Текст книги "Однажды в Африке"

Глава 2. В морях твои дороги

– Вставай! Труба зовет в поход! Проспишь адмирала, Петя! Подъем! – Катя Белова прилагала титанические усилия, пытаясь разбудить лейтенанта флота российского. Это был не первый и, видимо, не последний ее посетитель. Общаясь с будущими флотоводцами, она вполне овладела соответствующей терминологией.

"Команде вставать! Койки убрать!" – такими словами пробуждается жизнь на Военно-Морском Флоте. Они настолько впитываются рецепторами слуховой зоны, что мозг моментально выдает команды на побудку. Аналогично на флоте срабатывает еще один сигнал – аварийной тревоги, по которому пробуждаются все как один.

Лейтенант "на автомате", по-курсантски ногами отбросил вперед одеяло, оголив свои "лыжи" сорок пятого размера. Всю ночь его не покидало предчувствие надвигающегося скандала. С чем это будет связано – он еще не знал. Сознание медленно возвращалось в его задурманенную с вечера голову.

– А, Кэт, это ты? Сколько там натикало?

– Я бужу тебя всяческими способами, хотела уже за водой идти. Кто вчера говорил, что в одиннадцать надо быть на корабле? Вставай, сейчас половина двенадцатого, дорогой!

– Чертова кукла! Корабль в двенадцать отчаливает, я пропал. Где моя форма? Кортик? Тащи все сюда. Живее!..

Он еще не знал, что экипаж не уложится в отведенное для выхода из базы время, и поэтому торопился, проклинал все на свете, включая вчерашний злополучный вечер. Ведь предлагали однокашники сначала пойти по своим кораблям, представиться командованию, узнать обстановку, а уж после рвануть в ресторан! Одно его морально успокаивало – никого из них в ресторане не оказалось. Значит, уже сидят голубчики, как говорится: "Дробь-сход!" Поэтому пусть ругают. По крайней мере, будет что вспомнить. Ну, хотя бы эту Кэт и все такое.

Катя работала официанткой в ресторане и периодически разнообразила свой досуг очередным, приглянувшимся ей военным моряком. Она была свободна в выборе и предпочитала контингент офицерского корпуса до капитан-лейтенанта включительно. Чем она руководствовалась в своем выборе – оставалось ее маленькой женской тайной. Иногда, она сама себе говорила:

– Ты ждешь принца на белой "Волге"?

И сама себе отвечала:

– Нет же… Главное, чтобы человек был хороший. А какого цвета будет "Волга" и неважно!

Петя Борисов (отчество Алексеевич его старило) месяц назад сменил свои пять нашивок курсанта кадетского училища на лейтенантские погоны. Был он высок ростом, несколько худощав, но широк в плечах, хорош лицом, одним словом – неотразим. Каким, впрочем, и должен быть офицер Военно-Морского Флота. Немудрено, что Катя остановила свой выбор именно на нем. Сначала она пристроила лейтенанта к столику на шестерых – свободных мест в ресторане не бывало. Затем сервировала, бросая на Петю многообещающие взгляды. После очередной рюмки водки Петр предпринял попытку за ней поухаживать, но Катя дала понять, что все будет после, работа есть работа. Когда народ стал расходиться, Петр в ресторане был уже своим человеком. Потом появился "шведский стол" для официантов и ансамбля песни и пляски имени какого-то "Боя", как позже выяснилось – "Прибоя". Так же назывался и ресторан. Далее перед взором Петра промелькнули огни ночного города, и он никак не мог сообразить, что это за огни и почему их так много – путал их с морскими, навигационными. Сказать, что Петр окончательно и бесповоротно "окосел", было бы неверно. Еще в "системе"* один из офицеров-нравоучителей преподал ему жизненный урок: будучи в увеселительном заведении, надо сразу же присмотреть себе бабцу из самых-самых страшенных. И вот, когда эта страшенная покажется красавицей, надо сказать себе "Стоп – машины! Полный назад!" и уносить ноги. Петр поначалу так и поступил, но в завершающей стадии потерял из виду свой намеченный ориентир.

В домашних условиях Катя сумела пробудить в нем мужчину, предварительно заставив принять прохладный душ. Из всего сказанного Петром в постели она уловила главное: в одиннадцать часов дня ему надо "кровь из носа" быть на "коробке", то есть на корабле. Просьба была выполнена, правда, с некоторой неточностью во времени. После непродолжительного прощального объяснения в подъезде и приличествующих при длительном расставании слов типа "Буду ждать, кроме тебя у меня никого нет", они разошлись, как в море корабли.

Взяв ноги в руки, Петр включил четвертую скорость и через полчаса достиг трамвайной остановки. "Чертовы окраины!" – выругался лейтенант, не обнаружив ничего, напоминающего транспорт. В конце концов ему подфартило – подвернулся-таки частник. Через двадцать минут Петр был у контрольно-пропускного пункта – КПП гавани.

– Ребята! Большой ракетный не ушел еще? – с надеждой в голосе спросил лейтенант у дежурной службы КПП.

– Стоит твой "прожорливый" на месте, тебя дожидается.

У каждого корабля в гавани имелось дублирующее название с подковыркой, которое применялось при каждом удобном случае. Под словом "прожорливый" скорее всего подразумевалось поглощение этим кораблем корабельного мазута в неимоверных количествах. Впрочем, в стране Советов того времени стоимость топлива, как и другого снабжения, не считали – всего было завались. Один такой корабль мог накормить обедом всю бригаду и прикомандированных – это было обычной практикой, особенно во время партийных или комсомольских конференций.

Петру потребовалось пять минут, чтобы добежать до корабля. Узнать его среди остальных не составляло особого труда. Толпа провожающих нехотя покидала корабль. Многие женщины были в слезах, что в таких случаях вполне естественно. Экипаж побортно выстроился на корме или правильнее сказать юте: по левому борту – "маслопупы"*, по правому – "люксы"*. Борисов помялся у трапа, не решаясь протиснуться меж сходящих по нему провожающих. Пока он выжидал, две симпатичные блондинки оценивающе осмотрели его с головы до пят. Было слышно, что они о чем-то договариваются. Из всего ими сказанного он различил лишь одно слово "бой". Петр напряг все свои извилины, пытаясь припомнить, что могло его связывать с этим вроде бы знакомым словом. Нет, не вспомнил. "Бой" – по-английски мальчик, – подумал он, – наверное, беспокоятся о своих детях. Каково им будет, пока отцы плавают?" Тем временем сошел последний из провожающих. Лейтенант молодцевато вбежал по трапу на ют, поставил на палубу свою дорожную сумку и обратился к вахтенному, с погонами старшины первой статьи:

– Старшина, к кому мне обратиться? Я назначен к вам на корабль.

– Я так и понял, товарищ лейтенант. Вас уже спрашивал командир. А вот и он сам – у кормовой башни.

Дойти до командира корабля Петр не успел.

– Лейтенант Борисов, если не ошибаюсь? – перед ним стоял гроза корабля – старпом. – Я – старший помощник командира. Наш разговор о прелестях службы впереди, а пока станьте в строй. Штурмана у нас по правому борту, – и он указал направление, куда следовало идти.

– А к командиру…? – хотел было сказать лейтенант, но его вопрос завис в воздухе. К тому же старпом показал ему указательный палец, прижатый к губам. Что это означало Петр не знал, но тут же получил пояснение:

– Больше молчи – за умного сойдешь! – это было первое, что он услышал от своего непосредственного начальника, командира штурманской боевой части Иванова Александра Митрофановича. – Становись за мной, потом поговорим.

Штурман не любил когда его ругали из-за подчиненных и часто повторял им:

– Нельзя попадаться на ерунде! Занятие ерундой на рабочем месте должно развивать слух, бдительность и боковое зрение.

Он еще много чего говорил своим подчиненным, подчеркивая чуть ли не каждый раз:

– Образование нужно не для "корочки", а для коры головного мозга. Это понятно?

Подчиненные который раз кивали головами, так и не поняв, чего же он хотел – дотошно объяснять, особенно по специальности, он также не любил. Внешне он резко выделялся из толпы, потому как был высок ростом, причем на голову выше Петра. Прозвище "полтора Ивана", придуманное кем-то из его однокашников еще в училище, прилипло к нему, словно банный лист, и следовало по пятам, с корабля на корабль. Кроме того, он не вписывался в размеры корабельных помещений и по этой причине подгибал ноги в коленях. По сему поводу в экипаже говорили: "Смотри, "полтора Ивана" на своих полусогнутых поковылял".

Надлежало все же доложить о прибытии нового офицера, и штурман "зашуршал» было на своих полусогнутых в сторону командира, но, встретившись взглядом со старпомом, ретировался назад, смекнув, что тот уже в курсе.

"Вот оно, начало того кошмара, что снился мне этой ночью" – подумал Петр.

Ну что ж, он был недалек от истины. После короткого митинга начальники, пожелав экипажу традиционные "Семь футов под килем!", убыли с корабля. Матросы сноровисто подняли трап, вытянули на борт швартовы и все – прощай, Родина! До встречи в новом году!

На пирсе еще долго размахивали руками да платками, народ не спешил расходиться по домам. Только те две особы, что привлекли внимание Петра у трапа, устремились в направлении КПП. Маршрут их "плавания" был известен: парикмахерская – ресторан "Прибой". Не у каждого военного моряка семья бывает такой же крепкой и надежной, как морской узел.

– Слава Богу, блин, что нам дают резерв по времени. На всякий, блин, пожарный случай, – заговорил комбриг с начальником политотдела, когда они двинулись в сторону плавказармы, где располагался штаб бригады. – Представляешь, блин, как бы нас с г…ом смешали, если бы его не было, этого времени. Ну, да ладно, пойдем остальными заниматься. Там теперь, – он показал в сторону уходящего за горизонт корабля, командует походный штаб.

Глава 3. Походный штаб

В период так называемого «застоя» часто практиковали совмещение флотской подчиненности. Иначе говоря, корабли выделялись на боевую службу с одного флота, скажем, Северного, а походный штаб с другого – Балтийского или Черноморского, и наоборот. Ходили и бригадами, со своим штабом и политотделом. Это в принципе и не столь важно, потому что здесь нет особых противоречий в сфере совместной деятельности штаба и командования кораблей боевой службы. Хотя сложилось мнение, будто штаб всегда стремится снизить оценку за поход кораблям «чужого» флота. Для штаба, о котором пойдет речь, это стало притчей во языцех.

За комбригом, каперангом* Саковским Борисом Яковлевичем, закрепилось прочное и несмываемое никакой морской пемзой прозвище "насос". Почему именно "насос" – никто толком объяснить не мог. Ну, разве что из-за шипящей одышки, действительно напоминавшей работающие насос или переносную помпу, используемую аварийными партиями для откачки воды из затопленных помещений. Некоторые военные, побывавшие с ним в одной компании, связывали это прозвище с его уникальной способностью оставаться в здравом уме, невзирая на количество употребленного "шила"*. Сказывалась флотская закалка. Что еще хорошего можно сказать о комбриге походного штаба? Весь его бойцовский облик говорил о неимоверных волевых качествах. Четко поставленный голос не нуждался в усилении средствами корабельной трансляции – его хорошо было слышно и так. В возбужденном состоянии голос комбрига был слышен даже на соседних кораблях в радиусе одной мили*.

С точки зрения физиогиомики чтение лица комбрига представлялось весьма забавным. Начнем с глаз – "зеркала души". Выпученные и большие, они указывали на мужество и задатки лидера. Стремление к неограниченной власти подчеркивали многочисленные складки на веках. Посадка глаз с отклонением от горизонтали, легкая их скошенность отражали решительность комбрига в отстаивании интересов государства рабочих и крестьян. Белки глаз, желтоватого, неясного цвета, с красными прожилками, констатировали неправильный образ жизни, злоупотребление спиртным и никотином. Полоска белка над радужкой выдавала жесткость характера, эгоизм. Черный цвет глаз говорил о полноте жизненной энергии и о том, что Саковский бывает упрям донельзя, вынослив до невозможности, вспыльчив до крайности, но, тем не менее, способен принимать правильные решения и быстро избавляться от рутины и косности. Его импульсивность при этом будет обижать подчиненных.

Существенную информацию давал нос – показатель энергии и воли. Широкое основание, наличие хребта и горбинки подтверждали волевые задатки, уверенность комбрига в правоте своих действий на благо Отечества. Некоторая дугообразность говорили о расположенности к агрессивности и вспыльчивости. Сравнительная удлиненность свидетельствовала о яркой индивидуальности, а загнутость книзу – о проницательности и злопамятстве.

Обратим теперь внимание на рот и линию губ комбрига. Большой рот выдавал в нем мужественного человека, но перекос горизонтальной линии рта свидетельствовал об упрямстве.

Энергичная нижняя челюсть супермена говорила не только о развитой воле и стойкости, но и скрытности, отсутствия потребности делиться с кем-то своими переживаниями. Можно продолжить описание лица комбрига и дальше – есть еще лоб, брови, уши, но оно становится нудным и может заинтересовать лишь самого Бориса Яковлевича.

Так что с комбригом всем здорово повезло. Все сказанное, в сочетании с мускулами Арнольда Шварценеггера, производило на окружающих неизгладимое впечатление и в совокупности напоминало в комбриге первоклассного быка, готового сорваться с цепи на любого, ставшего на его пути тореадора.

Неожиданно для всех одним их таких тореадоров в первый же день совместного плавания стал "комсомолец"* корабля лейтенант Николай Семенов. Какие могут быть взаимоотношения у комбрига и "комсомольца"? – спросите вы и будете правы. Никаких. Но дело в том, что помимо своих основных обязанностей Николай исполнял и другие – с тех пор, как офицеры корабля избрали его заведующим кают-компанией. Вот на этой почве и возникла коррида.

– Где этот "комсомолец"? – раздался неподражаемый рык комбрига. – Я ему покажу, будет здесь свои порядки устанавливать! Развалил, понимаешь, комсомол! Теперь за кают-компанию принялся!

– Что за шум, а драки нету? В чем дело, Яковлевич? – отозвался начПО походного штаба кавторанг Говорунов Иван Степанович. – Чем мог тебя обидеть наш безобидный "комсомолец"?

– Ты понимаешь, Степаныч, в каюту не принесли графин с соком, как я вчера указал помощнику по снабжению. Думал, вестовой* не доглядел. Да нет же, комсомолец твой сказал: "Никаких графинов, графьев у нас нет – всем принимать дневной сок в кают-компании". Я, старый пень, буду за соком ходить в кают-компанию, видано ли такое?

– Ладно огород городить, я сделаю ему внушение, успокойся. Давай лучше партейку в нарды сварганим. А то я тебя вчера из марксистов вычеркнул и в марсисты записал. Нельзя же так играть – марс за марсом.

– Разрешите войти? – в каюту протиснулся "комсомолец". -Вызывали?

– Иван Степанович! Да он даже представляться по форме не умеет, "вызывали", понимаешь! "По вашему приказанию прибыл!" – знаешь, такие слова?

– Яковлевич… – начал было Говорунов, смягчая разговор, но комбриг только выходил на боевой курс.

– Чего Яковлевич? Распустили лейтенантов. Он еще в проекте не значился, а я уже кораблем командовал. Порядки свои, лейтенант, будете у себя в комсомоле устанавливать, а здесь существуют флотские порядки и традиции. Вам все ясно? Свободны! – неожиданно завершил свою проникновенную речь комбриг.

Конечно, если бы на месте "политрабочего" – любимое слово комбрига, произносимое только в кругу своих надежных друзей, – оказался кто-нибудь другой, коррида завершилась бы наказанием по приказу. Но с этими хлопцами даже комбриг не решался связываться всерьез – так оно спокойнее, тем паче, что на борту имеется еще порядка трехсот человек, более беззащитных и бесправных. Правда, и с ними случались осечки, когда кто-либо, отчаявшись, искал и находил защиту в случайно заезжего политуправленца или корреспондента флотской газеты. Он давно уже как невзлюбил обе эти организации, но в его монологах почему-то больше всего доставалось представителям прессы: "Ух, эти мне "на страже захолустья", корреспондентишки из "гальюн-таймс", любители жареных фактов, попадись мне – сразу под пайолы*, под пайолы!..", и так далее и в том же духе.

Свалить комбрига было нелегко, но подпортить его служебную биографию или просто по-дружески проинформировать соответствующих начальников, считалось достаточным, чтобы поставить на нем незримый крест. Благо, конкурентов на командные должности хватало во все времена, как, впрочем, и обыкновенных "доброжелателей".

– Разрешите слово молвить? – вот это как раз было лишним, но "комсомолец" влип уже окончательно и бесповоротно. Ему бы выпорхнуть из каюты, как птичке-невеличке, – на этом бы все и закончилось. Так нет, все ему неймется.

– Молви. Но ты не на новгородском вече, и это тебе не митинг. Докладывай, но по существу, – комбриг ожидал услышать что-нибудь из другого репертуара.

– По-существу, товарищ капитан первого ранга, получается следующая картина: во-первых, порядки в комсомоле устанавливаю не я, а соответствующие политорганы, и мне пока никто здесь не говорил, что я недобросовестен в комсомольской работе; во-вторых, в корабельном уставе не определен разнос соков по каютам. Если я не справляюсь с обязанностями заведующего кают-компании, то пусть офицерское собрание, избравшее меня, осудит или освободит от исполнения этих обязанностей.

В этом непродолжительном спиче комбригу понравилось только одно слово "разнос", но в данном случае оно употреблялось в другом, менее привычном для него понятии. Терпеть далее этого молодого нахала не представлялось возможным. Глаза комбрига округлились, сам он набычился, торс тяжелоатлета подался вперед. НачПО, шокированный таким поворотом событий, вжался в кресло, потом вперился в своего строевого шефа, ожидая, по-видимому, что с минуты на минуту на его голове появятся натуральные бычьи рога, на которые тот насадит бедолагу-"комсомольца". Но рога не появлялись, и Иван Степанович стал судорожно соображать: что бы такое предпринять для разрядки накала страстей? Он еще плохо знал Саковского. Месяц назад их свели в Главном штабе ВМФ, возложив на обоих всю ответственность за деятельность оперативной отдельной бригады разнородных сил в Южной Атлантике. Комбриг прислушался к внутреннему голосу. А он говорил ему, что строптивый "комсомолец" будет наказан. Это произойдет само собой, и Саковский будет как бы и не при чем. Но так будет. Это точно.

– Иван Степанович, объясните этому молодому человеку, в чем состоит его глубокое заблуждение, а то он обидится на мои грубые слова. Скажет еще, что была затронута честь политработника, а мне бы этого не хотелось. Вы уж сами, сами, сами… но чтоб дошло. Свободны.

– Пойдем, горе луковое, ко мне, – начПО открыл дверь каюты, и они вышли в коридор. Им следовало войти в каюту напротив комбриговской с нетипичной для военных кораблей надписью на табличке "Гостевая". Здесь жил начальник политотдела.

Когда-то, Иван Степанович Говорунов был собой добродушным и покладистым человеком. Может быть, поэтому он и сменил в свое время специальность минера с неплохой перспективой службы на карьеру политработника. Да и сам он не раз говаривал, что с трудом мог представить себя в собачьей должности старпома – от одной его физиономии веяло добротой и человечностью. Выбор был сделан, можно сказать, по призванию. Хотя его простое крестьянское лицо и пролетарские выражения, например, "Хрен редьки не слаще", "Пора бюрократам дать по шапке", "Мели Емеля – твоя неделя", лучше вписывались в профиль прораба на какой-нибудь стройке века типа БАМа (расшифровывается: Брежнев Абманул Молодежь) – или, в худшем случае, крупного специалиста по разделке рыбы на каком-нибудь траулере, нежели начПО.

– Хватит драть горло, Коля. Ты все, надеюсь, понял? Возьми себе другую критическую тему. А насчет кают-компании не переживай, я найду о чем сказать, чтобы тебя переизбрали в связи с твоими дополнительными обязанностями. Ты видишь, в нашем штабе я один из политсостава, и мне нужен флагманский комсомольский работник, который будет заниматься молодежными проблемами в масштабе соединения кораблей. Выбор пал на тебя неспроста. Котелок у тебя варит, хватка и жилка комсомольская налицо, тем более, что ты в своих намерениях прав. Но старость надо уважать. Сходишь как-нибудь, извинишься. И запомни на всю оставшуюся жизнь, коль волею судьбы оказался на политработе. О нас говорят разное, что, мол, и политрабочие, и бездельники, и не нужны совсем… Пошло это с тех времен, когда из-за нехватки кадров политсостава на должности корабельных политработников назначали людей с периферии, часто даже не моряков, со средним образованием, мягко скажем, людей не слишком подготовленных. С созданием политучилищ образовательный и интеллектуальный уровень повысился, но неприязнь к нам осталась. Однако для таких самодуров как Саковский – а их не так уж мало – мы единственная пристань. И случись что – причалят к этой пристани, здесь будут искать поддержку. Знают, что отказа не будет. В наших рядах тоже хватает хамов, барыг, карьеристов, паркетных начальников… Есть и просто алкаши. Но все они рано или поздно прогорают. Да-да, не улыбайся, сгорят ярким пламенем, дай срок. Главный наш бич – я имею ввиду и командиров, и политработников – это бескультурье. Она, культура, у нас показная: когда надо, мы такие интеллигенты, что только держись – вспомни приемы и визиты… Я бы сказал точнее, она, культура, у нас разовая, как у подводников разовое белье – использовал и выбросил, поэтому у нас и матерщина, поэтому и хамство начальников в отношении подчиненных, поэтому и квасим втихаря свое "шило"… А судьбу твою буду решать я. У нашей конторы, если ты еще не забыл, свое управление и отдел кадров. Вот так, сынок. А теперь дерзай. Смотри только не переусердствуй. Да, чуть не забыл, позови ко мне вашего замполита. Надеюсь, теперь никто не скажет, как бывало в базе: "Зам" сказал, что много дел, и пошел в политотдел. "Иди ему сейчас некуда, все мы пленники моря и обстоятельств, и это будет еще долго, до возвращения в Союз.

Итак, главные действующие лица походного штаба – комбриг, он же "насос", и начпо, он же начальник политотдела – потом его назовут "прорабом перестройки" и позже – "тормозом перестройки" – слишком консервативным он окажется для нового времени.

Возникает вполне понятный вопрос: а где остальные доблестные представители походного штаба? Подробных сведений о месте их дислокации пока не поступало. Известно точно – они на корабле. Говорят, что флагманские "выпали в осадок" и находятся в состоянии глубокой депрессии, вызванной осознанием того жизненного факта, что в течение ближайших девяти-десяти месяцев будут изолированы от женского общества и цивилизованного мира.