Текст книги "Монашка"

В это время в монастырь одна за другой зачастили жены бандеровцев, стараясь под любым предлогом выпытать у солдат цель прибытия такого большого войска. Их всех волновал один и тот же вопрос: будет ли облава? Нужно отметить, что на объявленную советской властью мобилизацию никто из мужчин села Подмихайловце на призывной пункт не явился, все скрылись в лесах. За такое ослушание сельчане ждали соответствующих репрессий.

Пока полковник отдыхал, монахиню Таисию к себе в келью пригласила матушка игуменья, которая сразу заявила, что ей не нравятся эти частые посещения монастыря Садовником, она уже имела из-за них неприятные разговоры с предводителями «партии Бандеры».

Матушка Моника попросила Таисию переговорить наедине с полковником и уговорить его не посещать больше монастырь. Монахиня пообещала исполнить просьбу матушки, но спешить увидеть Садовника не торопилась. Ее почему-то стесняло его присутствие и эти странные отношения, которые независимо от нее установились между ними.

Однако оттянуть разговор не удалось. Полковник после небольшого отдыха сразу пожелал ее видеть. Это настолько смутило монахиню, что в «Студион», где всегда останавливался Садовник, она пошла по парку самой дальней дорогой. Очутившись в его комнате, монахиня Таисия не находила слов для разговора.

А полковник весело пригласил ее садиться и тут же неожиданно заявил:

– Ну, сестра Таисия, я привез вам радостную весть, нас приглашают в Москву…

Она удивленно смотрела на него, в глазах вдруг появились слезы, готовые вот-вот брызнуть обильным потоком, а он уже более настойчивым голосом повторил:

– Нам нужно немедленно ехать в Москву.

Таисия все еще молчала, глубокое удивление, поразившее ее, не проходило, а полковник настойчиво продолжал:

– Вы написали письмо на имя товарища Сталина, в котором выразили желание работать на свою родину. Теперь мне дан приказ привезти вас в Москву. С вами хотят говорить. Вас хотят видеть большие люди…

Ей в эти короткие минуты молчания вдруг стало бесконечно жаль трудовой, монастырской жизни, которую она полюбила, несмотря на все трудности и невзгоды, происходившие с ней в монастыре. Мысль о дальней, неизвестной дороге приводила ее в ужас и от страха она почти не слушала полковника, который говорил:

– Таисия, вас ждет большое счастье. Вы вновь увидите свою родину. В ней очень много нового, интересного, неизвестного вам. Наконец, мы поедем вместе. Ведь мы все-таки немного с вами подружились. Не правда ли?

В знак согласия об их дружбе Таисия кивнула, но сомнения раздирали ее душу, мысли вертелись только об одном: нужно ли ей покидать монастырь? Она долго смотрела на полковника и, наконец, впервые спросила:

– Я только не пойму одного, Николай Арсентьевич, почему на мое письмо нельзя дать мне ответ, а нужно пускаться в такую дальнюю дорогу?

Он чуть замешкался с ответом, но, собравшись с мыслями, сказал:

– Есть и другие причины, Таисия, чтобы вы на какое-то время покинули Западную Галицию. О них я вам скажу в Москве.

На этом разговор с монахиней полковник закончил и попросил ее пригласить к нему матушку игуменью. О беседе с Садовником она не сказала ей ни слова, не хватило смелости, да и чувствовала она себя до такой степени расстроенной, что вряд ли смогла бы все правильно объяснить. Она ясно ощущала, что жизнь ее ломалась самым неожиданным образом и желания ее противоречили одно другому. В ней жили как бы два человека: один любил свою родину, рвался к ней и был готов отдать ей все, служить ей верой и правдой. Другой эгоистично отталкивал все эти прекрасные, благородные мысли и смеялся над всем этим прекрасным и святым.

Пока Таисия мучилась в своих сомнениях, закончился разговор полковника с матушкой игуменьей. Она зашла в келью своей расстроенной монахини и объявила, что ехать ей в Москву надо, надо обязательно, так как полковник в ответ на ее письмо получил приказ обязательно привезти Таисию и изменить теперь что-нибудь практически невозможно. Матушку Монику страшно возмутил факт написания ею письма Сталину. Жестикулируя, как всегда, руками, когда она сильно была взволнована или возмущена, матушка спросила:

– Таисия, ну, какую работу ты – католическая монахиня, можешь получить в безбожной, варварской России? Я не понимаю, почему ты не посоветовалась со мной и написала это письмо? Спрашиваю тебя еще раз, что ты будешь делать на своей безбожной родине?

Монахиня Таисия виновато улыбнулась ей и без особой уверенности ответила:

– Может, заложу в России католический монастырь. Если не удастся осуществить это, то займусь тем, чем позволят власти. Могу учительствовать. А скорее всего, вернусь к вам, матушка игуменья, и буду продолжать свою прежнюю жизнь.

И она горько-горько заплакала от своей безысходности. Матушка перекрестила ее и машинально вытерла свои увлажнившиеся глаза.

О том, что монахиня Таисия покидает монастырь и уезжает в Москву, хотя это была тайна, вскоре узнали не только монахини, но и все жители села Подмихайловце. Известие это произвело на всех угнетающее впечатление. Но самое сильное, самое удручающее впечатление эта весть оказала на монахиню Стефанию Млинарскую, которая так сильно и долго плакала, что глаза ее совершенно опухли. А ведь между ними были обыкновенные, вежливые отношения и ничего дружеского их не связывало. Вечером Стефания собрала почти всех монахинь монастыря, они долго обсуждали вопрос, как помочь бедняжке. Потом она пришла в келью Таисии и решительно сказала:

– Сестра Таисия! Поездка в Москву нам всем представляется чем-то ужасным, завтра мы решили собраться в приемной и просить полковника Садовника не увозить тебя от нас.

Монахиня ничего не ответила сестре Стефании, а только безнадежно махнула рукой, понимая, что выхода из ее положения у нее нет и просьба эта ничего в ее жизни изменить уже не может.

Поздно ночью в монастырскую приемную позвонили крестьяне села Подмихайловце – Озернов и Кучко и попросили Аннезию, открывшую им двери, вызвать Таисию. Крестьян этих монастырь знал очень хорошо, поэтому приход их никого не удивил. Монахиня зажгла лампу и вскоре была в приемной. Сельчане обрадовались ее приходу, она пригласила их сесть, а они, переглянувшись между собой, стали страстно ее убеждать не ездить в Москву. Таисия чувствовала себя такой усталой, что просто смотрела на них и слушала, а они почти в один голос предложили:

– Поедемте с нами, сестра Таисия. Сейчас же. Немедленно. «Партия Бандеры» спрячет вас так, что Советы никогда не найдут. Или организуют выезд в другую страну. Решайте. Идите с нами.

Они выжидательно смотрели на Таисию, а она встала со стула и искренне ответила:

– Нет, друзья. Спасибо вам за это предложение. Я с вами никуда не поеду.

Таисия вышла из приемной и тут же столкнулась с матушкой Моникой. Монахиня улыбнулась, она поняла, что весь этот разговор с крестьянами и их предложения организованы хитрой ее настоятельницей, которая стала ей говорить:

– Видишь, Таисия, как любят тебя наши сельчане. И сестра Стефания все плачет, никак не может успокоиться. Завтра монахини пойдут просить полковника, чтобы он не увозил тебя.

Правила ордена Святого Василия Великого не позволяют монахиням, принявшим вечные обеты, выезжать и выходить из монастырей, в которых они живут. Поэтому матушка игуменья поставила перед Садовником вопрос о том, чтобы Таисию сопровождала какая-нибудь монахиня. В то же время правила этого ордена гласят, что в случае, если настоятельница предлагает монахине надолго покинуть монастырь, то она может не согласиться и не принять это предложение. Ведь там же указывалось, что монахиня, принявшая вечные обеты, должна безотлучно находиться в монастыре. Вот почему желающих ехать с Таисией в Москву среди монахинь не нашлось.

Тогда матушка Моника приказала собираться в дорогу сестре монахине Ирине Данилович. Она попыталась что-то возразить матушке, но та грозно взглянула на нее, и вопрос был решен. Таисию выбор этот опечалил, так как сестра Ирина была известна ей как ярая украинская националистка, ненавистница всего русского, поэтому она не поддерживала с ней никаких отношений.

Наступило 19 марта, день отъезда. Монахиня Таисия страшно волновалась и почти все утро проплакала. Дорога в обществе малоизвестного ей человека, с которым она недавно встретилась, ее пугала. Кроме того, ее страшно мучила мысль, что над ней – человеком всегда самостоятельным, неожиданно совершают насилие, насилие над ее волей, заставляя делать то, чего она совсем не хотела.

После завтрака матушка игуменья собрала в приемной всех сестер и пригласила к ним полковника Садовника. Монахини, одни в слезах, другие рыдая, долго его упрашивали, чтобы он оставил в монастыре всем дорогую и незаменимую сестру Таисию. Однако на все их просьбы полковник отвечал очень кратко, что у него есть приказ, им с Таисией сегодня в обед нужно обязательно выехать.

Потом потянулись семьями сельчане, которым она оказывала медицинскую помощь, а таких набралось почти все село. Шли люди даже из дальних сел. Говорили с ней мало: женщины со слезами в глазах тяжело вздыхали и крестились, а мужчины с печалью и болью прощались с хорошим и добрым человеком. Их взгляды были красноречивее всяких слов. Им всем было ясно, что они уже наверняка не увидят заботливую сестру Таисию, которую можно было вызвать к больному в любое время суток, а она всегда безотказно к ним приходила.

В два часа дня подали лошадей, потом в монастырь въехало большое количество кавалеристов, которые окружили сани. В монастырской приемной монахиня прощалась с сестрами, от волнения говорить она совершенно не могла, а только плакала и крестилась. Но вот полковник Садовник дал команду. Таисия, сестра Ирина Данилович и сестра Дарья, провожавшая их до районного центра Букачевце, сели в сани. Монахиня Таисия в последний раз взглянула на монастырь, заплаканных монахинь и матушку игуменью, перекрестилась, и их кавалькада тронулась в путь. Полковник уселся в отдельные сани с автоматчиками.

До Букачевце доехали без происшествий. В райцентре распрощались с сестрой Дарьей, сани заменили на автомашины. Таисия, сестра Ирина и полковник устроились в легковушке и к вечеру были уже в Бурштынде. Ехать дальше из-за сплошной темноты было невозможно, и они остановились на ночлег в квартире командира 13‑й бригады внутренних войск полковника Хазова. Таисии и Ирине выделили отдельную комнату, но они так и не сомкнули глаз, всю ночь провели в молитвах и слезах.

Утром полковник Садовник объявил, что за день они намерены на автомашине добраться до Львова, однако этим пожеланиям не суждено было сбыться. В пути встречались непредвиденные препятствия, некоторые мосты через реки и речки оказывались то испорченными, то взорванными. Полковник нервничал, кричал на офицеров и солдат, ремонтировавших мосты, но это не помогало. Досталось от Садовника и Таисии из-за ее угнетенного настроения, упреки сыпались на ее неровный характер, который «сам не знает, что лучше». Вот в такой нервной обстановке доехали они только до маленького городка под названием Бережаны, где и заночевали.

Таисию с сестрой Ириной поместили в маленькую комнатку со скрипучими кроватями какого-то странного дома, по всей видимости, местного отдела НКВД, который располагался в окружении войск. Хотя прошлая ночь у них прошла без сна, и здесь заснуть монахини долго не могли, только под утро они забылись в тревожном сне. Но только они заснули, как их разбудил Садовник. На рассвете они выехали из Бережан и через Зельев к часам 12 дня прибыли во Львов.

Монахиню Таисию и сестру Ирину поместили в большой особняк, каждой выделили отдельную квартиру. Вместе с ними поселился и полковник Садовник. Здесь, в этом благоустроенном и красивом доме, Таисия почувствовала, что находится в условиях неволи, под надзором. После обеда сестра Ирина решила выйти в город, чтобы добраться до дворца Святого Юра и сообщить его преосвященству Иосифу Слипому об их поездке в Москву. Однако у массивных, резных дверей, запертых на ключ, она встретила Садовника, который решительным и несколько злым голосом сообщил ей, что выходить им из дома категорически запрещается. При желании можно написать письмо митрополиту, которое он пообещал сразу же отправить адресату.

Душа Таисии рвалась назад, в монастырь, ей стало так жалко себя, что она после рассказа Ирины бросилась на кровать и почти весь день проплакала. Вечером к ней зашел полковник, обнял ее, затем поцеловал, и они проговорили допоздна. После Москвы он пообещал свозить ее в Ленинград, чему она несказанно обрадовалась.

Недавние утренние неприятные впечатления сгладились настолько, что монахиня впервые после отъезда спокойно проспала всю ночь. Следующий день прошел весь в заботах к отъезду. Полковник тщательно проверил и упаковал все рукописи «Воспоминаний» Таисии, которые он взял с собой из монастыря.

В полночь они сели в поезд Львов – Киев. Ехали в отдельном купе, в котором с ними оказалась молодая, симпатичная дама – киевлянка, возвращающаяся домой из командировки. Хитрая и наблюдательная сестра Ирина, когда Садовник вышел по каким-то делам из купе, прошептала на ухо Таисии, что словоохотливая дамочка приставлена следить за ними.

Она поняла это, когда полковник, выходя из купе, подмигнул ей. Таисия ничего не ответила, но в душе согласилась с ней, потому что дамочке ой как хотелось выведать у них, о чем это они там шепчутся между собой. А монахини заправили постели на верхней и нижней полках и улеглись спать, на верхней полке устроилась сестра Ирина. Дама заняла полку напротив Таисии, а наверх через какое-то время улегся полковник. Поезд шел с частыми остановками всю ночь, и ни на минуту Таисия не сомкнула глаз – в дороге даже в молодые свои годы она не могла спать.

В Киев прибыли утром. На вокзале их встречал какой-то вежливый капитан на машине, который отвез их на квартиру, где они должны были коротать время в ожидании московского поезда. Таисия и Ирина пожелали улечься спать, а Садовник уехал по делам в город. В квартире с ними остался, как он им представился, капитан Николай Васильевич.

Киев покинули ночью. Таисии было очень жаль, что ей не удалось посмотреть этот когда-то такой прекрасный город, а теперь ужасно разрушенный фашистами. Полковник пообещал, что обязательно еще не раз побывают в Киеве и вот тогда они будут бродить, гулять и любоваться этим городом, а теперь у них совсем нет свободного времени.

В Москву ехали довольно долго. Поезд делал частые остановки на станциях, где почти отсутствовали здания вокзалов, их заменяли временные деревянные строения или вообще стояли приспособленные под них вагоны. Кругом виднелись руины, горы битого кирпича и покореженного железа, многочисленные сожженные танки и машины. Глядя в окно вагона, Таисия и Ирина от страха крестились, тяжело вздыхали, представляя, что тут совсем недавно происходило. Ад… кромешный ад…

«О, бедный русский народ. Сколько же досталось на твою долю», – думала Таисия, рассматривая еще одну полностью разбитую станцию. Чем ближе поезд приближался к столице, тем холоднее и ненастнее становилась погода. Монахиня вспомнила матушку игуменью, которая почти насильно заставила ее взять шубу. Теперь-то она видела, что она ей здесь обязательно пригодится.

В Москву прибыли в последнее воскресенье марта 1945 года. Киевский вокзал, ранее называвшийся Брянским, Таисия узнала, в нем мало что изменилось с 1917 года, когда она последний раз была в Москве. Как и в том далеком году, кругом сновали в основном военные, слышалась русская гармошка, небольшая группа солдат и офицеров под дирижерством высокого усатого майора пела неизвестную ей песню:

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Она остановилась, вглядываясь в радостные лица поющих, один из офицеров приветливо махнул ей рукой, приглашая в их компанию. Таисия смутилась, раздался дружный громкий русский хохот, и только теперь она поняла, что она на родине… своей родине, где отсутствовала четверть века.

«Что ждет ее здесь? Какую судьбу уготовил ей Бог?» – грустно подумала она. А полковник Садовник настойчиво махал ей рукой, приглашая ее поторопиться, он с сестрой Ириной и встретившим их у вагона лейтенантом Николаем Смирновым уже подходил к ожидавшей на привокзальной площади легковой автомашине.

О монашке доложено Л.П. Берии. Перед тем как везти Таисию в Москву, произошли следующие события. Первоначально о ней было доложено заместителю наркома внутренних дел Украинской ССР по милиции Н.А. Дятлову, находившемуся в то время третий месяц в командировке во Львове.

Тот день у Дятлова начался с большой неприятности. В небольшом лесу под Бережанами на мину бандеровцев напоролся «студебекер», заполненный курсантами школы милиции. Националисты почти в упор расстреляли из пулеметов и автоматов вчерашних мальчишек-школьников, еще не нюхавших пороха. Одиннадцать убитых, семь раненых – таков итог этого злодеяния.

Комиссар милиции в который раз перечитывал фамилии погибших, представляя, что будет у них дома, в Саратовской области, когда родители узнают, что погибли их дети от рук своих же соотечественников – украинцев, воюющих с особым остервенением и жестокостью.

Настроение у заместителя наркома было прескверное, дежурный офицер, заглянув уже второй раз за дверь его кабинета, тут же ее закрыл. Хмурое лицо начальника ничего хорошего ему не предвещало. А полковник госбезопасности Садовник и командир 19‑й бригады внутренних войск полковник Хазов настаивали срочно доложить о своем прибытии. Наконец, дежурный решился и вошел к заместителю наркома, но тут же вылетел оттуда пунцовым. Из кабинета донесся зычный бас:

– Ладно, приглашай их. Я жду.

В кабинет Садовник и Хазов вошли улыбаясь, они хорошо знали отходчивый характер Николая Алексеевича, видно, опять начитался оперативных сводок и вот переживает за потери. Потери, действительно, большие.

Эта бессмысленная борьба бандеровцев, да какая это борьба, настоящая война, война жесткая, кровопролитная унесла уже несколько тысяч жизней как со стороны военнослужащих, так и местного населения.

Дятлов крепко пожал руки полковникам и сразу спросил:

– Ну, как там в Букачевце? Успехи есть?

Хазов четко доложил о результатах операции против бандеровцев в Букачевском районе: убито 36 бандитов, 41 захвачен при облавах в селах, ликвидировано 6 баз – схронов с боеприпасами и продовольствием. Когда он сообщил, что со стороны внутренних войск потеряно 11 бойцов и офицеров, заместитель наркома помрачнел, потом тяжело вздохнул и произнес:

– Когда? Когда же все это закончится?

Полковник Садовник понял, что Хазов закончил свой краткий отчет, и сказал:

– Николай Алексеевич, а вы знаете, нас сегодня к вам привели не результаты этой операции.

Дятлов уставился на полковника госбезопасности, ожидая, что он там еще скажет, а Садовник встал, налил из графина стакан воды, залпом его выпил, потом подошел к карте Западной Украины, ткнул пальцем в точку рядом с городом Станиславом и продолжил:

– В селе Подмихайловце есть женский монастырь Святого Василия Великого. В нем чуть больше пятидесяти монахинь, все украинки, за исключением одной. Она русская. Высокообразованная женщина, прекрасно знает историю, несколько иностранных языков, играет на многих музыкальных инструментах. Большой специалист народной медицины, но высшего образования нет. Работает сестрой милосердия при монастырской больнице, пользуется огромным авторитетом как среди монахинь, так и жителей села.

Дятлов поморщился, затем быстро сказал:

– Николай Арсентьевич, ты ближе… ближе к делу… Думаешь, у меня работы нет, как слушать твои рассказы о монашках…

Хазов громко рассмеялся, ему вторил зычный бас заместителя наркома, а Садовник, не приняв его шутки, твердым голосом продолжил:

– Николай Алексеевич, вам придется выслушать все, история очень занимательная. Монахиня эта у меня сразу вызвала подозрение, о чем я поделился с товарищем Хазовым. Сначала я посчитал ее крупной белоэмигранткой из Петрограда, очень уж она интересовалась Ленинградом и его окрестностями. Но вот вчера долго со мной разговаривала, плакала, а затем задала вопрос: «Арестовывает ли советская власть тех, кто до революции принадлежал к правящей верхушке царской России?» После моего объяснения о политике советского правительства в отношении эмиграции, чем, как мне кажется, она осталась довольна, назвала свою фамилию.

Садовник надолго замолчал, Дятлов удивленно смотрел на него, а затем не выдержал и сказал:

– Ну и зануда ты, Николай Арсентьевич… Тянешь… Любишь выдавать все порциями, по ложечке, да малюсенькой… Кто же она?..

Полковник, волнуясь, встал со стула, выпил опять воды и ответил:

– Татьяна Романова. Вторая дочь царя Николая.

Садовник, конечно, не ожидал, что сообщение его произведет на заместителя наркома такой ошеломляющий эффект. Несколько полноватый, даже грузный Дятлов вскочил с кресла и, хлопая себя ладонями по коленям, смеялся так, что у него выступили слезы. Но вот он несколько успокоился, вытащил носовой платок, тщательно протер глаза и с иронией сказал:

– Уморил ты меня. Заработались вы там с Хазовым. Согласен, работа тяжелая. Бандеровцы кругом. Может, отдохнуть вам надо, если бредни монашек-шизофреничек за чистую монету принимаете.

Дятлов вытер вспотевший лоб, плюхнулся в массивное кожаное кресло и громко произнес:

– Ты что, забыл лекции Климова в Высшей школе НКВД? Он же неоднократно разжевывал слушателям судьбу царя и всей его семьи. Расстреляны они все. В Москве, в оперативной библиотеке секретариата НКВД, есть спецфонд белоэмигрантской литературы, а в нем книга колчаковского следователя Николая Соколова под названием «Убийство царской семьи», изданная в Берлине, кажется, в 1925 году. Этот следователь экстра-класса по заданию белогвардейских властей проводил расследование дела по факту расстрела семьи Романовых. В ней четко и ясно делается вывод, что все члены царской семьи расстреляны в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в доме Ипатьева в Екатеринбурге.

Тут Дятлова прервал полковник Хазов и попросил разрешения покинуть их: ему нужно было решать вопросы доукомплектования бригады личным составом и выбивать боеприпасы, которых совсем мало оставалось в подразделениях.

Как только Хазов ушел, Садовник сказал:

– Читал я эту книгу Соколова, а кроме нее, еще кое-какие. Да, в них говорится, что вся семья царя расстреляна, но я слушал рассказ монахини Таисии о ее спасении, и вы знаете, товарищ комиссар государственной безопасности 3‑го ранга, почти поверил в него. А еще она показала мне паспорт на Татьяну Николаевну Романову, передала часть «Воспоминаний» о ее жизни в неволе и бегстве из дома Ипатьева. Написала письмо на имя товарища Сталина, в котором просит разрешения служить новой России. Нужна проверка. Глубокая проверка ее жизни.

Задумавшись, Садовник опустил голову, а затем официальным тоном произнес:

– Я думаю, товарищ заместитель народного комиссара внутренних дел республики, нужно довести сведения о ней в Центр, в Москву.

Дятлов ткнул пальцем в один из многочисленных телефонных аппаратов, стоявших на приставном столе, и чуть ли не крикнул:

– Вот «ВЧ». Пожалуйста, вызывай Москву. Там трубку поднимет начальник секретариата НКВД Мамулов. Объясни ему, что нашел в монастыре дочь Николая II, поэтому желаешь переговорить с Лаврентием Павловичем. А Берия, товарищ Садовник, ты знаешь не меньше меня, очень любит задавать вопросы, особенно о женщинах. И если ты не ответишь на какие-нибудь из них, он смеяться с тобой, как я, не будет.

Дятлов с улыбкой посмотрел на полковника и уже миролюбивым тоном продолжил:

– Знаю я тебя, Николай Арсентьевич, давно и не хочу, чтобы ты попал впросак. Ты мой подчиненный, и мне могут дать по шее, если вдруг что-то не так. Но дело не в этом, ты знаешь, риск я люблю, война нас всему научила, но смеялся я только, чтобы раззадорить тебя, доказательства хотел послушать твои. Пока их у тебя особых нет, но кое-что имеется, поэтому предлагаю тебе такой вариант. Завтра или послезавтра прилетает во Львов Василий Степанович Рясной. Давай доложим наркому весь материал. В Москве у него друзей много, они посоветуют и даже прикажут, что с ней делать.

Нарком внутренних дел Украинской ССР Рясной во Львов прибыл через три дня. Садовник рано утром в этот день отбыл по служебным делам в город Станислав, поэтому о монахине Таисии наркому докладывал один Дятлов – это был старый оперативный волк, автор многих уникальных чекистских операций, руководивший до войны самим легендарным разведчиком-диверсантом Николаем Ивановичем Кузнецовым, о подвигах которого вскоре поведает Д.Н. Медведев всему миру.

Рясной сразу понял, какой сенсационный материал попал в руки его подчиненного. Он приказал Дятлову срочно отозвать из Станислава полковника госбезопасности Садовника, а сам тут же связался по «ВЧ» со своим давнишним приятелем, первым заместителем наркома госбезопасности СССР комиссаром государственной безопасности 2‑го ранга Б.З. Кобуловым.

Хитрый и всегда осторожный, даже с друзьями, нарком внутренних дел Украины, работавший еще задолго до войны начальником отделения 2‑го отдела ГУГБ НКВД СССР, который возглавлял Кобулов, хорошо знал его привычки и характер. Если Богдан Захарович был в настроении, то с ним легко было решать любые вопросы. Поэтому Рясной свой разговор начал издалека, сообщил ему о ряде успешных операций против бандеровцев в Львовской области и вскоре понял, что настроение у комиссара госбезопасности 2‑го ранга не то чтобы хорошее, а даже приподнято-веселое.

Кобулов, а это умел ценить только он, успел в их разговоре выдать ему пару анекдотов, как обычно, о женщинах. Они по-приятельски долго смеялись в телефонной трубке, и тут Рясной понял, что пора сообщить ближайшему другу Лаврентию Павловичу Берии свою сенсацию. Еще заливался смехом в трубке Кобулов, а нарком внутренних дел Украины откашлялся и несколько суховатым голосом произнес:

– Кстати, Богдан Захарович, хотелось бы доложить вам об одной особе. Знаете, ребята мои, на Станиславщине, в одном женском грекокатолическом монастыре установили монахиню.

Кобулов перебил Рясного, смеясь, сказал:

– Василий Степанович, за монашками стал приударять. Смотри, сообщу Розе Михайловне.

А Рясной засмеялся и ответил:

– Опоздал я. Мне кажется, сердце свое она отдала другому. Садовнику.

Кобулов, продолжая смеяться, проговорил:

– Ну, с этим полковником нам с тобой тягаться трудно. Красивый мужик. Бабы таких любят. Итак, вы установили там какую-то монашку. Кто же она?

Нарком внутренних дел Украины приблизил телефонную трубку к губам и четким голосом отрапортовал:

– Выдает себя за вторую дочь русского царя Николая II – Татьяну, Богдан Захарович. Утверждает, что во время расстрела в июле 1918 года семьи Романовых в Екатеринбурге сумела бежать. Какое-то время скрывалась там в Ново-Тихвинском монастыре, откуда с помощью члена тайного общества «За спасение царя и Отечества» перевезена в Калугу, потом в Киев, а в 1920 году с отступающими польскими войсками очутилась в Польше. Имеет несколько толстых тетрадей своего жизнеописания. Все очень достоверно. Паспорт у нее на Татьяну Николаевну Романову.

В телефонной трубке послышался кашель Кобулова, смех его стих, первый заместитель наркома госбезопасности СССР какое-то время молчал, по-видимому, переваривал полученную информацию, но вот тяжело вздохнул и быстро заговорил:

– Я тебя, Василий Степанович, знаю давно, ты по пустякам не стал бы беспокоить Москву. Верю, что вам там интереснейшая особа попалась. Хотя к нам по линии «Смерш» из стран Европы поступают такие экземпляры, что диву даешься. За кого только себя не выдают. Один называет себя каким-нибудь королем, другой – царем, третий – самим основателем марксизма. Разбираемся, проверяем. Как правило, шизики попадаются. Надоели. Разберемся и с Татьяной. Давай договоримся так, ты, Василий Степанович, прикажи Садовнику привезти эту особу в Москву. Ну, пусть придумает что-нибудь. На любви сыграет, но в Москве она обязательно должна быть. Лаврентию Павловичу о ней сегодня же надо доложить. Думаю, нарком одобрит наши действия. Да, напишите с Садовником на имя Берии рапорты об этой монашке. А пока всё.

Рясной чуть было уже не положил трубку на рычаг аппарата, как в ней вновь раздался голос комиссара госбезопасности 2‑го ранга, который приказным тоном кричал:

– Товарищ Рясной. Рясной. Мать твою дери. Ты слышишь?

Нарком внутренних дел Украины улыбнулся и спокойно ответил:

– Я вас слушаю, Богдан Захарович.

А тот громко рассмеялся и сказал:

– Забыл. Самое главное забыл, Василий Степанович. Баба-то как? Лаврентий Павлович обязательно спросит о ней. В форме? Все при ней?

Рясной немного замешкался, но тут же, взглянув на своего заместителя, ответил:

– Да тут у меня Дятлов. Говорит, что ничего особого, кроме интеллекта и образованности, у нее нет. За сорок ведь уже ей. Что там может быть интересного?

Кобулов удовлетворенно хихикнул в трубку и приказал:

– Везите ее! Везите ее в Москву, Василий Степанович. Посмотрим на эту царскую дочку. Да, не забудьте доложить по «ВЧ» рапорты о ней. Мне кажется, так будет оперативнее.

Вечером Кобулов побывал у наркома внутренних дел Союза ССР Л.П. Берии и доложил ему о монашке. Генеральный комиссар госбезопасности сначала удивленно качнул головой, затем усмехнулся и произнес:

– Так ты, Богдан Захарович, говоришь, что она настаивает на своей царской родословной. Черт ее знает. Все могло быть. Ведь пьяные расстреливали царскую семью. Может, и улизнул кто-нибудь из них от пролетарской кары. Нужно тщательно все проверить. Составьте план проверки. Составление это поручите своему помощнику полковнику госбезопасности Савицкому, он много поработал на следственной работе. Константин Сергеевич большой мастак по части документоведения и хорошо разбирается в архивах. Без него никак не обойтись, придется покопаться в этих материалах, причем надо поднять материалы с момента отречения Николая II от престола. Подбери пограмотнее сотрудников, тех, кто историей интересуется. Связаться надо с учеными, что скажут они о расстреле царской семьи и всей этой истории.

Берия встал из-за своего длинного стола, покрытого зеленым сукном, потянулся, а затем игриво улыбнулся, хлопнул в ладони и спросил:

– Ну а бабец-то хоть ничего, Богдан Захарович? Что говорит Рясной?

Кобулов махнул рукой, давая понять наркому, что ничего хорошего в ней нет. Потом он тоже встал и произнес:

– Рясной сказал, что монашке уже больше сорока лет и как женщина особого интереса не представляет. Правда, образованная, прекрасно разбирается в музыке, истории, пишет хорошо. В общем – творческая натура.