Текст книги "Монашка"

С какой-то лаской она тронула его за рукав чистой нижней рубашки и сразу ответила:

– Да… кое-что есть. Я вам их покажу…

Потом они долго говорили о личных делах. Полковник рассказал о своей умершей несколько лет жене, показал фотографию, на которой были запечатлены милейшие его детки – мальчик и девочка, лет так от восьми до десяти. Таисия на какое-то время почувствовала, что между ней и полковником появился пусть небольшой, но все-таки общий мостик, появилось что-то близкое. Вот только о себе она ему ничего не стала рассказывать, хотя он и пытался выяснить кой-какие ее биографические подробности.

Затем между ними возникли натянутые отношения. И все из-за полковника. В этот, такой радостный для нее день он неожиданно предложил ей физическую близость. Принадлежать ему. Таисия, словно оглушенная близким разрывом снаряда, часто моргая, смотрела на полковника и никак не могла понять, что же он добивается. И только когда он повторил эти слова, она все поняла и зарделась. Ей – монахине католического монастыря он предлагал отдаться ему. Лечь к нему в постель. Мысль эта показалась ей не только невозможной, но и просто чудовищной.

«Полковник мог не знать, – подумала она, – что обстановка монастыря и монашеские обеты направлены в основном на то (конечно, если их честно соблюдать), чтобы характер монахини потерял всякую чувственность и полностью погрузился в мистику».

Нужно отметить, что монастырь Святого Василия Великого, руководимый матушкой Моникой Полянской, больше занимался украинской политикой, чем духовной жизнью.

Однако немногие монахини и среди них инокиня Таисия, находясь в монастыре, строго соблюдали все правила: посты, моление, бедность, послушание и мистичное соединение со страданиями распятого Христа. Эти требования правил, особенно последнее, научили ее безропотно принимать все выпавшие на нее испытания.

С того времени, как она познакомилась с полковником, самым страшным нравственным мучением для нее стал обет монашеского послушания. Ведь матушка игуменья требовала от нее самого ужасного – работы на «партию Бандеры», работы против родной России. И она как послушная монахиня делала такую работу.

Таисия отказала в интимности полковнику и, уйдя в келью, занялась письмом… письмом к Сталину. Мысли ее работали быстро, и вот она взяла ручку, обмакнула в чернильницу с фиолетовыми чернилами и каллиграфическим почерком написала короткое письмо.

Она прочитала его несколько раз, довольно улыбнулась и затем решительно вложила его в небольшой голубой конверт. Вечером она передала его полковнику Садовнику, который обещал сразу же переслать его в Москву. Полковник долго не отпускал ее в этот вечер и настойчиво уже не просил, а требовал физической близости.

Она на какое-то время заколебалась, но тут же на нее напал такой сильный страх перед этим настойчивым человеком, и инокиня прошептала:

– Нет. Нет. Я боюсь. Я не могу вам принадлежать.

Тогда Садовник, лежавший на кровати, отвернулся от нее к стене и сердитым, разочарованным голосом сказал:

– Уходите… Уходите, Таисия от меня… Но помните, что больше уже я никогда не попрошу вас об этом.

Смущенная этой сценой, она стояла около кровати полковника, отвернувшегося от нее к стене, а потом спокойно спросила:

– Надеюсь, Николай Арсентьевич, что ваши личные дела не помешают вам переслать мое письмо Сталину?

Не поворачиваясь, он пробурчал:

– Конечно, нет.

Таисия попрощалась с Садовником и занялась своей обычной работой в приемном покое.

А в следующую ночь случилась очень неприятная история. Полковник отослал основную часть своих войск в соседнее село, где проходила облава на националистов. В «Студионе», здании монастыря, где проживал Садовник и располагался его штаб, осталось всего три офицера и восемь солдат. Кто-то, по-видимому, из монахинь сообщил об этом оуновцам, после чего они и напали на монастырь. Только благодаря бдительности часовых удалось обнаружить пробиравшихся по монастырю бандитов. Завязалась ожесточенная перестрелка. В воздух одна за одной, озаряя монастырь, уходили зеленые ракеты русских.

Таисия шла темным коридором «Студиона» и вдруг, охнув, прижалась к стене: по нему продвигалась группа солдат в советской форме. Она сразу подумала: а вдруг это переодетые бандиты? Ведь они часто использовали советскую форму в своих целях. Что будет с полковником?

Она задрожала, представляя ужасную картину расправы. Таисия хорошо знала, как националисты расправлялись с захваченными советскими офицерами. Она побежала к комнате Садовника и тут услышала его громкий голос. С автоматом в руке он что-то приказывал пробегавшим солдатам. Таисия облегченно вздохнула.

Перестрелка также внезапно закончилась, как и началась. На инокиню, притаившуюся в коридоре, внимания никто не обращал. Из полураскрытой двери комнаты полковника доносились голоса солдат, радостно рассказывающих ему о бегстве бандеровцев. Тут к инокине стайкой подошли монахини, вышедшие на поиск Таисии, которые были встревожены ее долгим отсутствием. Услышав их голоса, вышел из своей комнаты и Садовник. Обращаясь к монахиням, он сердито сказал:

– Ваши бандиты хотели меня убить. И только бдительность часовых спасла меня и мой штаб от разгрома.

Монахини смущенно уставились на пол и ничего не ответили полковнику, а он, махнув на них рукой, вошел в свою комнату. Вернувшись в монастырь, сестры вошли в келью к матушке и поведали ей о словах полковника. Игуменья, не сказав им ничего, тяжело вздохнула.

Утром Таисия встретилась с Садовником, и он совершенно недвусмысленно намекнул ей о своих подозрениях в отношении соучастия матушки Моники в нападении. Она пыталась защитить ее, но полковник сердито отмахнулся от нее и продолжал настаивать на своих подозрениях:

– Она знала. Знала о предстоящем нападении бандеровцев, поэтому предпочла в 7 часов вечера уже лечь в кровать. Я через сестру Анастасию пытался вчера встретиться с игуменьей, но она мне ответила, что матушка уже изволила почивать. Теперь-то понятно, почему так рано она улеглась в постель. Я немедленно хочу с ней говорить.

Инокиня тут же доложила о желании полковника матушке. Разговор между ними проходил в парке. Таисии, работавшей в аптеке, было хорошо видно в окно, как Садовник, жестикулируя руками, долго и сердито что-то говорил растерянной и на этот раз молчавшей игуменье. После беседы вся в слезах матушка слегла в кровать и больше суток не выходила из кельи.

Вскоре в селе Подмихайловце и монастыре советские власти объявили о проведении всеобщей переписи населения. Матушка распорядилась срочно подготовить регистрационную книгу всего населения монастыря, в которую по ее распоряжению сестра Стефания внесла под видом монахинь-василянок ее родственниц, а также никому неизвестных 15 женщин, по всей видимости, жен бандеровцев.

Во время переписи, которую проводили два советских офицера и женщина из Букачевского райисполкома, матушка игуменья и сестра Стефания предъявили им эту книгу и на основе ее данных провели перепись. По ее окончании матушка Моника перед монахинями восторженно хвалилась:

– Вот мы и провели русских дураков.

Инокиня Таисия в переписи не участвовала. Она передала Садовнику свой паспорт на имя Татьяны Романовой, выданный ей в Тернополе по ходатайству митрополита Шептицкого. Чтобы не возникло никаких недоразумений с советскими властями, он написал ей письмо для Букачевского райотдела НКВД, в котором просил ничем не беспокоить сестру Таисию – монахиню, связанную с ним работой.

Вскоре войска покинули село, уехал и полковник Садовник. Почти сразу после их отъезда появились националисты. Монастырь опять целыми сутками стал работать на них. Таисию вновь по несколько раз за ночь будили, требовали ее то к больным, то к раненым. В сопровождении вооруженных бандитов она посещала самые отдаленные села района. На ее возражение, что ей все это надоело, матушка игуменья отвечала:

– Таисия, за грехи безбожной России Бог требует от тебя эти жертвы.

Однажды в приемном покое, когда она принимала больных, к ней явился сотник Зобков, которого она уже давно не видела. Ухмыляясь, он закрыл дверь и, поигрывая в руке пистолетом, ехидно произнес:

– Велено передать, госпожа русская, если вы впредь, во время облавы, будете якшаться с Советами, мы вас повесим вот на этих дверях вашего приемного покоя. И еще зарубите себе на носу, хотя вы и русская, но для «партии Бандеры» работать заставим. Лето придет, заберем вас в лес, где будете лечить раненых бойцов «самостийной Украины».

Сотник зло рассмеялся, инокиня ему ничего не ответила. Открыв дверь, она пригласила очередного больного. Таисия привыкла безропотно переносить угрозы и издевательства бандитов, ведь искать защиты ей было не у кого.

Подошло время приготовления к профессии. В ордене Святого Василия Великого существовал обычай, что каждая монахиня перед профессией – великими вечными обетами писала духовное завещание, в котором всякое состояние настоящее или будущее записывала на грекокатолическую церковь или другие какие-нибудь добрые, по ее мнению, дела.

Еще при жизни его преосвященства митрополита Андрея Шептицкого отец Василий Величковский откуда-то узнал, что царь Николай II в конце января – начале февраля 1917 года, опасаясь революционной смуты, перевел в Англию из своего состояния сумму в пять миллиардов рублей золотом.

И вот который уже час приехавший из Львова из дворца Святого Юра Величковский, рассказав матушке Монике Полянской и ее брату – отцу Павлу Теодоровичу о том, кем на самом деле является Таисия, обсуждали детали завещания Татьяны Романовой.

Наконец, отец Василий закончил писать черновик завещания, суть которого состояла в том, что Татьяна Николаевна Романова, вторая дочь императора Николая II все свое состояние в Англии «отписала» грекокатолической церкви и передала его в распоряжение митрополита Иосифа Слипого. Его преосвященство через отца Василия потребовал у инокини Таисии такой документ и непременно хотел иметь его у себя.

Черновик этого, довольно длинного завещания инокиня переписала в монастырскую книгу профессий, потом – на отдельные листы и один экземпляр для митрополита Иосифа Слипого, который она передала отцу Василию Величковскому. Работа была нудной, утомительной, а у матушки Моники и двух отцов только и было разговоров о состоянии Татьяны Николаевны Романовой. На подготовку к профессии времени, конечно, совсем не осталось.

Наконец, наступил долгожданный день для Таисии. В шесть утра, перед молитвами и обедней, во время которой должна состояться ее монашеская профессия, из церкви инокиню вызвала матушка игуменья. Сильно чем-то взволнованная, она никак не могла начать с Таисией разговор, что было совсем необычно для словоохотливой и острой на язык Моники. Затем она привела ее в свою келью и сбивчиво произнесла:

– Таисия, ты удивишься моей просьбе. Но пойми, моя семья, хотя я и монахиня, мне сильно дорога. Поэтому пока ты не прошла профессию и еще имеешь право распоряжаться собой, отпиши в отдельном письме на мое имя, что из состояния покойного царя Николая II, которое он перевел в Англию, один миллион рублей завещаешь моей племяннице Варваре Петришин.

Инокиня печально жертвенным взглядом оглядела матушку, которая в руках уже держала чистый лист бумаги, приглашая ее сесть за стол. Таисия тяжело вздохнула, но вот махнула рукой, мол, чего не сделаешь для любимой матушки игуменьи и моментально сочинила завещание на миллион рублей золотом в пользу ее племянницы, верной католички. Матушка судорожно схватила письмо, долго благодарила инокиню за такой щедрый подарок, а та царственным взором оглядела ее и, не сказав ни слова, удалилась в церковь на молитву.

Приняв обет, инокиня Таисия стала монахиней.

Необходимо пояснить, что иночество – это начальная ступень монашества, это подготовка к нему. Монахиня эта та, кто пострижена в мантию и дала монашеские обеты. Духовный подвиг и труд монахини считается более тяжелым, чем у инокини.

Вскоре матушка Моника, несмотря на сильное недомогание, вместе с отцом Василием Величковским отбыла во Львов, куда она была вызвана митрополитом Иосифом Слипым для объяснений о царивших в монастыре беспорядках. До митрополита дошли чьи-то анонимные жалобы на игуменью, что под ее крылышком на монастырские средства живет ее огромная родня.

Перед отъездом матушка долго беседовала с Таисией, которой высказала мысль, что она будет ходатайствовать перед митрополитом о ее переводе во дворец Святого Юра. Игуменья просила у нее согласие на это, так как очень боялась, что «партия Бандеры» может сотворить с ней зло. А при дворе митрополита Таисия со знанием ряда иностранных языков и церковного пения будет очень полезной ее преосвященству.

Но не только это тревожило матушку Монику. Она очень боялась полковника Садовника, который почему-то зачастил в монастырь, вынюхивая здесь все кругом. Она заметила, что его не так интересуют облавы в селе, как монахиня Таисия.

– Бойся его, Таисия, это коварный, нехороший человек, – предупреждала ее уже в который раз матушка.

А Таисия в душе лишь только улыбалась словам игуменьи. Могла ли она бояться этого человека? Могла ли она ему не верить? Нет, еще раз нет. Cлова матушки Моники обижали ее, оскверняли хорошее, красивое чувство, которое все сильнее и сильнее захватывало ее душу. Поэтому, сославшись на большое количество больных в приемном покое, она прервала разговор с игуменьей.

Однако у себя в келье Таисия, проанализировав разговор с матушкой, решила, что она в чем-то была права. Особенно в части взаимоотношений с националистами. В этом она видела для себя главную опасность, поэтому согласилась с предложением матушки Моники отправиться на какое-то время во дворец Святого Юра. О грозившей ей опасности Таисия изложила в письме митрополиту Иосифу Слипому, в котором сообщала, что работа в монастырском приемном покое становится для нее все опасней, и просила положительно решить перевод ее в резиденцию его преосвященства.

Конечно, она не раз думала, что за помощью могла обратиться и к Садовнику, но ее удерживала стеснительность, воспитанная многими годами, проведенными в католических монастырях. Да если честно признаться, то она мало верила в то, что такой серьезный человек, полковник великой Красной армии, мог полюбить ее. Ведь они так мало знали друг друга. Ей также казалось, что Садовник не поверил ей, что она вторая дочь царя Николая II. Ведь он почти не задавал ей об этом вопросов и не пытался говорить с ней серьезно. Все это заставляло быть с ним сдержанной и не пытаться обращаться к нему за помощью.

После отъезда матушки во Львов бандеровцы наглели с каждым днем. В это время среди них свирепствовала поголовная чесотка, одолевали разные лишаи и другие кожные болезни. Зобков в это время таскал ей целыми ведрами свиной жир, из которого она готовила разные мази для больных. Кроме того, в село Подмихайловце из села Колина привезли и разместили во многих крестьянских хатах обмороженных и сильно истощенных бандитов. Во время облавы они почти 14 дней скрывались в местных пещерах. И вот теперь по несколько раз в день она посещала этих тяжелобольных людей.

Прекрасным солнечным днем вернулась матушка игуменья, задумчивая и очень расстроенная. Ее радостно высыпали встречать все монахини, но и это не подняло ей мрачного настроения. Вечером в келье матушки, когда Таисия просматривала купленные ею во Львове лекарства, игуменья откровенно призналась ей, что поездка к митрополиту была мало удачной, и, кроме горя и печали, она ей ничего не принесла.

Говоря с митрополитом, она узнала, что из ее смиренного, казалось, монастыря на нее потоком сыпались жалобы, одна длиннее другой. И почти все они касались ее семьи. В них сообщалось, что она без разрешения духовных властей поселила своих родственников в монастыре. Особенно возмущался Иосиф Слипый тем, что по соседству с кельями монахинь проживал ее брат отец Павел Теодорович, человек еще довольно нестарый. Недовольный этим митрополит погрозил ей пальцем и зло произнес:

– Ваш поступок, матушка, является мерзостью, кричащим безобразием и позорит церковь. Вы, Моника, лишитесь сана настоятельницы монастыря, если не удалите из него всех своих родственников. Через неделю, другую я пришлю для проверки моих указаний священника. И тогда берегитесь…

Рассказывая о встрече с митрополитом, матушка часто охала и ахала, хваталась за голову и причитала:

– Боже мой. Святая Мария, что же будут делать мои близкие, бедные детки, покинув монастырь.

К своим «детям» матушка относила 48‑летнего инженера Петришина, его 36‑летнюю жену Лиду и 49‑летнего брата – отца Павла Теодоровича. Монахиня перебирала лекарства и не отвечала на причитания матушки, а та, вытерев слезы, сказала:

– С его преосвященством был разговор и о тебе, Таисия. Я просила разрешения перевезти тебя во дворец Святого Юра, чтобы спрятать от русских и от бандеровцев. Ты знаешь, что ответил митрополит?

Матушка игуменья безнадежно махнула рукой и продолжила:

– Он так спокойненько мне заявил, что сам постоянно находится под всевидящим оком НКВД и спрятать Таисию во дворце Святого Юра практически невозможно. Он ходит по лезвию ножа и ждет ареста со дня на день.

Матушка Моника подошла к инокине, с жалостью погладила ее за плечи и сказала:

– Я тебе советую, Таисия, работать на «партию Бандеры». Они сумеют тебя спрятать от русских. Вообще лучше забудь, что была русской.

Таисия отвернулась от игуменьи и всей своей силой воли пыталась не расплакаться, пыталась сдержать нахлынувшие слезы.

Забыть, что я – русская! Забыть самое дорогое в душе и жизни каждого человека – народ и родину! – возмущенно думала она. Душа ее бурлила, но монахиня сдержала себя и встретила полным молчанием эту странно удивительную речь игуменьи, оскорбительную для нее как по сути, так и по содержанию. Решив промолчать, она подумала, что спорить с ней сейчас просто бесполезно, она вряд ли сможет понять ее мысли, а если и поймет, то переубедить ее будет невозможно.

А матушка протянула монахине Таисии письмо митрополита, затем образок и красивые перламутровые четки. Это были подарки по случаю ее монашеской профессии от его преосвященства. Письмо было любезным, митрополит сердечно поздравлял ее с принятием профессии, и только никакой защиты от него Таисия не получила, а ведь в помощи она так нуждалась. Она и дальше оставалась одна с опасностью и страхом перед бандитами.

У Таисии все больше и больше зрело убеждение, что только у русских, на ее исторической родине – ее спасение и безопасность, поэтому она решила прекратить всякие попытки поиска какой-либо помощи.

В конце февраля 1945 года совсем неожиданно, ночью, в сопровождении нескольких офицеров и роты солдат прибыл полковник Садовник. О его приезде сообщила ей испуганная сестра монахиня Аннезия. Разбуженная Таисия произнесла молитву и сразу подумала: «А ведь не на облаву он приехал. Какие-то другие дела привели его сегодня сюда. Какие?» Встревоженная своими мыслями, она не бросилась в «Студион», хотя прием гостей в монастыре входил в ее обязанности. Время свидания с ним решила отдалить, оттянуть, чтобы собраться и обдумать свое положение.

Утром на молитве Таисия была удивлена тревожно-взволнованным состоянием матушки игуменьи, которая часто бросала взгляды в ее сторону. Однако, к удивлению монахини, она ничего ей не сказала, а попросила зайти лишь в «Студион», где ее ожидал полковник Садовник.

Тот был крайне взволнован и после первых слов приветствий сразу сообщил, что приехал он только из-за нее, так как совсем недавно ими захвачены документы бандеровцев, которые свидетельствуют о их преступных намерениях в отношении Таисии. Он тревожным взглядом посмотрел на монахиню и сказал:

– Таисия, банде «Комара», действующей вблизи села Подмихайловце, приказано тебя убрать.

Монахиня совсем спокойно отнеслась к словам полковника, он даже решил, что она не поняла его, и взволнованным голосом пояснил:

– Ты представляешь, они собираются убить тебя. Они не бросают слов на ветер. Тебе надо уехать… Срочно уехать из монастыря…

Таисия смотрела на взволнованного Садовника, и, казалось, сообщение его совсем ее не тревожило. В действительности, так оно и было.

Уж сколько раз местные предводители националистов пугали ее всевозможными карами. Она привыкла к ним, и очередное это сообщение из уст полковника ничего нового ей не дало. У нее только лишь мелькнула мысль, к которой впоследствии возвращалась не раз. «Уж не служебное ли поручение выполняет полковник, – думала монахиня. – Не ведет ли он игру с ней? Человек занятый. Приехал за многие километры. С ним большое войско. И все только из-за того, чтобы предупредить меня об опасности, о которой ей было известно уже давно. Об этой угрозе «партии Бандеры» знал весь монастырь».

Таисия сидела задумчивая и молчаливая, собираясь с теми мыслями, которые пронеслись в ее голове, но вот она улыбнулась и произнесла:

– Спасибо вам, Николай Арсентьевич, за предупреждение. Но не стоило из-за меня гнать сюда столько войска. Подвергать солдат смертельной опасности. Об этой угрозе мне известно давно.

Полковник хотел что-то сказать, но Таисия продолжила:

– Уезжать из монастыря я пока не собираюсь. Дайте мне возможность разобраться во всех событиях самой. Я здесь приняла вечные обеты, а значит, в этом монастыре должна оставаться теперь до конца своих дней. Таковы наши правила.

В знак согласия он кивнул головой, а потом попросил еще раз подумать о его предложении, зачем, мол, зря рисковать жизнью. Потом они долго сидели молча, но вдруг, вспомнив о чем-то, полковник хлопнул себя по коленям и сказал:

– Да, Таисия, письмо твое к товарищу Сталину я отправил.

Он опять замолчал, а затем продолжил:

– Ты обещала дать мне почитать свои записки. Ведь они есть у тебя?

Она кивнула ему, обещая выполнить его просьбу, а сама еще раз подумала, что наблюдательность ее не обманывает. Конечно, у него не простой интерес к ней. Нет, не любовь тянет его ко мне. Служба. Служебные поручения. Что-то они там задумали? Неужели заинтересовались мной как дочерью императора Николая II? И зачем я только написала письмо на имя Сталина?

На душе у монахини стало тяжело и грустно, и она постаралась закончить разговор с полковником. В церкви Таисия истово молилась и думала… думала о Садовнике. Патриотизм этого человека, человека новой России, трогал ее, даже восхищал. Она хотела быть с ним откровенной, искренней, но вот последние ее открытия, что он наблюдает за ней, ведет с ней игру, выполняя какие-то поручения, заставили посмотреть на него с другой стороны.

Во время завтрака в монастырской приемной она передала ему последнюю тетрадь своих «Воспоминаний», в которой рассказывалось о расстреле царской семьи в доме Ипатьева. Он сердечно поблагодарил ее за это и сказал:

– Если со мной что-нибудь случится, мой адъютант привезет вам эти записки.

Прощаясь, он взял с матушки игуменьи слово, что она не позволит монахине больше ездить к раненым и больным бандитам. Матушка Моника, конечно, обещала, уверяла полковника, что сделает все возможное, чтобы Таисию проклятая «партия Бандеры» больше не использовала в своих злодейских целях. Потом она со слезами на глазах вопросительно взглянула на полковника и спросила, что ей делать в том случае, если какой-нибудь сумасшедший бандит направит на нее автомат или приставит пистолет к ее голове и потребует выполнять его приказы.

Хитрые глаза игуменьи с какой-то смешинкой ждали ответа, а он стоял и никак не мог придумать, что же сказать этой язве в сутане. Наконец он предложил ей действовать исходя из складывающейся обстановки. Затем Садовнику дала слово и Таисия, что лечить бандитов, несмотря на их угрозы, больше не будет.

Поздней ночью 3 марта монахиню растормошила вся взъерошенная и взволнованная матушка игуменья. Она трясла ее за плечо и приговаривала:

– Ну, вставай же, Таисия… Вставай…

В этот день Таисия до позднего вечера принимала больных, да и сама себя чувствовала неважно, болела голова, и она, приняв лекарство и снотворное, вскоре забылась глубоким сном.

Монахиня приоткрыла глаза, а матушка Моника быстро сказала:

– Приехали бандеровцы, требуют тебя.

Таисия закрыла глаза, перевернулась на другой бок и тихо спросила:

– Что там у них случилось?

Матушка попыталась сдернуть с нее одеяло и продолжала:

– Да вставай же ты. В село привезли много раненых, срочно требуется твоя помощь.

Таисия натянула на себя одеяло и решительно отказалась идти к ним и напомнила игуменье о ее обещании полковнику. Матушка Моника махнула рукой и ответила:

– Слово, данное врагу, ничего не значит, ты по-прежнему должна служить «партии Бандеры».

Монахиня вспыхнула, вскочила с кровати и стала быстро одеваться. Успокоившись несколько, она твердо сказала:

– А я русская, с меня взял слово офицер Красной армии, что лечить ненавистных бандитов я больше не буду. Слово это освободило меня от всяких услуг в их пользу. В село я не пойду.

Потом она взглянула на поникшую матушку, улыбнулась и предложила:

– Если вы так не можете жить без своей «партии Бандеры», то сами поезжайте к раненым. Возьмите кого-нибудь из сестер, а я помогу вам собрать медикаменты и лекарства.

Матушка покраснела, что-то крикнула угрожающее монахине и, чертыхаясь, выскочила из кельи. А Таисия внутренним монастырским коридором тихонько подошла к неплотно прикрытым дверям и прислушалась: там зычный бас одного из бандитов рокотал:

– Мы имеем приказ привезти монахиню Таисию к нашим раненым. Будем ждать. Если она не выйдет, будем обыскивать монастырь до тех пор, пока ее не найдем. Вам все понятно, матушка. Идите ищите Таисию.

Монахиня легонько пальцем расширила дверь и увидела пятерых вооруженных мужчин, непринужденно сидевших в приемной, откуда вышла в страшном волнении матушка и, заметив прижавшуюся к стене Таисию, прошипела:

– Собирайся, быстро. Я приказываю ехать тебе к раненым, и брат мой говорит, что ты должна ехать туда.

Они направились в келью игуменьи. По дороге монахиня дала себе слово не уступать ей ни в чем и к раненым не ехать.

В келье, собирая в саквояж все для первой медицинской помощи раненым, Таисия матушке игуменье заявила:

– К раненым я не поеду. Теперь уж никто и ничто не заставит меня работать на этих преступников. Вы непременно поезжайте. Возьмите двух-трех сестер.

Матушка несколько успокоилась и вскоре согласилась с предложением монахини. Собрав перевязочные материалы и лекарства, она вошла в приемную к бандеровцам, а Таисия в коридоре через дверную щель наблюдала за удивительной сценой. Вот игуменья хлопнула саквояж с медикаментами на пол и произнесла:

– Таисия заболела. К вашим раненым поеду я с тремя монахинями, и работу всю закончим быстрее ее. Прошу лошадей.

Один из бандитов рассмеялся и грубо ответил:

– По нашим сведениям, сестра Таисия здорова, а вы за ранеными ходить не умеете. Лошадей вам не дадим – лошади не для вас, а для Таисии. Вам все понятно.

Матушка улыбнулась наглому националисту и быстро ему ответила.

– А мы пешком пойдем.

Она позвала сестер монахинь Дарью, Арсению и Маврикию, и вчетвером они вышли из монастыря. Бандиты остались в приемной и шепотом переговаривались между собой. Через несколько минут к ним зашла сестра Ирина Данилович и попросила их покинуть монастырь. Долгий ее разговор с незнакомыми пришельцами ни к чему не привел. Они все в один голос упрямо твердили, что уйдут из монастыря только с Таисией. Вот дождутся еще людей, проведут обыск и обязательно найдут ее.

Монахиня Таисия решила на ночь спрятаться в пекарне, располагавшейся в подвале. Там она пробыла чуть больше часа и вдруг неожиданно со стороны парка услышала грохот подъехавших телег. Потом наверху затопали шаги, послышались громкие голоса, шум вскоре перешел в парк, а раздавшийся стук копыт лошадей и скрип колес телег сообщил ей, что бандиты покинули монастырь.

Таисия на цыпочках прошла в келью игуменьи и, к своему удивлению, застала в ней матушку Монику, окруженную сестрами монастыря, которым она оживленно рассказывала о посещении села Подмихайловце. Вместе с сестрами монахинями она посетила дом сельчанина, которого назвали бандеровцы, там все спали и о раненых никто не слышал. Тогда монахини во главе с игуменьей посетили еще несколько крестьянских хат, но в селе раненых так же не оказалось, и никто о них ничего не знал. Монахини решили вернуться в монастырь.

На обратном пути их перегнали три телеги, заполненные вооруженными людьми. Незнакомцы, одетые почти все в советскую военную форму, остановились и на русском языке спросили, как им проехать в монастырь. Игуменья начала было объяснять им дорогу, но тут один из них, по-видимому, старший предложил сестрам ехать с ними, и вскоре все они были в монастыре.

Незнакомцы направились сразу в приемную и, заметив там бандеровцев, спросили у них, что они здесь делают. Те почему-то перепугались, попытались бежать, но прибывшие с игуменьей люди догнали их, начали их ругать, а затем бить. Потом все быстро успокоились, мирно уселись на телеги и покинули монастырь.

Во всей этой истории понять что-нибудь было довольно трудно. В их местности изредка появлялись «летучие» отряды бандитов, одетые то в советскую, то в немецкую форму. Эти отряды приходили к ним чаще всего из дальних сел других районов, где советскими войсками проводились облавы.

Для того чтобы сохранить свои вооруженные отряды от разгрома, руководители «партии Бандеры» заставляли их кочевать с места на место, одновременно они исполняли карательные функции над местным населением. Узнав, что некоторые крестьяне по мобилизации уходили на службу в Красную армию, «летучие» отряды устраивали кровавые расправы над их семьями. Связь с органами госбезопасности и внутренних дел каралась ими всегда какой-нибудь жуткой смертью.

Местные отряды бандеровцев, защищая жителей своих сел, не раз вступали в схватку с «летучими» отрядами. Поэтому ночной случай монахини объяснили как встречу двух таких отрядов, окончившуюся небольшой ссорой.

Сестра Анна бросила фразу, что в прибывших на телегах людях она узнала полковника Садовника, который по каким-то причинам не посещал монастырь, проживая в селе. Никто из монахинь не обратил внимания на эти слова, за исключением Таисии.

Всю ночь она думала об этом и не могла найти никакого объяснения этому сообщению. «Неужели Садовник решил ее попугать? – думала она. – Но зачем? Зачем ему это нужно?»

Переезд в Москву. В конце марта в монастырь совершенно неожиданно в сопровождении большого количества солдат и офицеров вновь приехал Садовник, показавшийся всем чем-то очень озабоченным. Хотя было еще довольно рано, от предложенного завтрака он категорически отказался, сославшись на усталость и страшную головную боль. Попросил лишь дать ему возможность отдохнуть.