Текст книги "Иван Васильевич – грозный царь всея Руси"

Ну а то, чего он еще не умел, дополняла его мать. Чтобы обезопасить страну от казанских набегов, она распорядилась строить на востоке ряд крепостей – Мокшан, Буйгород, Солигалич. Стали возводилиться новые стены в Балахне, Устюге, Вологде, Пронске, Темникове. А литовцам Елена приготовила совсем не приятный для них сюрприз. Начала зазывать крестьян из их владений. Переселенцам давали землю, льготы. Положение простонародья в Литве было не в пример тяжелее, чем в России. Крестьяне потекли в нашу страну – умножая ее население, а значит, и усиливая. Королевские послы в Москве изливали протесты, но русские дипломаты лишь разводили руками – смотрите сами за своими людьми. Приводили и едкое, но вполне обоснованное оправдание: наши изменники бегут к вам, и вы их не выдаете. Почему же мы должны выдавать?

Глава 6
Переворот

Сигизмунд, желая сохранить лицо перед сенатом и сеймом, сделал козлами отпущения перебежчиков, Семена Бельского и Ляцкого. Объявил: во всем виноваты они. Налгали, будто Россия слаба, и тем самым спровоцировали войну. Ляцкий, спасшийся от русской тюрьмы, угодил в литовскую. А Бельский опять сбежал, на этот раз в Турцию. Причем показал себя уже «хроническим» предателем. По материнской линии он приходился племянником последнего рязанского князя. Добился приема у султана и сообщил: он является наследником Рязанского княжества и просит помощи, чтобы овладеть им. А за это готов со «своим» княжеством перейти в подданство Сулеймана.

Тот был верен себе. Войны с Россией он избегал, но если что-то само плывет в руки, почему бы и нет? Он признал права Бельского на княжество, отправил его в Крым и отписал хану: если появится возможность посадить его на рязанский престол, пускай помогут. В Москве об этом узнали, встревожились. Пробовали выманить опасную личность. Послали Бельскому грамоту, что по молодости лет его прощают, приглашают вернуться. Но не получилось, не клюнул. А хан Сахиб Гирей после переворота в Казани наглел и задирался. Ограбил великокняжеского посла, прибывшего к нему. Потребовал в качестве посла направить к нему одного из высших сановников, Василия Шуйского или Телепнева-Овчину, регулярно выплачивать ему дары, а Казань запрещал трогать, называл ее «моей». Угрожал: «Если дерзнешь воевать с ней, то не хотим видеть ни послов, ни гонцов твоих… вступим в землю русскую и все будет в ней прахом» [117].

Московское правительство от имени государя ответило хану вежливо, но твердо: что Шуйского и Телепнева прислать невозможно, поскольку они «по юности моей надобны в государевой думе», Казань же принадлежит московским великим князьям, «а вы только обманом и коварством» присвоили ее. Впрочем, Сахиб Гирею пообещали, что Иван Васильевич готов «забыть вины» казанцев и примириться с ними, если они «добьют челом» государю и подтвердят присягу на верность. Но такое предложение делалось лишь для отвода глаз. В Москве знали цену присягам Сафа Гирея. Крым отвлекали переговорами, а в это же время начали собирать полки для похода на Казань.

Но… снова обнаружилась измена. Дядя государя Андрей Старицкий как уехал из Москвы в 1534 г., так и сидел в своем удельном княжестве. Накручивал себя обидами, поносил Елену Васильевну. Пока дело ограничивалось этим, она терпела. Однако Андрей раз за разом отказывался приезжать в столицу на заседания Боярской думы, хотя это являлось его служебной обязанностью. Симулировал, объявив себя больным. В войне против Литвы он со своим удельным войском вообще не участвовал. Получалось, что с Сигизмундом враждуют Елена Васильевна и ее сын, а Андрей сохраняет «нейтралитет». Правительница догадывалась об истинных причинах такого поведения. Под предлогом помощи больному она послала в Старицу придворного врача Феофила, который нашел князя здоровым.

Но Андрей продолжал уклоняться от службы, не без издевки отписывал Елене: «В болезни и тоске отбыл я ума и мысли… Неужели Государь велит влачить меня отсюда на носилках?» [155]. Теперь князь получил приказ выступить со своими дружинами на казанцев и очередной раз его проигнорировал. Конечно, государыня позаботилась, чтобы в Старице у нее были соглядатаи. Они доносили, что вокруг Андрея кучкуются недовольные представители знати, князь поддерживает какие-то связи с Литвой. От похода уклонился, но зачем-то приводит свои дружины в боевую готовность.

Государыня пришла к самому вероятному предположению – Андрей собирается бежать к Сигизмунду. К нему послали с увещеванием Крутицкого епископа Досифея, а одного из старицких бояр, приехавшего в Москву, задержали для допроса. Но весь ход событий показывает, что замышлялся вовсе не побег. Замышлялся переворот. Вот только подготовку Старицкий завершить не успел. Арест боярина спугнул его. Он понял, что над ним нависло разоблачение, и решился на открытый мятеж. Его воинские отряды и в самом деле оказались изготовлены. Времени на сборы почти не потребовалось. Князь внезапно бросил свою Старицу и со всем двором, семьей, дружиной двинулся на запад.

Но не в Литву. Он строил планы «засесть Новгород» – значит, там у него были сообщники. А с дороги он начал рассылать грамоты к боярам и детям боярским: «Князь великий мал, а держат государство бояре. И вам у кого служити? А яз вас рад жаловати» [118]. Многие откликнулись, стали съезжаться к нему – в том числе видные воеводы князья Пронский, Хованский, Палецкий, бояре Колычевы. При этом и «многие люди Московские поколебалися» [119], в столице было «волнение велико» [120].

Но Старицкий, собирая сторонников, упустил время. А Елена Васильевна действовала без промедления. Волнения в Москве каким-то образом удалось погасить. Боярин Никита Хромой-Оболенский помчался в Новгород, опередил мятежников и взял город под контроль. А Телепнев с конной ратью бросился в погоню за Андреем. Изменник заметался. Узнал, что Новгород для него уже закрыт, и повернул к литовской границе. Телепнев настиг его у села Тюхоли и развернулся к бою. Андрей растерялся. Среди его сподвижников пошел разброд. Одни не хотели драться со своими. Другие размечтались возвести князя на престол, получить награды, но роль изгнанников совсем их не прельщала.

Старицкий понял, что его войско слишко ненадежное, и вступил в переговоры. Соглашался сдаться, если ему гарантируют неприкосновенность. Только ему, просил он только для себя. Судьбы тех, кого он соблазнил и повел за собой, Андрея не интересовали. Но и Телепнев не горел желанием проливать русскую кровь. Дал требуемую клятву. Мятежников привезли в Москву. Однако Елена Васильевна выразила гнев фавориту. Объявила, что он превысил полномочия и не имел права давать гарантий без ведома правительницы и государя. Действительно ли Телепнев предлагал простить заговорщика? Или он вместе с Еленой преднамеренно разыграл этот сценарий? Нет, получилась «импровизация». Потому что от западных границ воевода в любом случае не мог быстро снестись с Москвой и согласовать решение. Но в ту эпоху не только на Руси, а и на Западе нередко практиковалось, что клятва обходилась по формальным признакам. А формальности были соблюдены. Андрей желал клятвы – и получил ее. Телепнев ее не нарушил. Но он и впрямь не мог предрешать волю госудыни, не связанной никакими обещаниями.

В итоге все сложилось оптимальным образом. И опасность ликвидировали, и русские воины остались целы. Так что и гнев Елены Васильевны на Телепнева вряд ли был искренним и быстро прошел. А вооруженный мятеж был очень серьезным преступлением. Как мы видели, пленных казанцев казнили поголовно именно в качестве мятежников. Но к знатным изменникам Боярская дума и правительница все-таки подошли мягче. Старицкого заключили в темницу, его жена Ефросинья и сын Владимир были взяты под домашний арест. Князей Пронского, Хованского, Палецкого подвергли «торговой» казни – били кнутом на Торгу (Красной площади). Бояр и других сообщников отправили по тюрьмам и ссылкам. Лишь 30 детей боярских (возможно, ближайших подручных Андрея) приговорили к смерти, повесили в разных местах на дороге от Старицы до Новгорода.

По меркам XVI в. назвать такое наказание чрезмерно жестоким никак нельзя. Не говоря уж о самом факте мятежа, он ненес России колоссальный ущерб. Готовившийся поход на Казань пришлось отменить. Сафа Гирей и Сахиб Гирей успели установить связи между собой, могли теперь действовать сообща. Вместо того, чтобы вразумить казанцев, с ними начали переговоры о мире. Согласились, что хан в очередной раз признает формальное подчинение Москве и его набег будет прощен. Хотя прекрасно понимали, что в любой момент следует ждать новых нападений. Села и города, которым предстояло сгореть, русские люди, которым предстояло погибнуть или пополнить невольничьи рынки Казани, могли на полном основании винить в этом князя Андрея.

Но стоит еще раз остановиться на клевете, выливаемой на мать Ивана Грозного. Либеральные и многие советские историки постарались представить ее жестокой, коварной, устранявшей конкурентов в эгоистичной борьбе за собственную власть. Невзирая на очевидные факты, что заговор Юрия Дмитровского был доказан и осужден всей Боярской думой, Андрей Старицкий поднял открытый вооруженный бунт. А измену воевод в начале войны с Литвой открыто признал один из участников, Владимир Воротынский в 1553 г. [121].

Елену Васильевну обвинили и в том, что она, сажая своих противников в тюрьмы, приказывала тайно убивать их [122]. Но такие обвинения оказываются совершенно голословными, никаких доказательств не существует, а факты прямо противоречат им. Заговорщики Андрей Шуйский, Иван Бельский, Воротынские остались в заключении живыми и здоровыми, точно так же, как и Пронский, Хованский, Палецкий. Юрий Дмитровский скончался через три года после ареста, Михаил Глинский – через два. Если правительница хотела умертвить их, зачем было так долго ждать? Скорее, сказались естественные причины. Оба были уже в возрасте, а средневековая темница была совсем не курортом. И только Андрей Старицкий умер через 6 месяцев заключения. Может быть, сказался стресс. Нельзя исключать и того, что его действительно тайно казнили. Было ли это сделано по приказу Елены Васильевны? Или по инициативе Телепнева? Никаких документов, позволяющих ответить на такие вопросы, в нашем распоряжении нет. Но если смерть князя Андрея в самом деле была насильственной, то устранили его очень вовремя…

Потому что 3 апреля 1538 г. умерла Елена Васильевна. Скончалась она внезапно, скоропостижно. А исследование ее останков однозначно установило причину смерти. Содержание мышьяка в них оказалось в 10 раз выше предельно допустимого уровня [123]. И это было не просто убийство. Это был хорошо спланированный переворот. Возглавили его Василий Васильевич и Иван Васильевич Шуйские. Весь ход событий показывает, что смерти государыни уже ждали, заранее подготовились. Она преставилась «во втором часу дня» (время считали от восхода солнца, то есть около восьми утра). И в тот же день ее похоронили. Без великокняжеского погребального чина, без прощания народа, оплакивания! Даже митрополит Даниил не участвовал в похоронах. Это могло быть лишь в одном случае – заговорщики опасались его и не пустили, фактически взяли под арест. Правительницу России, мать государя, поспешно вынесли из дворца и упрятали в могилу.

Переворот был верхушечным, его осуществили очень быстро. Оставался любимец государыни Телепнев, но… его силу обеспечивало только покровительство Елены Васильевны. Без нее он по сути ничего не значил. А от своих верных рубак он оказался оторван, беда застала его врасплох. Единственной опорой воеводы, еще вчера могущественного, оказался ребенок, великий князь. Телепнев укрылся в его покоях, старался утешить после смерти матери, но и сам видел в нем хоть какую-то защиту. Вероятно, пытался связаться с друзьями. Но заговорщики перекрыли подходы к дворцу – Шуйские наверняка подтянули в Москву собственные дружины, слуг, сторонников.

Телепнев безвылазно просидел у маленького Ивана неделю. Очевидно, такое время потребовалось организаторам переворота, чтобы столковаться с остальными боярами. Одних перетянуть на свою сторону, других припугнуть и заставить повиноваться. Например, в семилетнем возрасте у государя мамку должен был сменить «дядька», и в 1537 г. при нем появился Иван Федоров-Челяднин – племянник покойного мужа мамки, Аграфены Челядниной [124]. Он после переворота вдруг получил чин конюшего, принадлежавший Телепневу, но в качестве «дядьки» больше не упоминался. То есть, его просто купили, чтобы он уступил свое место возле государя и не мешал расправе с Телепневым и Аграфеной. Она была родственницей Федорова-Челяднина только по мужу, а предателю вдобавок достались ее огромные земельные владения.

Когда такие вопросы с боярами утрясли, защита великого князя больше не помогла. Победители бесцеремонно явились в его покои и схватили мамку с ее братом. Ребенок-государь плакал, умолял, но на него не обращали внимания. Телепнева без суда бросили в темницу, и вот он-то умер очень быстро. Летопись свидетельствует, что его «умориша гладом и тягостию железною, а сестру его Аграфену сослаша в Каргополь и тамо ее постригоша в черницы», причем отмечается, что бояре умертвили Телепнева «своим самовольством за то, что его Государь Князь Великий в приближенье держал и сестру его Огрофену» [124].

И еще один немаловажный факт. Ни один русский источник не упомянул, что Елена была отравлена. Иван Грозный впоследствии так и не узнал об этом. В своих разборках с боярами он никогда не выдвигал обвинений в убийстве матери. Но об этом знали за границей! Мы уже неоднократно упоминали Герберштейна, посла австрийского эрцгерцога, дважды побывавшего в Москве и оставившего в своих записках явные следы контактов с крамольными боярами. Он написал и о том, что Елену Васильевну отравили. Причем одобрял злодеяние, называл «справедливой местью» [125]. Но обратим внимание, Герберштейн приезжал в Россию в 1517 и в 1525 гг. Во время переворота, в 1538 г., он находился далеко от нашей страны, в Вене. Значит, он продолжал получать из Москвы самую точную и сугубо тайную информацию. Заговорщики почему-то считали нужным делиться с чужеземцами столь страшными секретами. Только ли делиться? Или их действия регулировались из-за рубежа?

События переворота позволяют нам под иным углом взглянуть и на мятеж Андрея Старицкого. Ведь многие его поступки выглядят странными. Почему он так упорно и, казалось бы, бессмысленно отсиживался в своем уделе? А когда выступил, зачем пошел в Новгород? Неужели надеялся победить Елену Васильевну в гражданской войне? Такие рассчеты были бы глупыми. Но если связать действия Андрея с московским заговором, все загадки находят четкие объяснения. В Старице он сидел, выжидая, пока его сообщники в столице выполнят свою часть задачи и устранят правительницу. Когда ему пришлось выступить преждевременно, победить Елену ему было бы и впрямь проблематично. Но засесть в неприступной цитадели Новгорода и дождаться, когда ее отравят, – вполне реально. Если бы к апрелю 1538 г. Старицкий был жив, дальнейшее решалось автоматически. Он стал бы государем, а Иван с братом Юрием сгинули вслед за матерью и приближенными. Но Андрея уже не было. Чуть-чуть не дождался. Поэтому заговорщикам пришлось сохранить ребенка, чтобы править от его имени.

На первые роли в государстве выдвнулись организаторы переворота, братья Шуйские. Самые знатные аристократы, возглавлявшие Боярскую думу. Рюриковичи. Причем они были из старшей ветви этого рода, из Суздальских князей, а Московские государи – из младшей! Двое их предков, Александр Васильевич и Дмитрий Константинович Суздальские, даже занимали какое-то время престол великого князя. А сыновья Дмитрия Константиновича, Василий Кирдяпа и Семен, завидовали Москве. Вместе с другими родственниками составили хану Тохтамышу донос на Дмитрия Донского. Участвовали в его походе на Москву и помогли взять ее, уговорив защитников открыть ворота, после чего ордынцы вырезали 24 тыс. жителей. За это братьям пришлось расплатиться. Сын Дмитрия Донского, великий князь Василий отобрал у них родовое княжество, а на «прокормление» дал городок Шую. От Кирдяпы пошли Шуйские, от Семена – Горбатые-Шуйские. Со временем они влились в московскую аристократию, и многие служили хорошо. Род богател пожалованиями государей, вотчинами. Но Шуйские никогда не забывали – они тоже имеют права на великое княжение!

Теперь старший в их роду, Василий Васильевич, фактически захватил власть. Себе он присвоил давно забытый титул «наместника Московского». Но его амбиции заносились гораздо выше. Он был уже в летах, вдовцом, однако через 3 месяца после переворота женился на юной Анастасии, двоюродной сестре малолетнего государя. Стал его родственником и опекуном. И еще обратим внимание: он сразу освободил из тюрем и ссылок участников прежних заговоров: Ивана Бельского, Андрея Шуйского, Воротынских, Хованского, Палецкого, Пронского и др. Но оставил под арестом жену Андрея Старицкого Ефросинью и его сына Владимира. Причина могла быть только одна: временщику не нужен был еще один претендент на престол.

В палатах Старицких в Кремле Василий Васильевич поселился сам. А власть приобрел такую, что в летописи его называли на первом месте: «Того же году был на Москве наместник князь Василей Шуйский, а князь Велики тогда был мал» [126]. Минует 68 лет, и другой Василий Шуйский воспользуется Смутой, получит царскую корону. Но в 1538 г. временщик еще не мог позволить себе этого. Понимал, что рискует получить мощную конфронтацию со стороны других бояр, Церкви, всего народа. Но ребенок-государь до поры до времени не мешал ему. Обеспечивал легитимное прикрытие власти. А постепенно люди привыкнут, что главный в стране – Василий. Вот тогда можно организовать с Иваном какой-нибудь несчастный случай. И великим князем станет его «родственник».

В сентябре 1538 г. состоялась традиционная поездка в Троице-Сергиев монастырь, но маленького Ивана сопровождали уже не мать и прежнее окружение, а Шуйские со своими клевретами. Хотя на самом деле с государем совершенно не считались. Впоследствии Иван Грозный вспоминал, что их с братом Юрием даже кормили плохо, «яко убожейшую чадь», а то и забывали дать поесть, «какой только нужды не натерпелись мы в одеже и в пище! Ни в чем нам воли не было, ни в чем не поступали с нами, как следует поступать с детьми» [127]. Зато победители вовсю вознаграждали себя.

Пострадали не только Телепнев с Аграфеной, но и другие приближенные Елены Васильевны, их состояния достались заговорщикам. Они ограбили и богатства самой государыни, захватили конфискованные ею владения Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого. Иван Грозный в 1564 г. перечислял Курбскому: «И чего только они не наделали! Сколько бояр, доброжелателей нашего отца, перебили! Дворы, села и имения наших дядей взяли себе и водворились в них! Казну матери перенесли в большую казну и при этом неистово пихали ее ногами и кололи палками, а остальное разделили между собой. А ведь это делал дед твой, Михайло Тучков» [127].

Но отвлекаться на оборону страны новым правителям не хотелось. Сами они опасались выпускать из рук московские рычаги власти. Боялись и доверять командование другим воеводам. Обеспечить мир решили иначе. Крымскому Сахиб Гирею предложили заключить союз. За это обязались «не воевать Казани», а в Крым посылать регулярные выплаты «подарков», хотя татары называли их без обиняков, данью. Но это не дало ничего хорошего. Шайки крымцев все равно безобразничали на южных границах. А казанцы даже не стали продолжать переговоры, начатые при Елене Васильевне. Обрадовались, что государевы рати на них не придут, и ринулись на Русь. Грабили окрестности Нижнего Новгорода, Мурома, Мещеры, Вятки, Перми. Нападали даже на районы, которые считались внутренними и безопасными, – возле Вологды, Устюга, Тотьмы, Кинешмы, Костромы.

Но по мере этих безобразий стало возмущаться само боярство. Одни видели в Шуйских злодеев и узурпаторов. Другие оказались обиженными при новых назначениях. Недовольных возглавили два человека, совершенно не похожих друг на друга. Митрополит Даниил был духовной опорой и прежнего государя, и Елены, ревностным поборником Самодержавия. А князь Иван Бельский грезил о реформах по польским образцам, сам был изменником, сносился с Сигизмундом, и из тюрьмы его освободили только Шуйские. Но сейчас они стали для Бельского персональными соперниками, а откровенные хищничества и грубейшие политические просчеты ему очень не нравились. Он и митрополит стали союзниками.

Иван Бельский был популярен среди знати. А Даниил по своему положению имел постоянный доступ к великому князю. Он привлек на свою сторону Мишурина, ближнего дьяка маленького Ивана. То есть личного секретаря, у него хранилась печать государя. Бельский и митрополит начали в обход Шуйских проводить на важные должности своих людей. Готовили документ, Даниил приносил его во дворец. Иван подписывал, Мишустин ставил печать. И всё – указ государя! Бельский хотел вот так, потихонечку, расставить своих помощников на ключевые посты. И в один прекрасный момент на первом месте окажутся уже не Шуйские, а Бельские.

Но Василий Шуйский не намеревался делиться властью ни с кем. Узнал, что без него подписывают указы, перехватили влияние на державного ребенка, и разъярился. Временщики обошлись даже без формального согласия государя. От имени «наместника московского» и Боярской думы они осенью 1538 г. круто разгромили оппозицию. Иван Грозный вспоминал: «А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея Ивановича, и его сторонники, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, на этом дворе захватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при нашем отце и при нас, и, опозорив его, убили; князя Ивана Федровича Бельского и многих других заточили в разные места; подняли руку и на Церковь: свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение, и так осуществили свои желания и сами стали царствовать» [127].

Правда, Василию Шуйскому «царствовать» уже не довелось. В разгар расправ над противниками он вдруг скончался. Может быть, пожилого боярина отправили на тот свет вспышки собственного гнева и нервные встряски. А может, отомстили сторонники Бельских. Преподнесли ему такой же «подарочек», как он для Елены Васильевны. К вершине власти выдвинулся его брат Иван.