Текст книги "Иван Васильевич – грозный царь всея Руси"

Глава 8
Иван Васильевич и святитель Макарий

С митрополитами Шуйские обожглись уже дважды. Получить на этом посту третьего противника они не желали. Взвешивали разных кандидатов, кто будет верным им? Или хотя бы не опасным? Собор был созван только в марте 1542 г., и митрополитом избрали Новгородского архиепископа Макария. Это был ученик и последователь преподобного Иосифа Волоцкого. Он прославился миссионерской деятельностью, обращая в христианство племена Русского Севера, искореняя остатки язычества в Карелии. Но он был и ученейшим человеком той эпохи. В 1529/30 г. Макарий взялся за написание Великих Миней четий – книг, которые должны были обобщить весь круг православного чтения. Для этого собирались книги Священного Писания, жития святых, их сочинения, переводные иностранные работы. Тексты группировались по тематике, по порядку православного календаря. Одному человеку такой труд был не по силам, и Макарий сформировал коллектив ученых священников, монахов, мирян. Историки даже называют его «академией» средневековой Руси. Работа продолжалась 12 лет и завершилась созданием Софийского свода Великих Миней из 12 томов (28 тыс. страниц).

Шуйских такие его достижения вряд ли интересовали. Но иосифлянин Макарий никак не мог быть близким к низложенному Иоасафу. Он был из Новгорода, поддержавшего Шуйских в очередном перевороте. Хотя выдвинули Макария все же с задержкой в 2,5 месяца после ареста прежнего митрополита. Значит, он не принадлежал к группировке временщиков в Новгороде и относительно него имелись сомнения. В конце концов, его кандидатуру сочли приемлемой. Возможно, прикинули, что ученый книжник, мягкий по натуре, займется своими изысканиями, будет далек от политики и не станет помехой для узурпаторов.

Причем даже в церковных делах его власть ограничили. Так, в мае-июне 1542 г. был низложен и сослан в Дмитровский Пешношский монастырь епископ Коломенский Вассиан (Топорков) [147]. Постриженник Иосифа Волоцкого, его помощник в преследовании еретиков, близкий советник великого князя Василия. С Макарием он находился в одном лагере духовной борьбы и был даже его родственником, участвовал в его избрании. То есть, низложили его Шуйские, вынудив митрополита подчиниться. Сочли Топоркова своим врагом. Но очень вероятно и другое. Что интригу против епископа подвели через временщиков еретики, внедрившиеся в церковную и государственную верхушку при Иоасафе. Об их возросшем влиянии говорит еще один факт. В 1542 г. настало время очередной раз продлять договор о перемирии с Литвой. По предложению короля Сигизмунда в него был включен новый пункт. Литовским евреям разрешили приезжать на Русь и вести свободную торговлю. Бояре отменили запрет Мономаха 1113 года! [148].

В целом же Шуйские вернулись к прежней своей линии. Поход на Казань отменили. Снова соглашались мириться с ханами на любых условиях. Казанский Сафа Гирей окрылился. Даже в переговоры вступать не стал, возобновил набеги. А в России опять пошло повальное хищничество. Правда, Иван Васильевич Шуйский торжествовал недолго. Расхворался и вскоре умер. На главные роли выдвинулись его родственники – грабитель Пскова Андрей Михайлович Шуйский, его брат Иван Михайлович и Федор Скопин-Шуйский. Иностранцы почительно именовали их «принцами крови» (а этот титул означал не только высокое положение, но и права на престол).

Временщики и их присные продолжали обогащаться всеми доступными им способами. В данный период прекратилась даже выдача наместничьих грамот [149]. Раньше в них оговаривались «доходные списки» наместника – на какие сборы и пошлины он имеет право. Теперь приближенные Шуйских получали «кормления» без всяких ограничений. Хапали, сколько могли. Расхватывали и земли. Например, в Тверском уезде за пару лет правления Шуйских было роздано в поместья больше земли, чем за предыдущие 40 лет! [150] Правители награждали верных им детей боярских.

Но и себе округляли вотчины за счет казенных земель. И крестьяне «черносошных», свободных деревень оказывались вдруг во власти боярина. Выписывалось много тарханных грамот, освобождавших вотчины от податей. Порой вынуждали других хозяев по дешевке продавать имения или отбирали их под каким-то предлогом. Насильно перегоняли в собственные владения крестьян из чужих деревень. В стране опять нарастали ропот и брожение. Крестьяне бежали, вспыхивали бунты в обираемых городах, множилось количество «разбоев».

В такой обстановке подрастал государь. Свидетельств о его юных годах очень мало. Только изменник Курбский в своей «Истории о великом князе Московском» расписывал, будто он с детства любил мучить животных, «бессловесных крови проливати», потом начал «человеки роняти» с высокого крыльца, принялся с компанией буйных молодых людей «на конех ездити и всенародных человеков, мужей и жен бити и грабити, скачуще и бегающе всюду неблагочинне». А бояре поощряли такие забавы: «О, храбр будет сей Царь и мужествен!» [151] Но «История о великом князе Московском» заведомо создавалась как клеветнический памфлет и никак не может быть принята в качестве исторического источника. Фантазии Курбского легко опровергаются.

Начнем с того, что при подобном поведении Иван Васильевич ни коим образом не смог бы стяжать общую любовь простых людей, которой он пользовался всю жизнь, и именно с юного возраста. И если Курбский изливал свои пасквили постфактум, в эмиграции, то непосредственно в Москве в период малолетства государя бывали иностранцы, в том числе враждебные к России. Обнародовать известия о скандальных выходках они никак не преминули бы, но таких известий не оставил ни один из них.

Зато хорошо известно, что Иван Васильевич был очень набожным, не пропускал ни одной церковной службы [152], дружил со святым подвижником Василием Блаженным. А юродивый с лицами не считался, открыто обличал грехи. Но самый серьезный проступок, на который он указал Ивану Васильевичу, – тот отвлекся мыслями во время Литургии. Пели Херувимскую, «всякое отложи попечение», а он задумался о строительстве загородной резиденции в Воробьеве. Государь сознался в этом, покаялся, просил прощения у Блаженного [153].

Хорошо известно и другое. В последующие годы Иван Васильевич был одним из самых образованных людей своей эпохи. Это признают все без исключения историки, даже настроенные к нему враждебно [154, 155]. Он великолепно разбирался в богословии, целыми абзацами наизусть цитировал Священное Писание (по небольшим неточностям видно, что текст не переписывался, а диктовался царем по памяти). Он отлично знал труды отцов Церкви, постановления Вселенских Соборов, четко различал и квалифицировал ереси. Но знал и работы античных философов, греко-римскую мифологию, ссылался на различные мифологические персонажи – и всегда к месту. Был знатоком отечественной и зарубежной истории, в своих трудах приводил примеры из истории древнего Вавилона, Персии, Греции, Рима, Византии, даже вандальских и готских королевств. Он досконально изучил генеалогию европейских и азиатских властителей, освоил искусство риторики, поэзии, музыки, военное дело, имел солидный багаж знаний по математике, архитектуре, медицине…

Но кто же мог дать ему столь редкое для XVI в. образование? Ни одна придворная роспись не упоминает, что у великого князя вообще были какие-то учителя. Временщики подобными вопросами не озаботились. Вероятно, в воспитании подростка участвовала его бабушка Анна Глинская – урожденная сербская княжна Якшич. Впоследствии Иван Грозный никогда не забывал об этом родстве, щедро помогал Хиландарскому монастырю на Афоне, основанному его предком по бабушкиной линии, основателем Сербского государства святым Стефаном Неманей. Но человек, способный дать Ивану Васильевичу такие фундаментальные знания, рядом с ним был только один. Макарий.

Хотя с беспутным прожиганием жизни и буйными забавами это совершенно не согласуется. Чтобы получить столь солидное образование, требовались годы кропотливой учебы. И увлеченной! Не урывками, между скачками по базарам. Есть и документальное доказательство, что подрастающий Иван Васильевич действительно корпел над книгами. В Москве перед Макарием открылись куда более широкие возможности, чем в Новгороде. Он принялся собирать рукописи по разным городам и монастырям, создавать еще более полный, Успенский свод Великих Миней, где были «все святые книги собраны и написаны, которые в Русской земле обретаются». Но такая работа еще шла, а в Новгороде была заказана копия Софийского свода, и заказчиком являлся юный государь [154].

А Шуйские, считая Макария безопасным для себя, серьезно ошиблись. Он не стал, как предшественники, искать союзников и организовывать оппозицию. Он избрал другой путь. Начал готовить из Ивана Васильевича настоящего православного государя. Но таким занятиям временщики не препятствовали. Не видели для себя угрозы в том, что великий князь просиживает за книгами. Наоборот, не путается под ногами, не мешает им править по своему разумению. Между прочим, Курбский и его последователь Карамзин не заметили, что в своей клевете допустили вопиющее противоречие. Живописуя неприглядное времяпровождение государя, они одновременно восхищались «одним из любимцев Иоанновых, Алексеем Федоровичем Адашевым, прекрасным молодым человеком, коего описывают земным Ангелом: имея нежную, чистую душу, нравы благие, разум приятный, он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы отечества» [156].

О нем сохранились и летописные свидетельства: «А житие его было: всегда пост и молитва безпрестани, по одной просвире ел в день» [157]. Курбский описывал, что он «десят имел прокаженных в дому своем, тайне питающе и обмывающе их, многожды сам руками своими гной им отирающа» [158]. Адашев появился рядом с государем как раз в это время, в 1541–1542 гг. Мы уже упоминали его. Вместе со своим отцом он ездил для переговоров к турецкому султану. Ничего путного не добились и наград не удостоились. По возвращении Федор Адашев получил более чем скромный пост, «товарищем» к писцу Дашкову. А его сына Алексея кто-то помог пристроить ко двору великого князя – на одну из самых низших должностей «батожника».

Но он был из «худородных» дворян, и даже на такое назначение требовалась серьезная протекция. Чья именно, осталось неизвестным. Впоследствии Иван Грозный писал, что не знает, «каким обычаем… собака Алексей Адашов» попал ко двору [159]. Однако с нижней придворной ступенечки он очень быстро вошел в доверие и ближнее окружение великого князя. Вот и сопоставим, мог ли скромный и «ангельский» молодой человек выдвинуться в буйной компании, стать любимцем повесы? Зато для того, чтобы приблизиться к глубоко верующему и благочестивому государю, требовалось создавать именно такой имидж – подвижнический, бескорыстный, чистый.

Впрочем, еще раз следует подчеркнуть некоторые особенности. Если устройство «худородного» Адашева ко двору не могло произойти случайным образом, то его возвышение и приближение к государю – тем более. Потому что Шуйские бдительно следили за окружением Ивана Васильевича и любые посторонние влияния на него пресекали самым жестким образом. Так, в 1543 г. великому князю сумел понравиться Федор Воронцов. Государь его «любил и жаловал», приказал свободно допускать к себе. Шуйские стазу озаботились, расценили их дружбу как угрозу.

Воронцова предупредили, он не послушался. Но 9 сентября 1543 г. Иван Васильевич с митрополитом и несколькими боярами сидели за обедом, и вдруг толпой явились Шуйские и их сторонники Кубенские, Палецкий, Курлятев, Пронский, Басманов. Крича и угрожая, схватили Воронцова прямо из-за стола, с побоями вытащили прочь, намереваясь убить. Государь в ужасе плакал. Послал Макария и собственных бояр спасти любимца. Митрополит именем великого князя кое-как уговорил не убивать его, и временщики согласились, но потащили Воронцова в тюрьму. Иван Васильевич вторично отправил Макария и бояр. Молил: если уж нельзя оставить Воронцова в Москве, пусть его вышлют в Коломну. Но его делегатов клевреты Шуйских встретили бранью. Бояр «толкали в хребет», выгоняя вон. Митрополиту казначей Фома Головин изорвал мантию. Наконец, смилостивились, решили сослать Воронцова с сыном в Кострому, но заставили самого Ивана Васильевича подписать приговор [160].

В общем, показали свою силу – и строптивца наказать, и тринадцатилетнего государя припугнуть. Но эта выходка переполнила его чашу терпения. Через неделю после скандала великий князь отправился на обычное свое богомолье в Троице-Сергиев монастырь – и объявил, что хочет впервые, как его отец, поехать на охоту в Волоколамск. Против такого желания временщикам возразить было нечего. Мальчик подрастал, старался выглядеть взрослым и тянулся к традиционной забаве великих князей. Опасений это не вызвало – наверняка при Иване Васильевиче были соглядатаи Шуйских. Скорее всего, и Адашев был в их числе, ведь его сближение с государем, в отличие от Воронцова, никто не пресек. Сами узурпаторы остались в Москве, в отсутствие монарха им было даже удобнее проворачивать свои дела.

Но они просчитались. Ивана Васильевича сопровождали его дяди, Юрий и Михаил Глинские, были и другие бояре, кому засилье Шуйских уже стало поперек горла. В путешествии и на охоте было проще избегать лишних глаз и ушей, выработать план действий. В Москву вернулись в ноябре. Все оставалось вроде бы тихо. Торжественно встретили Рождество Христово. А после праздника собралась Боярская дума, и Иван Васильевич в первый раз явил себя Грозным. Вдруг прямо на заседании повелел арестовать предводителя Шуйских, псковского вора Андрея. Бояре, с которыми он сговорился, были наготове. Мгновенно схватили ошалевшего от неожиданности временщика и передали псарям. А те не довели его до тюрьмы, убили по дороге. И уже после этого, задним числом, были оглашены его вины – беззакония, насилия над людьми, убийства, грабежи.

Был ли Шуйский убит по приказу государя? Или бояр? Или сами псари отыгрались на ненавистной фигуре? Версии разных летописцев отличаются. В официальной истории царствования Ивана Грозного сказано, что он «велел поимати перваго советника… князя Андрея Шюйского и велел его передати псарям, и псари взяша и убиша его, влекуще к тюрьме». Другой источник отмечает, что его «убили… псари у Курятных ворот во дворце, повелением боярским» [161]. В любом случае, сценарий представляется многозначительным. Великий князь и поддержавшие его бояре считали себя не в силах легитимными средствами избавиться от узурпатора! Предать его суду и казнить по закону получалось невозможно или слишком опасно. Даже арестовать и конвоировать его поручили холопам-псарям! Не были уверены, что такой приказ выполнят придворные и военные. Возможно, команду псарей сформировали еще на охоте в Волоколамске. Не доверяя посторонним, чтобы до Шуйских не дошло.

И лишь после того, как их группировка оказалась обезглавленной, Иван Васильевич со своими сторонниками смог действовать планомерно. Арестовали князей Ивана Кубенского, Федора Скопина-Шуйского, Юрия Темкина, казначея Фому Головина. Но здесь-то в полной мере можно оценить истинный характер юного государя. Сами Шуйские расправлялись с противниками очень круто – а его поступками руководили не месть, не озлобление. Нет, милосердие! За чудовищные преступления поплатился жизнью только Андрей Шуйский. Кубенского определили в тюрьму, остальные сообщники отделались ссылками.

Наконец-то возвратив себе власть, великий князь приблизил дядей, Михаила и Юрия Глинских, одного пожаловал в бояре, второго – чином кравчего. Возвысил в бояре и пострадавшего любимца Федора Воронцова, фактически поставил его во главе правительства. Уже в тринадцатилетнем возрасте Иван Васильевич проявил себя реформатором. Учредил новый придворный чин стольников. Их набирали из молодых аристократов, на парадных пирах они прислуживали за государевым столом. Стольники были примерно одного возраста с великим князем и должны были стать его будущими сподвижниками. Иван Васильевич присматривался к ним, выбирал достойных для ответственных поручений.

Расправу с Андреем Шуйским летопись одобрила: «От тех мест начали боляре от государя страх имети» [162]. Некоторые исследователи считают, что эту приписку внес сам Иван Грозный. Но… такая оценка летописца или великого князя пока осталась лишь благим пожеланием. Никаких особых причин для «страха» у знати не было. Боярские роды были переплетены между собой, за наказанных находились заступники. Иван Кубенский, один из главных виновников беззаконий, отсидел в тюрьме лишь 5 месяцев, по многочисленным ходатайствам был прощен. Да сам Иван Васильевич еще вел себя совсем не грозно. Он по-прежнему корпел за книгами. А обретенную свободу от надзора узурпаторов использовал для долгих и дальних паломнических поездок.

Победу над Шуйскими он отметил особым образом – отправился на богомолье в Калязин монастырь на Волге. А в 1545 г. ему исполнялось 15 лет, по тогдашним меркам совершеннолетие. Иван Васильевич предпринял большое путешествие, посетил Троице-Сергиев монастырь, Переславль, Ростов, Белоозеро, Кирилло-Белозерский, Ферапонтов, Корнильев Комельский, Павлов Обнорский монастыри. Такое же паломничество когда-то совершили его отец и мать, умоляя Господа о даровании сына. Повзрослев, государь считал своим долгом повторить их путь, поблагодарить Бога и святых угодников, услышавших просьбу родителей. В Кириллове случился характерный зпизод. Из-за долгого северного дня великий князь и его свита ошиблись со временем, опоздали к ужину. Подкеларник заявил: «Государя боюся, а Бога надобе больше бояться», и отказался их кормить. Но Иван Васильевич даже не подумал спорить. Нельзя так нельзя – легли спать голодными.

Странствие длилось несколько месяцев, а едва лишь вернувшись, великий князь снова пустился в путь – в Троице-Сергиев монастырь, оттуда в Александровскую слободу, потом в Можайск. А между тем боярское правление избаловало знать. Она своевольничала, распоряжения выполняла кое-как. В декабре 1544 г. крымский царевич Иминь напал на Белевский и Одоевский уезды. Но воеводы Щенятев, Курлятев и Воротынский поссорились по поводу старшинства, не желали подчиняться друг другу. Войско простояло на месте, и татары, разграбив села, ушли с полоном. А в 1545 г. Иван Васильевич решил предпринять поход на Казань. Командующим был назначен князь Семен Микулинский, но порученное дело он счел слишком трудным и воспринял вообще как наказание. Возмущенно писал царю, за что же ему такая опала. Приказы спустил на тормозах, и вместо похода был предпринят лишь набег «легким делом» на лодках.

Но Иван Васильевич вдруг начал узнавать, что и в правительстве у него неладно! «Дружба» Воронцова оказалась совсем не бескорыстной. Дорвавшись до власти, он начал себя вести… точно так же, как Шуйские. Любые вопросы решал сам, даже не сообщая государю. И вокруг него пристроились те же самые вельможи, которые окружали Шуйских, от которых государь спасал Воронцова! Иван Кубенский, Пётр Шуйский, Горбатый-Шуйский, Палецкий. Но сейчас они прекрасно спелись между собой. Награждали своих родственников и приятелей, назначали наместниками, воеводами. Такие начальники опять хищничали, обирали народ.

Государь спохватился, начал вмешиваться в управление. Но возгордившийся Воронцов продолжал распоряжаться через его голову. А когда Иван Васильевич решил проверить дела, боярин возмутился и стал дерзить. Дескать, пусть не мешает. Тут уж великий князь не стерпел, выгнал его. А при проверках открылись беззакония, воровство. Аристократы разболтались до того, что Афанасий Бутурлин, недовольный вмешательством великого князя, позволил себе «поносные слова» на него. Поплатился за это урезанием языка, а Воронцова с его компанией государь отправил в опалу. Хотя она опять стала недолгой. Родственники уговорили заступиться митрополита, и через месяц все получили прощение.

Непорядки в государстве прорвались в Новгороде. Мы уже упоминали, что пехоту на войну выставляли города. В 1545 г., когда собирали войска против крымцев и казанцев, Новгород получил разнарядку прислать 2 тыс. пищальников. Цифра была явно непосильной – все население города составляло 26 тыс. [163]. Видимо, в правительстве понадеялись, что богатый торговый город наймет воинов. Но состоятельная верхушка не желала раскошеливаться, а от жребия имела возможность откупиться взятками. Нелегкая доля идти на службу выпала бедноте. Это вызвало возмущение и волнения. А в 1546 г. поступили известия, что на Русь хочет напасть крымский хан. В Новгород опять пришел указ прислать пищальников. Накопившееся недовольство бедноты, на которую снова переложили повинность, выплеснулось мятежом. Местные власти усмирили его. 25 человек, объявленных виновными, арестовали и послали в московскую тюрьму, их имущество конфисковали.

Между тем армия разворачивалась на Оке. Возглавить ее впервые решил сам 15-летний государь. Свою ставку он расположил возле Голутвина монастыря. Татары так и не появились, но в подобных случаях сборы войск использовались для смотров, учений. Великий князь и его чиновники проверяли укомплектованность полков, боеготовность, вооружение. По результатам проверок переверстывались земельные оклады детей боярских. В перерывах между делами Иван Васильевич отдыхал. Но однажды поехал на охоту, и в лесу ему неожиданно перекрыл дорогу вооруженный отряд, 50 новгородских пищальников. Государь, конечно, встревожился, «велел их отослати». Новгородцы не послушались. Дворяне из свиты попытались отогнать их силой, но пищальники вступили в бой. Загремели выстрелы, стали рубиться саблями. С обеих сторон было убито около десяти человек, многие ранены.

Бунт в армии, нападение на великого князя, человеческие жертвы – дело было не шуточное. Расследование возглавили дьяк Василий Захаров Гнильевский и Алексей Адашев. Выяснилось, что пищальники намеревались жаловаться на свои обиды. Иван Васильевич потребовал узнать, «по чьему науку бытсь сие супротивство» [154]. Ведь новгородцы откуда-то знали, где и когда перехватить его, караулили с оружием – значит, заранее готовились не подчиниться приказу разойтись, прорываться силой. Кто подучил, кто настроил их? Следствие обвинило Ивана Кубенского, Федора Воронцова, его племянника Василия и Ивана Федорова-Челяднина. Судили их бояре. Федоров покаялся, его оправдания сочли удовлетворительными, и он был прощен. А троих осудили на смерть, великий князь утвердил приговор, и их обезглавили.

Иногда высказываются мнения, что Воронцова с племянником просто оклеветали, свели личные счеты. Но все фигуранты дела оказываются отнюдь не безобидными овечками. Иван Кубенский был ближайшим помощником Шуйских в их хищничествах, по большому счету, заслужил казнь еще раньше, вместе с Андреем Шуйским. Федоров-Челяднин – предатель, за чин конюшего и вотчины своей родственницы Аграфены продал и ее, и маленького государя. Федор Воронцов пытался перехватить власть после Шуйских, а когда Иван Васильевич выгнал его из правительства вместе с Кубенским, озлобился. Можно вспомнить и о том, что его родной брат Михаил Воронцов был очень близок к изменнику Андрею Старицкому. Если бы в столкновении с пищальниками Ивана Васильевича сразила шальная пуля, на престол выдвигался его двоюродный брат, Владимир Старицкий.

Стоит отметить, что на семьи казненных юный государь никакой вины не распространял. Сын Федора Воронцова впоследствии дослужился у него до высоких постов, был видным дипломатом. А всех новгородцев, непосредственных участников мятежа, он… вообще простил. С их жалобами решил разобраться лично. Осенью 1546 г. поехал в Новгород и Псков – из этого города тоже шли челобитные, жители возмущались злоупотреблениями наместника, князя Турунтая-Пронского. Иван Васильевич отправился туда всем двором, узнать нужды подданных, «управить землю».

Но, судя по всему, наместники как следует подготовились и разыграли для него типичный парадный визит. Паломничества к местным святыням – они интересовали великого князя в первую очередь, торжественные приемы, пиры. Неопытному юноше представили подставных людей, заверивших, что все прекрасно. А тех, кто мог бы рассказать обратное, даже близко не подпустили. Псковская летопись жаловалась, что населению от этого визита было «много протор и волокиты». Ведь с жителей трясли поборы на подарки государю и его приближенным, на те же пиры и торжества, мобилизовывали на работы по приведению городов и дорог в образцовый вид. Уехал высокий гость, «не управив своей вотчины ничего» [165]. Чтобы налаживать положение в стране, Ивану Васильевичу требовалось брать рычаги власти в собственные руки.