Текст книги "Загадка Симфосия. Исторический детектив"

Глава X

Где несчастный игумен Кирилл откровенничает, не умоляя собственной вины.

Оставшись наедине с боярином Андреем, я не замедлил спросить – почему он смолчал об имевшейся у нас карте Осмомысла.

– Василий, – боярин немного помедлил, – мне кажется, не стоит опережать событий. Не нужно вовлекать в круг посвященных новых людей, пусть, даже и князя. Мы и так мало, что знаем. Я опасаюсь, как бы нас не опередили. Владимир Ярославич, рассчитывает на сказочный куш, узнав о карте, обязательно спровадит нас куда-нибудь подальше. Я же уверен, он не добьется ничего путного, только испортит обедню.

Я согласился с доводами Андрея Ростиславича. Князь Владимир слишком нетерпелив и зачастую безрассуден. Бояре, помощники его – старые выжиги, с ними каши не сваришь. Да и как знать, не от их ли рук погиб библиотекарь, не они ли взбунтовали иноков? Разумеется, я вкратце поведал боярину, о подозрительной беседе вельмож Судислава и Горислава. Ростиславич воспринял сообщение безучастно, наверняка знал неприязнь бояр к князю, ведал пружины исконной вражды, недоступные моему разумению. Единственное он попросил, – быть настороже с княжими людьми, никому не доверяться, какой бы лисой не прикидывались.

Набравшись смелости, я справился у боярина: состоялась ли у него встреча с духовником Парфением. Получив утвердительный ответ, поинтересовался: не потому ли они с князем высказались за избрание старца игуменом. Ростиславич подтвердил мою догадку. Жаль, конечно, но он не удостоил меня сути той беседы. Сообразив, что притязаю не по чину, я прервал любопытство.

Переход в келью настоятеля Кирилла был недолог. Игумен зримо приободрился, воспрянул духом. Искренне поблагодарив Андрея Ростиславича за проявленное участие, авва изъявил готовность удовлетворить пытливость боярина.

Андрей Ростиславич подступил откуда-то сбоку, для начала его заинтересовал епископ Мануил. Игумен охотно поделился сведениями о жизни и притязаниях галицкого владыки.

Мануил, понтийский грек из Херсонеса, выходец из крепкого купеческого рода. Неведомо как случилось, но еще отроком он оказался в метрополии и принял монашество. До тридцати лет обретался в патриарших обителях, чудом вошел в случай и оказался при митрополите Никифоре, поставленном в Киев.

Поначалу Мануил подвизался в Андреевском монастыре, углядывал за тамошним Симеоном (1). Потом надзирал за Мефодием (2) в Выдубицах. После смерти Печерского архимандрита Поликарпа (3) случившейся 24 июля (в день святых мучеников Бориса и Глеба) в году 1183 от рождества Христова, Мануила в числе немногих прочили в восприемники настоятеля. Но избран был протоиерей Василий с Щековицы, которого возжелала сама братия. Недовольному же митрополиту в присутствии двух епископов пришлось постричь попа в монахи.

На следующий год судьба опять была немилостива к Мануилу. Его покровители рассчитывали поставить гречина епископом в Ростов, сказывают, за Мануила сулили большие деньги, но, усилием Всеволода Юрьевича, владыкой ростовским стал Лука игумен Спаса на Берестове. (4)

Однако и Мануил не остался без прокорма, вскоре получил посох Галицкого владыки. Правда, ходила сплетня, что ловкого купчика опекают высокие цареградские радетели, чуть ли не сам логофет (5). Митрополит Никифор в пылу откровения, признался как-то Кириллу, что не любил Мануила, считая того патриаршим соглядатаем и доносчиком.

Чего не отнять у Мануила, так того, что он тонкий угодник. Во времена недавней смуты, охватившей Галич, умел потрафить и Святославу Киевскому, и Рюрику (6) Смоленскому. Одного только не мог понять авва Кирилл, что все-таки связывало владыку с венграми? Грек нашел с ними общий язык, ловко обделывает с уграми неблаговидные делишки. Непонятно только, как греческий архиерей мог подружиться с ярыми приверженцами латинского исповедания. (Забегая вперед, поясню, что ромеи искали в венграх союзника против императора Фридриха, ибо опасались крестоносцев, полагавших идти через коронные земли Византии, разоряя их).

Насчет Мануила по секрету шептались, якобы приложил он руку к расправе над игуменом Мефодием и Ефремом-библиотекарем. Но ему не удалось подмять под себя обитель, стараниями Василия Печерского, главного недруга Мануила, при прямом участии Рюрика Ростиславича, в монастырь поставили Кирилла. То была сложная, многоходовая интрига, но она удалась. Однако теперь Кириллу приходится пожинать причуду киевских доброхотов.

Речь аввы на многое открыла глаза, Откуда бы нам знать эти обстоятельства? Выходило, что настоятель наш союзник, пусть не прямой, окольный, но, так или иначе, мы в выигрыше. Боярин не прогадал, по наитию вступясь за Кирилла.

Далее игумен рассказал о собственной жизни. Родом он киевский, бастард знаменитого боярина. Мать чуть помнит, малым ребенком его увезли в глухую вотчину, под пригляд равнодушных мамок. Затем голодное послушническое отрочество, постриг. Прошел он не мало обителей, пока не оказался в Михайловом монастыре, где и прижился.

Кирилл с измальства приохотился к книжному чтению, войдя в возраст, занялся ученым трудом. В Выдубицах познакомился с мастаками церковного права и много преуспел в том. Дважды выезжал в Царьград, бывал на Афоне, посетил Антиохию, Иерусалим. Целый год трудился при летнем патриаршем дворе в Никее, в огромном тамошнем скриптории. Изучал греческую и римскую юриспруденцию, приложил руку к комментарию Номоканона.

Затем опять Михайлова обитель. Завязалась дружба с видными киевскими книжниками: Кузьмой Киянином, архимандритом Поликарпом, игуменом Мефодием. Удостоившись отличия митрополита Никофора, Кирилл целых пять лет корпел в Златоверхой Софии, правя многочисленные тома «Пространной правды» (7), и так свыкся с той работой, что о лучшем уделе и не мог помышлять.

Полгода назад срочно понадобилось отыскать игумена в Галицкую землю, под руку подвернулся Кирилл. Его уговорили, пообещав долго не задерживать, годика на два, вдобавок ловко обольстили, якобы в тиши дальней киновии, располагающей редким книжным собранием, весьма удобно предаться любимому делу. Так он оказался на Галичине.

Теперь же он немилосердно казнил себя за допущенную опрометчивость: «Ах, какой дурень!? Ах, какой глупец, надо же поддался увещеваниям, порушить мирную и покойную жизнь!»

Повздыхав, Кирилл разговорился о князе Владимире Ярославиче и ближнем круге правителя. Сам Владимир являлся игрушкой в руках судьбы. Но он сделал правильный выбор, доверился Всеволоду Суздальскому, не став прихлебателем тестя Святослава Киевского, отца давно умершей, законной жены Болеславы.

Боярское окружение князя чрезвычайно неоднородно, стороннему человеку в нем не разобраться. Самое простое, так это вычленить группы бояр по пристрастию внешним силам, довлеющим на княжество.

Прежде всего, венгерская партия. Мадьяры дозволили ее поборникам, правда, на короткий срок, ощутить себя безраздельными хозяевами края. Ярым приверженцем угров является вельможа Горислав. Непонятно только, с каким умыслом князь Владимир приблизил его.

Вторая боярская свора тяготеет к Святославу Всеволодичу Киевскому. Там подвизался боярин Судислав. Эти две стаи связаны тесными узами и пособляют друг дружке.

Третья группа – сторонники Рюрика Ростиславича Смоленского. В свое время они поддержали Олега Настасьича, которому по духовной Осмомысла завещан Галич. Потом, когда Олег ослаб, переметнулись к Роману Волынскому. Но их подлинным хозяином был и остается Рюрик Смоленский – соправитель и соперник Святослава Киевского.

Четвертую партию составляют заметно поредевшие сторонники Всеволода Суздальского, к ним примыкают немногочисленные друзья Олеговичей Черниговских. Но, нужно отметить, что суздальцы дружат со смоленцами, ради противовеса первым двум группировкам.

Помимо бояр, огромное воздействие на Владимира Ярославича оказывают его воеводы, мечники, и особенно те из них, кто изгойствовал вместе с ним. Но княжьи мужи бедны, вне городских стен у них нет влияния.

Нельзя сбрасывать со счетов и сам галицкий посад. Основная часть градского люда стоит за полную самостийность города и княжества. Как правило, они подлинные сторонники князя Владимира.

Чрезвычайно сильны иудеи-рахдониты (8), имеющие налаженные связи по всему миру. Нельзя забывать и осевших в городе половцев, – их оплот концы Черного Клобука. Кроме того, в городе издавна существует дружная колония армян-каменотесов. Естественно, все эти сплоченные меньшинства, оказывают существенное влияние на жизнь княжества.

Вот приблизительно, каков расклад сил в галицком уделе на сегодняшний день.

Дальнейший разговор посвятили делам монастырским. Обитель, как и Галич подвержена междоусобным распрям. Иноки разделены по тем же признакам, что и бояре.

Венгерских прихлебателей, совокупно с киевскими возглавлял доместик Николай, тот самый Микулица, которого епископ Мануил прочит в игумены. Свора та не очень большая, но суматошная и крикливая, в основном из пришлых иноков, большинство из поднепровских степей. Черноризцы мелкие, малопочтенные. Андрей Ростиславич поинтересовался рыжим басистым бунтарем. То был правая рука Микулицы, псаломщик Викула, известный выпивоха и пакостник. Вот такие горлопаны нашли поддержку у владыки Мануила.

Вокруг келаря Поликарпа, прибившегося к обители в краткое княжения Романа Мстиславича (9), сбились монахи с Волыни. Но их совсем мало.

Самая многочисленная группировка коренные галичане, люди небогатые, потерпевшие от бояр и тиунов. Духовниками себе они предпочли иеромонахов Евлогия и Парфения. Евлогий, тот совсем оглох и ослеп. Парфений же, напротив, весьма бодр и деятелен. Старцы ярые поборниками Всеволода Суздальского, за что и преследовались прежней властью, обладая заслуженным уважением, они воспитали свою паству почитателями Великого князя.

Монастырская верхушка: переписчики, рубрикаторы, изографы в основе своей галичане, держатся своих земляков, а значит Парфения.

Есть иноки, что живут на особицу. В их число входят настоящие перлы любомудрия и просвещенности, таковы Аполлинарий, Феофил, Даниил. Знаменит живописец Афанасий, такого художника надо еще поискать по Руси. Покойный библиотекарь Захария, как и ключарь Ефрем также не примыкали к группировкам, были сами по себе.

О прочих черноризцах, мелких сошках, что ожидают подачек от сильных мира сего, и говорить нечего.

По поводу смерти отца Захарии авва Кирилл, к своему прискорбию, ничего стоящего сообщить не мог. Своей необъясненной загадочностью она ошеломила и выбила настоятеля из колеи.

Почему Кирилл назначил его библиотекарем? Разумеется, игумен видел, что Захария не чета молодым скрипторным сидельцам (да и для меня в порядке вещей, что глубоко книжный человек, обязан продвигать людей себе подобных). Игумен, как говорится, на собственной шкуре испытал: нет ничего хуже, чем делить ученые труды с обязанностями управленца, посему нуждался в деятельном помощнике. Захария же проявив немалую сметливость и оборотистость, оказался бескорыстным и усердным работником, к тому же довольно образованным и начитанным. Следует отметить, что Захария действительно оказал неоценимое содействие ученым трудам настоятеля. Исколесив полкняжества вдоль и поперек, перелопатив монастырские и церковные собранья, он принес в обитель кучу полезных книг. Вдобавок к основным трудам, инок выучил, что совсем непросто, иноземные языки, – умел изъясняться и писать по-гречески, отчасти по-латински, совершенствовал навыки в немецком. Лучшего библиотекаря не сыскать!

Правда, старожилы требовали поставить главным в хранилище Аполлинария или Феофила. Никто не говорит, иноки весьма достойные, но они почтенны возрастом, малоподвижны, предрасположены к уединению и покою. Удел же библиотекаря – быстрые ноги, нужно быть скорым на подъем, тут не посидишь! Кроме того, Кирилл полагал, что молодой инок будет более послушным и покладистым, нежели иеромонахи закоснелые и своенравные. Таким образом, избрание Захарии виделось Кириллу более естественным и разумным.

Игумен, вот наивная душа, даже не подозревал о мелочной, накопительской натуре библиотекаря. Андрей Ростиславич не преминул растолковать настоятелю то упущение, ввергнув авву в настоящее уныние.

А уж весть о причастности Захарии к богомильским радениям, окончательно удручила Кирилла. Он не желал верить услышанному, предполагал, что это либо неумная напраслина, либо намеренно подстроенный заговор. Со слов игумена, Захария наоборот ратовал за чистоту православия, за искоренение любой ереси даже в зародыше своем.

По поводу богопротивных книг в келье библиотекаря игумен привел оправдания, сам толком не веруя в них:

– Так, сие совсем не трудно понять, – всякий истинный книжник стремится познать тайны мирозданья. Порой ученый прибегает к сочинениям запретным, но внимает им критически. Почерпывает в них лишь очевидные сведения, отнюдь не разделяя воззрений магов и еретиков, – такова смутная позиция Кирилла.

Впрочем, теперь уж ничего не исправить. Плох ли, хорош ли Захария, так ли уж это важно. Убит человек, и его убийца должен понести наказание, – тут наше мнение было единым.

Не менее сильно потрясло настоятеля, павшее как снег на голову, известие о сборищах иноков богомилов. И то, что в их главе, тот, на которого игумен всегда полагался – ключарь Ефрем. Честный радетель монастырского добра, отменно характеризуемый из Овруча. Как могли подложить такую свинью? Разум игумена отказывался воспринять свалившийся позор, игумен страдал:

– Уж лучше, быть убитым вместо Захарии, чем такой срам! Зачем я еще жив?

Никогда Кирилл не стремился владычествовать над ближними, то не его стезя. Не обладал он излишним самолюбием, как и не имел опыта руководства людьми, что и привело к плачевному концу.

Да, наверное, господь правильно ссудил. Ибо нет прощения халатному пастырю, поощрившего паству на омерзительный грех!

Кирилл повторил давешнее намерение: принять в Киеве самую жестокую, какую ни есть, схиму. Он в отчаянье высказал мысль – изуверски покарать себя, что было уже против правил. Благо, он сам то осознал.

И потеряв смысл жизни, кручинясь о печальном уделе, беспомощно заплакал игумен Кирилл. Рыдал молча, одними слезами.

И стало мне жаль неумелого пастыря. Андрей Ростиславич, как мог, тщился обуздать горе черноризца, но тот был безутешен. О чем разговаривать с раздавленным человеком? Ему до себя дела нет, а слушать других сверх всяких сил. И мы оставили авву Кирилла наедине с кручиной, наедине с самим собой.

Андрей Ростиславич предусмотрительно обязал каких-то черноризцев приглядеть за игуменом, шепнул мне на ухо скороговоркой:

– Кабы чего с ним не вышло, не хочу брать грех на душу. По утру оправим его в Киев, а там, как Бог даст?

Примечание:

1. Симеон – настоятель Андреевского монастыря в Киеве (род. 1169).

2. Мефодий – настоятель Михайлово-Выдубицкого монастыря в Киеве (2-я пол. XII в.)

3. Поликарп – архимандрит (1164—1183) Печерского монастыря в Киеве.

4. Спас на Берестове – киевский монастырь, во 2-я пол. XII в. представлял интересы суздальцев в Киеве.

5. Логофет – логофет дрома, имперский канцлер Византии, министр иностранных дел.

6. Рюрик – Рюрик Ростиславич Смоленский (1140—1212), кн Белгородский, кн. Смоленский, кн. Овручский, вел. кн. Киевский (1173, 1180—1181, 1194-с перерывами до 1210).

7. Пространная правда – Русская Правда (полный список), древнейший памятник русского права, кодификация завершена в конце XII в.

8. Рахдониты – оптовые еврейские торговцы.

9. Роман Мстиславич – Роман Мстиславич Великий (1151—1205), кн. Владимиро-Волынский, кн. Галицкий (1197—1199), кн. Галицко-Волынский (1199—1205).

Глава XI

В которой старца Парфения стараниями князя Владимира возводят в игумены обители.

Храм гудел, будто растревоженный улей. Помимо монахов, послушников и княжих людей, к службе явились тиуны и многочисленная челядь. Всем занятно поглядеть, как возводится в высокий сан новый игумен. В самом деле, церемония неповторимая, она совершенно выходит за рамки размеренной монашеской жизни, и не явиться на нее – скудоумию подобно. Открывается чистая страница истории обители, происходит приобщение к живительным истокам, памятное на всю жизнь. Когда еще увидишь такое? Оттого черноризцы, а особенно юные послушники возбуждены до крайности. Да и гостям недозволительно пропустить редкое торжество, вослед инокам и они испытывают нервическое оживление и подъем. Кажется, сам воздух в церкви исполнен напряженного трепета, ровно перед грозой насыщен судорожной мощью. Стиснутые ее токами люди, точно околдованы, они превратились в стадо «баранов», алчущих лишь одного – зрелища. Натуга толпы поминутно нарастает, порой, кусками прорывается наружу. То тут, то там вскипают ожесточенные споры и пререкания. Чернецы никак не могут постичь и принять всполошившее их известие – смену настоятеля.

Окинув взором возбужденную братию, я попутно отметил, что монахи и тут сгруппировались сообразно своим воззрениям.

Огибая полукружьем амвон, ликующим монолитом стояли сторонники старца Парфения. Они составляли заметное большинство.

Обращала на себя внимание группа запальчивых черноризцев, обступавших псаломщика Викулу. Его густой, рыкающий бас покрывал их разлаженные возгласы. Рядом с рыжим выделялся худобой и высоким ростом пожилой монах с бледным лицом. Я догадался, что вижу пресловутого доместика Микулицу – ставленника Мануилова, потерпевшего сегодня урон. Нитевидные губы кантора язвительно кривились, выплевывая угрозы и проклятья приверженцам Парфения.

На отшибе в сторонке, тихо переговариваясь, стояли чуждые мне скрипторные иноки Аполлинарий, Феофил и Даниил.

Табунилось еще несколько кучек взволнованных черноризцев, правда, не столь враждебно настроенных, как люди доместика.

Промеж иноков сновали великовозрастные послушники, увертываясь от подзатыльников, они так и норовили пробраться поближе к амвону. Совершенных же малюток, словно наседки цыплят, опекали наставники. Сбив неразумную малышню в кучу, они удерживали ее в правом приделе. Длинный полутемный притвор заполнил серый работный люд. По журавлиному вытягивая шеи, чернь тщилась не прозевать прибытия мирских и церковных вельмож. Но и в той скученной толпе то и дело происходили склоки и перебранки.

Но вот народ раздался в стороны, высвобождая место для прохода. Чрез распахнутые врата в храмовую сень ступили долгожданные властители. Первым с каменным лицом, лишенным всяких чувств, шел князь Владимир Ярославич. Именно таким, отрешенным и бесстрастным истуканом, должен выглядеть в представлении простецов верховный вершитель их судеб.

За правителем, переваливаясь на коротеньких ножках, ковылял владыка галицкий Мануил. Порозовевшая мордашка архиерея излучала кротость и благость, точно мысли его пребывали в заоблачных эмпиреях. В возникшем безмолвии золоченый посох епископа звучно и размеренно отстукивал каждый шаг иерарха.

Чуть отстав, по одному, цепочкой прошествовали остальные сильные мира сего. Выставив живот, заносчиво озираясь, грузно ступал разряженный Горислав. Его тщился нагнать не менее нарядный Судислав, но все как-то отставал.

Потом с глубокомысленным, не к месту, лицом прошел Андрей Ростиславич. Для такого случая, он навесил на грудь серебряную гривну со львом. Боярина Андрея сопроводил завороженный вздох толпы, донесся чей-то назидательный шепот, разъясняя невежам, что за персона такая проследовала.

Следом за Ростиславичем, держа прямую спину, невозмутимо вышагивал Парфений. Духовник, раскланиваясь направо и налево, щедро одаривая зевак умиленными улыбками.

В отдалении, за главными фигурами плотной шеренгой топали статные иеромонахи из свиты епископа и незнакомый мне мясистый, раскрасневшийся пресвитер. «Не галицкий ли поп Петр?», – подумал я. Красовался в парадном облачении княжий мечник Филипп, прошли еще какие-то видные мужи. До неприличия отстав, замыкал шествие немощный старец Евлогий.

Разномастная свита, несуразно потолкавшись, выбирая места, полукругом разместилась по бокам амвона, лицом к братии. Настала полная тишина. Слышно было даже потрескивание свечей и поскрипывание паникадила. Князь Владимир Ярославич, неспешно огладив бороду, молвил сухим, надтреснутым голосом:

– Владыка и братия! Я призвал вас под кров божьего храма, чтобы объявить обители другого, лучшего отца-настоятеля, – выдержав паузу, князь продолжил на повышенном тоне. – Монастырь сей известен православному миру ученостью, добронравием и скромностью иноков. Книжное дело и живописное мастерство, а также прочие искусства, обильно проросшие тут, являют образец не только галицким киновиям, но многоценны и остальному православию.

Устав от возвышенных слов, переведя дух, Владимир со скорбью возгласил:

– Но кознями сатаны и прислужников его, малая частица братии, слабая духом и верой, впала в смрад греха и кощунства! – Князь замолчал, пристально вгляделся в обомлевших иноков.

Но еще не до всех черноризцев дошла суть выдвинутых обвинений. Раздались недоуменные одиночные возгласы: «Какой грех? Кто впал?» Затем недоумение толпы перешло в дерзкий протестный гул. Желваки заиграли на скулах Владимира Ярославича, он поднял руку, призвав к вниманию:

– В чем проявился тот грех? Я полагаю, всякий из вас, преступив заповеди Господни, ведает свое отступничество, свою мерзость. Всяк, творящий постыдное, злобное, гнусное, знает о своей пакости. Но не тех грешников я обвиняю. Они понесут возмездие и без моего вмешательства: и здесь на земле, а опосля смерти на том свете! Адские муки уготованы за грехи их.

Я обращаюсь не только к смиренным инокам, живущим по божеской правде, чтящих заповеди и закон. Ко всем Вам мое слово:

Сегодня все вы и праведники, и грешники до пят изгажены непотребством и подлостью лживых сотоварищей, богомерзкие дела которых легли черным пятном на всю обитель. Что за мерзкие дела, спросите? – князь рванул ворот рубахи. – Скажу прямо: в обители сплела гнездо богомильская ересь. Иноки христопродавцы, впав в духовную смуту, погрязли в идолопоклонстве и волховстве, потонули в чернокнижье и чародействе. Они, предав веру отцов, всячески поносили православие, хулили Христа и Матерь его. И в то же время прославляли Дьявола и легион бесовский, – Владимир Ярославич воздел вверх руку. – Да не будет иудам прощения до скончания века! Возмездие господне да настигнет еретиков! А до того, я своей властью покараю злодеев за мерзкие дела и худой язык! – Владимир, испытав прилив красноречия, нарочито закашлялся. Пауза была нужна, чтобы оценить воздействие угроз на слушателей.

Опять возник гуд, саднящий душу, но он уже явно замешан на страхе. Люди испуганно присмирели. Князь, круто поведя плечами, опять громогласно подступил к толпе:

– Я и владыка галицкий Мануил постановили сложить с иеромонаха Кирилла игуменский сан. Бывший настоятель Кирилл по нерадению своему не разгромил богомильский вертеп, каленым железом не выжег чинимый блуд, не скосил сорную траву в обители. А призван был клятвой богоданной, охранять чистоту места святого. Но вверенному стаду не пришелся он пастырем грозным и справедливым, пастухом с оком недреманным. Проказа завелась в обители по преступному попущению игумена. Наделенный огромной властью, он не смог ею распорядиться. Не умел, или не хотел? А обязан был неустанно печься о благе обители, о чести ее достойной. Поэтому грех на нем тяжкий. И пусть Бог будит ему судия! Мы же, повторяю, отрешаем Кирилла от обители! Пусть идет, откуда пришел. Пускай стыд гложет его! Пусть оставшиеся дни его пройдут в покаянии. Я правильно говорю, братия?

Толпа, пристыженная укоризной, одобрительно с пониманием заверещала, сплачиваясь в негодующем порыве: «Верно кажешь, княже! По совести судишь! Справедливо творишь!»

– Так, быть по сему! – с облегчением заключил Владимир Ярославич. Повременив самую малость, набрал побольше воздуху в легкие, на одном дыхании отчеканил. – Я даю славной обители нового пастыря, человека вам известного. Он лучше всех знает нужды киновии, ибо умудрен возрастом и честен помыслами. Но и ваши прегрешения ему известны. Только ему под силу навести достойный святого места порядок, разумеется, с моей и божьей помощью. Он вернет обители доброе имя! Поведет вас к жизни чистой и праведной, во имя Господа, святых угодников и Церкви православной. Называю имя игумена вашего…

Все, стоящие в храме, в едином порыве задержали дыхание, вот, оно – откровение.

– То старец Парфений! Он мой избранник, – князь подошел к иеромонаху, простер десницу, и опять, воззвал к братии. – Обращаюсь к вам иноки – люб ли вам Парфений!? Нужен ли? Рады ли вы ему?

Старец едва прикоснулся к княжьей длани, выступил вперед и чинно, на три стороны, раскланялся собранию.

– Так рады вы ему, братия!? – настойчиво вопросил Владимир Ярославич.

Но слова князя уже потонули в возгласах одобрения и поддержки, лавиной катившим на амвон. Особенно усердствовали ближние ряды иноков, ликованию не было предела. Во истину исполнилось их давнее желание, наконец, у кормила обители встанет любимый наставник.

Совсем по-другому восприняли княжью волю приверженцы Микулицы. Они бесстыдно возроптали, тщась, что-то доказать. Но их злобные возгласы заглушила радость большинства братии.

Дальше – больше, сторонники Парфения взялись дружно оттеснять недовольных к выходу из храма, те упорно противились. Стычки могли перейти в настоящую драку, следовало утихомирить драчунов, тут уж вмешалась княжьи отроки. Действуя достаточно жестко, гридни ловко расчленили скопище обиженных черноризцев, трех (слишком рьяных), заломив руки и, согнув спины в три погибели, вывели вон. Мало-помалу обозленные чернецы подчинились. И лишь после того, князь Владимир Ярославич произнес, приподнято и с расстановкой:

– Вижу иноки, большинство поддержало меня, очень я рад! Но слышу и глас недовольных? Братия, знайте, игумен ставится не по прихоти и охоте черноризцев, а токмо для блага всей братии. Любая власть, – от Бога! И царь, и князь тоже от Бога! Воля моя не досужая блажь. Я по-отечески пекусь о благополучие обители. Сегодня только авва Парфений в силе восстановить обитель из духовных руин, объединить вас и просветить заблудшие души. Он единственный на кого я могу положиться!

Думаю, рано или поздно, и остальные осознают правильность моего выбора. Братия, я призываю вас сплотиться, не дать духу розни и вражды, расшатать иноческое единство. Монашеский удел состоит не в поиске кумиров и вождей, а в скромном служении, в строгом исполнении Христовых заповедей. Не гневите Отца небесного спесивым ристанием. Будьте праведны, и благодать Божья не отступится от вас!

Князь умаялся говорить, язык его стал заплетаться. Он, ища поддержки, оглянулся на Андрея Ростиславича, тот одобрительно кивнул головой, давая понять, что пора закругляться. Владимир Ярославич, собрав остатки растраченных сил, дал последние наставления:

– В согласии с выбором братии, в точности уставу – настоятелем обители определен иеромонах Парфений. Да будет так и не иначе! Любите и почитайте своего игумена, ибо он отец вам! С сего дня, да пребудете в полной его воле, – и, сменив призывный тон, на пригласительный, обратился к епископу. – А теперь, согласно канону древнеотеческому, слово передаю владыке Мануилу. Пусть, рукоположит он Парфения в игумены. Вручит авве посох пастырский, знак обретенного им духовного сана. Я все сказал! Аминь! – князь неуклюже поклонился и, посторонясь, уступил место архиерею.

Мануил, с деланным достоинством, скрывая досаду, витиевато пропел хвалу мудрости Владимира Ярославича. Умилясь выбором князя, скороговоркой перечислил человеческие достоинства новоявленного игумена и, не мешкая, приступил к благодарственному молебну.

Поначалу, в несогласованных действиях иереев и причта проступила скороспешность и неподготовленность свершаемого обряда. Но с Божьей помощью, служение постепенно вошло в размеренное русло. Наполняясь уготованной значимости, литургия, наконец, возымела надлежащую торжественность и красочную парадность. Монахи угомонились, самозабвенно пели псалмы, молились истово, добросовестно творили поклоны.

И уже ни что не говорило о недавней буре в стенах храма, о нужде и недовольстве одних, радости других. Все стало на свои, заповеданные Господом места.