Текст книги "Архив потерянных детей"

ОБРАЗ ДЕЙСТВИЙ

Поначалу я просто переводила юридические документы: свидетельства о рождении девочек, справки о полученных ими прививках, школьный табель успеваемости одной из них. Затем последовали письма от соседки Мануэлы в Тлахьяко, в которых та подробно описывала обстановку в городе: волны безудержного насилия, введены войска, орудуют вооруженные банды, свирепствуют полицейские, внезапно исчезают люди – в основном молодые девушки и девочки. В один из дней Мануэла попросила меня сходить вместе с ней на встречу с потенциальным адвокатом.

Мы трое встретились в комнате ожидания Иммиграционного суда Нью-Йорка. Адвокат опросила Мануэлу по пунктам краткой установочной анкеты, задавая вопросы на английском, а я переводила их для нее на испанский. Мануэла рассказала о себе, рассказала историю своих девочек. Они из маленького городка на границе штатов Оахака и Герреро. Лет шесть назад, когда младшей девочке исполнилось два года, а той, что постарше, – четыре, Мануэла оставила дочек на попечение их бабушки. На еду им едва хватало, и при такой нужде она никак не могла бы вырастить девочек, объяснила Мануэла. Она нелегально перешла границу, не имея при себе документов, и поселилась в Бронксе у своего двоюродного брата. Устроилась на работу, начала посылать домой деньги. Она рассчитывала как можно быстрее поднакопить денег и при первой же возможности вернуться домой к дочкам. А потом на свою голову забеременела, чем сильно осложнила себе жизнь, и время в повседневной суете летело все быстрее. Между тем девочки подросли и уже могли разговаривать с ней по телефону, а она рассказывала им, что здесь зимой идет снег, что здесь широкие авеню, мосты, огромные дорожные пробки, а позже – что у них появился братик. Тем временем положение в их городке все больше ухудшалось, и жить там стало так опасно, что Мануэла попросила у своего босса заем и заплатила койоту – так называют проводников, которые переправляют нелегальных иммигрантов через американо-мексиканскую границу, – чтобы он доставил к ней ее дочек.

Бабушка снарядила девочек в дорогу, предупредила, что им предстоит очень дальний путь, и собрала им рюкзачки: Библию, бутылку с водой, по одной игрушке каждой, запас белья. Еще бабушка приготовила им дорожные платьица и за день до отъезда вышила на их воротничках мобильный номер Мануэлы. Сначала она добивалась, чтобы девочки выучили эти десять цифр, а когда затея провалилась, бабушка сообразила вышить номер Мануэлиного телефона на воротничках их платьев и терпеливо, раз за разом вдалбливала им простенький наказ: никогда ни при каких обстоятельствах не снимать платьев, а как только попадут в Америку, как только увидят первого встречного американца, будь он полицейский или просто какой-то человек, они должны показать ему номер телефона на обороте воротничка. Этот человек наберет вышитый на воротничке номер и даст им поговорить с мамой. А дальше все как-нибудь да устроится.

В общем-то, устроилось, разве что не совсем по плану. Девочки в целости и сохранности добрались до границы, но, вместо того чтобы переправить их на ту сторону, койот посреди ночи бросил их одних в пустыне. На рассвете их обнаружил пограничный патруль – девочки сидели у дороги вблизи пограничного пропускного пункта – и передал в центр временного размещения малолетних нелегальных иммигрантов, прибывших без сопровождения взрослых. Офицер из патруля позвонил Мануэле сообщить, что найдены ее девочки. Он говорил с ней мягким, участливым тоном, сказала Мануэла, во всяком случае, для офицера пограничного патруля. Он предупредил, что в обычных обстоятельствах закон требует, чтобы детей из Канады и Мексики, в отличие от детей из других стран, немедленно высылали назад. Сказал, что пока что ему удается удерживать девочек в центре временного содержания, но что ей сейчас и в дальнейшем потребуется адвокат. Прежде чем закончить разговор, он дал Мануэле поговорить с девочками. Выделил им пять минут. И Мануэла впервые с начала их одиссеи услышала голоса дочек. Старшая сказала, что с ними все в порядке. Младшая сопела в трубку, но так и не вымолвила ни слова.

Адвокатша, с которой мы встречались, выслушала рассказ Мануэлы и заявила, что сожалеет, но за ее дело никак взяться не сможет. Сказала, что дело «недостаточно крепкое», но пояснений не удостоила. Нас с Мануэлой выпроводили из комнаты, провели по коридорам к лифту, а потом выставили за порог. Мы вышли на Бродвей. Близился полдень, и город деловито жужжал, небоскребы устремлялись ввысь, с ясного, безоблачного неба сияло солнце – беззаботно, как будто ничего катастрофического не происходило. Я обещала Мануэле, что помогу ей найти выход, помогу добыть хорошего адвоката, помогу всем, чем только и как только возможно.

ОБЩАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ

Наступила весна, муж и я подали совместную налоговую декларацию и сдали материалы по проекту звукового ландшафта. В Нью-Йорке говорят более чем на восьми сотнях языков, и за четыре года мы насобирали образцы почти всех. И наконец могли двигаться дальше – открытые для следующих возможностей. Так оно и случилось: мы двинулись дальше. Мы пошли вперед, но, скажем так, не совсем вместе.

Я еще сильнее втянулась в судебное дело против дочерей Мануэлы. Один адвокат из некоммерческой организации в конце концов согласился взять его; девочки все еще были разлучены с матерью, но, по крайней мере, их перевели из иммигрантского центра в Техасе с его жестокими порядками и небезопасностью в куда более гуманное, как предполагалось, место – в бывшее помещение гипермаркета «Уолмарт», превращенное в центр временного содержания несовершеннолетних иммигрантов в штате Нью-Мексико, вблизи городка Лордсберг. Чтобы следить за ходом дела, я подробнее изучила закон об иммиграции, посещала судебные заседания, разговаривала с адвокатами. Это дело, как выяснилось, было одним из десятков тысяч подобных, находившихся в производстве по всей стране. Всего за предыдущие шесть-семь месяцев на южной границе США были задержаны более восьмидесяти тысяч детей-иммигрантов, не имевших при себе никаких документов, – из Мексики и стран Северного треугольника[9]9
  К Северному треугольнику Центральной Америки относят государства Гватемала, Сальвадор и Гондурас.


[Закрыть], но в основном из последнего. Все эти дети спасались от невыносимо жестоких условий и систематического насилия, спасались из стран, где вооруженные банды сколотили парагосударства, узурпировали власть и подменили произволом главенство закона. Дети бежали в Соединенные Штаты в поисках защиты, в отчаянных надеждах найти отца, мать или кого-нибудь из дальних родственников, кто эмигрировал ранее и мог бы взять их к себе. Ни за какой не за американской мечтой бежали эти несчастные, хотя так обычно говорится, а только в надежде найти прибежище от невыразимых кошмаров повседневного бытия.

В то время на радио и в некоторых газетах стали мало-помалу появляться материалы о волне нелегальной детской иммиграции, однако ни один репортаж или статья не пытались показать ситуацию с противоположной стороны – как ее переживают вовлеченные во все это дети-иммигранты. Я решила обратиться к директору Центра городских исследований и прогресса при Нью-Йоркском университете. Я показала ей общий набросок моей идеи подать историю маленьких иммигрантов в другом ракурсе. После некоторых споров и препирательств, а также кое-каких уступок с моей стороны она согласилась помочь мне добыть финансирование для документального аудиоматериала о пограничном кризисе с детьми-иммигрантами. Не сказать чтобы проект поражал масштабами: в исполнителях числилась я одна со своим же звукозаписывающим оборудованием, притом связанная жесткими сроками.

На первых порах я даже не замечала, что муж тоже начал работать над новым проектом. Сначала дома появились подборки книг по истории апачей. Они громоздились на его письменном столе и на прикроватной тумбочке. Я знала, что он всегда интересовался этим предметом и частенько рассказывал детям разные истории про апачей, потому не увидела ничего странного в том, что он читает эти книги. Затем стена перед его столом понемногу запестрела картами территории апачей, изображениями их вождей и воинов. Тут я почувствовала, что его давнишний и всегдашний интерес к теме перешел в стадию целенаправленного научного исследования.

Над чем ты сейчас работаешь, поинтересовалась я у него в один из дней.

Так, несколько историй.

О чем?

Об апачах.

С чего вдруг апачи? И какие конкретно апачи?

Он сказал, его заинтересовали фигуры вождя чоконенов Кочиса и военного предводителя чирикауа-апачей Джеронимо[10]10
  Чоконены – одна из групп чирикауа-апачей, индейского племени в составе народа апачи. Кочис (1805–1874) руководил вспыхнувшим в 1861 году восстанием; считался одним из величайших лидеров среди североамериканских индейцев и сыграл наиболее значительную роль в истории американского Юго-Запада XIX века. Джеронимо (1820–1909) – легендарный индейский военный предводитель чирикауа-апачей, в течение 25 лет возглавлял борьбу против вторжения США на земли своего племени. В 1886 году вынужденно сдался американской армии.


[Закрыть], а также само племя чирикауа-апачей, потому что Кочис и Джеронимо были последними лидерами – моральными, политическими и военными – апачей, последнего из свободных народов на Американском континенте и последнего, кто сдался. Безусловно, более чем убедительная мотивировка, чтобы взяться за подобного рода исследование, вот только я, признаться, рассчитывала услышать нечто другое.

Позже он начал называть свои исследования новым звуковым проектом. Закупил коробки для документов, которые вскоре заполнились разнообразного рода материалами: там были книги, карточки для записей, сплошь заполненные пометками и цитатами, вырезки, заметки, полевые аудиозаписи, данные съемок звуковой панорамы, какие только удавалось найти в публичных библиотеках и частных архивах, а также набор маленьких записных книжечек в коричневых обложках, в которых муж ежедневно что-то записывал почти с маниакальной, сказала бы я, страстью. Мне оставалось только гадать, какой аудиоматериал может из всего этого получиться. Однажды я спросила мужа о его коробках с их разномастным содержимым, а также о его ближайших планах и о том, как они впишутся в наши совместные планы, а он сказал, сам пока не знаю, но вскоре, обещаю, все тебе расскажу.

И спустя несколько недель рассказал, и тогда мы обсудили наши дальнейшие шаги. Я сказала, что хочу сосредоточиться на собственном проекте и записывать истории детей и слушания по их делам в Иммиграционном суде Нью-Йорка. И еще что подумываю устроиться на местную радиостанцию. От него я услышала ровно то, о чем уже подозревала. Чего ему больше всего хочется, сказал он, так это работать над собственным документальным проектом, об апачах. И кстати, он подал заявку на грант и уже даже получил его. И еще сказал, что материалы, которые он должен собирать для этого проекта, привязаны к конкретным местам, но что на сей раз речь идет о звуковом ландшафте совсем другого рода. Он назвал его «коллекцией звуков эха», сказал, что главное место в ней отводит призракам Джеронимо и последних апачей.

Отдельная «прелесть» совместной жизни в том, что, когда живешь с человеком, видишь его каждый день и почти безошибочно предугадываешь все его реплики и жесты в разговоре, когда умеешь прочитывать скрытые за его поступками намерения и просчитывать его реакции на различные обстоятельства, и даже когда уверена, что изучила его вдоль и поперек, все равно в один прекрасный день он может в одночасье превратиться в совершенного незнакомца. Чего я совсем не ожидала, так это услышать от своего мужа, что для работы над новым проектом ему потребуется время, больше времени, чем даст одно лето. Еще ему потребуются тишина и уединение. И еще потребуется на более постоянной основе переселиться на юго-запад страны.

Насколько постоянной? – спросила я.

Возможно, на год или два, а может, и на дольше.

Где конкретно на юго-западе?

Пока трудно сказать.

А как насчет моего проекта, здешнего? – поинтересовалась я.

На это он обронил только, что проект не лишен содержательности.

ОДИНОЧЕСТВО НА ДВОИХ

Полагаю, муж и я простоту не были готовы ко второму акту нашей семейной пьесы, в котором мы просто продолжаем прежнюю, нами же выстроенную жизнь. Без перспектив дальнейшего профессионального сотрудничества мы и в других отношениях начали дрейфовать в разные стороны. Догадываюсь, что мы – а может, только я – впали в распространенное заблуждение, решив, что брак предполагает абсолютную общность и слом всех границ, и нет бы мне понять, что брак – всего лишь пакт между двумя готовыми блюсти одиночество друг друга, как заповедали нам Рильке или какие-то другие умиротворенные духом философы. Но возможно ли подготовиться к такому? И возможно ли преодолеть последствия до того, как определишь их причину?

Несколько лет назад еще на нашей свадьбе один наш друг сообщил нам в приливе пророческого откровения, какие нередко посещают мертвецки пьяных на пороге отключки, что свадьба – это банкет, на который двое прибывают слишком поздно, когда половина угощения уже подъедена и каждый уже слишком устал и мечтает смыться, только не знает, как смыться или с кем.

Но я, друзья мои, открою вам, как длить этот банкет до бесконечности! – возвестил он.

Но тут глаза его закрылись, бородка ткнулась в грудь, а ее обладатель обмяк в кресле и окончательно вырубился.

КОНКРЕТИЗАЦИЯ

Мы провели много тягостных вечеров, когда, уложив детей, обсуждали вопросы логистики, связанной с планом мужа обосноваться более или менее постоянно на юго-западе. Долгими бессонными ночами мы договаривались, ругались, трахались, передоговаривались, старались разобраться, как все будет дальше. Часами напролет я силилась понять или хотя бы принять душой его проект, и еще больше часов я потратила на попытки отговорить его от его планов. Одной ночью дошло до того, что, вконец выйдя из себя, я даже швырнула в него лампочкой, а потом рулоном туалетной бумаги, осыпая совсем уж гнусными оскорблениями.

Но время шло, и мы начали уже предметно готовиться к поездке. Порывшись в интернете, он нашел и купил ряд полезных вещей: сумку-кулер, спальный мешок, гаджеты. Я закупила карты Соединенных Штатов. Большую карту всей страны и отдельные карты нескольких южных штатов, через которые мы, вероятно, будем проезжать. А вечерами допоздна изучала их. И пока наш вояж приобретал все более конкретные очертания, я старалась примириться с мыслью, что у меня нет иного выхода, кроме как согласиться с уже принятым решением, и тогда я не спеша вписала в наш договор свои условия, всеми силами удерживая себя от уточнения деталей нашей совместной жизни, как будто теперь она приобрела право на нормативные вычеты, на своего рода моральное исчисление убытков, кредитов и налогооблагаемых активов. Иными словами, я старалась, старалась изо всех сил не дать себе превратиться в кого-то, кого в конце концов начну презирать.

Зато мои новые обстоятельства, убеждала я себя, открывают возможность профессионально переориентироваться, заново выстроить свою жизнь – и придумывала прочие доводы в том же духе, которые звучат осмысленно разве что в гороскопах или когда совершенно расклеиваешься и напрочь теряешь чувство юмора.

В более удачные дни мне удавалось немного собраться с мыслями, и я рассуждала разумнее, я убеждала себя, что, даже если наши профессиональные интересы чем дальше, тем больше расходятся, это вовсе не означает, что углубится и трещина в наших личных отношениях. С чего я решила, что если каждый будет работать над своим отдельным проектом, то это непременно разрушит наш общий семейный мир? Мы запросто могли бы отправиться в приграничные районы, как только у детей закончится учебный год, и заниматься каждый своим проектом. Пускай я еще не представляла себе как, но думала все же, что могла бы начать исследования, потихоньку собрать архив и изучать кризис с детьми-беженцами не в Иммиграционном суде Нью-Йорка, где сейчас сосредоточивалось все мое внимание, а в любой географической точке в пределах приграничных районов. Очевидно, что это придаст глубины моему исследованию. К тому же так мы могли бы совместить два наших очень разных проекта. Во всяком случае, на данный момент и настолько, чтобы всем вместе поехать на юго-запад. По крайней мере, удастся совмещать наши проекты до поры до времени. А дальше что-нибудь да придумаем.

АРХИВ

Я усердно изучала репортажи и статьи о детях-беженцах и помимо материалов из Иммиграционного суда Нью-Йорка старалась собрать больше информации о происходящем на южной границе, в центрах временного содержания иммигрантов и в приютах для беженцев. Я списывалась с юристами, посещала конференции коллегии адвокатов Нью-Йорка, негласно наводила справки у работников некоммерческих фондов, встречалась с общественными организаторами. Я собирала отдельные заметки, статьи, газетные вырезки, карточки с цитатами, письма, карты, фотографии, списки слов, тематические подборки, аудиозаписи показаний в суде. Вскоре я поняла, что рискую потеряться в собственноручно сотворенном документальном лабиринте, и обратилась к своему старому другу, преподавателю Колумбийского университета и как раз специалисту по архивному делу. Он ответил мне длинным письмом и приложил список статей и книг, которые могли бы вывести меня из моих потемок. Я штудировала статьи и книги из списка, долгими бессонными ночами читала об архивной лихорадке[11]11
  Отсылка к книге Жака Дерриды «Архивная лихорадка: запечатление по Фрейду (религия и постмодернизм)» (1998).


[Закрыть], о воссоздании исторической памяти в диаспорических нарративах, о риске потонуть в архивной «пыли».

В конце концов я обрела некоторую ясность и накопила достаточный объем тщательно отобранных материалов, призванных подсказать мне, в какой форме лучше всего документировать приграничный кризис с детьми-беженцами. Свои материалы я сложила в картонную коробку, еще не занятую бумагами мужа. Там были несколько фотографий, кое-какие юридические документы, установочные анкеты для новоприбывших, используемые в суде для ознакомления с делами, карты с географией смертей мигрантов в южных пустынях и папка с десятками докладных о смерти мигрантов, распечатанных из онлайн-поиска по базам без вести пропавших, со сведениями об обнаруженных в пустынях останках мигрантов, возможных причинах смерти и точном местоположении останков. Сверху я положила несколько уже прочитанных мной книг, решив, что при работе над проектом они помогут мне сохранять нарративную дистанцию между мной как повествователем и описываемыми событиями: «Врата рая» Ежи Анджеевского, «Крестовый поход детей» Марселя Швоба, роман «Белладонна» Даши Дрндич, «Вкус архива» Арлетт Фарж и «Элегии потерянным детям» Эллы Кампосанто, еще не читанную мной маленькую книжицу в красной обложке.

На жалобы мужа, что я заняла одну из его коробок, я пожаловалась в ответ, что у него и так уже четыре коробки, а у меня всего одна. На это он мне указал, что не в том я возрасте, чтобы ребячиться и мериться с ним коробками. В каком-то смысле он был прав, так что я улыбнулась, признавая его довод. Но его коробку все-таки оставила за собой.

Тогда последовали жалобы от мальчика. Почему это мы не выделяем коробку и ему? Возражений у нас не нашлось, и мы позволили ему занять одну коробку.

Следом за мальчиком в дележку коробок встряла девочка. Что поделаешь, пришлось выделить коробку и ей. Мы спросили, чем они намерены заполнить свои коробки, а мальчик ответил, что пусть пока пустует:

Зато я смогу собирать всякую всячину по дороге.

И я тоже, подхватила девочка.

Мы возразили, что пустующие коробки только лишняя трата места в багажнике. Однако на наш аргумент они выдвинули вполне убедительные контраргументы, или, наверное, мы слишком устали, чтобы продолжать препирательства. В общем, мы капитулировали. Итого у нас образовалось семь коробок. И они отправятся путешествовать вместе с нами неким приложением к нам в багажнике машины, которую мы собирались купить. Я аккуратно пронумеровала их черным маркером. Коробки с I до IV принадлежали мужу, коробка номер VI – девочке; мальчиковой коробке достался номер VII, а моей, соответственно, – V.

АПАЧЕРИЯ – СТРАНА АПАЧЕЙ[12]12
  Апачерией (англ. Apacheria – Страна апачей) белые первопроходцы называли земли, занимаемые племенами апачей, то есть штаты Аризона, Нью-Мексико, часть Техаса в США и штаты Сонора и Чиуауа в Мексике.


[Закрыть]

С началом летних каникул, до которых оставалось чуть больше месяца, мы собирались выехать на юго-запад. А пока в наш последний месяц в городе мы продолжали разыгрывать обычную жизнь, как будто в наших отношениях не ожидалось никаких кардинальных перемен. Мы купили дешевую подержанную машину, один из этих универсалов «Вольво» 1996 года выпуска, черный, с объемистым багажником. Мы сходили на две свадьбы, и оба раза нам говорили, ах, какое мы прелестное семейство. Такие пригожие детки, и смотрите, какие разные, промурлыкала пропахшая тальком пожилая леди. Мы готовили обеды, смотрели кино и обсуждали планы на поездку. Иногда мы вечерами все вчетвером изучали большую карту страны и выбирали маршруты, какими поедем, при этом благополучно не замечая того факта, что маршруты эти, по всей вероятности, разведут нас в разные стороны.

Да, но в какое место конкретно мы едем? – приставали дети.

Между тем мы пока и сами не знали этого, ну, или еще не договорились ни о чем конкретном. Я хотела ехать в Техас, в этом штате больше всего центров временного содержания детей-иммигрантов. И все заполнены маленькими беженцами, тысячами детей, застрявших в Галвестоне, Браунсвилле, Лос-Фресносе, Эль-Пасо, Никсоне, Канутильо, Конро, Харлингене, Хьюстоне и в Корпус-Кристи. Муж хотел, чтобы наша поездка оканчивалась в Аризоне.

Почему обязательно в Аризоне? – все втроем допытывались мы.

И где конкретно в Аризоне? – это уже желала знать я.

Кончилось тем, что однажды вечером муж расстелил на нашей постели большую карту и призвал в спальню меня и детей. Он ввинтил кончик указательного пальца в кружок, обозначающий Нью-Йорк, решительно повел им вниз и влево к Аризоне и дважды ткнул в какое-то место, малюсенькую точечку в юго-восточном углу штата.

Сюда, сказал он.

А что здесь? – спросил мальчик.

А здесь горы Чирикауа, ответил ему муж.

И что? – не отставал мальчик.

Здесь сердце Апачерии, Страны апачей, ответил муж.

Значит, мы туда поедем, да? – спросила девочка.

Точно так, подтвердил муж.

А почему туда? – спросил его мальчик.

А потому что там жили последние из чирикауа-апачей.

И что с того? – вызывающе вопросил мальчик.

Ничего с того, сказал же, мы едем в Апачерию, где проживали последние оставшиеся на всем континенте свободные люди, прежде чем им пришлось сдаться на милость белоглазым.

Что значит белоглазые? – спросила девочка, по всей видимости вообразив что-то жуткое.

Просто чирикауа называли так белых европейцев и белых американцев – белоглазыми.

Но почему? – желала дознаться девочка, да и мне было любопытно, но мальчик решительно перехватил бразды правления разговором и продолжил гнуть свое.

Но почему вообще апачи, па?

Потому что.

Потому что – что?

Потому что они были последними, кто еще оставался от чего-то, что исчезло.

МЕСТОИМЕНИЯ

Значит, решено. Мы поедем к юго-восточной оконечности Аризоны, где на неопределенное время он останется, точнее, останутся он и мальчик, но где не факт, что останемся мы с девочкой. Мы с ней проедем вместе с ними всю дорогу до места, а в конце лета, вероятно, возвратимся в город. Я закончу свой документальный аудиоматериал о детях-беженцах, а потом мне придется искать работу. Девочка снова будет ходить в школу. Не могла я вот так запросто бросить все и переселиться в Аризону, пока у меня не нашлись бы способ и причина как нитка за иголкой последовать за моим мужем в его новом предприятии, не поступаясь при этом собственными планами и проектами. При этом пока не было ясности, правда ли он захочет, чтобы и после нашей поездки я следовала за ним по жизни.

«Я», «он», «мы», «они», «она»: местоимения беспрестанно сменяли одно другое в путаном синтаксисе нашей речи, пока мы обсуждали условия переезда. Теперь мы обо всем говорили с опаской, даже о самых тривиальных вещах, к тому же смягчали выражения, точно наши языки вдруг заходили на цыпочках, обуянные чуть ли не параноидальным страхом поскользнуться и рухнуть на ставшую вдруг очень зыбкой почву нашего семейного бытия. Энн Карсон[13]13
  Энн Карсон (р. 1950) – канадская писательница, поэтесса, эссеист и переводчик-эллинист, преподаватель классических языков и словесности в университетах Канады и США, переводчик Симонида, Сапфо, Эсхила, Софокла, Еврипида, Катулла.


[Закрыть] в «Сонете умолчания» говорит, что этому ровным счетом ничем не поможешь. Она называет местоимения «частью системы, что тень горазда наводить не хуже штор венецианских», хотя, возможно, имеет в виду, что это мы – в смысле люди, а не местоимения – и есть та «часть системы, что тень горазда наводить не хуже штор венецианских». Но опять-таки «мы» – это местоимение, и, значит, с таким же успехом можно предположить, что «мы» у Энн Карсон означает и то и другое.

Но так или иначе вопрос, в какую сторону окончательная расстановка всех наших местоимений в конце концов переменит нашу жизнь, сделался нашим гравитационным центром. Темным безмолвным ядром, вокруг которого вращались наши мысли и вопросы.

А когда доедем до Апачерии, мы что будем делать? – без конца спрашивал мальчик все последующие недели.

Да, так что будет дальше? – уже позже, когда мы заползали в постель, спрашивала я мужа.

Там и посмотрим, что дальше, раз за разом ответствовал он.

Разумеется, в реальности никакой Апачерии сейчас не существовало. Зато она очень даже существовала в сознании мужа и в его книгах по истории XIX столетия и все больше захватывала умы наших детей.

А лошади там будут?

А стрелы там будут?

А у нас там будут постели, игрушки, еда, враги?

Когда уже мы поедем?

Мы отвечали, что на следующий день после десятого дня рождения мальчика.

КОСМОЛОГИИ

Напоследок всего за несколько дней до отъезда в Страну апачей у нас в квартире случилось нашествие муравьев. Больших черных муравьев, формой напоминавших восьмерку и обуреваемых прямо-таки патологической страстью к сладкому. Стоило забыть на кухонной столешнице стакан с чем-нибудь сладким – и нате, на следующее утро мы находили с два десятка муравьиных утопленников, павших жертвами собственного гедонизма. Сначала они освоили кухонные поверхности, шкафчики, раковину – излюбленные муравьями места. А потом взялись осваивать наши постели, бельевые комоды, откуда плавно переместились уже на наши локти и шеи. Как-то ночью я просто-таки уверилась, что если достаточно долго пролежу тихо-тихо, не шевелясь, то услышу, как муравьиные полчища деловито шуршат лапками внутри стен и вливаются в незримые вены нашей квартиры. Мы было попробовали залепить все щелочки в плинтусах между стенами и полом клейкой лентой, но через несколько часов она отклеилась. Мальчик выдвинул идею получше – замазать щели детским пластилином «Плей-До», что на какое-то время избавило нас от ползучих оккупантов. Но муравьи вскоре нашли другие лазейки к нам в квартиру.

Однажды утром девочка после душа оставила свои грязные штанишки на полу в ванной, а когда я днем подобрала их, чтобы отправить в бельевую корзину, заметила, что они так и кишат муравьями. В этом мне почудилось что-то вроде глубинного осквернения, дурного знака. Мальчик счел этот казус интереснейшим, а девочка – уморой, да и только. Вечером за обедом дети не преминули доложить своему отцу об этом случае. По мне, так эти зловещие муравьи не предвещают ничего хорошего, порывалась сказать я. Но как объяснишь подобные вещи своим домочадцам, да и вообще кому-нибудь, не выставив себя малахольной? Пришлось поделиться лишь половиной своих мыслей:

Катастрофа.

Муж выслушал детей, покивал и поулыбался, а потом сказал, что в мифологии индейцев хопи[14]14
  Хопи относят к группе индейских народов пуэбло, проживавших на территории нынешнего Юго-Запада США; ныне они проживают в резервации хопи на северо-востоке штата Аризона. Хопи – сокращенное самоназвание этого народа, что означает «мирные люди» или «мирные малые».


[Закрыть] муравьи почитаются как священные существа. Муравьи-люди были богами и спасали от ужасных бедствий людей Верхнего мира, уводя их в Нижний мир, чтобы те в довольстве, спокойствии и привольности пережидали, пока не исчезнет опасность и можно будет вернуться в Верхний мир.

Мальчик тут же спросил, от какой такой катастрофы нас спасут набежавшие муравьи.

Я подумала, что это хороший вопрос, тем более что мальчик, сам того не желая, вложил в него некоторую толику ехидцы. Муж важно прочистил горло, но ответа на вопрос мальчика не воспоследовало. Тогда вступила девочка:

Катастрофа – это что?

Что-то очень-очень плохое, объяснил мальчик.

Девочка с минуту молчала, уставившись к себе в тарелку, и в глубочайшей задумчивости разравнивала спинкой вилки горку риса. Потом подняла на нас излучающий необычайную серьезность взгляд и выдала забавную агглютинацию[15]15
  Агглютинация – способ создания нового образа посредством склеивания (соединения) совершенно разных объектов или их свойств, а также период в развитии детской речи, для которого характерны простое склеивание отдельных элементов речи и обозначение одним словом ряда предметов, представлений и т. п.


[Закрыть], по своей детской прихоти слепляя из слов забавные гибриды, как если бы в нее вдруг вселился дух безвестного немецкого герменевта XIX века:

Муравьи, они вступают к нам стройными рядами, поедают мои верхнемирноштаники, они забирают нас туда, где нет катастроф, а только добрая добыча и жопоприволье.

В каком-то смысле детские речи открывают нам пожарный выход из огня семейных драм, увлекают в свой странный нижний мир, непривычный нам своей кристальной ясностью, свободный от катастроф среднего класса. По-моему, именно с того дня мы чем дальше, тем больше позволяли голосам наших детей заполнять пространство нашего с мужем молчания. Мы дали им волю алхимизировать наши тревоги и печали в подобие спасительного умоисступления: жопоприволье!

Семейные разговоры становятся чем-то вроде языковой археологии. Они строят наш общий мир, наслаиваются один поверх другого, как в палимпсесте[16]16
  Палимпсест – так в древности называли рукопись, нанесенную на пергамент поверх прежней соскобленной записи; в метафорическом смысле – культурный текст, созданный на руинах ранее существовавшего и вобравший в себя какие-то из его примет.


[Закрыть], придают смысл нашему настоящему и будущему. Но вот вопрос: если когда-нибудь в будущем нам захочется углубиться в наш лично-семейный архив и заново проиграть записи из нашей семейной аудиолетописи, воссоздадут ли они связную историю нас? Целостный звуколандшафт? Или мы услышим лишь звуковой мусор, помехи и обрывки звуков?

НЕЗНАКОМЫЕ ПРОХОЖИЕ

Одно стихотворение в сборнике Уолта Уитмена «Листья травы» с первых дней наших отношений служило нам уртекстом, точнее всего отражающим исходный замысел нашего союза, если хотите, своего рода манифестом нас двоих, и даже сейчас оно по-прежнему воплощает дух и образ нашего общего будущего. Начинается оно с таких строк:

 
Незнакомый прохожий! Не знаешь, с какой же тоскою смотрю на тебя.
Похоже, ты тот, кого долго искал (образ твой приходил мне во сне).
Вероятно, мы прожили жизнь в параллельных мирах:
Перед взором встает это, стоит лишь нам
Пройти друг мимо друга, возмужавшим, и нежным, и непорочным таким.
Ты вырос со мною, и вместе мы были детьми,
С тобою я ел, с тобою делил свои сны…
 

Стихотворение объясняет, или мы так себе вообразили, почему мы – каждый сам по себе, но, как выяснилось, оба – избрали целью своих жизней записывать голоса незнакомцев. Когда мы записывали их голоса, их смех, их дыхание, нам, несмотря на мимолетность этих соприкосновений, а может быть, как раз в силу этой мимолетности, открывался шанс на близость с ними, уникальную в своем роде: точно мы проживали целую жизнь параллельно и единым мигом с этим незнакомцем. А запись звука, думали мы, в противоположность запечатлению зрительного образа открывала нам доступ к более глубинному, невидимому слою человеческой души, подобно тому как эхолот при батиметрической съемке посылает сигналы сквозь водную толщу и ловит их отражение, чтобы составить точную карту океанских или озерных глубин.

Уитмен заканчивает стихотворение обетом незнакомцу: «Мне стоит стараться, не потерять чтоб тебя». Это обещание постоянства: момент мимолетной близости между мной и тобой, двумя незнакомцами, оставит след, неугасимый отныне и навеки отзвук. И по-моему, во многих смыслах мы сдержали это обещание хотя бы некоторым из встреченных и записанных нами за эти годы незнакомцев: их голоса и истории неизменно возвращаются к нам, тревожа и бередя нам души. Но нам и в голову не приходило, что стихотворение Элиота, а особенно его последняя строка, своего рода предостережение и нам самим. Как ни привержены мы были идее коллекционировать моменты близости с незнакомыми людьми, как ни вслушивались со всем жаром обязательности в их голоса, мы даже помыслить не могли, что между нами двумя вдруг медленно начнет разрастаться молчание. Мы и не подозревали, что однажды нам суждено потерять друг друга посреди толпы.