячеслав Андреевич спустился с крыльца, боясь обернуться.

Он вдруг остро захотел увидеть Ольгу. Он почувствовал себя так, словно стоял на карнизе перед пропастью и, чтобы не сорваться, ухватился за любовь к этой женщине.

Взглянув поверх голого леса за серой хмарью, Олтаржевский, мрачный, полез в машину: накануне он обещал встретиться с бывшей женой.

5

Декабрьская оттепель утопила город в лужах. Грязные скатёрки снега сползали с крутых московских крыш. Едва смеркалось, но уже горели уличные фонари.

Олтаржевский обедал в ресторане «Националь» с бывшей женой и дочерью. Он привёз им деньги. Даша выскабливала ложкой десерт, измазав нос сахарной пудрой, и подглядывала в телефон, подаренный отцом. Марина протянула дочери салфетку:

– Вытри нос!

– Когда ваш самолёт? – спросил Олтаржевский.

– Завтра утром. А ты нас притащил сюда! Теперь чёрти куда возвращаться.

Жена капризничала. Но в интонациях её слышалась опаска. На Олтаржевском были джинсы, свитер и часы, как и три месяца назад. Но теперь это были дорогие джинсы, свитер и часы – это был его стиль, растиражированный лучшими таблоидами Москвы. Ему кланялся швейцар, с готовностью подавали руку уверенные в себе господа. Она пыталась увидеть в нём то, чего не замечала раньше, – деловую хватку, твёрдость, – а видела лишь привычного тщеславного фантазёра.

Олтаржевский попробовал вспомнить хоть один яркий день из их совместной жизни и… не смог! Сколько ни пробовал, он не мог нарисовать в воображении время года, когда увидел Марину впервые. Всегда настороженное лицо, словно на совещании у начальника она мучительно гадала, выключила ли дома утюг. Так же она смотрела в квартире её родителей в их первый раз, когда в одном бюстгальтере, стесняясь маленькой груди, она разыскивала халат под покрывалом, или когда Вячеслав Андреевич заезжал за ней в редакцию газеты. С тем же выражением на лице она кормила с ложечки Дашу и провожала его вахтовать в Сибирь, чтобы они расплатились за квартиру…

Вся её жизнь с ним была ожиданием несбывшегося.

Марина просилась на хорошую работу в издания Гуськова.

– Зачем тебе? – рассеянно спросил Олтаржевский. – У вас всё есть.

– Твоё везение не бесконечно! Другим ты помогаешь!

– Ты про моего отца? Скоро ничего не будет, – вздохнул Вячеслав Андреевич.

– А что будет?

– Что-то! Без Аркаши.

– Как же ты?

– Меня уволят.

– Ты не хочешь нам платить? – Она насторожилась.

Вячеслав Андреевич посмотрел на сумерки за окном и спросил:

– Ты не задумывалась, почему влюбленные становятся врагами?

– Нет.

– Быть может, потому, что чем дольше они любят, тем лживей после кажутся им их чувства. И этого они не могут друг другу простить.

– Ты меня в чём-то обвиняешь?

– Нет! – Олтаржевский пожалел о том, что поддался настроению.

Даша облизнула ложку, взрослым движением убрала прядь с лица за ухо и сказала:

– Мама, не ругай папу! Он хороший!

Отец потрепал дочь за щеку. Мать взревновала, но язвить остереглась.

Манерная причёска с косой чёлкой, искусственные ногти, вычурная блуза, юбка с бантами в сорок, как у всех её подружек в их предместьях (она не научилась одеваться) – всё это было для него. Олтаржевскому стало скучно.

Он посмотрел на столик, за которым впервые увидел Ольгу. Вспомнил их последнюю встречу. Вспомнил так ясно, что встал и уронил салфетку в салат. Марина замерла. Даша потупилась. Ему стало жаль дочь. Он поцеловал её в макушку. Сказал: «Вам вызовут такси!» – вышел и велел Коле ехать к Шерстяниковым, не представляя, как объяснит свой приезд. Он хотел видеть её!

Шоссе, лес, домик охраны…

Он спохватился: надо позвонить – узнать, дома ли она? Но ладонь с телефоном вдруг стала липкой, а рука тяжёлой. Здравый смысл притих, а сердце сладко ныло. Он с радостью подумал, что только так и надо жить – не раздумывая!

Служебная калитка. Обледеневший фонтан. Подтаявшие сугробы по углам двора.

Охранник в пальто и галстуке деловито шагнул наперерез. «По срочному делу!»

Вячеслав Андреевич взбежал по лестнице к освещённым окнам подъезда.

В холле давешний юнец в костюме, проходя мимо, нетерпеливо сообщил, что хозяев нет дома, и уклончиво посоветовал Олтаржевскому позвонить им.

«Обоим?» – язвительно подумал визитёр.

– Их телефон не отвечает. Узнайте всё же, где Ольга Валерьяновна!

Но парень не вернулся.

Разочарованный Олтаржевский взялся за медную ручку-ладонь, отполированную «рукопожатиями», когда горничная в белом переднике, та, что в прошлый раз принимала его одежду, подбежала и услужливо толкнула дверь. Девушка скользнула рукой в карман его куртки и взглядом показала на камеру под потолком. Он понял, просеменил к машине и лишь в салоне достал из кармана и развернул листок.

На гербовой бумаге латинской прописью был написан адрес отеля в Праге.

Олтаржевский, как мальчишка, прижал записку к щеке и зажмурился.

– В Шереметьево! – велел он водителю.

По телефону попросил Нэлу забронировать ему билет на ближайший рейс в Прагу, номер в гостинице и отправить в аэропорт посыльного с загранпаспортом. В аэропорту он отдал водителю телефон, чтобы его не могли отследить, и вечером прилетел в Чехию.

6

Таксист высадил Олтаржевского в центре у небольшого отеля с громким названием «Карл Великий». Ольги в гостинице не оказалось. Олтаржевский решил погулять по Парижской улице к старому городу и вернуться позже.

Он любил Прагу, по-домашнему уютную и тёплую. Ни в одном городе Европы он не ощущал такого покоя, как среди её островерхих крыш и готических соборов. Теперь же к опьянению городом прибавилось предчувствие праздника: она здесь, и он её увидит!

Адвент разукрасил Староместскую площадь цветными огнями. Рождественская ёлка со стекающими волнами яркого света; щитовые лотки с очередями за трдельником и горячим свараком с пряностями. Олтаржевский толкался среди людей, наверняка зная, что встретит Ольгу не сейчас, а потом, как награду за терпение, и в груди сладко щемило, как в юности, когда ты влюблён и каждый день приносит новую радостную тревогу.

Чтобы убить время, он на лифте поднялся на башню астрономических часов Орлой.

Среди пожара огней внизу темнел памятник Яну Гусу. Впереди над острыми крышами угрюмо высился двуглавый Тынский храм, как ворота в дремавшие Небеса. А поодаль, словно валун в спящем море, чернела Пороховая башня.

На узком балконе Ратуши влюбленные целовались и делали «селфи».

Олтаржевский почему-то знал, что Оля не поехала к друзьям, не пошла в театр или к кому-нибудь на приём и он встретит её на краю площади на месте казни двадцати восьми гуситов. И позже называл сбывшееся предчувствие чудом.

Он спустился вниз и обогнул Ратушу. Ольга, задумавшись, шла от площади к тротуару между экипажами с лошадьми, разряженными в пёстрые попоны и с султанами на макушках. Она шла с непокрытой головой, в зимней куртке и с сумочкой через плечо.

Он окликнул её. Ольга нерешительно обернулась, а увидев его, не удивилась.

– Я только что думала о тебе! – сказала она. – Я постоянно думаю о тебе!

– Я – тоже! – выдавил он осипшим от волнения голосом.

Он осторожно обнял её, словно боялся, что она растает в воздухе. Ольга улеглась щекой на его грудь. Сладкая боль, как волна, очищала душу от всего наносного, чем он жил в Москве. Он крепче прижал к себе Олю. Она прильнула ближе. Оба не верили, что решились сбежать друг к другу из привычного мира.

– Ты как здесь оказалась? – спросил он.

– Когда мне плохо, я люблю побыть одна.

Он поцеловал её в макушку.

– Что же теперь делать? – прошептала она.

– Уедем! Никому ничего не объясняя!

– Это невозможно! Это убьёт его! Как потом с этим жить?

Они говорили так, будто давно обсудили вместе то, о чём каждый думал в отдельности, и теперь осталось только принять решение. Но решения никакого не было! Он не мог увезти её от всего, что составляло её жизнь. Ей же казалось, что она не сможет предать мужа, хотя тем, что сейчас обнимала другого, уже предала его! Сотни раз предавала его с Олтаржевским в своих мыслях. Пока же этого не случилось в действительности; а когда случится – до тех пор, пока об этом не узнал тот, кого предали, – человек живёт со своей мукой, не надеясь на пощаду от совести.

Мысли, сомнения, безысходность придут потом, как клубы едкого дыма от прогоревшего костра. Сейчас же на Староместской площади обнялись два счастливых несчастных человека и не хотели думать, что с ними будет завтра.

Они, не сговариваясь, прошли к гостинице, переплетя руки, мимо праздника, частью которого стали. Поднялись в её номер с кроватью под балдахином и воланами на шёлковых портьерах под старину. Лишь укутавшись в одеяло, она прошептала, доверчиво глядя на него и ещё сопротивляясь себе:

– Скажи, ты бабник?

– Нет! – улыбнулся Олтаржевский.

…Он губами ощупал каждый уголок её тела, подолгу задерживаясь на впадинах и подъёмах. Он вдыхал её кожу и волосы и не мог надышаться ею. Ему нравилось касаться губами её бровей, прикрытых век и вздрагивавшего живота. Он вечно лежал бы щекой на её мягкой груди или на тёплом островке между бёдер. Но она уже нетерпеливо ждала его, её руки и губы, как тёплый ветер, едва прикасались к нему, и он не мог сопротивляться…

Когда же они утонули друг в друге и долго лежали, наслаждаясь абсолютным совпадением, будто переплетённые пальцы двух ладоней, Олтаржевский знал, что никогда не расстанется с этой женщиной по своей воле.

– Знаешь, как тяжело без тебя? У меня из-за тебя даже седой волос появился! – она шутливо порылась в пушистых прядях, но не нашла. Олтаржевский насторожился. – Иногда мне бывает страшно, словно пришла беда.

Утолив любовный голод, они вспомнили об осторожности.

– Как ты меня нашёл? – спросила Ольга, кутаясь в одеяло. – Адрес только у мужа.

Олтаржевский рассказал.

– Тебе надо идти! – сказала Ольга. – Не нужно было приезжать. Тебя станут искать.

Ольга встала и надела халат. Олтаржевский хотел поцеловать её. Она увернулась. Он сел на постель, не понимая её настроения и не зная, как себя вести.

Ольга отчуждённо села перед зеркалом, провела гребёнкой по волосам. Она вдруг ужаснулась содеянному и отчаянно захотела убедить себя, что любит только мужа. Насытившись, она решила, что теперь справится с собой.

Вячеслав Андреевич помрачнел. Он оделся и вышел. Он ждал, что она окликнет его, но Ольга скрылась в соседней комнате. Она едва выскользнула, чтобы не разрыдаться перед ним. Набрала номер мужа, но, не дожидаясь гудка, отключила телефон и заплакала. Она вспомнила, что у Славы нет телефона, и она не знает, где искать его в Праге.

Вячеслав Андреевич поселился в первом подвернувшемся отеле, чтобы его не нашли. Затем пил в номере до утра пиво и «бехеревку» из ресторана и думал об Ольге. Олтаржевский пережил так много расставаний, что никогда не отдавался страсти, а лишь подыгрывал женщинам в том, что они хотели получить от него. Он не мешал им пройти путь от счастья к страданию, где наградой были сначала муки от сознания того, чем они пожертвовали для него, изменив мужу, своим принципам или что им там взбредёт в голову, до раскаяния и умиротворения в душе, наступившего от того, что они, наконец, поступили разумно. Он не мешал им «решать». Потому что решение всегда было одно и то же – они расставались, дав друг другу всё, что могли. «Бросившие» его женщины чувствовали вину перед Олтаржевским за то, что обманули ожидания «хорошего» человека, в то время как он, пресытившись, не испытывал угрызений совести, а лишь лёгкое презрение к ним за то, что снова сделал так, как ему удобно.

Когда рвут по-живому – больно, когда любовь тихо умирает – грустно.

Болезненное же чувство к Ольге не было похоже ни на что, испытываемое прежде к другим женщинам, – он мучился без неё.

Утром, в алкогольном мороке, уставший Олтаржевский набрал её номер.

Телефон молчал. Он позвонил администратору «Карла Великого». Ему сказали, что госпожа Шерстяникова отправилась прогуляться.

На улице, заплатив таксисту за звонок, он снова набрал её номер.

– Я не могу без тебя! – сказала Ольга.

– Где ты?

– На Карловом мосту!

Он быстро зашагал к Влтаве.

В запутанных переулках, как лунатики, бродили редкие прохожие из тех, кто ещё не ложился. Дворники прибирали безлюдную площадь среди закрытых ларьков. На том берегу Влтавы шпили крыш Пражского града и Малой страны подпирали белесое небо. Петршинская башня – младшая сестра Эйфелевой – зябко жалась от ветра за холм.

Шерстяникова облокотилась о каменное ограждение со стороны Юдитиной башни и смотрела на воду. Пушистые волосы рассыпались по её щёкам. Ночью Ольга собрала вещи, чтобы немедленно уехать, но прилегла и заснула, а проснувшись, обречённо подумала: «Будь что будет!» Она уже не могла без Олтаржевского.

Позже, вспоминая этот день, он не умел объяснить странную череду событий.

Он облокотился рядом с Ольгой. Поодаль седой долговязый англичанин в брезентовой ветровке фотографировал виды и что-то весело шипел маленькой кругленькой спутнице в пуховике. Британец поискал взглядом на пустынном мосту, улыбкой пригласил Вячеслава Андреевича и, обняв спутницу, долго топтался так, чтобы в кадр влезли изваяния, река и набережная за его спиной.

Олтаржевский сфотографировал и вернулся к Ольге.

– Если коснуться памятника Яну Непомуцкому и загадать желание, оно сбудется? Я уже загадала! Теперь твоя очередь! – сказала она так, словно они не расставались.

На постаменте из серого песчаника замер смиренный истукан в церковных одеяниях и с позолоченными звёздочками на ободке вокруг головы. Бронзовые барельефы у ног священника сверкали, натёртые пальцами доверчивых зевак.

Олтаржевский покосился на истукана, вспомнил о дневниках прадеда, и пьяный чёрт заплясал у него в голове. Иначе он не мог объяснить то, что произошло дальше.

– Мои желания сбудутся и так, – проговорил Вячеслав Андреевич.

– Хвастун! – меланхолично вздохнула Оля. – В Москве всё будет иначе! Я не могу без тебя! Но с тобой мне тяжело! – Её глаза увлажнились.

– Не веришь! Думаешь, я пьяный? – глухим голосом спросил Олтаржевский.

Ночной хмель мутил сознание, и он сделал то, что никогда бы не сделал трезвым.

Туристов заметно прибыло. Олтаржевский огляделся и подошёл к группке то ли корейцев, то ли китайцев, по одному, как заморённые альпинисты, выбиравшихся с боковой лестницы на мост. Ольга вздохнула и отвернулась к реке.

Между тем Олтаржевский показал азиатам пальцем на англичан и стал что-то объяснять. Затем остановил рослых голландцев с заспанной девочкой и группу шумных немецких школьников с рюкзаками. Туристы выстроились вдоль незримой черты, приняв Олтаржевского за аниматора. Полицейские – мужчина и женщина с рациями на поясах – недоверчиво слушали активного «поляка»: бургомистр, мол, закрыл проход в связи с подготовкой к съёмкам фильма, сейчас британцы закончат и покажут разрешение.

Увидев толпу, Ольга испуганно потянула Славу за рукав:

– Ты с ума сошёл? Тебя оштрафуют за хулиганство! Пойдём!

– Пусть! Достаточно одного моего слова! – настаивал он в хмельном кураже.

Наконец, потеряв терпение, полицейские пустили людей – с весёлым гулом толпа ринулась навстречу, – и с суровым видом подступили к «поляку». Тот увернулся от них и от Ольги, подошёл к англичанину и что-то сказал ему. Затем позволил себя «схватить».

Ольга объяснилась с полицейскими и повела «мужа» за локоть. Тот упирался.

– Подожди! – Вячеслав Андреевич освободил руку.

– Ну что?

– Я велел ему прыгнуть в реку. Как Непомуку. Чтобы желание сбылось.

Долговязый засунул руки в карманы ветровки, и, сгорбившись, как шахматный конь, задумчиво уставился на воду. Его спутница фотографировала лебедей у берега.

– Пойдём, – позвала Ольга: шутка ей надоела.

Морок утреннего хмеля отпустил. Вячеслав Андреевич был разочарован.

– Ладно. Пойдём. Найдём кафе, – угрюмо проворчал он, озираясь.

Но лишь проговорил, как кругленькая женщина неловко выронила фотоаппарат за ограждение и запричитала. Долговязый зашипел на неё, как сердитый гусь. Очевидно, аппарат за что-то зацепился, потому что длинный влез на четвереньках на ограждение и, прежде чем кто-либо успел броситься на помощь, боком перевалился в реку. Его спутница взвизгнула, а Ольга от страха уткнулась в грудь Олтаржевского.

Немедленно к месту со всех сторон побежали полицейские и зеваки. Шерстяникова в ужасе смотрела туда, где только что стоял несчастный. А у Вячеслава Андреевича было лицо человека, случайно пальнувшего из ружья.

Люди, свесив головы, заглядывали под мост и галдели. Женщина в красном пуховике отчаянно махала утопающему. От берега, переваливаясь с борта на борт, натужно пыхтел спасательный катер. Англичанина отнесло течением, и он изо всех сил барахтался и кричал. Только когда его схватили за воротник двое в оранжевых жилетах и втащили в лодку, Олтаржевский глухим голосом сказал: «Пойдём!» – и, не оглядываясь, зашагал по пустынным улицам.

Ольга не отставала, пока не выдохлась.

– Слава! Постой! – она схватила его за рукав.

– Я только что чуть не убил человека! – проговорил он.

– Там не глубоко! Причём здесь ты?

Он зашагал прочь. Эхо шагов покатилось по мостовой. «Живая скульптура» на постаменте в белом сюртуке, с лицом, измазанным белилами, посмотрел им вслед. Слава потёр лицо, разгоняя хмель. Ольга смотрела на него с досадой и любопытством.