Текст книги "Книга желаний"

5

Зимой Олтаржевский открыл фамильный фонд и арендовал для него особняк в центре Москвы. Затем выкупил ремонтно-строительный трест и переименовал его в «Наследие». Он попросил отца возглавить попечительский совет фонда. Старый газетчик обещал подумать. Пока же делами фонда занимался Ключников.

На телеканале Гуськова показали фильм об архитекторе Олтаржевском – забытом гении советской эпохи. Фильм вызвал зрительское сочувствие, а имя зодчего доверие – на счёт фонда поступили первые пожертвования. Вслед за тем трест заключил договор с фондом и в каком-то захолустье подал заявку на тендер на реставрацию усадьбы под нулевой процент. Местные чиновники «Наследию» отказали.

Но это был пробный шар.

На канале «Культура» прошёл репортаж (идея Ключникова) о Засечной черте – южной границе древнего Московского государства. Региональные журналисты подхватили модную тему. Под «свежие впечатления» от передачи «Наследие» и десяток подрядных фирм, связанных с трестом, напрямую заключили договоры с главами сельских поселений и малых городов Московской, Калужской и Рязанской областей о восстановлении участков Окской Засечной черты как памятника истории. Близ Чёртова городища под Козельском, у остатков стен Кремля в Коломне и Серпухове, в Зарайске, в Белёве и в городках поменьше появились геодезисты с нивелирными рейками. Высоцкий монастырь и Троицкий собор в Серпухове с разрешения епархии и к радостному изумлению местной интеллигенции одели в строительные леса.

По слухам, оплачивал работы некий фонд. Разрешения на реставрацию в обход рутинным процедурам министерства выписывало новое управление при Администрации.

Волонтёры разносили квитанции со счетами фонда по почтовым ящикам. Олтаржевский появлялся с Ключниковым на тусовках, которых прежде избегал. Его видели с влиятельными людьми, которых он прежде сторонился. И ему не умели отказать.

За месяц фонд открыл представительства в малых городах вокруг Москвы, и за помощью к нему потянулись музейщики. В газетах реставраторов благодарили учителя, историки и краеведы. Филантропы стремительно теснили московские фирмы в регионах. На них попробовали давить. Но реставраторам платили благотворители, и те от местных властей ничего не требовали. Кроме того, некая независимая газетёнка раскопала (а другие подхватили), что реставраторов опекает Газпром и «шишка» из Кремля, а культурная компания тщательно спланирована и призвана убрать с рынка посредников.

Тогда Вячеслава Андреевича вызвал к себе его прямой начальник Тютин. Опытный аппаратчик, туповатый, но исполнительный, он работал ещё при Ельцине. Тютин участвовал в строительных подрядах Москвы. Его шурин занимал пост в правительстве столицы, а брат в разведке носил генеральские лампасы – он-то и выяснил, кто баламутит воду. Тютин не любил Олтаржевского – считал выскочкой! Но мнение своё держал при себе и не вмешивался в чужие дела, пока у него шли хорошо – свои.

Тютин навис над столом и, заглянув в записи, недовольным басом спросил Олтаржевского про «засеки». Тот вкратце пересказал содержание своей докладной: в финансировании управлению отказали, и теперь реставрацией занимаются частники.

Тютин нетерпеливо выслушал и сообщил, что знает, кто стоит за «частниками». Добавил, что к прямым обязанностям Олтаржевского его деятельность не относится, новички вытесняют «нужных, которые работают давно», а «бюджет не освоен».

– Разве дело только в освоении бюджета, Иван Григорьевич? – сдержанно спросил Олтаржевский. – Для того чтобы зарабатывать деньги, достаточно открыть общественный туалет, а не музей.

Тютин кинул быстрый взгляд на собеседника и проговорил:

– Я вас понимаю, Вячеслав Андреевич. Я понимаю, для чего вы здесь. Но у нас не благотворительная организация. Не мучайте себя. Вы ничего не сможете изменить.

– Я попробую.

Вздохнув, чиновник заявил, что наверху работой Олтаржевского недовольны.

А на расширенном заседании коллегии, которое в отсутствие министра вёл Тютин, работу управления Олтаржевского признали неудовлетворительной и объявили Вячеславу Андреевичу выговор. В тишине людного зала бас Тютина прозвучал громоподобно.

Той же ночью в своём загородном особняке чиновник проснулся от назойливого кошмара. Ему снилось в дальнем углу спальни что-то огромное и серое. Когда же Тютин рявкнул: «Что надо»? – серое молча внушило: «Отдай своё, иначе вылетишь, как баклан».

Что «своё» и какой «баклан»? – Тютин не понял. Он сел в постели, включил ночник и осмотрелся. Жена посапывала на другом краю кровати. Больше никого!

Тютин, чертыхаясь, спустился на первый этаж к буфету и выпил водки. С годами у Ивана Григорьевича появилась слабость – он выпивал. Тут под пижамой жгуче зазудело. В ванной перед зеркалом чиновник снял рубашку. Его грузное волосатое тело покрыли крупные пупырышки. Из них торчала серая дрянь. Тютин стряхнул её. По комнате разлетелись пух и мелкие перья.

Тютин снова проснулся и сел в постели в липком поту. Включил свет. Никого!

Он осмотрел грудь и руки. Растолкал жену.

– Люд, посмотри! – подставил спину. – Что там?

Жена недовольно сощурилась на свет ночника. Унюхав запах водки, проворчала:

– Опять пил! – Посмотрела. – Ничего! Вам там крылья выдавали?

– Дура!

Утром Тютин передумал заезжать в лечебно-санитарное управление к дерматологу. Невесть что найдут, а запись в медкарте останется. Но к полудню зуд стал невыносим. Тютин бы поклялся, что под пиджаком спину его теснят…

Он сказался больным и уехал домой, твёрдо решив покончить с пьянством.

Но дома снова выпил и лишь закрыл глаза, как тут же провалился в липкий сон с серой мерзостью в углу. Во сне дрожащими руками он нащупал вместо носа клюв и, пока жена не видит, расправил и похлопал крыльями. По спальне разлетелись перья и пух. Тютин решил не просыпаться, чтобы не позориться перед родными.

…Из запоя его выводили дома. Брат Тютина шепнул невестке, что Ваня дохлебался – он перевёл все деньги и активы в некий фонд. Возможно, вынудили. Проверяют.

На следующий день Вячеслава Андреевича вызвал министр.

Он какое-то время изучал обведённые жирным маркером колонки цифр. Провёл ладонью по лысине. Подошёл к окну, кивнув Олтаржевскому: «Сидите!»

– Мне подготовили справку о работе вашего управления. Отзывы в целом благожелательные, – сказал министр. – У вас есть какой-то личный интерес в этом деле?

– Нет!

– Хорошо. Вашей инициативой заинтересовались наверху. Но будьте бдительны. Чтобы не поставить себя в щекотливое положение. Что у вас с Тютиным?

– Работаем, – Олтаржевский кисло улыбнулся.

Министр удовлетворённо кивнул: обычно ему жаловались на оппонентов.

– Мне звонили из мэрии. Просили вас окоротить, – сказал он. Олтаржевский насторожился. – Дело это частное. Мы вам не можем гарантировать иммунитет. Но люди вкладывают в ваш фонд. Вы с ними ладите. А это важно. В друзьях у вас, я слышал, не один Газпром. Только не перегните палку. Вам этого не простят.

– Вы им нужны в Москве как таран, – резюмировал беседу Бешев.

– Знаю.

В конце недели Тютина перевели вице-губернатором в Орловскую область: администрацию потихоньку «чистили» от старых чиновников бывшего президента. Конфликт с Олтаржевским был совпадением. Но те, кто слышал о ссоре, решили, что со старым аппаратчиком расправились покровители новенького!

Вячеслав же Андреевич, узнав о переводе Тютина и крупном вкладе от него фонду, удивился, а затем задумался об обстоятельствах, которые снова оказались на его стороне. Впрочем, он почти сразу забыл о чиновнике – было много дел.

6

В особняк московского генерал-губернатора на Тверской мэр приехал спозаранку. Он поработал в своём кабинете на пятом этаже. Затем отправился в Лужники играть в футбол. Горожане должны видеть, что даже в выходной мэр с ними!

В приёмной пресс-секретарь Ким сообщил мэру, что его первый зам уже едет.

В футбол играли в Северном ядре. Пузатые дядьки в трико под спортивными трусами и в перчатках гоняли мяч с азартом, пыхтя, натужно отдуваясь, покрикивая и незло бранясь. Голубой свитер и белые трусы мэра мелькали тут и там.

Ему подыгрывали: чуть-чуть не поспевали за мячом, не толкали…

«Запасные» в спортивных комбинезонах и куртках приплясывали за огражденьем на морозце и тихонько обсуждали, кто с кем и за кого играет – что подразумевало влияние, доверие. Звук от ударов по мячу гулко разносился по пустынному парку.

В раздевалку шли, балагуря, обсуждали «моменты», а потом мылись под душем, не стесняясь пухлых животов и оголённых чресл.

Мэр энергично вошёл в комнату. Сорочка в ковбойскую клетку, ворот нараспашку, джинсы. Крепко сбитый. Народный. Свой.

Зам в тёплом домашнем свитере ждал за накрытым столом. По-бабьи грузный, он физкультуру не любил. Но считал её хоть и обременительным, но важным дополнением для дела. Поэтому охотно изображал, что вместе со всеми радуется празднику спорта.

Подчинённые прозвали зама Монстр.

Поговорили о семьях: одногодки мэр и зам работали бок о бок много лет. О делах: новые станции метро, реконструкция МКАД, грядущие реставрации Большого и гостиницы «Москва». Добродушно пошутили над обидой, тлевшей между Улькиным и Церетели из-за Манежной.

Мэр пожевал свежие овощи – без церемоний загребая ложкой из салатницы. Хлебнул душистый чай – зам подлил из самовара в кружки кипяточек. Попробовал медку.

О затруднениях вокруг гостиницы Украина и о фонде «федералов» говорить не спешили. Американцы готовы были хорошо вложиться в реставрацию небоскрёба. Но под имя его архитектора. А чужих, то есть наследников зодчего, в проект пускать было нельзя.

Со времён Щусева и Кагановича борьба науки с властью за Москву не утихала. Строительство – лишь малая часть борьбы. Москва – парадная России. Москва – не только производство и бюджет. Но под «конфликт» на стройки к лакомым кускам протискивались фээсбэ и «комсомольцы». А как известно, стоит коготку увязнуть.

– Что они за люди? – поинтересовался мэр.

– Один то ли с Луны свалился, то ль совсем дурак! – зам рассказал о предложении «учёных» открыть федеральный «совет над советом» при правительстве Москвы.

– Чтобы подмять под себя, – кивнул градоначальник.

– Другой – формально в стороне. Но шустрый малый.

Зам рассказал, что лишь на днях юристы «малого» обанкротили строительную фирму. «Чтоб задарма прибрать. Известный ход». Двоих в Лосиноостровском парке по его наводке прихватили на мзде.

– Что ж, простенько, но в масть! Обкладывают грамотно, – потёр мэр подбородок.

– Надо узнать конкретно – кто за ним стоит?

Решили надавить. Чтобы потом договориться с теми, кто повыше!

В машине помощник передал министру «досье»: ОАО, ТЦ, информагентство…

Зам долго изучал своё распоряжение «по фонду»: подмахнул среди бумажной шелухи. Его вдруг разозлило: доктор наук и академик, он тратил выходной на пустяк.

Поэтому, когда в Газетный переулок в департамент муниципального жилья согнали всех, кого нашли, – префектов Дорогомилово, Братеево, ЦАО, директора ЛИКОМ, ещё кого-то, – чиновники шептались «папа злой». Расселись за парты ёлочкой напротив главного стола. Монстр, как обычно, не церемонясь, тыкал в подчинённых пальцем: «Говори»! Перебивал: «Твоя первая ошибка»! Тыкал дальше. Обтыкав, отпустил людей.

Главам ЦАО и Братеево велел остаться. Те подсели ближе.

Министр долго бычился. Затем угрюмо прорычал:

– Портнов, что у тебя за хрень творится? Ты на моей земле поставлен для чего?

Он долго распекал за «левака». Префект топтался и мусолил ворот поло.

– Вы сами позвонили! – прогнусил. – Сказали – чтоб без проволочек. Я исполнил.

Зам припомнил – от голоса просителя в телефоне пробирала жуть. Чтоб только не нудил – похлопотал! (С расчётом, что потом зачтётся!)

Сердито кашлянул в кулак.

– Садись! Теперь, Сазонов, ты! – Министр перевёл угрюмый взгляд. Чиновник неохотно встал вразвалку. – Ты передал в аренду особняк на Ивановой горе?

– Ну, передал! – помялся. – После вашего звонка.

Повисла пауза. Министр чувствовал себя в капкане.

– М-да! – проворчал. – Ловко он… нас. Придётся исправлять.

Прикидывали долго. «Накопали». Сазонов разрешил «семейке» пресс-агентство в помещении фонда. Старик же договор субаренды с «сынком» не заключил.

Усаживаясь в лимузин, Сазонов проворчал Портнову:

– За них впрягутся! Этим, – он кивнул, – начхать! А мы с тобой ответим!

Портнов с досады прихлопнул дверцей палец.

А в начале весны фонд и «АС-пресс» Андрея Петровича получил уведомление из управы о расторжении договора на аренду помещений. Сын был в командировке. Ключников позвонил в управу – в управе никто трубку не брал. Старый журналист поехал разбираться. Префекта на месте не оказалось. Андрея Петровича заверили: пустяк – надо подправить документы. Нелепой развязки не ожидал никто.

7

На утренней пробежке у пруда, накрытого рассветным туманом, как матовым стеклом, Андрей Петрович упал: сердце сжалось, будто котёнок перед резвящейся собакой, и отчаянно прыгнуло. Старик очнулся на жухлой траве, линялой от росы. Грудь жгло. Он попытался встать, и его затошнило.

Среди деревьев тенями скользили физкультурники. Напротив Андрея Петровича присела женщина. Олтаржевский представил со стороны: костлявый старик в трусах и кедах добегался до инфаркта, подумал: «всё…» – как если бы слизняка склевал дрозд: раз – и готово! В машине «скорой» Андрей Петрович вспоминал, как на другой день, после назначенья сына, среди ночи спросонья ему померещился чей-то взгляд. Жена спала. Андрей Петрович посветил фонариком на кресло. С подушки, поджав лапы, на луч сердито щурился кот Степан. Под грудиной ныло. Как теперь. Андрею Петровичу стало гадко от мысли, что он подвёл сына: партийный газетчик, он знал, как шельмуют людей, и понимал, откуда и кому «послан сигнал» – менялось время, но не менялись люди.

Из ординаторской к каталке вышла медсестра, сердитая спросонья. Застёгивая халат, долговязый заведующий кардиологическим отделением приятельски похлопал больного по руке: «Ничего, Андрей Петрович, подлечим. Нам звонили».

Когда начали пускать, к Олтаржевскому в отделение интенсивной терапии заглянул чиновник управы и передал поклон от префекта (забегали, перепугались!). Навестил Леонид Тарасович из садового товарищества. Примчался сын.

Андрей Петрович отказался ехать в «нормальную» клинику – отсюда было ближе к дому. Старик капризничал: ему было совестно одному в палате, когда в коридоре, пропахшем лекарствами и экскрементами, лежали больные. Но смирился.

С сыном приезжали внуки. Друзья. Знакомые. Затем все куда-то пропали.

Одному стало тошно. Диагноз не подтвердился. Тревога за жизнь улеглась. Газеты, торговые киоски – всё отшелушилось само собой! Но что-то главное не давало покоя.

Он припомнил, как юнцом по заданию редакции молодёжной газеты готовил материал к юбилею великого поэта и встретился с его наследницей в доме на Арбате. Бабища средних лет из нафталинового небытия, неопрятная, ошалевшая от нежданного почёта – раздражала. Переводя её мычание с диктофона на бумагу, Олтаржевский усвоил на всю жизнь – имя надо беречь! Поэтому никуда не лез – боялся замараться. За редакторским столом он укрощал и бунтарей, и маститых «зубров». В итоге биография уместилась в строку.

Жена приходила по утрам – в двенадцать, и по вечерам – в шесть. Шуршала пакетами. Рассказывала о работе. Андрей Петрович без неё знал, как было. Обычно жена металась по конторе, словно муха в банке, затихала и затем упорнее зудела: хваталась за одно, другое, покрикивала: «У нас крупное предприятие!» – называла сторожа, студента, которому негде было ночевать, «секьюрити». Когда муж «редактировал», шипела на людей: «Тише, Андрей Петрович работает!» Их водитель называл это «игруньки!». Остряк почтальон язвил: «Бабе сорок, мужа нет…» Служащие прыскали. Меж собой обзывали «хозяйку» Линзой из-за толстых стекол её очков и не уважали её. Когда Олтаржевские ленились и оставались на даче, Света от скуки поминутно дергала сотрудников телефонными звонками.

Андрей Петрович отчитывал жену за грубость к подчинённым: «Они не могут тебе ответить тем же!» Света обижено поджимала губы. У Андрея Петровича портилось настроение, и ему уже было недосуг менять хоть что-то в налаживавшейся жизни.

Как-то при Славе в больничной палате жена сорвалась из-за пустяка. Не выбирая слов, заговорила, что удачей пасынок обязан имени отца. А если повезло, то надо жить, как все, и никуда не лезть. Болезнь «Андрея» из-за упрямства сына. В белой кожаной куртке и длинной юбке она напоминала вдруг заговоривший вопросительный знак.

Слава хмыкнул и ушел. Андрей Петрович побледнел. Света спохватилась.

Затем до утра старый журналист думал, сколько раз в жизни он огибал острые углы, заискивал перед теми, от кого зависел, трусил. Он вспомнил, как в детстве зимой мать перед сном грела ему одеяло над печкой. С мамой было спокойно, какой бы измученной ни была душа. Теперь он не мог понять, когда засуетился и перепутал порядочность и трусость. Втравил сына в «историю», а сам летописал о подворотнях.

– Ждёшь? – ухмыльнулся журналист кому-то в жутком сне и открыл глаза.

За шторой брезжил новый день.

– Слав, ты её прости! Всё слишком далеко зашло! Она боится! – сказал отец, когда сын вечером пришёл. Помялся. – Может, уступить?

Засунув руки в карманы брюк, сын наблюдал, как пара голубей за окном цеплялась коготками за крутой подоконник и толкалась крыльями. Наконец, проговорил:

– Давай уступим! Дальше – что? Пускай Москву дербанят? Да и не отпустят!

– Кто?

– Те, кто на нас завязан!

Старик насупился:

– Тебе их, сын, не переломить.

– Не надо никого ломать! – Вячеслав Андреевич обернулся. Под его глазам усталость раскинула тоненькую сеть морщин. – Прав дед Иван! Поменьше рассуждай, а впрягся – делай, и тебе помогут!

– Кто? Эти? – Андрей Петрович посмотрел с иронией наверх.

Сын хмыкнул:

– Эти! И тот, с кем ты болтаешь по ночам! Пугаешь медсестричку бормотаньем!

Андрей Петрович испуганно открыл глаза. Горел ночник. В палате никого!

Через неделю старика выписали.

Первая зелень принарядила грязные дворы. Дома привычные вещи – пижама на спинке стула, как в первый день болезни, компьютер на рабочем столе, рыжий кот, потянувшийся при виде хозяина, овчарка Ирма, ткнувшаяся влажным носом в ладонь, – всё было, как в музее собственной жизни. Подумалось: этого могло не быть!

В префектуре Андрею Петровичу сказали, что сын попросил найти ему замену. Тут же хлопотал юрист Ключникова – улаживал дела фонда: он приветливо махнул старику с другого конца коридора.

Снова подумалось: этого могло не быть.

Из головы не выходил странный сон в больнице.

Тогда Андрей Петрович набрал номер сына:

– Тебе понадобится информационная поддержка, – сказал журналист.

– Как ты?

– Нормально.

Сын обещал вечером заглянуть.

С того дня противные сны старику не снились.

8

Между тем в московских СМИ фонд Ключникова зло ругали. В ответ на выпады старший Олтаржевский подтянул к работе спецов по архитектуре и древних зубров, ещё коптивших медийное пространство, и сообща те принялись квалифицированно долбить градостроительную политику властей: распродажа земель, точечная застройка, «клика» мэра и его жены, от рекламы и шаурмы не продохнуть. Писали то, о чём говорили все. Невзирая на звания и чины. И заткнуть хрыча не получалось. На постановления мэрии фонд плевал: его юристы раскопали, что арендуемый фондом особняк – рухлядь федерального значения и снят с баланса Москвы. К тому же журналюга снюхался с американскими инвесторами реставрации сталинской высотки. Те чтили знаменитого родственника хрыча и неодобрительно ворчали на манипуляции городской власти!

В отместку в Кривоколенном под снос затянули сеткой дом, где жил легендарный зодчий. Вячеслав Андреевич позвонил министру. Тот не отвечал.

Тогда Олтаржевский связался с Осиповым из мэрии и отправился на Тверскую на совещание. Момент подгадали. «Сам» с женой отдыхал в Альпах. Осипов днём ранее подал в отставку и председательствовал на собрании в последний раз.

Дальше сведения о происшествии разнились. Частный телеканал выложил в интернет скандал. Ролик тотчас удалили. Но очевидцы рассказали, как было.

Чиновники рассаживались. Зам ковырялся за столом в бумагах. Олтаржевский, никем не замеченный, в сутолоке скорым шагом пересёк колонный зал. Передал секретарю Осипова, крупной женщине с буклей на голове, флешку и встал за тумбу с микрофоном.

Газетчики, узнав «медийное лицо», засуетились.

Осипов кивнул секретарю. Женщина вставила флешку в компьютер. На большом экране замелькали виды старой Москвы, фотографии исторических зданий и особняков, ещё целых и уже в руинах на фоне скучных новостроек. Голос за кадром бесстрастно перечислял длинный «мартиролог» архитектурных потерь столицы.

Зал притих. Министр оторвался от бумаг.

После фильма, не дав никому опомниться, федеральный гость заявил:

– Вы знаете, кто я и зачем я здесь! Я вырос в этом городе. И не хочу, чтобы он превратился в Чайна-таун. От каждого из нас зависит, быть старой Москве или не быть!

Вслед за тем, под настороженное молчание зала, гость ушёл.

Но, по словам тех, кто видел репортаж, министр посоветовал медийщику «заняться делом». А дальше рассказывали вовсе небылицы. В ответ, мол, самодур устроил балаган в духе своего приятеля Гуськова. Его охрана принесла деньги – целый чемодан. И чиновники, оседлав стулья, прыгали по кругу наперегонки за призовые.

Другие говорили, что никаких денег не было, а куражился Монстр – «учил» чиновников работать. Расшибли человека в кровь. Увезли кого-то с приступом – автомобилисты в пробке на Тверской видели скорую у особняка и милицейские машины. На грохот в зал заглядывали зеваки с этажей. Иные возмущенно покидали безобразье.

В итоге пришли к выводу, что репортаж – это сюжет из «Кукол» или заказ Гуся. Правда, на Старой площади судачили, будто Олтаржевского вызывал министр, но строительную сетку с дома в Кривоколенном сняли.

Как бы то ни было, чиновный люд предположил: раз понесли сор из избы – жди беды. И угадали!