Текст книги "Путь кочевника"

Тут Яско понял, что министр, в общем-то, такой же простой человек, свой, который вряд ли до конца освоил эти огромные апартаменты; а ведь в них, чтобы от двери добраться до письменного стола, надо нанимать такси; по натуре своей этот человек с большими звездами на погонах был полевым командиром, привыкшим воевать, управлять войсками на оперативных просторах, двигать с места на место большие массы людей, принимать резкие решения, кричать на ветру, распекая какого-нибудь недотепу – в общем, заниматься живым полезным делом, но не киснуть в гигантских служебных хоромах.

Генерал-лейтенант тем временем доложил, сказал то, что надо, министр кивнул, перевел взгляд на Яско:

– У вас есть что добавить?

Яско отрицательно мотнул головой:

– Никак нет, все верно!

Министр досадливо поморщился, словно бы не допускал, что такое вообще может случиться, ткнул пальцем в кнопку серебристого кирпичика, стоявшего перед ним на зеленом бархате стола:

– Дайте-ка мне в/ч двенадцать сто шестнадцать! – В следующий миг поправился: – Впрочем, нет, в этой части командир отсутствует, а вот рядом есть действующая часть с действующим командиром. Соедините с ней.

Яско даже замер в восхищенном изумлении: не думал, что человек в маршальском звании может столь легко запоминать такие мелочи, как наличие двух воинских частей в небольшом Острогожске, и то, что в одной части командир есть, а во второй – йок: был, да сплыл.

Министр глянул на Яско, прапорщику даже показалось, что он сейчас подмигнет ему по-свойски – мужик-то простой, оказывается, знает, из каких частей состоит солдатская душа, но министр не подмигнул. Подмигивание – это обычное заигрывание, опускаться до него – негодное дело.

Тем временем телефонная трубка в руке министра вновь ожила, министр переключил аппарат на громкую связь, и послышался напряженный хрипловатый голос:

– У аппарата полковник… – фамилия полковника прозвучала неразборчиво.

– У меня на приеме находится старший прапорщик Яско. Он полгода с семьей живет без всякого обеспечения, существует на святом духе. Ни зарплаты, ни продпайка – ничего, словом. Разберитесь с этим, выдайте зарплату, все устройте, через месяц доложите. Ясно, полковник?

В телефонной трубке послышалось тихое, почти неразличимое:

– Так точно, товарищ министр обороны!

– Действуйте! – министр положил трубку на рычаг, посмотрел на Яско. – Ну, вот так-то, товарищ прапорщик!

А Яско не верил тому, что видит, что слышит – ну будто во сне все происходило, – покачал головой изумленно. В следующий миг благодарно щелкнул каблуками. А ведь это действительно была сказка, иначе все происходящее не назовёшь. Или сон сказочный. Сны ведь тоже сказочные бывают… Бывают? Так точно, бывают.

– Ну что ж, – министр встал из-за стола, протянул прапорщику руку. – Спасибо, что в Москву приехал, товарищ старший прапорщик. Не всякий на это решится. Может, машина нужна? Москву посмотреть, а? Сопровождающего дадим. Вместо экскурсовода. О Москве расскажет, покажет все… А?

Яско отрицательно покачал головой.

– Благодарствую, товарищ министр! Не надо!

– Тогда – довезите до вокзала, проследите, чтоб билет был оформлен и купе нормальное досталось.

Министр проводил Яско до дверей, еще раз пожал ему руку и проговорил возмущенно, с рычащими львиными нотками в голосе:

– Бар-рдак!

От мощного рычания этого внутри у прапорщика неожиданно все сломалось, даже дыхание перехватило, – глядишь, сейчас и на ногах покачнется, но он даже вида не подал, что может поскользнуться на паркетном полу, выпрямился, будто гусар перед государем.

Честно говоря, он не помнил, как сел в поезд, как, попивая чаек с печеньем, доехал до Острогожска, как сошел на старый, в щербинах времени перрон. Огляделся и виновато покачал головой: это что же, он свой родной город не узнает? Такое тоже может быть. В Москве у генералов, у министра обороны он держался на честном слове, на некотором внутреннем заводе, позволяющем творить чудеса, а сейчас что?

Сейчас завод сошел на нет, эмоции, будоражившие его, угасли, внутри у него ничего не осталось – ничего, кроме усталости, когда ни руками, ни ногами он даже пошевелить не может. Вот в таком состоянии находился Яско.

Едва он вошел в дом и сел на лавку, чтобы сбросить с себя башмаки и натянуть на ноги теплые матерчатые тапки, как в прихожей возникла Надежда Владимировна.

– Похоже, за тобой машина явилась.

– С чего ты взяла?

– У нашего дома остановилась. Жди продолжения событий.

Действительно, через минуту в дверь постучал молодцеватый, с сияющей улыбкой капитан.

– Вас ждет командир части… Лично! – сообщил он.

– Не могу, – Яско устало покачал головой.

– Почему?

– Да я уже в отпуске нахожусь. Мне в Министерстве обороны оформили… А что это значит? Это значит – никакой работы!

– Анатолий Геннадьевич, вы подведете нас. Как же министру докладываться? Если не доложимся – нас всех выгонят со службы. Всю часть, от командира до кладовщика. Не подведите нас, Анатолий Геннадьевич! Пожалуйста!

Пришлось обрыдшие потертые берцы, которые он только что стянул с ног, надевать снова. Потопал подошвами по полу и, не сдержавшись, фыркнул сердито:

– Пожалуйста, пожалуйста, – покачал головой. – Вот жизнь пошла – ни дна, ни покрышки!

Несмотря на внутреннее раздражение и усталость, Яско забрался в уазик, следом за ним в машину бодро прыгнул порученец (чин капитана для порученца великоват, между прочим), поехали в штаб полка, отказавшего ему в помощи. А там оказалось, что весь личный состав выведен наружу на плац, солдаты стоят навытяжку в строю, дышать боятся.

И командир полка тут же, в парадной форме, весь в блеске медалей – на солнце медали светились, будто золотые, это была надежная кольчуга. Яско откозырял командиру, тот откозырял ответно, проговорил коротко, с элементами некого подобострастия, что было заметно по некой отдышке, словно полковник штурмовал какую-то крутую гору:

– Пойдемте со мной, Анатолий Геннадьевич!

Яско обреченно приподнял плечи, словно бы показывал солдатам, стоящим в строю: с полковником не поспоришь, опасно. Командир части привел его прямо в кассу, показал рукой на приветливо распахнутое окошко:

– Прошу, Анатолий Геннадьевич!

В окошко было видно, что перед кассиром лежат несколько плотных стопок денег, перетянутых банковскими резинками. Это была зарплата за восемь месяцев, премия за успешное выполнение заданий командования и столько же за успешное освоение новой техники, хотя в кадрированном автомобильном батальоне никакой новой техники, кроме старых «Уралов» и двух десятков «шишиг» – шустрых грузовиков ГАЗ-66, не было, еще какая-то премия, о существовании которой прапорщик Яско не знал, и даже не предполагал, что она существует. От кого конкретно премия, за какие заслуги либо перевыполнение неведомого производственного плана, непонятно. Но раз дают, значит, надо брать. Есть же такая старинная пословица: «Дают – бери, бьют – беги». Есть? Значит, надо ей следовать.

В общем, денег было много, а толку от них мало: бумага вся эта, захватанная пальцами, каждый день теряла свой вес и цену. Даже не каждый день, а каждый час. На глазах превращалась в бумажное ничто, если не сказать об этом резче.

Пару раз в автомобильную часть приезжала проверка из Москвы – полковники с большими амбарными книгами, осматривали законсервированный парк машин, считали носы у автомобилей, на радиаторах делали пометки, прапорщику привозили зарплату, пожимали руку и уезжали обратно.

Вроде бы все наладилось, пришло в порядок, но только с какой стороны на это смотреть. В армии новая мода пошла и очень быстро укоренилась – со всеми, кто приходил в часть добровольно (кроме тех, кто приезжал по призыву), заключать контракты. На год – на больший срок не положено. Зато если кто-то не приживется и станет неугоден начальству, того можно будет легко проводить за ворота.

Подоспела пора подписывать контракт и Яско. И понял Анатолий Геннадьевич – контракт с ним не продлят, очень уж перепугала всех его поездка в Москву. К самому министру обороны, то, как лихо он все провернул, у командира части до сих пор зубы стучат испуганно, будто мотор какой невиданный установлен в челюстях, до сих пор прийти в себя не может, лучше бы он, когда Яско появился в вверенном ему расположении с вопросом о выплате денег, выдал бы ему деньги, собственное жалованье отдал бы, а не советовал прокатиться в Москву… Вот прапорщик и прокатился. В свою пользу – зарплату ему теперь прямиком из Министерства обороны привозят. В отдельном пакете.

В общем, контракт со старшим прапорщиком Яско подписывать отказались наотрез, а прапорщик настаивать особо не стал: не хотите – не надо, и подал рапорт на «дембель». Нечего ему здесь делать, раз этого не хочет господин полковник – командир части.

Так военный человек, до мозга костей военный, знающий и морскую службу и сухопутную, разом очутился на гражданке, в среде, все познания о которой он давным-давно растерял, – все перекрыли солдатско-матросские будни, так что настроение у Яско было прибитое, «ниже плинтуса», – следуя выражениям острогожских юмористов… Хотя ниже плинтуса еще много чего может быть.

Зато Надежда Владимировна была довольна: наконец-то у нее муж будет как муж – дома будет находиться, а не в море… Но Яско об этом не думал, он думал о будущем – еще ведь и сына надо было поднимать, провожать в большое плавание по жизни, и о работе своей подумать: на пенсию ведь сейчас никто не отпустит…

Вернее, отпустят, да не оформят.

Предприятий в Острогожске, где можно устроиться на работу и хоть какие-то деньги принести домой, – одного пальца хватит, чтобы сосчитать все, а очередь из желающих поступить туда на работу – не меньше километра. Это был олифоварочный завод. Хотя раньше в Острогожске, городе в общем то небольшом, с населением в сорок тысяч человек, предприятий было столько, что на доходы от них можно было содержать целую область: кроме неведомо как уцелевшего олифоварочного предприятия работали колхозы, кирпичный завод, молочный комбинат, агрегатный завод, маслобойный, консервный, хлебопекарный, по изготовлению кож, винный, выпускавший дивный напиток под названием «Смуглянка», и другие заводы – всего около сорока. А сейчас – лишь олифоварочный, да еще жена московского мэра Лужкова открыла вредное производство рядом с древними скифскими курганами – теперь там пекут солод, а нечистоты сливают в Тихую Сосну, травят ее, добивают, – скоро совсем добьют. Не будет тогда реки.

Так, либо олифоварочный, либо вредное производство… На вредное идти не хотелось – чего травить родную землю? Постучался в ворота олифоварочного завода. Бывшего мичмана на завод взяли – требовался охранник, и, конечно же, лучше было принять на работу человека военного, смыслящего, чем отличается горелый ствол ружья от негорелого, а приклад от затвора либо прицельной планки винтовки или хотя бы охотничьей пищали.

Перерыва между службой в воинской части 12116 и работой на олифоварочном заводе почти не было, Яско тут же вышел на работу. А если бы не вышел, то Надежда Владимировна начала бы его пилить так, что красные брызги полетели бы в разные стороны. Либо того больше – пришлось бы от нее удирать на свою вторую родину, в Североморск, или еще дальше, в поселок Гранитный, до которого не всякий человек может доскрестись. Даже жена такого заслуженного моремана, как Анатолий Яско.

Появившись на олифоварочном заводе в качестве необычном для себя – охранника, а точнее – сторожа, слово было это мягче, ближе, роднее деревянного всплеска, который во рту не может удержаться, – «охранник», Яско некоторое время стоял посреди двора и, морщась, будто на зуб ему попала долька дикого лимона, способного ошпарить рот, осматривался – очень уж территория была захламлена. Если обходить двор в темноте, то за один только обход, рядовой, каких в ночи должно быть не менее трех, раз пятнадцать можно было сломать себе обе ноги.

А если пятнадцать помножить на три, сколько будет?

То-то и оно.

Бардак во дворе царил великий, похоже, что тут со времен великой капиталистической революции 1991 года ни разу не убирались, наваливали грязь на мусор, сверху на мусор следующую грязь – и так до тех пор, пока мусорная гора не сравняется с заводской трубой или вообще не примет очертания Главного Кавказского хребта.

Из цеха выбегали полуголые работяги – в майках, в передниках, в цеху было жарко, – поспешно совали в губы сигареты, щелкали зажигалками. Дымили как хотели. Дыма во дворе было не меньше, чем на выходе из центральной заводской трубы, – скорее, больше: птицы, например, опасались пролетать над территорией олифоварочного завода, можно было серьезный «кердык» заработать. Никакой ветеринар или птичий лекарь не сумеет помочь.

«Но это же опасно – курить здесь, во дворе, – мелькнуло у Яско в мыслях встревоженное, – полно горючих материалов, полыхнуть может так, что никакие пожарники не справятся, даже если они съедутся со всей Воронежской области».

Что верно, то верно.

«Куда же начальство смотрит? – продолжало вертеться в голове. Сам Яско не курил и к курильщикам относился отрицательно, – в школьную пору попробовал затянуться папиросой и чуть не задохнулся от горечи, заполнившей все горло. – Дым – это ладно, пустяк, ерунда, внешнее проявление внутренней тяги к табаку, а вот если искра от зажигалки или какой-нибудь излишне горючей сигареты нырнет в ведро с бензином или со свежей олифой, тогда беды не избежать. На таком производстве должен собственный пожарный инспектор работать – только так завод можно спасти от огня».

О своих наблюдениях он рассказал директору. Тот в ответ заливисто рассмеялся.

– Мы хрен знает сколько лет работаем – и ничего, ни один человек себе задницу еще не поджарил. Не вбивай в голову: занимайся вопросами охраны!

Яско расстроенно покачал головой: когда-нибудь жареный петух клюнет этого руководителя в пятую точку. Спохватится он, закурлыкает по-журавлиному, да поздно будет. Почему, спрашивается, по-журавлиному? Да потому что, когда журавли улетают на юг, на зимовку, покидают родные края, курлычат очень уж жалобно. Плакать хочется, когда их слышишь.

«Ладно, – решил про себя Яско, – пусть будет так, но порядок я все-таки наведу». Нацепил себе на руку повязку – сделал это по своей инициативе, чтобы солиднее выглядеть, и начал гонять курильщиков, – строгим стал, на глаза ему было лучше не попадаться.

Долго ли, коротко ли это продолжалось, но рабочие, чтобы не ввязываться в ругань, стали покуривать в цехах. Это Яско засек, потер себе шею ладонью и решил снова идти к директору – без его вмешательства с делом этим скорбным простому охраннику не справиться.

Только идти надо не просто с жалобой, что курильщики жизнью рискуют, чиркая зажигалками в цехах и в заводском дворе, а с каким-то конкретным предложением.

Конкретное предложение находилось на поверхности: надо на территории завода определить места для курения и поставить там урны. Ну и пару скамеек, чтобы люди посидеть на них могли. Дальше все пойдет по накатанной дороге – люди очень быстро привыкнут к этим местам. Да и поджариваться во внезапном пожаре тоже никому не хочется. В цеху ведь пожар может разогреться гораздо быстрее, чем на улице.

Обмозговав свое предложение со всех сторон, – получилось, как вкусная донская рыбка, обвяленная мукой, присыпанная солью и перчиком, плюс еще душистыми травами, которые в последнее время стали появляться в магазинах (продают в ярких броских пакетиках), Яско оглядел себя в зеркало и пошел к директору.

Тот находился в состоянии, скажем так, благодушном, увидев на пороге кабинета Яско, ткнул пальцем в стул, придвинутый к журнальному столику: садись, мол. Яско медлить не стал, прошел к столику и сел на мягкий, совсем не кабинетный стул, явно добытый в результате какого-то нестандартного многоходового коммерческого обмена. Директор вопросительно поднял скобки бровей:

– Ну-с?

Яско не замедлил выложить перед ним лощеную бумагу – специально нашел такой роскошный лист «верже», – где начертил схему возможных курилок. Во всех цеховых помещениях завода без исключения. Директор взял лист, повертел перед глазами, словно бы любовался произведением искусства. Одобрительно наклонил голову.

– Ну что ж, похвально, похвально. Толковая штука. Только, дорогой господин Анатолий, денег у меня на это нет ни копеечки. Россия перешла на безденежную систему взаиморасчетов – рассчитываемся товарами. Я отдаю олифу, взамен получаю стулья, стулья я могу поменять на несколько телевизоров, телевизоры на стиральный порошок, порошок на радиаторы для заводских грузовиков и новые шины, шины на телефонный кабель и так далее… Понял, до чего мы дошли? Какая высокая арифметика нужна ныне, чтобы выжить? – Директор не выдержал, даже приподнялся на стуле. Возбудился, в общем. Или какие-нибудь новые хозяйственные мысли пришли ему в голову…

– Понял, – грустно кивнул в ответ Яско, – все понял.

– В общем, напрягись и организуй рождение курилок своими силами. Денег нет не только на установку, но даже на материалы, – директор развел руки в стороны, и под это гимнастическое упражнение Яско покинул кабинет.

«Директор думает, что я сдамся, отступлюсь от своего проекта, а я – фиг! – Яско упрямо потряс головой. – Я работяг соберу, объясню ситуацию, и они все поймут как надо!»

Он вышел во двор, обсдедовал территорию вокруг заводских построек. Мусорных куч, в которые сбрасывали разные железки и деревяшки – уголки, профили, рейки, обрезки труб, стояков, прутьев и так далее, было много, даже очень много. Можно было не только десяток мест для курения обиходить, но и построить пару собственных паровозов. Чтобы по городу кататься, ежели поставить паровозы на резиновый ход.

А если собственный ход вернуть, железный, то и в Москву можно будет по рельсам ездить. В общем, перспектива насчет материалов есть. Деревяшек тоже было много натыкано в мусорные кучи. Словом, Яско взялся за работу. Ему, собственно, и помощники не были нужны, он сам умел все делать, без помощников и посредников.

Напарник его по охранной вахте Федор только головой качал да удивлялся, простуженно шмыгая носом:

– И чего тебе, Толян, так неймется? Тебе что, за эти курительные урны зарплату добавят? Да хрен в нос! Скорее убавят. Лежал бы себе в караульной будке, похрапывал, время от времени поднимал голову, чтобы проверить, не стырили ль со двора главную кучу мусора, затем переворачивался бы на другой бок и снова засыпал… А ты чего устроил?

Яско действительно приличные урны для курильщиков нашел – на заброшенной фабрике, где раньше то ли макароны выпускали, то ли ботиночные шнурки, сейчас уже ни макароны не производят, ни шнурки, а облупленным стенам пора присвоить имя Бориса Николаевича Ельцина, который имел самое прямое отношение к хозяйственному развалу Росси, в том числе и этого предприятия. Урны все равно никому не были нужны, и Яско реквизировал их в пользу олифоварочного завода.

Скамейки сколотил. Хотя и не такие изящные, как магазинные, но прочные и, надо полагать, способные долго служить. Прав был Яско: рабочие приняли правила игры, стали курить там, где им было указано. Он хлопнул ладонью о ладонь и ткнул своего напарника рукой в плечо.

– Ну вот, а ты сомневался!

– Да не сомневался я нисколько. Просто считал и считаю, что нам неплохо бы за проявление инициативы повысить зарплату.

Директор похвалил предприимчивого начальника охраны.

– Могу премию выписать: два литра олифы.

– Не надо, – твердым голосом ответил Яско.

– А что? На рынке можно обменять на два десятка яиц.

– Не надо!

– Ну, как знаешь!

Любую работу, какую бы ему ни поручали, Яско привык выполнять честно, чтобы потом стыдно не было, любую, чего бы его ни заставляли делать – чистить картошку или варить суп… Или в детском саду учить пацанят, как правильно надо сморкаться в платок, либо ходить на горшок. Так и здесь.

В конторе он не раз слышал, что планировали получить, скажем, одно количество ценной олифы, а в конечном итоге на складе готовой продукции получали совсем другое. Естественно, меньше, со знаком минус. И это вопреки всем технологическим и прочим нормам. Это что же выходит – олифа в процессе работы испаряется? Или высыхает? Хорошо еще, что не гниет.

Вздыхая и соображая кое-что про себя, Яско исследовал весь периметр заводской ограды, засек несколько дырок, а в одном месте нашел даже замаскированный лаз, в который легко мог протиснуться мотоцикл с груженой люлькой. Это Яско не понравилось. Вот она где, экономическая убыль или прибыль со знаком минус. Он достал из пиджака лист бумаги, усеченный наполовину карандаш (был длинный, стал короткий, зато в кармане пиджака удобно носить), нарисовал небольшую схему и пометил этот лаз жирным крестиком. За этим занятием его застал напарник, по какой-то своей надобности приехавший на завод, – смена-то была не его. Покачал головой и вновь начал удрученно ныть:

– Ох, Толян, Толян! Никак ты не уймешься.

– При чем тут «уймешься» или «не уймешься»? Нам, Федя, за что деньги платят? Зарплатой называется. И отрабатывать ее надо честно.

Напарник невольно вздохнул.

– Малахольный ты, Толян.

– Может быть. Зато честный. Я привык быть честным.

Тем же вечером, – поздним, когда темнота, переходящая в ночь, размывает все предметы и делает пространство слепым, ничего в нем не разобрать, Яско остановил около лаза двух несунов. Поинтересовался:

– Чего надыбали?

Те опешили, будто слово «надыбали» никогда не слышали.

Один из них с трудом приподнял десятилитровую бутыль, в которой плескалась олифа. И было тут её не десять литров, а все одиннадцать – олифа даже сочилась сквозь пробку.

– Да вот, детишкам на молочишко.

– Хм. Детишкам, значит? – Яско огорченно втянул в себя воздух, покачал головой. – Наш завод уже два года не выполняет план.

– А мне-то чего? – Несун, рыжий, тощий, с волосами, залезающими в уши, приподнял одно плечо. – Это не наша забота. Подчеревок на этот счет у меня не должен чесаться, у других пусть чешется.

– Ну, насчет того, чтобы он у тебя зачесался, сообразиловки особой не надо, зачешется так, что в туалет будешь бегать без перерывов.

– Ну да! – несун только подивился тому, что ему сообщил Яско. Напарник его стоял рядом молча, даже попыток убегать не делал. Видать, совесть еще не совсем растерял, кое-что осталось.

– А теперь берем бутыли и пошли со мной, – приказал Яско.

– Куда? – несказанно удивился первый несун. Он так ничего и не понял.

– Туда, где вы эти бутыли взяли.

– А ты шутить так неосторожно не боишься?

– Зато ты остроумно шутишь. – Яско быстро и ловко перехватил свободную руку несуна и загнул ее за спину, несун даже запищал от боли. Очень остроумно. – Вперед! – Он подтолкнул говорливого расхитителя социалистической – нет, теперь уже капиталистической – собственности, задавая ему точное направление. – На склад готовой продукции, только туда. И никаких отклонений ни вправо, ни влево.

Несун сипел, плевался, носом тыкался в бутыль, давился собственным матом, но посуду из рук не выпускал. Яско привел попавшихся добытчиков на склад, велел поставить бутылки в небольшой тамбурок, примыкающий к дверям, вытереть сопли, отряхнуть руки и топать домой. Предупредил строго:

– Больше не попадайтесь. Во второй раз не отпущу. Ясно?

Следующая ночь ознаменовалась поимкой трех несунов. С ними Яско поступил точно так же, как и с двумя первыми их «коллегами», скрутил и отволок на склад. Там вытряс из них все, что можно было вытрясти. Строго постучал пальцем по лбу главного из этой тройки и сказал:

– Еще раз попадешься, обижаться будешь на себя. Ясно?

Вот так он начал бороться с расхитителями собственности, из-за которых в заводской кассе денег мало оказывалось, – в два раза меньше, чем положено.

Директор ничего не говорил Яско, но тот чувствовал, что все эти несуны, щипачи, воронье воровское изрядно надоели не только директору, но и всем, кто руководит предприятием, вплоть до главного бухгалтера и старшего кладовщика.

Честно говоря, такое отношение не то чтобы вдохновило Яско на дальнейшие подвиги, но все-таки подбодрило. Или, скажем так, подогрело изнутри. Дело дошло до того, что олифоварочный завод начал выполнять план, раньше такого не было. И причин для невыполнения находили много. То картошка в заводской столовой кончилась, даже очисток не осталось, то где-то далеко внезапно задымил, загрохотал вулкан Этна, отзвуки его сильно мешали рабочим спать по ночам, то у старшего счетовода их заведения неожиданно сломались деревянные конторские счеты – в общем, причин было много и все – уважительные.

А сейчас все изменилось, и Этна, эта старая печка, потухла, и в столовую целую машину картошки нового урожая завезли, и счетовод решил идти в ногу с веком, счеты сдал в городской музей, а вместо них купил себе арифмометр.

Дело закончилось тем, что директор как-то остановился около Яско и пожал ему руку. Крепко пожал. Молча. Ни одного слова не сказал.

Такое отношение взбодрило Яско еще больше – директор хоть и молчал, как рыба, в недожаренном виде угодившая на обеденный стол, а бодрость внутри ощутил необыкновенную, и решил идти дальше. С фирменными бутылями, наполненными олифой, он уже переловил половину завода, получил немало угроз в свой адрес. Но угроз не боялся.

– Я этого добра видал-перевидал в своей жизни такое количество, что матерщиной, звучавшей в мой адрес, могу набить целый матрас. А когда матрас износится, могу заменить вторым, таким же, тем же товаром набитым.

Как-то он дежурил непроглядной ночью. Ночь выдалась угольно-темная, ничего не видно, воздух такой плотный, что его не пробивал даже свет сильного фонаря. Где-то часов около двенадцати ночи Яско решил совершить обход заводской территории, – собственно, это был уже второй обход, один он сделал часа два с половиной назад.

Вдруг в самом глухом углу заводского «поместья» он засек свет фар. Из-за забора налетчики переместились на заводскую территорию, не боялись, что их кто-то увидит, узнает, позовет милицию; они действовали уверенно, хорошо знали, где что лежит, где можно появиться, а где нельзя – в общем, опытные были ребята.

Тут Яско вспомнилась наука, полученная на Севере в центре подготовки морской пехоты, он ее прошел и кое-чего умел… Причем из того репертуара, о котором налетчики даже не ведали, – в лучшем случае, где-то чего-то слышали.

Налетчиков было трое. Они открыли цех – имели свои ключи, зажгли свет и потихоньку стали выносить продукцию, складывали ее в грузовую машину. Наглость этих людей поразила Яско несказанно: ну разве так можно?

Оказалось, можно. По всем законам охраны предприятий надо было бы вызывать милицию, но на это потребуется время. А налетчики могут уехать в любую минуту – и тогда все – ищи их, свищи. А вместе с ними и украденную продукцию.

Придется действовать одному. Милиция – это уже потом.

Яско дождался момента, когда в цехе остался один человек, стремительно влетел в помещение и оказался лицом к лицу с налетчиком.

Теряться было нельзя, тут каждая секунда на счету, и Яско с ходу вломил ему кулаком в лоб. Как молотом. В руках налетчик держал две десятилитровые канистры. И еще какой-то сверток под мышкой. От такого удара свалился бы не только налетчик, но и какой-нибудь широкогрудый мерин вместе с телегой. Канистры с грохотом закувыркались по полу, а сверток вообще, похоже, повис в воздухе.

Боксерский удар у Яско был хорошо отработан – поставили его там же, в Североморске, в центре подготовки морской пехоты. Хороший центр, в нем могли готовить спортсменов высшего разряда, даже чемпионов мира по каким-нибудь военно-прикладным видам спорта.

– Милиция! – выкрикнул Яско, опережая какие-либо действия лежавшего на полу налетчика. – Шевельнёшься – буду стрелять, – добавил тихим спокойным голосом, предупреждая, что намерения его серьезные. – На поражение!

Громкий голос налетчика не испугал, а вот тихий привел в состояние испуганного онемения. Яско заметил, что из нескольких выключателей света включен только один. Он потянулся и щелкнул еще одним выключателем.

– Ты чего, сдурел? – послышался голос из-за двери. – Хочешь, чтобы этот матрос с кобурой примчался?

Понял Яско, что матрос с кобурой – это он, и когда открылась дверь, проговорил ровным голосом:

– Я уже здесь! – Включил фонарь, который держал в руке, ослепил первого, кто вошел в цех, и тут же резким коротким ударом свалил его с ног. Прокричал что было силы: – Всем на пол! Всем!

Третий налетчик, не успевший что-либо сообразить, послушно распластался у ног Яско.

– Будете рыпаться – получите по пуле! – предупредил Яско. Затем, оттопырив борт куртки, стал говорить себе за пазуху, словно бы в микрофон рации: – Давайте ко мне, ребята! Задержанных трое! Повторяю – трое. Быстрее ко мне, сейчас вязать будем.

– Да что же ты творишь, деятель, пальцем склепанный? – услышал Яско голос одного из лежавших. Голос показался знакомым. Пожалуй, даже очень знакомым.

Потянувшись к стене, Яско защелкал электрическими выключателями. Освещение заполыхало полностью, по всем линиям. К своему удивлению, Яско обнаружил, что голос принадлежал заместителю начальника цеха, в котором сейчас вся эта команда находилась.

Выходит, начальничек, обозвавший его «пальцем склепанным», воровал у самого себя. Вон до чего, выходит, мы докатились! Лица двух других, корчившихся на полу, тоже были знакомы. Свои же, заводские, каждый день на работу являются, отмечаясь в проходной.

И начальник цеха вскоре объявился, будто дежурил за забором, – скорее всего, в кабине грузовика сидел.

Увидев Яско, он просипел недовольно:

– Уволю!

Лежавшие приободрились, стали подниматься с пола.

– Все канистры в цех, – приказал начальник. – Все до единой. Завтра разбираться будем.

Получалось, что воровали тут все – от первых лиц до последних, от начальников цехов до разнорабочих. Воровали даже те, кто по должности стоял выше начальника цеха.

Утром Яско вызвал к себе директор завода. Вежливый в этот раз был – невероятно. Ну будто его снимали в кино для показа на большом экране. Ухватился рукой за спинку стула, придвинул к пришедшему – садитесь, мол, дорогой товарищ Яско. Взял со своего стола ручку, лист бумаги, положил это канцелярское богатство перед Яско. Произнес всего одну фразу, такую же вежливую, как и он сам, – очень душевным, каким-то воркующим голосом:

– Напишите, пожалуйста, заявление об уходе.

Яско не стал ничего спрашивать – все было понятно. Написал заявление и из кабинета директора вышел уже вольным человеком.

На что, на какие шиши было кормить семью, воспитывать Валерку, содержать дом, участок земли, кормивший их картошкой и нежными ранними огурчиками, он не знал. Не знал, и все тут. В голову ничего хорошего не приходило. И когда приятель, живший в конце улицы Прохоренко, позвал его опробовать крепкого домашнего зелья, разведенного свежим черносмородиновым соком, Яско, словно бы его прорвало, пожаловался сырым глубоким вздохом: