Текст книги "Загадка Симфосия. Исторический детектив"

Глава YII

Где говорится о некоторых воззрениях боярина Андрея.

Внезапно меня окликнул Андрей Ростиславич, он шел со стороны игуменских палат. Наскоро простившись с художником, я заспешил к боярину. По пути в странноприимный дом, я выложил ему откровения Акима и Афанасия богомаза, назвав насельников своими приятелями. Андрей Ростиславич внимательно выслушал, но собственного мнения не выказал.

И лишь затворив келью, отметив мою сметливость, он разоткровенничался:

– Отче, хочу поведать о вещах, давно искушавших меня. Еще, будучи княжьим мечником, задумал я разобраться в природе людского лиха.

Пришлось повозиться, – суммировать злодеяния по их основным свойствам. Раскласть как бы по полочкам. На одной, – по мере нанесенного ущерба или причиненных увечий, то есть по тяжести содеянного. На других, – по побудительной причине, по способу исполнения преступного умысла, затем, – по обстоятельствам, смягчающим или отягчающим возмездие. Откроюсь лишь тебе, я изложил свою задумку на письме, получилось дельное руководство для судейских тиунов. Обязательно прочти мои цидулки…

Тут удар колокола смутил мысли боярина, и вместо того, чтобы вещать нравоучения, он рассказал одну занятную историю. Поведаю ее, как запомнил.

Дело было при Андрее Юрьевиче (1), которого прозывают теперь Боголюбивым. Наш боярин только приступил к своему нелегкому поприщу. Но князь уже отличал тезку, во многом доверял и даже покровительствовал.

В одном из селищ Кучковичей (2), творилось неладное. Княжья родня почему-то устранялась от сыска, жалобы же шли не прекращаясь.

Уже второй год в окрестных лесах орудовал вурдалак. Пропадали молодые девки, а то и бабы, их потом находили в чащобе обесчещенными со вспоротыми от паха животами. Поначалу думали на своих, но кто из затюканных смердов горазд на такой ужас? Грешили на лихих ушкуйников (3), да князь Андрей давно перевел разбойников в своих уделах. Поначалу люди опасались ходить в лес, а потом и вовсе бросили это занятие.

Поползли слухи о всякой чертовщине. Самые темные людишки шептались о злобном лешем, дети и молодки присовокупляли к его проискам грязную сводницу нежитей – бабу-ягу. Мол, они на пару с лесовиком, или еще каким оборотнем, заманивают в дебри молодок, а опосля надругаются с ними. Бывалые люди вспомнили давние происки заволжских волхвов. Противоборствуя христианской церкви в голодные годины, языческие жрецы вспарывали женщинам животы, набивали чрево зерном – якобы эти ведьмы виновницы неурожая. Ведуны с ними борются, а церковь бездействует.

Говорили всякое…. Даже решили миром ублажать нечисть. Собравшись ватагой самые смелые мужики не раз отправлялись в лес с жертвенным козленком, а то и с жирной свиньей. До толку мало, находили потом одни косточки, верно волки постарались. Нашлись умники, – предложили «подсадную утку», мол, снарядить в лес девку побойчее, ну и приставить ей охрану. Не получилось, – не нашлось смельчаков.

А, что тиуны и староста, спросите? Верхушка та сама в штаны наложила, дщерей и женок держали за семью замками, запаршивели те совсем без воздуху. Боярам же Кучковичам дела до холопьих страхов нет, говорят ходатаям – врете, сами виноваты, нечего в лесах по ночам шастать, и весь ответ.

Народ потом стал грешить на местного дурачка, застали того за скотоложством, овцу пользовал, ну и прибили насмерть прилюдно. Только вздохнули, думали точно – он. Да следом еще две девки пропали: одна с огорода, другая по воду ходила – дура.

Ужас сковал селище, да бежать-то некуда…. Тут терпенье смердов лопнуло – послали самых разумных к князю. Могла опять получиться незадача. Ходоки притопали поначалу в становище Кучковичей, те их гнать взашей со двора, собак спустили…. Да ехал мимо Андрей Ростиславич, поинтересовался, что за шум и гам. Селяне ему открылись.

Кучковичи еще тогда в не особой силе были. Доложил боярин князю. Тот Кучковичей вызвал, а те отнекиваются, якобы, – брехня. Андрей Юрьевич разумел по-своему. Велел Ростиславичу вести сыск – сам, мол, подвернулся, да и не гоже страдать православному люду. Сродственники губы надули, но перечить княжьей воле не смогли. Обозлились на Андрея Ростиславича, обзывали доносчиком, но драться не стали, видели – ценил повелитель боярина очень.

С тех пор и повелась у Андрея Ростиславича лютая вражда с кучковичьим охвостьем, да и с князем, ни с того, ни с чего разошлись пути-дорожки. Замечу только, что боярин принимал участие в Михайловом розыске (4) по злодеянию Кучковичей над Андреем Боголюбским – вот тогда и повалялись изверги у него в ножках.

Прибыв на место, Андрей Ростиславич не стал проявлять показную ретивость. С сотоварищами, взяв толкового провожатого, он тихонечко объехал прилегающие долы и окрестности. Особо изучил урочища, по которым нашли тела девушек. Со стороны могло показаться, что молодой боярин не радеет порученному делу, так шастает в свое удовольствие с копьем по лесам, охотится на зверье и птицу. Кучковичевы соглядатаи поначалу насторожились, а потом махнули рукой, – так…, балбес еще зеленый…. А боярину того и надо.

Очухались они, когда Андрей Ростиславич стал вызывать смердов на допрос, да не по одному в день, а чредой – друг за дружкой. Говорил даже с девками, – об ухожорах. Можно сказать, через неделю он знал все и вся в селище, лучше любого местного тиуна или старосты.

И вот какую картину он составил для себя.

Замучено было семь девок: две молодайки мужнины, четыре девицы на выданье и одна девочка, еще совсем ребенок. От старух, обмывавших покойниц, он узнал, что насильник ко всему еще и содомировал их. Животы девушек были взрезаны от самого лобка, просто распороты и более ничего. Естественно, тела мучениц были в ссадинах и кровоподтеках, как и подобает при пошибании (5), у одной сломана рука, у девочки разорван рот. На титьках жертв имелись следы укусов, явно не звериных. По всему следовало – орудовал человек, а никакой не оборотень или чудище. Да и естество у него было не великое. Значит человек – кто?

По времени – две убиты в прошлом году, остальные с девочкой в этом. Тела обнаружены, по сути, рядышком, в пределах одной версты. Привозили на коне. Определенно местные – больше не кому.

Осталось вызнать про следы подков? Ведь кто-то приметил тот след, не мог не приметить, живя в лесах нельзя не быть следопытом?

До поры боярин помалкивал о своей догадке, но пришел черед и ей. В одночасье он призвал самых опытных лесовиков. Поодиночке разговорил их. Они клюнули. Указали на бывшего господского конюха. Тот было взялся изворачиваться, пришлось припугнуть пыткой. Сознался подлец, таил про себя, – боялся убьют, но дыба страшней.

Впрочем, и сам Андрей Ростиславович уже понял, кто тот страшный убийца:

– Кучонок (6)?

– Он сука! – выдохнул посеревший конюх.

– Поедешь со мной, немедля, – приказал боярин. Он знал, – такому свидетелю не быть живу. Бояре Кучковичи родня князю по второй жене Улите (6). Замешанный в смерти их отца Степана Ивановича, князь Андрей всячески привечает и угождает им. Связываться с этим зловредным племенем не с руки княжьему мечнику, а уж куда там какому-то смерду?

Выслушав доклад Ростиславича, князь Андрей не подал виду, что обескуражен. Обещал вскорости разобраться.

Боярин уже не верил князю. Пошел к епископу и рассказал все тому. Поведал владыке всю подноготную кучкова отпрыска: и бешеные загулы выродка, и замятые братьями пошибания молодаек, и иные извращения, хорошо известные горожанам.

Дело стало принимать нешуточный оборот. Улита-жена, Яким Кучка с родней за братца Кучонка горой: подумаешь там, какие-то следы копыт, конюх мог и напутать. Тут, как назло, и холоп пропал (может и убили)!?

Вызвал князь Андрея Ростиславича, в глаза не смотрит, говорит: «Кучонок не виновен, хлебом мне в том поклялся!»

Да не таков был Андрей Ростиславич – не утерся рукавом! Раздобыл-таки новые свидетельства. Все по дня, по часам рассчитал. Уйму народа опросил, не поленился людям очные ставки делать – вот у него все и сошлось.

Кучковичи – бандитское отродье, подговаривали лихих людей зарезать боярина, да у того все было схвачено в Боголюбово и Владимире, сами наемники доносили, боялись сесть на кол.

Два дня докладывал боярин Андрей князю о своем розыске – убедил все-таки князя! Андрею Боголюбимому деваться некуда – приказал казнить ката, дабы другим, какого роду племени ни будь – неповадно было.

Буквально запомнил я слова Андрея Ростиславича о необходимости смертной казни для насильников и изуверов: «Когда те мерзавцы изобличены – нет более покладистых и раскаяных, но то хитрая уловка. Иные добренькие из клириков оправдывают их гнусность помутнением рассудка, мол, человек не ведал что творил, пожалейте несчастного – в него вселился дьявол. Бред сивой кобылы! Сих негодяев щадить нельзя. Они неисправимы в своем ужасающем пороке, они не достойны жизни, они зачаты в аду и их место заведомо там!»

Строг и справедлив был боярин!

О многом переговорил мы в этот вечер с Андреем Ростиславичем, в завершении нашей беседы он сказал:

– Страсти людские неисповедимы и плодятся будто тля, не исчерпать изобилия людских желаний, пороков и путей их удовлетворения, оттого и множатся поползновения на жизнь человеческую, на сокровенный дар господень.

Но ты, Василий, знай, отчаиваться никогда не следует, коль клубок преступных замыслов возник у человека, то человеку же и надлежит его распутать. Ибо мозги у людей устроены одинаково: одному нечто пришло в голову, отчего же другому не помыслить о том же.

Поставь себя на место предполагаемого злоумышленника и несчастной жертвы. Раскручивать нужно с двух сторон. Уясни, чем они жили, в каких обстоятельствах, в каком окружении? Какие соблазны их окружали? В чем были ущемлены, в чем обижены, в чем сильны, в чем слабы? Что, наконец, связывало и разделяло их? Наш ум способен проникать во внутренний мир другой личности. То касаемо и палача, и казненного им.

Нужно лишь четко уяснить причину содеянного? Наступит миг, когда разом сойдутся и кат, и его жертва. И придет просветление – явится истина! И вот тогда, не робей, вяжи убийц тепленькими! Теперь уж злодею никуда не деться! – выдав на едином духу свою науку, Андрей Ростиславич в изнеможении плюхнулся на лежанку.

Должно долго вынашивались те думы, а теперь, выплеснув их наружу, опростался боярин духовно и телесно. Мне показалось, что он задремал. Я потихоньку поднялся, намеряясь уйти восвояси. Но хитрец боярин опередил меня:

– Знаешь, что Василий? Не пойти ли нам по горячему следу? Не наведаться ли немедля к болящему рубрикатору? Как там его, Антипию, что ли?

Я согласно кивнул.

– Ну, коли так, мешкать нечего! – Андрей Ростиславич резво соскочил с лавки.

Примечания:

1. Андрей Юрьевич – Андрей Боголюбский – Андрей Юрьевич Суздальский (1111—1174) – кн. Вышеградский, Турово-Пинский, Дорогобужский, вел. кн. Киевский, вел. кн. Владимирский (1157—1174).

2. Кучковичи – семейство боярина Степана Ивановича Кучки – тестя А.Б по второй жене. Его сын боярин Яким Кучков, мстя за казнь брата, организовал со своим шурином Петром убийство А.Б. в ночь 29—30 июня.1174 г., казнены (1975).

3. Михайловом розыске – Михаил Юрьевич (1145 (53) – 1176) – кн. Киевский, Переяславский и Торческий, вел. Кн. Владимирский (1174—1176), расследовал убийство брата Андрея Боголюбского и казнил его убийц (1175).

4. Ушкуйник (уст.) – разбойник.

5. Пошибание (уст.) – изнасилование.

6. Кучонок – один из младших сыновей С. Кучки, казнен А.Б. за злодеяние —формальный повод заговора Кучковичей.

7. Улита-жена – Улита Степановна, дочь боярина Степана Кучки, вторая жена А.Б. (с 1148), участница заговора и убийства князя, казнена (29.06.1175)

Глава VIII

В которой инок Антипий признается в краже, очерняет Захарию и доносит на богомилов.

Братский корпус был неподалеку. Нашли мы Антипия закутанного в ветхое одеяльце, прикорнувшего на лавке. В тесной келье было зябко, да и каморку давно не проветривали. Как у всякого больного стоял затхлый запах целебных трав и мочи. Огонек лампадки, коптя, мерцал в полутьме, отбрасывая мертвенные полутени на лицо страдальца. Приметив нас, рубрикатор слабо застонал, метнулся, пытаясь оторвать тело от ложа. Андрей Ростиславич упредил его попытку подняться. Справились о самочувствии. Монах крепился изо всех сил. Посетовав на божий промысел, боярин без обиняков, прямо спросил о покойном библиотекаре.

Чернец сообщил нам, что нашел Захарию лежащим на правом боку, с поджатыми к животу ногами и левой рукой вытянутой к двери. Крови было совсем ничего. Антипий попытался привести инока в чувства, но было уже поздно. Орудия душегубства подле тела он не обнаружил. В келье стоял несусветный хаос. Ящики ларя и поставца выдвинуты настежь. Книги, обычно лежащие стопками на полке и столешнице, в беспорядке разбросаны по всему жилью, такая же участь постигла и многочисленные рукописи. Антипий, разумеется, не вникал – все ли на месте, понятно, не до того ему было. Уяснив тщетность усилий оживить убиенного, он во весь дух устремился к братии.

На каверзный вопрос боярина: «А где Захария хранил деньги?» – монах резко встрепенулся, потом обессилено распростерся на постели, на его челе выступил пот. Чернец начал отнекиваться, якобы ничего не ведает. Андрей Ростиславич стал наседать. Выложил припадочному, что знает о приработке монахов чрез посредничество отца библиотекаря. Антипий зримо обеспокоился, заерзал по одру. Боярин намекнул тогда с угрозой, якобы от розыска негоже скрывать значимые обстоятельства, выйдет себе дороже! Монах продолжил упорствовать, но стало понятно – инок лукавит. Вот тут его и подцепили, как безмозглого малька. Боярин, понарошку, негодующе изрек:

– Антипа, грех на душу берешь! Ведь ты умыкнул, нечестивец, казну отца Захарии? Сказывай немедля – где денежки!

От столь резких слов что-то сломалось в душе Антипия. Монах слезливо залепетал, пытаясь разжалобить нас. Якобы нечистый попутал, позарился он на то серебро по дурости. Но, будучи христианином, все же не смог превозмочь «ужасть» греха. Вчера покаялся он исповеднику Парфению, тот вечером заходил проведать его. Рассказал со всеми подробностями о своем падении и отдал старцу умыкнутое добро. Парфений же деньги принял, но приказал Антипию молчать о содеянном. Ограничился лишь легкой епитимьей, должно, взяв в расчет болезненное состояние черноризца.

– Много было сребреников? – спросил с ехидцей Андрей Ростиславич.

Монах зарыдал в голос, перемежая речь сопливыми всхлипами, пояснил сердешный:

– Ох, много! Должно гривен пять-шесть? А может и поболе!? Я страшился к ним прикасаться. Жгли оне руки мои огнем адским! Не чаял я, как от них избавиться. Благо Господь милость проявил, дозволил покаяться, снял с сердца мерзкий груз. Но душа все равно скорбит. Одно лишь утешает, что попали деньги в благие руки, не достались отребью монастырскому, не пойдут на разгул в вертеп окаянный.

– Погодь, дружок, малость! О каком таком вертепе ты сказываешь?

– Да, я так, к словцу, – Антипий стушевался, уяснив, что сбрехнул лишнего.

– Ты уж, милок, договаривай, сказывай все как на духу! Какие тут у вас непотребства творятся? Повествуй обо всем!

– Многие иноки зело Бахуса почитают. Каждый медяк норовят спровадить в корчму. Бывает, так упиваются, что притаскивают их волоком, замертво. Но епитимьи строгие им в науку не идут, прежний игумен даже порол отчаянных выпивох, только все напрасно. Впавшие в порок пианства уже ни о чем не помышляют, токмо об опохмеле. Похмелье же подвигает их к очередному упивству, и так до скончания дней.

– Ясно! Не зря Владимир-князь говаривал, что веселие русской души в пьянстве состоит. Из веку так у нас! Ну, а касательно плотских утех, наверняка куролесят черноризцы?

– Не без того, шалят некоторые иноки. Полуденный бес – он силен зело! Особливо по молодости, – редкий отважится ему противостоять. Блудят бесовы дети, грешат, как не грешить, распутничают! Рыскают по окрестным селищам, липнут к волочайками веселым, женкам порочным. Оно, конечно, в большинстве за деньги любовь покупают, бедной селянке каждый медяк в радость, особливо зимой. Пойди, попробуй, прокормись? Но случается, возникает и взаимная любовь. Бывает, встречаются среди Евиных дщерей во истину писаные красавицы, – никакой мужик не устоит. Что есть еще больший грех для инока, отринувшего себя от всяческих мирских соблазнов? А тут, сами понимаете, уже не похоть главенствует, а страсть. Похоть преходяща, страсть же надолго порабощает человека, делает полной тряпкой, уж и не волен он в себе тогда.

– Ты, видать, Антипа, дока в сердешных делах, ишь как сладко сказываешь? Должно сам к селянкам бегал?

– Избавил бог, от этакой напасти. Я как постриг принял, сокрушил в себе плотскую юдоль. Да еще и болезни меня вовсе иссушили. Куда мне, да и греха я страшусь, … очень.

– А имеются, значит, черноризцы, что намеренно погрязли в греховности любострастной?

– Всяких полно! У нас, как везде – всякой твари по паре. Есть и особливые поклонники свального греха, предпочитающие разом вдвоем, втроем иметь одну женку. И ведь находятся такие мерзавки? Одна частенько тут шастает, Марфой звать, а кличут ее наши – Магдалиной. Нехорошо конечно имя святой припутывать, но из песни слов не выкинуть. Вот уж сосуд разврата, не баба, а адские врата, сказывают, она и до девок охоча. Прости господи, о каких я непристойностях с вами говорю, лучше уж смолкну. Всякое у нас есть, оно и везде так…

– А к содомии есть склонные?

– И в этом говне найдутся охотники искупаться. Есть парочка милых дружков. Да еще один «бобыль» проклятый, замышляет на послушников. Да только никто ему тут воли не даст. По мне, набить на него колодки, да и спровадить, куда Макар телят не гонял. По делом ему было бы, нехристю! Скажу честно, сей грех пакостный у нас весьма омерзительным признается. Слышал я: у греков, там, за морем, вовсе не порицают подлых извращений. Но у нас не так! Мы тех паскудников и за людей-то не считаем. Хотя, всяк человек вочеловечен, но есть и грань! У нас с этим строго! И добро, что строго.

Если бы не воровской искус, счел бы я Антипия мужем высокого нрава. Но, признаюсь, подгадил он себе в моем мнении, должно и боярин также считал. Оттого, прервав излияния припадочного о кознях беса полуденного, он возвернул Антипу назад, с легкой усмешкой спросил у того:

– Стало быть, ты, отче, ведал, где у библиотекаря тайник устроен?

– Знал, как не знать, – инок пригорюнился. – Захария-то, конечно, таился. Да я нарочно подглядел за ним. Схрон в полу под ларем. Нажмешь на рог овна, короб и сдвинется. Половица подпилена, съемная. Убежище поместительное, для мошны места хватит.

– А не скрывал ли он там еще чего? Скажем, писаний запретных?

У Антипия, пораженного таковым оборотом, онемел язык, монах, точно баран замекал несуразицу.

– Да ты успокойся, чего переживаешь-то так? Ну, видел что, так скажи!

– Имелись там книжицы какие-то. Но я их даже в руки не брал, смекнул, что богомерзкие писания, прикасаться к ним боязно, – монашек вобрал головку в плечи, косил глазками, словно зверок.

Андрей Ростиславович, уяснив, что затравка заглочена, поднасел на рубрикатора:

– А лучше, давай-ка братец как на духу. Да не трепещи ты! Я ведь знаю про ваши делишки.

– Помилуй, бога ради, господин хороший, о чем я должен ответствовать, не ведомо мне?

– Не крути Антипий, не люблю! Не то, есть хорошее средство язык развязать, мало не покажется!

– Ослобони, боярин, век буду богу молить! Да я уж и исповедался обо всем старцу Парфению, он меня вразумил.

– Ты, как я вижу, мастак – в «балду» играть! На дыбу захотел? Я ведь не посмотрю, что ты припадочный. Еще как запоешь!

– Прости меня грешного! Прости Христа ради! Это все Захария, окаянный, удумал. Сулил исцелить меня от недуга. Робел я, простофиля, вот и поддался. Зачал он водить ко мне знахарей неотесанных, ведунов-хрычей богомерзких. Обихаживали они меня всяко, читали надо мной заклятья упыриные, навьи чары на меня наводили. Страху-то сколько натерпелся, но по юдоли своей питал надежду выздороветь. Уповал, а вдруг, поможет? – инок скорчил подловато мордашку, надеясь, подольстится к нам в обличье несчастной жертвы.

Ну и гнусный человечишка этот Антипий. Библиотекарь видимо хотел помочь ему, подбирал лекарей. Я то знаю, как у нас на Руси каждого мало-мальски сведущего в медицине человека провозглашают колдуном и чародеем. А припадочный держится тех же слухов, хотя и не такой он темный. Ясно, решил свалить с больной головы на здоровую, благо, что мертвец безответен. Вали на покойника, себя бы только обелить.

– Угу! – боярин гневно втянул в себя воздух. – Стало быть, ведовством занимались, а умыслил все отец библиотекарь? Выходит, тебя горемычного совращали с пути истинного? Ай, нехорошо! Говоришь, водил к тебе лекарей чернокнижных? А откуда он доставлял-то их?

– По моему разумению из селищ окрестных, не ведаю, вот те крест, тех весей! Дык …, – инок замялся, чего-то не договоривая.

– Не скрытничай дурачина, что еще знаешь? Ты не безмолвствуй, отвечай! А коль нет – зараз клещами вытяну!

– Не надо, господине! Почто мне таиться, расскажу все как на духу! Я и так намеревался открыться. Однажды вверг он меня в самый, что ни на есть притон еретический. В крипту подземельную. Вот где узрел я страсти ужасные, грешно и вымолвить про испытанное мною.

– В какую такую крипту, где он – погреб этот?

– То склепа подобие, под развалиной часовни, на кладбище монастырском. Ведут к ней переходы подземные, по стенам вырублены мощехранилища… с протадышних времен. Очень страшное место, скажу я вам! Братия туда носа не кажет, бают о призраках и вурдалаках страшенных.

– Ну, и чего деялось в крипте?

– Там служили тайную литургию, – молебен богомилов (1) распроклятых. Но тебе, господине, изреку истинно, – инок весь подобрался, личико его приняло решительное выражение, – я так помышляю, библиотекарь пришел туда из чистого интереса. А меня взял, дабы засвидельствовать непорочность свою. Он сам признался в любопытстве. Я же, безмозглый, поддался на увещевания, пошел, ибо был признателен ему за попечение. Мы попросту стояли в сторонке, глядели, пока те вершили грязную мессу. Я в их радения не вникал. Страх меня объял великий. Не ведал, как ноги унести, насилу отстоял. Библиотекарь, тот со вниманием их выслушивал. Уж и не ведаю, зачем ему это надобно? Все о каких-то философах иноземных втолковывал мне, только мудрецы не в разум мне были, уж очень я перетрухнул. На кой ляд мне эллинские наставления, когда истина явлена через пророков и апостолов Христовых. Почто мне Платон и Аристотель, почто ихние выученики. Почто мне Арий-совратитель и иные ересиархи, пусть и в патриарших ризах почившие. Осознал я тогда, что не ждать добра от этих походов, пропадем! Он-то еще раз, спустя седмицу, меня понуждал. Кинулся я ему в ноженьки: «Уволь, – прошу, – от поглядок тех. Помру иначе от страха!»

– Да, – заключил боярин, – без сомнения, ты прав! Ну, а в чем те радения заключались?

– Читали ветхозаветных пророков, потом из Ария (2), Нестория (3), еще кого-то. Говорили страшную ересь. Библиотекарь опосля сказывал, мол, павликианская (4) по сути их месса. Он то крепко учен, многое знает о противоборстве и расколах в лоне церковном. Рассуждал зело умно. Но я из слов его ничего не понял, и не желал понимать! Мне сие не нужно, мне своих грехов не замолить!

– Ну и кто же то самое бесчестье творил?

Антипа округлил в панике глаза, вроде язык не гнулся назвать имен злодеев. Стал сетовать, что они напялили на себя личины, мол, трудно было признать.

– Не увиливай чернец, говори, кто участвовал в кружале? Какие там еще маски, ты не чужой им? Называй всех без оглядки! Коль назвался груздем, полезай в кузов! Так, кто?!

– Ой, пропал я, совсем пропал!?

– Ты сам начал. Тебя за язык никто не тянул. Теперь уж не трусь! Ты малая сошка. Тебе зачтется, дурень ты безмозглый!

– Творили мессу Феодор-переписчик, Якимий-баньщик, Прокопий, Филипп, Макарий – черноризцы. Во второй раз был Фотий-дьякон, были еще пришлые иноки – всех не упомню, одного звали Ювеналий из городской обители.

– Кто отправлял литургию?

– Феодор-переписчик помогал, Якимий тоже…

– Я спрашиваю – кто был иереем? Ну! – боярин грозно набычился.

– Ключарь наш, отец Ефрем, – монашек подавленно заморгал, – он на зубок знает все требы. Только ты не сказывай, что я донес, не жить мне тогда на белом свете.

– Не бойся иноче, теперь их самих со свету сживут! А поначалу на дыбу потянем, так-то вот! Ну, а еще кто из старших иноков обретался? Видел ли ты кого кроме?

– Нет, не было больше ни кого, клянусь, других не лицезрел.

– И давно вы ходили с Захарией на это сборище?

– С месяц назад. Больше я туда ни ногой! Не ведаю, бывал ли там еще библиотекарь, он про то не сказывал.

– А как часто они творят литургии свои богомильские?

– Захария упоминал как-то, – по пятым, тринадцатым, двадцать первым и двадцать девятым дням каждого месяца.

– Ого! Василий, кумекаешь ли? Сегодня как раз тот день!

– А как туда попасть, ну в этот самый склеп, как пройти…? – подал и я свой голос.

– Туда три хода. Один ведет из махонькой часовенки, у которой на крыше ангелок с обломанными крылами, в ней дверца железная… Но там жутко среди могил. Другой – из западной башни, прозывается Арсенальной, что подле палат настоятеля. Прямо по порожкам ступай вниз и придешь куда надо. Третий есть из храма, из северного придела, зайдешь за кивот, ищи лаз и, опять, вниз по ступенькам. Должно есть лазы еще, да я их не знаю. Монахи-то раньше в пещерах обитали, – вот и понаделали ходов всяких.

Мы понимающе переглянулись с боярином, что не ускользнуло от Антипия:

– Да вы что, не иначе, туда собрались? Вы уж смотрите, а то заколют вас как свиней, да и зароют там же, в подземельях.

– Спасибо за заботу Антипий, – боярин усмехнулся. – Нас не прирежут, мы сами любому брюхо проткнем! Так-то вот, братец, Антипа. Ну ладно, лежи пока, болей. Оклемайся побыстрей, потом еще поговорим, вопросов к тебе много. Ты, я вижу, парень понятливый? О нашем разговоре молчок! Разумеешь? Особливо не горюй, я тебя в обиду не дам.

И признательный чернец, куда только девалась немочь, соскочил с одра и принялся рабски лобызать руки боярина.

– Ладно, ладно, не суетись, – Андрей Ростиславич брезгливо отстранил слюнявого черноризца. И уже скороговоркой ко мне:

– Поспешим, Василий, нам нельзя терять времени! Пошли!

Примечания:

1. Богомилы – приверженцы еретического движения на Балканах в X – XIY вв. (затем до XYII в. секта). Религиозно-философское учение Б. близко к павликианам, оказало влияние на катаров и альбигойцев.

2. Арий – священник из г. Александрии Арий (ум. 336), основатель религиозного течения в христианстве IY-YI вв. Арианство осуждено как ересь церковными соборами в 325 и 381 гг.

3. Несторий – Константинопольский патриарх (428—431) Несторий основатель религиозного течения в христианстве Y-XII вв. Несторианство осуждено как ересь церковным собором в 431 г.

4. Павликиане – приверженцы еретического движения в христианстве на востоке Византийской империи (в Зап. Армении) в YII – IX вв. Религиозно-философское учение П. основывалось на дуализме. Догматика П. оказала влияние на богомильство.