Текст книги "Туманность Водолея. Томительный дрейф"

Валерий Уколов
Туманность Водолея. Томительный дрейф
Дилогия

Туманность Водолея

Внимание! Мнение автора может не совпадать с им написанным.

И ещё, предупреждаю тебя, читатель: в процессе потребления текста может возникнуть ощущение чего-то близкого и до боли знакомого. Поверь, здесь нет злого умысла. В любом случае я не приму обвинений в свой адрес. А в своё оправдание скажу, что многие события, имена и факты, порождённые неподконтрольной фантазией, есть не что иное, как чистейшей воды плод художественной невоздержанности, и только. Правда, люди, чисто случайно прочитавшие рукопись, сообщили мне о реальном существовании многих моих придуманных персонажей, причём с такими же именами. А один человек даже утверждал, что страна, мною описанная, уже существует с подобным названием, и не одно столетие. Как бы там ни было, я уже не в силах ничего изменить, ибо при смене имён у их носителей возникнут иные помыслы и поступки, а при перемене названия страны у её обитателей изменятся судьбы, и это будет уже насильственная фантазия, искажающая саму реальность. Но держи в голове, однако, что разговоры и последующие воспоминания об этой стране могут вызвать непредсказуемую реакцию.

Не помню, в каком году жителей большой страны освободили от излишней опеки. Жители те были великими баловниками, таковыми и остались: шкодили, крали, ломали большие и малые игрушки, разоряли жилища, и никакие наказания их не страшили, потому как наказывать было некому. И так истощили они среду обитания, что, сами собой недовольные, собирались устроить всеобщий разнос, но спас их климатический катаклизм.

20nn-й год от рождества Христова. Климат планеты стал совершенно невменяемым. После глобального потепления наступило тотальное оледенение. Прирост льда на обоих полюсах был угрожающий. Океаны промерзли, как озёра. На юге ледяные торосы продвинулись до Австралии. На севере, в прибрежных зонах Аляски и у берегов Норвегии, лёд давно уже не таял и всё дальше углублялся в материки. Гренландию совсем потеряли из виду.

Говорит Ник Симпл, рейнджер на Аляске: «Хоть убейте, не могу понять, что за дела с этой ё(пи-и-и)й погодой. Если так дальше пойдёт, тут белых медведей расплодится – проходу не дадут. Надо сказать этим парням-климатологам пусть шевелятся, выдумывают что-нибудь. Мне всё это не нравится». А вот что сказал Йохан Борг, норвежский рыбозаводчик: «Фиорды промёрзли вместе с рыбой. Снега по крыши навалило, и лёд везде. Не по душе мне такие катаклизмы». Комментирует ситуацию английский климатолог Джозеф Пойнт: «Мы столкнулись с каким-то тотальным и непредсказуемым процессом. Уже ничего не поддаётся прогнозам. Температура на планете падает из месяца в месяц. Скоро вся суша скроется подо льдом. Китай и Западная Европа под снегом, и это только начало. За всем этим настанет повсеместное оледенение».

Вопрос: «Вы упомянули Китай и Западную Европу, но вот Россия, она же ближе к Ледовитому океану, но лёд, как ни странно, остановился у её берегов и дальше не движется». Джозеф Пойнт: «Это действительно странно. Пока я не могу объяснить этот феномен. Нужны дальнейшие исследования».

20nn+1-й год от рождества Христова. Лёд с угрожающей скоростью движется с обоих полюсов к субтропикам. Гигантские айсберги наводнили экватор. Пингвины заселяют Мадагаскар. Зима в России была суровой, снежной, но в остальном – как обычно. Снег выпадал там, где и всегда, а весной растаял. Лёд по каким-то причинам не продвигался на территорию России, а постепенно охватывал её со всех сторон. Ледовые образования точно повторяли контуры Российской Федерации, не нарушая границ. Эту странность никто не мог объяснить. Русские совершенно ничего не предпринимали для остановки ледового нашествия, а лёд к ним не шёл. США наполовину покрылись ледяным панцирем. Правительство истратило три четверти национального бюджета для растопки льда, но совершенно безрезультатно. Переселенцы из Канады и северных штатов заполонили юг страны. Обогнув Россию, ледовый фронт покрыл Средиземноморье. В колыбели европейской цивилизации можно было устраивать зимние олимпийские игры. Австралийцы, захватив с собой сумчатых и аборигенов, спасались в экваториальной Африке, куда лёд ещё не дошёл, но уже давал о себе знать ночными заморозками. Озеро Виктория подёрнулось ледовой коркой. Но уже через месяц зебры скользили на мёрзлой траве, а афроафриканцы вязли в снегу, совершенно к этому не подготовленные морально. Некогда цветущий континент превращался в монохромный материк. Биржи повсюду лихорадило. Акции ведущих компаний осыпались, как листья на морозе.

В России же сколь-нибудь существенных изменений не наблюдалось. А к оледенению в остальном мире относились по-разному. Нефтяники ликовали. Цены на топливо жестоко побивали все рекорды. Когда оледенел Ближний Восток и большая часть Южной Америки, ОПЕК скончался за ненадобностью. От России паутиной потянулись нефтепроводы по льду во всех направлениях.

Православная церковь видела в оледенении божью кару для загнивающего Запада: «Вот он, перст Господень, указал на блудливых, а природа непогрешима». Ей вторил евразиец Дугин, развивая идею избранности каждого евразийца в пределах России. Правительство выжидало. Народности севера вообще не принимали катаклизм всерьёз. И весь люд российский в простоте своей занимался привычным для него выживанием, переводя все напасти в жизненный опыт.

20nn+2-й год от рождества Христова. По миру лёд да наледь. Это был тот самый год, когда в богатеющей России едва успевали всё разрешать. А в США, поклоняясь политкорректности на ещё не замерзших территориях, законодательно запретили стирать отдельно белое и цветное бельё, считая это бытовым проявлением расизма.

А Россия ещё держала тепло. Летом, когда вокруг её границ лежал лёд, над территорией Федерации часто поднимался туман – сказывалась разница температур. И в тумане том жили люди, они ведь в России прежними оставались. Стабилизационный фонд крепчал, преумножался, и все про то знали, но беды русские в их всевозможных проявлениях – техногенных и то, что с фактором человеческим связано, и с трагическим стечением обстоятельств – лежали, как и прежде, по полям русским, прятались в подворотнях городов, и русские упорно искали их, находили и питались ими, и беды делали их упругими и неподатливыми к последствиям.

В старинном подвале со сводчатыми потолками и нарочито ободранными стенами гремел панк-рок. Вот текст: «Боже, храни президента! Дай ему сорок сроков подряд! Храни, храни президента и собаку его – лабрадора! Боже, храни его! Да!».

В углу сидел Герман, тридцати семи лет от роду. Пил пиво, курил. Вошёл Евгений, тридцати трёх лет. Сел рядом, закурил, заказал пива. Герман, указав взглядом на лежащий на столе журнал Rolling Stone:

– Читал? Права на песни Beatles перекупил популярный исполнитель шансона Семён Замоскворецкий.

– Зачем они ему?

– В России должно быть всё, в том числе и песни Beatles. Скоро мы весь мир на колени поставим, и всё будет нашим, когда остальные повымерзнут.

– Святая Русь forever! – предположил Евгений.

– Смотри проще да практичней.

Евгений. Интересно, какой образ жизни и мыслей мы будем насаждать замерзающему миру? Великодержавие, православие, народность?

Герман. Это как получится. Я тебе говорю о сосредоточении здесь всех мировых центров, прежде всего финансовых и энергетических. А с экспортной идеологией по ходу дела разберёмся. Ты лучше думай о русских умах. Вот где проблема.

– Пусть лидеры заботятся.

Герман. Они уже заботятся. Давай допивай пиво и поехали. Покажу кое-что.

Евгений и Герман продираются сквозь накуренные проходы к выходу. Гремит панк-рок. Старый панк-рокер выдаёт текст: «Коммунисты лишали меня рок-н-ролла. Коммунисты не шили мне джинсов. Коммунизм умирает, потому что мне надоело. Это мне надоело, потому коммунизма не стало. Да».

Почти полночь. Полная луна. Герман и Евгений спускаются в метро. В России луна видна и в европейской, и в азиатской части, но русские до сих пор не извлекают из этого никакой выгоды.

Ровно полночь. Полная луна. Германа и Евгения переносит в своём теле вагон метрополитена. Повсюду люди подземелья. Иные, познающие радость печатного слова, визуализируют собой версию о спрятанной здесь, повсюду в этом подземелье, библиотеке государя Ивана Грозного. Частные жизни, составляющие общность вагона, несутся по червоточине недр, исключительной собственности государства. Не гаснет свет в тоннеле.

За полночь и полная луна. Герман и Евгений выходят из метро. Обоим на мобильники приходят SMS. Абонентам предлагают новую услугу: исповедаться по номеру 6670. Отец Амвросий. Услуга платная.

– Здесь недалече, – Герман указал на небольшое кирпичное строение. – Я недавно с диггером познакомился. Толковый парень. Это строение – вентиляция. Через её шахту мы попали в какие-то тоннели, очень старые, скорее всего довоенные. Но поезда по ним ходят, правда, редко и так тихо, медленно. И кабели всюду. Так вот, когда тот диггер узнал, что я спец по связи и электронике, предложил прощупать их. Многие из кабелей явно не силовые, больше похожи на связь. Вчера мы с ним врезались в некоторые провода и установили запись, – Герман вынул решётку, нащупал висевший сбоку на крючке диктофон, достал флэшку и вставил чистую. – Так вот, вчера на радиорынке я купил набор DVD с дешифровальными программами. Кое-что уже разобрал. Вот распечатки. Полюбуйся.

Герман влез по пояс в проём шахты и извлёк из трещины в потолке свёрнутые файлы. Евгений прочёл: «Совершенно секретно. По правительственной связи. Оледенение, подступившее к границам Российской Федерации и грозящее перейти на её территорию, может оказаться глобальным стихийным бедствием и вызвать беспорядки и недовольства. Предлагаю в срочном режиме подготовить меры к поэтапному введению чрезвычайного положения, начиная с границ государства».

Герман. Я храню распечатки здесь.

Евгений. А где дешифруешь?

Герман. Дома.

– И не боишься?

Герман. У меня в процессоре ёмкость с кислотой. Если будет облава и вломятся через дверь или окна, пойдёт сигнал в процессор, и кислота уничтожит все носители и память. Или я сам, если что, пошлю сигнал вот с этого брелока. (Герман показал брелок сигнализации.) Так-то вот.

– Зачем тебе эта информация?

– Всегда надо знать, что с тобой собираются сделать.

Евгений. Ну, узнаешь, и, если капканы какие, куда валить будешь? За бугром везде лёд уже.

Герман. Ты пойми: скоро к нам все валить начнут. И к этому с умом готовиться надо. А человек разумный – это человек информированный. А информация денег стоит. Так что поработаем. А сейчас предлагаю в один ночной клуб сходить. Недавно открылся. Я там был пару раз. Называется «Дионисий». С претензией на античность, хотя разгул там типично нашенский, так сказать, постсоветское неоязычество.

Евгений. Может, завтра зайдём? У меня с деньгами худо. Там же, поди, недёшево.

Герман (ставя решётку на место). У меня есть. На днях подзаработал, взломал сайты крупных кинотеатров.

– Зачем?

– Они теперь не могут в Интернете анонсы сеансов размещать. Вместо расписания появляется надпись «Мы погорели» или «У нас готовят теракт». Ну, моё дело взломать, а вымогательством мой заказчик занимается. Но своё я получил. Так что идём, тем более дело у меня есть к одному тамошнему человеку.

«Дионисий» – клуб закрытый, неафишируемый – располагался на нижнем уровне бассейна «Олимп». Вместо крепких охранников – за стеклом невысокий сутулый вахтёр-пенсионер в больших роговых очках. Герман подошёл к переговорному устройству и проговорил в него: «Герман здравствовать желает. Этот человек со мной». Вахтёр не пошевелился, но дверь отворилась сразу.

Евгений. Так просто можно пройти?

Герман. Вот это стекло, за которым вахтёр сидит, пуленепробиваемое, и к тому же с обратной стороны на нём монитор, как на самолётах. А пропуском служит голос. Мой голос введён в базу данных. Компьютер распознаёт его и даёт добро.

Евгений. Сложная техника. С ней надо уметь управляться.

Герман. Этот вахтёр – бывший профессор в Бауманском. Тут ему в тридцать раз больше платят. Это он здесь всё оборудовал. Сначала найдём нужного мне человека, а потом, может, попаримся в сауне.

Герман справился у внутреннего распорядителя о нужном ему человеке. Тот кивнул в сторону бассейна. Нужно подняться наверх. Сам бассейн был стилизован под античную Грецию: орнаменты, вазы, чернолаковая керамика. На стенах лепнина, маски Сатира, Фавна, гроздья винограда.

Герман. Многие вазы здесь подлинные. Я удивляюсь, где их столько добывают? При каждом разгуле бьют нещадно. Кстати, скоро оргия. Надо поторапливаться.

Дверь в нужное помещение не была надписана, но опознавалась по изящному скрипу. Предбанник пустовал. Далее, в комнате отдохновения, сидел в кресле нужный Герману человек, курил, смотрел канал Discovery, зевал и, судя по виду, ни о чём не думал. Увидев Германа, развёл руками в знак удивления.

Герман. Ты не рад? Или думал, я тянуть буду?

Нужный человек. Не думал. Давай, поведай мне, что знаешь.

Герман. Я нашёл того человека – геолога. Он же интересуется твоими финансовыми возможностями. Хочешь, поговори с ним сам, но учти: он мужичок с причудами и на русской идее нехило помешан.

Нужный человек. Это ладно. Мало ли кто у нас на идеях мешается. Ты с ним не пробовал договориться?

Герман. Нет пока.

Нужный человек. Поговори с ним сам. Скажи, деньги есть, а всё остальное его. О твоём проценте после потолкуем. Если не хотите попасть в оргию, лучше уходите сейчас, а то скоро начнётся.

Герман. Ладно. Пойдём мы.

Евгений и Герман покидают «Олимп».

Зачинается оргия. Люди без всяких признаков одеяния, увенчанные лавровыми венками, собираются у кромки бассейна и передают друг другу чашу с упоительным зельем, и каждый делает из неё по глотку. Передаёт дальше. Ещё глоток. Дальше. Глоток… Как мало надо… Глоток… Только и всего, что сделать глоток и исчезнуть в себе до полного самозабвения, но лишь затем, чтобы освободить природу. Яростно выплеснуться наружу и слиться с ближним в полноте экстаза, в союзе с отчуждённой, враждебной, непокорной стихией природных страстей. Так расплавь в себе грязь, бессмыслицу, хаос! К началу! К первому дню! Пусть вода возьмёт свои дары! Пусть исчезнет хищный оскал потаённого зверя! Пусть станут пустынны уста! Гимн радости и покою! Но не поранься обломками иллюзий. Ты слышишь нестройное песнопение и инфернальный хохот, битьё чернолаковой керамики о статую Аполлона? Это кончается ночь. Покойно и радостно в чреве её. Ночей очарование… Очей изнеможение…

Пустынный проспект. Время редкостного упокоения ультра поселения.

Герман. Этот мой знакомый специализируется на устроительстве корпоративных оргий. Тот человек, которого он искал, занимался какими-то необычными геологическими разработками. Но, что у них за тема, пока не знаю. Сегодня к вечеру поедем в одну деревушку, навестим его. Только поедем на народном транспорте. Говорят, если он узнает, что мы прибыли на дорогом авто, разговаривать не будет. А что в его понимании «дорогое авто» – вопрос. В общем, поедем с народом.

Электрический поезд взял курс на область. Вечерело. Думалось легко и неотягчающе обыденно. Евгений и Герман сидели напротив интеллигентного вида людей, не изъеденных капиталом. Тема их беседы – литература народа.

– Нет, почвенники не могут отмереть, как не отомрёт народ. Это же очевидно, – утверждал мужчина в брезентовой штормовке и с бородой a la Николай II.

– Страна была аграрной, поэтому и тема деревни актуальной казалась, – объяснял мужчина в болоньевой куртке и без бороды. – Сейчас все в город прут, и тамошние проблемы куда важнее. А значит, и литература соответствующей станет. К тому же даже те, кто живёт в деревне, уже не чувствуют прежней отчуждённости и изоляции: спутниковое телевидение, Интернет и всё такое. Да и почвенники сами, в основном деревенщики, а о Небесном Иерусалиме как о граде представление имеют.

– А я считаю, – заметила женщина в косынке, – что деревенская литература сейчас взяла лишь паузу. Она модернизируется, ориентируясь на современность. Я уверена, скоро появятся новые авторы. Да они уже есть.

– Вопрос, кто их будет читать? – выразил сомнение безбородый.

– Те, кто этим живёт. Молодёжь, уверен, также заинтересуется, – уверил бородатый. – Вот они, – он указал на Евгения и Германа. – Вам интересна деревенская литература?

– Признаться, не имеем понятия. Мы всё больше сетевой интересуемся, а там такие темы не в цене, – честно ответил Герман.

– Но, может быть, вас заинтересуют новые авторы, работающие в этом жанре? – понадеялась женщина в косынке.

Евгений. Какие авторы?

Женщина в косынке. Вот у меня есть несколько экземпляров книги Василия Щепки, изданной за счёт автора. Но я надеюсь заинтересовать крупные издательства. Такого автора нужно печатать, тем более что он работает и в прозе, и в поэзии. А сейчас пишет пьесу о том, как сельчане отстояли землю от посягательств городских богатеев. Вот возьмите, прочтите. Вы ведь всё равно ничего сейчас не читаете.

Евгений и Герман читают.

 
Пока люди крали металл на прокорм,
Забывали, как выглядят деньги,
Обновлённые русские в твидовых пиджаках,
В мегаполисах прытких
Сеяли ветер, выли, рвали брёвна из глаз.
И повсюду в угаре, в смоговой мгле
Город пылал пламенем адским,
Выжигая себя электричеством,
Смердя отравленной плотью.
Вот она, гибель людей, как песок текучих и зыбких.
По битым дорогам, извилистым рельсам
Добираются к полю, подбираются к рекам
Те, кому ещё хочется жить и дышать
Степью и запахом трав незасушенных.
Мы вышли отсюда, из дикого поля.
Встречай же нас, ветер печей нетопленых, гулом.
Я был тут и буду, останусь, как древо в скале.
И на заросших руинах продмага
Бродячий пёс провыл мне, что здесь он родился,
Здесь и подохнет, как надо. Блядь.
 

Герман. Да уж. Это впечатляет. Но вот последнее слово… как-то не то что бы к месту, что ли.

Женщина в косынке. А его и не было у автора. Его добавил редактор.

Евгений. Зачем?

Женщина в косынке. Он человек увлекающийся и тоже болеет за землю. Мне поначалу также показалось это слово лишним, но потом он объяснил, что слово это для нас и не слово вовсе, а термин и понятие, которым мы обозначаем отношение русского человека к жизни и истории. Ведь русская душа открыта жизни, а та постоянно изменяет, и часто подло.

– Это потому что русские кромсают историю, а она их в ответ третирует, – вставил безбородый.

Женщина в косынке. Пусть так. Однако люди, живущие на земле, хранят свою историю, нравы и обычаи. Но и они вынуждены страдать оттого, что кому-то там, в городах, понадобились перемены, а получаются одни измены, и самим себе тоже. Недаром же термин «блядь» наиболее часто встречается в русском лексиконе.

Евгений. Да, но зачем вставлять его в чужие стихи?

Женщина в косынке. Я же вам объясняла: редактор сопереживает автору. Да и автор, если разобраться, сам бы этим словом окончил творение. Ведь он переживает за то, что всё изменится. То есть жизнь, изменённая городскими богатеями, изменит и ему. Сколько уже селян пляшут под дудку приезжих, а народные песни вообще не поют. Перебаламутили всех, и забыли все, для чего живут. Вот об этом Щепка и пишет, и по-современному пишет. Вы вот прозу его прочтите, обязательно прочтите. Вот сейчас и прочтите.

Евгений и Герман читают.

Приятели

Ни зари, ни просвета, ни ночных фонарей – ничего, что светило бы в эту пору. Луны не видно. Можно ехать. Николай выкатил мотоцикл с коляской далеко за двор, чтобы не будить соседей. Завёл и поехал на другой край села к Тихону, приятелю и подельнику. Тот уже ждал у ограды, покуривая и часто сплёвывая позади себя. В камуфляжных куртках оба дружка сливались с кустарником, росшим за забором.

– Слышь, Тихон, у меня ножовка-то совсем хуёвенькая. Думал, полотно новое есть, а где – так и не нашёл.

– Да и хуй с ним. Я лопаты взял. Если чё, выкопаем. Оно и тише. Там вроде всё новое установили. Ты не видел?

– А я хуй его знает. Приедем – увидим.

Тихон, сидящий в коляске мотоцикла, натянул повыше дерматиновую накидку. Свежело на скорости. Мотор трещал. Николай слегка наклонился к Тихону и проговорил громко:

– Я чё ещё думаю: может, потом на станцию мотнёмся? Там чё покрутим?

– Тю, ёб твою! Это ж охуеть как. Там постов понаставили, хуй проссышь.

– Ладно, посмотрим.

Друзья съехали с дороги, выключили свет и заглушили мотор. Николай достал сумку с инструментом и вынул из неё ножовку по металлу. Вдоль дороги тянулись металлические ограждения, сваренные из труб. Чуть дальше стоял дорожный знак, ограничивающий скорость. А рядом ещё один, указывающий поворот. Тихон достал лопату и направился к знакам. Николай принялся пилить ограждения. Тихон не спешил. Закурив, он медленно затянулся, посмотрел на знаки, отошёл чуть поодаль и стал мочиться. Николаю не нравилось ножовочное полотно. Он то и дело пробовал его пальцем и удивлялся, какое оно тупое.

– А чё ты хотел, ёб твою, – выговаривал ему Тихон, уже приступивший к выкапыванию знаков. – Свежих бы взял, да пару бы, а то наебнётся – и чё?

– Да ладно, не пизди ты под руку, – обижался Николай.

Дорога была пустая. До рассвета ещё далеко, и приятели успевали перекурить и принять допинг – самогонку в пластиковой бутылке из-под колы.

– Я вчерась Нюрку-то в посадке отодрал-таки. Чуть хуй не стёр. Ебливая сучка, – Тихон сплюнул под ноги. – Ну, а у тебя чё с этой мандавошкой-поварихой?

– Да ну её на хуй! – жаловался Николай. – Я её во все дыры дня три назад драл. Поглумился вволю. А она, сука, мне гонит: давай, мол, жену бросай, поженимся и в город уедем. На хуй он мне нужен, этот город! Я в прошлом месяце поехал на заработки, плитку класть. Ну, положил метров сорок, а прораб съебался и хуй заплатил. Да и до этого ещё наёбывали. Да ну их в пизду с этим городом! А то ещё менты, блядь, винтят напостоянку. Пива помню, выбухал бутылку-полторашку перед электричкой. Чую, ссать охота. Ну, за вокзал зашёл, стою, ссу. Раз – тут менты подваливают. Я ещё ссу, а он меня дубинкой, блядь, по горбу как уебёт. Я чуть кровищем не выссался. А потом ещё и всё бабло повыгребли, суки. Да не, ну охуеть совсем, бля, поссать не дали толком.

– Да это чё, – подхватил Тихон, – мы вон с Кирюхой поехали раз по пьяни на футбол. Кто с кем играл, ни хуя не помню, да оно мне и на хуй не надо. Кирюха-то, сидим, бухаем, говорит: «Запиздили на футбол, ёбаный свет». Ну, мы уже готовые были. Ну, залезли в электричку, ещё самогонки вжарили. Кирюха куда-то в тамбур поссать пошёл и съебался на хуй. Я, блядь, уснул и ни хуя не помню, как в городе оказался. Чуть протрезвел, а менты тут как тут. А у меня ни хуя денег нет. Ну, так они меня так просто и отпиздили. Да прав ты, Коля, на хуй он нужен, этот город! Одна морока, бля. Ладно, хуй с ним. Давай, пили, а я второй знак выкопаю.

Приятели взялись дружно. Дело шло ладно. Несмотря на то, что ножовка у Николая тупая была, да и притупилась ещё, ограждения он срезал лихо. Дело шло, да и хмель выходил. Так что приходилось прикладываться к бутыли между делом. Весь металл друзья сложили в коляску и обмотали тряпками, чтоб не гремел. Николай завёл мотор.

– Слышь, – сказал он Тихону, уже усевшись в сиденье, – бухла-то ни хуя не осталось. Давай к Маруське заедем, у неё завсегда имеется.

Маруська, известная в деревне самогонщица, была баба не промах, в ночное время чуть ли ни вдвое за зелье брала. Николай и Тихон про то знали, но ехали.

Собаки залаяли, ещё мотоцикл только в деревню въезжал. Тихон скинул проволочный крючок с калитки и прошёл к окну. Постучал.

– Кто там, еби вашу душу? – расшумелась Маруся. – Кого там хуй принёс?

– Да не шуми ты, ёб твою, – урезонивал её Тихон. – Дай бухла бутыли две, да и дело с концом.

– Какого хуя ночью шляетесь! Не хватило, что ли?

– Да ну тебя в пизду, Маруська! Спешим мы. Бухло давай.

– С вас блядь в три цены брать надо, что по ночам шляетесь.

– Ты зубы не заговаривай, – терял терпение Тихон, – да пизди поменьше. Давай бухло, тебе говорят.

– Сколько вам, пропойцам, не хватает-то?

– Давай две полторашки – и разойдёмся.

– Цену-то знаешь?

– Да ну тебя на хуй! Давай, не обижу.

Маруся полезла под пол и достала уже наполненные пластиковые бутылки. Тихон сунул ей смятые купюры, взял бутыли и пошёл к мотоциклу. Одну бутылку друзья открыли и тут же принялись пить с горла.

– Охуеть, как пронимает, – блаженствовал Тихон. – Нехуёвая самогонка у Маруси.

– Так, ёб твою, дело она знает. Так и берёт, сучара, втридорога.

– Да и хуй с ним. Зато по шарам шибает. А я вот неделю назад у Иваныча на том краю взял полторашку, так только стакан успел выдуть, и началось, блядь: так просрался, на неделю хватило.

– Да знаю я этого Иваныча. Самогонка у него всегда херовая была, – подтвердил Николай. – Так бог-то шельму метит: его ж позавчера инсульт ебанул.

– Да ну!

– Я-то с его зятем виделся. Пиздабол, еби его мать. Как запел мне: «Тестя инсульт ебанул. Чё делать? Чё делать?». Да ни хуя не делать, бля! Самогон надо было делать нормальный. А щас чё пиздеть? Я ж говорю, бог шельму метит. Довыёбывался Иваныч.

– Да, бог-то всё видит, – подтвердил Тихон, – и ночью видит. И как ты металл пиздишь видит, – Тихон засмеялся.

– Фу ты, ёб твою, – огрызнулся Николай. – А ты, блядь, как не при делах, да? Ты пойми, ёбаный свет, платили бы мне да тебе на работе этой хуевой, на хуй мне тот металл всрался! А так, блядь, хоть на жратву соберёшь.

– А ты пойди к батюшке нашему в церковь и спроси: «Отец святой, можно ли мне металл для жратвы спиздить? Дело-то благое». Вот он охуеет, – Тихон зашёлся в хохоте.

– Да ты сам охуел, с подъёбками своими, – злился Николай. – На хуя богу этот металл сдался, и без него делов хватает. Ты о себе думай.

– Да ладно, чё там. Как спиздим теперь где железо, так и свечку поставим – не для себя, мол, – Тихон продолжал смеяться.

– Лыбся, лыбся, – выговаривал Николай. – Боженька тебе счёт выпишет.

– По весу спизженного металла, – не унимался Тихон. – Ну его на хуй, Коля, мы и так в аду живём. Ты лучше скажи, пойдём на станцию или как?

– Уже светает. Давай под вечер.

– Ни хуя. Давай щас. Ещё успеем.

– Ну, хуй с ним, – согласился Николай, – поехали.

До станции было недалече. Время от времени приятели наведывались туда по ночам, срезали медный провод, выламывали тяжёлые железные детали. Это был их обычный промысел. Николай остановил мотоцикл чуть поодаль в лесополосе. Начинало светать. Тихон вынул бутыль-полторашку. На душе заныло. «Растрясло дорогой», – подумал он, открывая бутылку.

– Давай ёбнем, – предложил он Николаю, – чё тут осталось…

– Не до хуя будет? – засомневался Николай.

– Ну, как знаешь, – Тихон приложился к горлышку. Николай взял у него бутыль, продолжил. Уже светало вовсю. Речушка маленькая, что вдоль полотна железнодорожного недолго тянется, проглянула, и над ней запарило. Туман поднимался, и птицы запели как-то поочерёдно: то здесь, то где-то рядом. Деревья будто ожили. Словно в небо засмотрелись: что ждать-то оттуда? Дождь или жарко будет? Насекомых всячина всякая засуетилась, замельтешила. Трава росой увлажнилась. Тихон окурок бросил – погас он сразу и пошипеть не успел. И как-то веселей на душе стало. Рассвет – он для всех рассвет. Всем от него ладно становится.

Приятели допили допинг, взяли инструменты и пошли к полотну. Николай принялся медный провод спиливать, а Тихон лопатой тяжеленный механизм рядом с рельсами выкапывал. Да дело-то привычное. Не раз они сюда наведывались, знали: провода новые быстро протянут, механизмы всякие тоже скоро восстановят, так что дело не заржавеет. Работали спешно, справно. Здесь задерживаться нельзя, поймают – худо будет. Увлеклись приятели, а не знали, что недалеко пост соорудили, вот из-за этого воровства постоянного. Охранник услышал шум, подошёл тихо да и закричал:

– Вы чё, уроды, творите?! А ну ложись наземь!

Приятели не то чтобы испугались – можно сказать, удивились. Тихон посмотрел на охранника с недовольством, с досадой даже. А Николай, уже вспотевший от работы, часто дыша, крикнул:

– Ты бы валил отсюда, а то не ровен час…

Но охранник передёрнул затвор карабина и закричал:

– Я сказал, легли на хуй наземь! Или пальну щас!

– Ты чё, охуел! – крикнул Тихон. – Давай съёбывай, а то уебём на хуй! – и Тихон взял лопату наперевес. Николай подобрал с насыпи крупный щебень и швырнул им в сторону охранника. Но тот не унимался и подходил ближе, направляя ствол то на Тихона, то на Николая.

– Ёбаный свет! – кричал Тихон. – Уйди на хуй, мать твою!

Охранник остановился, опасаясь щебёнки.

– Я, блядь, последний раз говорю, падлы, легли на хуй или пристрелю!

Тихон вдруг озлобился совсем и, крича: «Ах ты, сука!», кинулся к охраннику. Метров до него двадцать было. Николай следом за Тихоном ринулся. Охранник закричал: «Стой!», направил карабин вверх и выстрелил. Тихону хоть бы что, ещё и резвее пошёл с лопатой на замахе. Николай сзади с ножовкой. И расстояние уже малое. Охранник ещё раз вверх выпалил, а потом уже видит – толку нет, вскинул карабин да и выстрелил в сторону бегущих. Пуля аккурат Тихону меж глаз вошла и ещё дальше Николаю в лоб угодила. Знать, на одной линии бежали да роста примерно одного оказались. Пуля-то что надо была, большая, и карабин справный был, почищенный, смазанный. Других-то в охране не держат. Охранник постоял, посмотрел немного да и оттащил приятелей с рельсов под насыпь, потому что поезд шёл и ему препятствий чинить не полагалось. Не положено было мешать по всем правилам и указам.

А вот и солнце встало. Ему-то кто помешает? Как вставало оно, так и вставать будет. Нет на него управы нашей, и хорошо, что нет. Оттого и радостно на сердце становится. Но это, если задумаешься, а если нет, то и просто так проснёшься и пойдёшь по делам-заботам каким. Ну да рано или поздно, всё одно задумаешься, и веселее станет. Непременно станет.

– Впечатляет, – подытожил Герман. – Можно и фильм снять.

Женщина в косынке. Это же правда народная. Простым, понятным языком изложенная. А почитаешь газеты городские, ничего неясно. Юлят да лгут.

Бородатый. Это точно. Да ещё и выпендриться хотят. Одни заголовки чего стоят. Полюбуйтесь, вот оппозиционная «LIBERРУСЬ». Заголовок: «Эрекция Духа». Или вот: «Увы, но ещё цела девственная плева русской демократии». Да и в других то же самое. Вот официозная «Триединая Россия». Заголовки: «Запад думает задом», «Олигархическая виагра демократии». Для кого это писано? Вначале должно быть слово, и слово должно быть у народа.

Женщина в косынке. Это вы точно подметили. Народное слово точное самое. Ах, что за овраги, что за виды!