Текст книги "Буковый лес"

– Вот и договор, – Оксана развела руки и вручила Эндрю и Линде по пачке бумаг, по персональному экземпляру контракта.

Договор оказался довольно большим. Около семи листов, отпечатанных убористым шрифтом на гладкой бумаге.

– …прочтёте внимательно, подпишитесь на каждом листочке, вот тут вот, внизу, потом отдадите один экземпляр с подписями мне, а второй остаётся у вас. Они одинаковые, так что читайте каждый себе, а подписывать будете оба.

Что тут читать?! – Линде просто не хотелось всматриваться в мелкие буквы и думать о чём-то, ей было всё равно, – Ну что читать, если она подпишет абсолютно всё, что дадут, если даже там написано, что ей продырявят пупок и вденут в него железный болт? Ну, вот что это? «Прерывание съёмок и несоблюдение контракта влечёт за собой…» дураку понятно, что не оплатят и чего съёмки прерывать?! Как раз наоборот – она бы доплатила, чтоб её снимали подольше. А это что? «Неразглашение информации о съёмках в течении шести месяцев». Та лана! «Неразглашение»! Это они сейчас серьёзно, или как? Что о них «разглашать»? Да, я так и напишу на полях: «Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь не разглашать секреты варки украинского борща и обещаю под пытками не выдать рецепта дерунов с их огромным количеством калорий!». Так что ли?! Ой, мама дорогая…

– … конечно чисто условно… – Оксана сама знала, что это несерьёзно, но такова уж её работа – всё сделать по правилам, по закону, чисто и аккуратно. Это типа как нас учили в Медицинском Университете заполнять «историю болезни» для прокурора. Ну и тут, то же самое.

– Оксана, – Эндрю недоумевал совершенно по другому поводу, – а вот тут сказано: «Весь отснятый материал является собственностью компании „Орион“ и компания может его использовать по своему усмотрению.» Это они о чём?

– Это если компания захочет какой-нибудь удачный кусок использовать в виде рекламного ролика, или по-другому, то они, то есть мы, не спрашивая вашего разрешения, имеем право это сделать.

– То есть – я с этой рекламы не буду иметь ни цента?! – Кажется у Эндрю появился шанс найти себя.

– Нет, не будешь.

– О-о-о… – он так разочарован, так обижен и разочарован, словно его обокрали.

– Андрей! – Линда не выдерживает, – Имей совесть! Давай, подписывай, и я сяду работать над статутом.

– Я не дочитал! – Носик висит, глазки грустные.

– Чуть не забыла! – Оксана встала со стула и, выудив точным движением из кожаной сумки красивую зажигалку, направилась в сторону балкона, – Ещё надо взять с собой подарки, – оборачивается в комнату она, – обычно возят сувенирчики. Знаете, стереотипно так: русские – «матрёшек», грузинки – рог для вина, глиняные кувшины. Одним словом, понятно?

– Тогда я возьму оливки и узо! – Линда даже не подумала, что бутылка анисовки в багаже может разбиться.

– Вот только узо тебе в чужом доме не хватает! – Эндрю опять не смог сдержать чувств.

– Не поняла-а-а? В чём проблема?

– Проблема в том, что незнакомый человек подумает, ты алкоголичка. Первый раз едешь к людям в дом и собираешься брать с собой узо. Ладно бы мужик ехал, я например, тогда понятно, так нет! Ну, ты же же-е-е-нщина!

– Андрей! Зачем вы так? – Оксана даже расстроилась, – Линда же пока ничего не везёт, только предложила. Не стоит, Линда, на самом деле, – Оксана говорила очень мягко и убедительно, – узо не на столько ассоциируется у нас с Грецией, как сыр фета, маслины или оливковое масло.

– Вот пусть масло и везёт! – Господи, он не исправим…

– Я ничего не повезу! – Линда была уже на взводе, – Я повезу полотенца с греческим орнаментом, это… ну понятно которое, и повезу … я не знаю, что я повезу… У меня пока есть время, об этом я подумаю позже и без тебя, понял?

Эндрю, видно застеснявшись Оксаны, не стал продолжать полемику. Он вышел за ней на балкон и теперь, облокотившись о перила, они вдвоём неспешно курили, тихо беседуя ни о чём.

Что бы мне такое написать для этой дублёрши в статут?! – Линда на полном серьёзе не могла придумать ничего оригинального, – Скажем, чтоб причёсывала и заплетала Сашке волосы перед сном. Чтоб в «месимери» – греческую сиесту – охраняла сон дражайшего супруга, сидя на балконе под солнцем или дождём и не позволяла соседям громко разговаривать. Далее… чтобы …о! Это точно хорошая мысль: чтобы каждое утро в семь часов приносила «мужу» в постель свежесваренный кофе, будила его и поила с рук. Чтоб гладила его брюки со стрелочками через марлю, гладила рубашки без полос от утюга на рукавах, чтоб тёрла спинку в душе, чтоб свитер стирала вручную… ой! – Линда вдруг поймала себя на страшной мысли, что она пишет в статут всё, что касается только её супруга, а заботы о Сашке почему-то ушли на второй план. То есть, получается на самом деле все её силы, планы и помыслы направлены, прежде всего, на благополучие Эндрю?! В их семье, оказывается, не только она сама, но и ребёнок на втором плане?! Ужаснувшись этому открытию, Линда в сердцах разодрала исписанную бумажку в клочья и, скомкав обрывки, рванула к крану. Она долго пила большими глотками холодную воду, то подставив ладошку под струю, то засовывая всё лицо, стараясь остудить вспыхнувшие от гнева щёки. Взяв себя в руки, она снова села писать. На этот раз получилось гораздо лучше.

Покончив с советами «новой мамке», она написала петицию для греческого консульства на Украине. Стандартные слова, стандартные выражения… «Прошу посодействовать» ну и так далее.

Что её очень впечатлило, так это возраст телевизионщиков. Все молодые, таки прямо «млеком питающиеся», а вот уже ездят на работы по разным странам. Браво! Молодцы! А это что? Некий «Мирошниченко Володимир Леонидович». Этому по году рождения получается под пятьдесят. Интересно – кем он съёмочной группе приходится? Скорее всего начальником. Не может же быть, чтоб самый взрослый дядя был светоосветителем, или как они там в театре называются – светопредставителем. Хотя…, так как жизнь сейчас покатила, может быть всяко. Эх, зафлиртовать бы с ним, с этим звукооглушителем. Ну, не то чтобы прямо так зафлиртовать, а как бы так, чтоб гормоны проснулись и забегали по телу. Чтоб просто встрепенуться и почувствовать, что ты кому-то нравишься. Даже не важно кому, важен сам эффект, производимый пробудившимися гормонами. Пусть его даже зовут «Володимир», пусть ему около пятидесяти лет и до сих пор работает светоутеплителем. Как интерре-е-есно…

С балкона вернулись Эндрю и Оксана.

– Всё готово? – Пепельные волосы Оксаны разметались по ветру, и она казалась ещё прекрасней. Наверное, в русских народных сказках, когда говорили о «царь-девицах» имели в виду таких. Или это не народная сказка? Это, кажется, из «Конька-горбунка»? Какая разница? Важно, как насмотревшись на такое совершенство, начинаешь медленно и верно чувствовать своё убожество. Оксана явно не считает единственной целью жизни ублажение своего благоверного. Она живёт красиво, свободно и хорошо, радуясь жизни и своему в ней месту.

Глава третья

Съёмочная группу ввалилась в дом, как раньше вваливалась, уехавшая в тот день на «скорой», Дуська – без предупредительного телефонного звонка и с грохотом. Линда знала, что они должны прилететь в среду, но, во сколько именно ей не сказали. Телевизионщики все были не просто «породистыми», а даже слишком «породистыми». Линда для Греции считалась роста выше среднего, но то, что приехало её снимать… мичуринские какие-то, прямо опытные образцы из Института Растениеводства. Все улыбчивые, смешливые и в жутко хорошем расположении духа. Они, совершенно не обращая внимания на замешательство членов семьи, с ними шумно знакомились, жали руки, называли себя по именам и фамилиям, но Линда очень волновалась и никого не запомнила. Ей все показались на одно лицо, причём и парни и девушки. Да и к чему было запоминать? Всё равно она завтра улетает. Это пусть Андрей и Сашулька их запоминают.

Ой, Сашка маленькая любит гостей! Ей, скорее всего, будет с ними очень интересно, и она не успеет соскучиться по маме. Необычная обстановка, все такие симпатичные. Ей понравится. «Надо же, какие все молодые! – снова удивилась Линда. Она знала, что приедут ребята. Она ещё когда писала в греческое консульство на Украине письмо с просьбой «посодействовать в выдаче виз съёмочной группе» обратила внимание на их годы рожденья и подумала, наверное очень интересно с такими работать в программе на телевидение. Снова чувство неудовлетворённости своим существованием, зависти и грусти накрыло волной.

Как она в школе хотела поступать в ГИТИС! Но мама даже слышать не желала о дочери – «испорченной артистке». Можно подумать Линда не видела себя в зеркале и не понимала – с её внешностью максимум продавать на базаре чебуреки с собачатиной из оцинкованного ведра, прикрытого вафельным кухонным полотенцем, а не сниматься в любовных сценах. Напрасно она старалась маме рассказать о факультете где «учат писать сценарии».

– Ты что ненормальная?! – Возмущалась мама, – Ты хочешь, чтоб весь Город надо мной с отцом смеялся: «Ха-ха-ха! А мы вчера вашу дочку по телевизору видели! Она там в постели с мужиком целовалась! Ваша дочка „артистка“, да?! Значит она падшая! Проще говоря – проститутка!» Почему ты всё время стараешься нас опозорить?! Ты создана меня мучить, да?

Уж когда сценаристы и с кем целуются Линда не знала, поэтому ничего о «падших» расспросить не посмела, но и о ГИТИСе больше не заикалась.

Странно, но в Медицинском Университете, куда с третьего раза поступила Линда, тоже, как и у «артисток» была градация по внешним признакам. Из всей команды абитуриентов с «медалями», «бронями» и «пятибалльными аттестатами» самые красивые девочки поступали на престижнейший лечебный факультет. «Педиаторши» выглядели так себе, ну, а «стомат»… на «стомате» было всё то, что по внешним данным не проходило на первые два факультета. Хотя, если рассуждать логически те, кто поступал на лечебный факультет, например будущие хирурги, или анестезиологи запросто могли быть страшными и несимпатичными, даже с дефектами речи. А что? Завесил свою неприглядину ватно-марлевой повязкой, подошёл к операционному столу сзади, да ещё засветил бестеневой лампой в полузакатанные глаза клиента, чтоб он тебя уже ну точно не видел, и дави ему маску для наркоза сколько хочешь. Всё, клиент в улёте и тебя сто лет тебя не видит. Теперь ему вообще без разницы – красивая ты, или у тебя черти на лице горох толкли. Спит себе, молча, а в нём другие люди усердно ковыряются. Зато, если ты стоматолог тут ничего не спрячешь. Никому не охота наблюдать в своём рту аллигатора, зажавшего турбинный наконечник в лапах. Тем не менее, в её Университете считали с точностью наоборот, именно поэтому Линда, принимая во внимание все свои физические недостатки, вынуждена были отбросить светлые мечты о доблестном труде прозектора Городского морга и поступать на стоматологический факультет, чтоб просто поступить. Как обидно согласиться, следуя логике приёмной комиссии, что безвременно ушедшие в мир иной последними должны попрощаться с прозектором, похожим на «Мисс-Россия», для наилучших воспоминаний о покинутом обществе.

Как выяснилось после окончания ВУЗа, диплом стоматологического факультета оказался хорош исключительно батальной оплатой тяжкого докторского труда, в остальном же на сегодняшний день из группы Линды в двадцать шесть выпускников продолжали работать врачами только несколько человек. Остальные подались кто в бизнес, кто в замужества. Работать с клиентом становилось всё тяжелее. Само общество менялось и совсем не к лучшему. Если раньше у людей были сдерживающие факторы в виде слов «неприлично», «некрасиво», то теперь «красивым» стало всё. Да и вообще появилось чувство, что все вокруг соревнуются друг с другом на титул «дурака». Теперь «тыкать» врачу и качать права стало правилом хорошего тона. К концу рабочего дня Линда себя чувствовала обсосанной чурчхелой, а тут съёмочная группа, да такая развесёлистая приехала, как не расстроиться. Вот она – работа что надо: шикарная компания, весело, интересно и с большой пользой для дела.

Что уж теперь плакатьси и просить у себя прощения? Теперь уж всё, пролетела ты, дорогая, в своё время с Институтом Киноискусства. Мама не хотела, чтоб ты «в постели целовалась мужчиной», ну теперь на самом деле чувствуй себя проституткой, потому что каждого клиента надо сперва приманить, прикормить, дать свой телефончик и всё в таком духе. Однако сегодня, только сегодня, тебе выпал счастливый билет: десять дней, которые потрясут твой мир, посему – к барьеру!

«Шапку» ребята начали «делать» в тот же день. «Шапкой «оказалась съёмка дома. То есть – обе пары снимаются в их родной обстановке со шкафами и кухнями, как бы «последние минуты перед взлётом».

Надо было успеть доделать все дела, потому что билет «на завтра», вложенный в новенький загранпаспорт, лежал на деревянном комоде прямо перед входной дверью.

«Киношники» приехали, купили себе по бутерброду, выпили по чашке чая и тут началось!

Линде и Андрюшке приделали сзади к штанам такую чёрную коробочку, от которой под одеждой провели «вошку» – маленький микрофон, цеплявшийся к воротнику. Его абсолютно не видно, но он передаёт на камеру всё, даже недоуменное сопение. Сначала «киношники» переставляли вещи в квартире, убрали на балкон кадку с кактусом, а с балкона зачем-то занесли клетку покойного хомячка. Потом стали тщательно спрашивать: кто к кому и как относится? Спрашивали у кого какие достоинства, недостатки, если таковых нет, то почему? Кто что любит делать, про хобби спрашивали, про увлечения. Они заводили в комнату всех троих вместе с Сашенькой по одному и разговаривали, соблюдая полнейшую конспирацию. После съёмок внутри квартиры все вместе пошли прямо с камерами пешком по улице к Линде на работу. Прохожие обращали внимание, оборачивались, рассматривали шествующих огромных молодых людей, явно не греков, с огромными сооружениями на плечах, спрашивали что да как, и это было безумно приятно! По дороге ребята рассказали много интересного. Оказывается, в этом реалити иногда даже «новых мамок» на самом деле заставляют ходить на работу вместо настоящей хозяйки дома. И она – новая мамка должна полностью заменить свою «конкурентку».

– Надеюсь, моих больных никто не тронет? – Тут Линда забеспокоилась на полном серьёзе.

– Твоих больных нет! Тебе ведь Оксана обещала. А, вот ты возможно поработаешь вместо партнёрши.

– Меня предупреждали. Ой, да запросто! Я работы не боюсь! – Линда не врала. Ей многое пришлось делать в Греции после переезда. Она и пуговицы пришивала в каком то «фасоне» – маленьком подвале, со сваленной прямо на пол в углу, кучей одинаковых эксклюзивных кофт для «бутика»; и квартиры убирала, и цветы сажала. Линда на самом деле никакой работы не боялась.

– Как приедешь в свою новую семью, тебе дадут свод правил, «статут», такой же как ты оставляла для «новой мамки» у себя дома. Ты должна будешь с ним ознакомиться и в дальнейшем согласовывать свои действия именно с тем, что там указано. Если будет сказано ходить за неё на работу, то-о-о… сама поняла, да? Мы и твоей партнёрше привезли твой статут, отпечатанный в виде книжицы. В Киеве завтра получишь свой. Вы с партнёршей за всё время встречаетесь только один раз за «круглым столом» в конце программы. Уже подтвердилось, «круглый стол» будет в Киеве, Эндрю и твоя дублёрша прилетят из Греции вместе со съёмочной группой. Мы сначала хотели эту встречу в Салониках организовать, но у Мирошниченко, твоего нового «мужа», проблемы с выездом за границу, он не выездной. То есть – самолёт везёт на Афины новую «маму» для твоей дочечки, забирает тебя, вы даже в аэропорту не встречаетесь, через неделю все собираются в Киеве.

– Во конспирейшен, да Эд? – У Линды блестят глаза, и дёргаются ноги. Ей надо бежать и прыгать или ходить и подпрыгивать. Одним словом – всё чешется и зудит, – Эд, скажи честно. – Линда всё такие стала подпрыгивать, – тебе бы хотелось на моего «мужа» посмотреть? Тебе интересно? Мне на твою «жену» очень хочется посмотреть!

В кабинете делали всё скучно и неинтересно, заставляли Линду всматриваться в огромные рентгеновские снимки и пищать турбинной бормашиной; потом посадили в кресло одного из операторов и снимали крупным планом её руки с щипцами для верхней челюсти, на этом шарме «шапка» и закончилась. Начали обсуждать работу, все ходили, суетились, только Эндрю стоял один в сторонке и никто сейчас не обращал на него внимания.

Линде стало грустно.

Теперь, в самом конце начала, когда уже изменить нельзя ничего, Линда внезапно чувствует холодок под ложечкой. Неприятный осадок и ощущение свободного падения стали перебивать другие ощущения. Ей уже почти совсем расхотелось ехать. Расхотелось расставаться с Сашкой, с Андрюшкой. Какой ни есть, а всё равно свой. Зачем ей нужна была на фиг эта глупая авантюра?! Так и говорят – «нечистый попутал»! Почему этот, будь он не ладен, «нечистый» вечно её «путает»?! Да, есть в ней талант находить себе приключения на одно место, тут не поспоришь. А, уж как родители Эндрю отреагируют в Германии!.. О, да, да… дас ман зеа интересант веде! (Это должно быть очень интересно! (ломанный нем.). У них обязательно состоится разговор «по душам» с русскоязычной элитой лейпцигской синагоги.

– Всё? Вещи собрала? – Наконец-то они вернулись домой.

Если я не ошибаюсь, её зовут Марина? Мягкий овал лица, сохранивший детскую припухлость щёчек, тёмные брови вразлёт, фигурка гимнастки. Красавица.

После всех этих походов и съёмок по городу, работой с клиентами и на публику, Линда совершенно забыла, что надо ещё разыскать чемодан, собрать его, сбегать в супермаркет купить «подарки», забрать со школы Сашку, приготовить ей ужин. Точнее – сперва приготовить ужин, а потом приводить Сашку. Из головы стайкой испуганных воробьёв выпорхнуло абсолютно всё и упорхнуло далеко и напрочь. Что брать? Как брать? Куда класть? Одежда должна хоть капельку сочеталась сама с собой и с представившимся случаем. Линда так давно ничего не посещала и за ненадобностью не обновляла свой гардероб! Кроме шуток: что её ждёт в новом доме? Если придётся ухаживать за скотиной, то нарядная кофта и фильдеперсовое платье со стеклярусом ей ни к чему, да и нету их вовсе. А, если там те, богатые из «Одессы», которые фаршируют «коленки моли», как говорила Оксана, то Линде в штанах с нарисованными ею же языками пламени на ляжках неприлично появляться. Как она будет выглядеть в дешевых кедах на персидских коврах или дубовом паркете?! Сколько вопросов… А коли их так много, то, соответственно, и не надо заморачиваться вообще, а просто брать с собой совершенно нейтральное, приемлемое даже в дошкольных учреждениях. Чтоб и в свинарник и на ковры. И вообще – нечего переживать, надо всегда быть собой. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас! Ля-ля-ля!»

– Может вы уже ляжете спать? – Марина заботливо помогает Линде складывать вещи. Она тоже переживает и всё время обращается к Линде по-разному: то на «вы», то на «ты», – Завтра в шесть утра из гостиницы приедет съёмочная группа в полном составе, и вы поедете в Афины, ты же помнишь, что летишь афинским рейсом? Из Салоников билетов не было. Придётся и вам с сопровождающим и второй мамке воспользоваться услугами столичного аэропорта. Рейс в четырнадцать часов, вы отсюда выезжаете очень рано. Сейчас надо хорошо отдохнуть и выспаться. Завтра у тебя, Линда, тяжёлый день. Так что заканчивай приготовления и спать, спать, спать.

– А сколько дней идёт это шоу в телевизоре? – Линда всё время не успевала задать этот, очень интересующий её, вопрос.

– Оно идёт полтора часа. Только один день и один раз.

– Всего полтора часа?! И из-за полутора часов вы сюда летели два с половиной?! – У Линды от удивления усталость пропала напрочь, – Так мы только сегодня наснимали двенадцать, зачем так много кассет ради полуторачасового шоу?!

Ну, надо же! Съёмка с «шапками» больше недели, такие затраты, поездки, переездки, а программа-то выйдет на экран только один раз. Как это может быть?! И зачем? Ничего себе – обмен культурами!

– Монтаж какой делают! – Марина сама откровенно огорчена, что так мало телевизионного времени им дают, – Моя воля, я бы вообще только нашу программу и показывала. Но, меня, к сожалению, никто не спрашивает.

– Жаль, что не спрашивает, – Эндрю искренне жаль. Он любит рассматривать себя, свои фотографии.

Марина застенчиво улыбнулась в ответ.

Линда как прилегла, так и сразу уснула.

Утро не заставило себя ждать. Оно пришло вместе с истошными воплями молочника, мусорными машинами, стучавшими всеми своим ливером об бетонные утяжелители, гигантскими грузовиками, гружёнными трубами и цементом. Оно всё вместе и одновременно завывало под окнами, поднимая столбы густой пыли, чихало, кашляло и пищало. Это проснулись греческие метростроевцы и рьяно кинулись прогрызать тоннели, словно у них появился хоть один шанс из ста достроить этот фантастический проект.

Линда, наскоро одевшись и, натянув на ноги белые ботфорты, доходящие ей до верхней трети бедра, тихо вывезла в коридор багаж на колёсиках. Чего она эти неудобные сапоги выше колен нацепила? Сама не знала. В них Линда была похожа то ли на неловкую шлюшку, то ли на глубокую деревенщину, впервые попавшую в асфальтированный район. Бросив на себя в зеркало беглый взгляд и секунду помешкав, Линда вдруг вернулась в спальню и сняла со стены икону. Медленно, не торопясь, обошла детскую кроватку, пристально вглядываясь в лицо дочери. Кто его знает? Аленька сейчас спит, и даже не чувствует, что её мама вернётся знаменитой. А вдруг эта поездка – начало огромных перемен в их жизни, может это и есть тот самый момент? Линда наклонилась к ребёнку, ещё раз поцеловала Альку в душистую маковку и незаметно для всех сунула серебряный оклад себе в чемодан. Не так чтоб Линда отличалась излишней религиозностью, а уж тем более страдала от истошного христианского фанатизма, просто ей в ту минуту так захотелось. Это было движением души. Ей показалось, что так тёплый кусочек дома всегда будет с ней.

Алька не проснулась, даже не пошевелилась, она спала сном здорового ребёнка с крепкими нервами. Андрей весь помятый и в тапочках вышел в подъезд проводить. Он тёр себе плечи и притопывал ногами, ему по утренней прохладе было зябко.

Мини-бас со съёмочной группой, перекрывая всё движение на улице, сверкал жизнерадостными боками нового авто.

– Ну, что, мамаша… – Эндрю обнял Линду за плечи, – подумай хорошо: ничего не забыла?

Ах, этот запах абрикосовой косточки… Такой же чистый и свежий как у его отца, эта шаловливая улыбка, эти ямочки на щеках, ах! И у Альки такие же.

Всё-таки хорошо, что она уезжает. Может Эндрю поймёт, что скучает по ней, что она ему нужна гораздо больше, чем он предполагает. Да и потом – самой интересно, чисто для себя – что такого умеют делать другие женщины, чего не сможет она? Это будут сложные испытания, какое-то открытие самой себя. Даже никакая украинская кухня с их обедами тут вообще не причём. Тут, скорее всего, люди попав в непривычную обстановку, должны в себе обнаруживать новые качества, о наличии которых раньше и не подозревали. Должно быть это всё очень, очень любопытно, ты переходишь на новую орбиту. Интересно, а что во мне такого ещё есть, о чём я не знаю? Вдруг мне предложат работать на лесопилке? В Украине много лесов, и я выпилю им мебель типа «авторский дизайн», и у меня выйдет целая серия авторских табуреток «балканский барокко» «Греческие кружева» и я стану знаменитой. Ха-ха, как смешно!

– Так я не понял! – Эндрю шутливо щёлкнул её по носу указательным пальцем, – Ты едешь, или нет?! Смотри, ведь все ждут тебя! Давай, давай, пошевеливайся! Подставляйся, поцелую… Будь умницей, веди себя хорошо, не лезь, куда не следует, – Андрей говорил так, словно это он старше Линды на шестнадцать лет, или вообще она его придурковатая дочка.

– …А вы, – он постучал по стеклу мини-баса пальцем, – передайте той группе, чтоб присматривали за ней. Она такое может выкинуть!

– Не переживайте, Андрюша, они столько всякого перевидали, – чернобровая Марина шутливо махала на прощанье с таким чувством, вроде вовсе и не она возвращалась к вечеру со второй участницей реалити.

Линда первый раз ехала на машине до Афин. Ей несколько раз пришлось туда смотаться по поводу выколачивания из греков признание своего диплома о высшем образовании, но тогда было на поезде и ночью. Ничего не было видно, она почти всю дорогу не спала, и бока её тёрли нары – эдакие несуразные трёхэтажные сооружения по размеру гораздо уже размаха её тазовых костей, нагло именуемые работниками железнодорожного транспорта «кревати». Зато теперь всё видно и шикарно видно. Рыбачьи баркасы на море со, сваленными в кучу разноцветными рыболовными сетями, зелёными, жёлтыми, всякими. У каждой «варки» своё имя, и у каждой женское. Видно так принято у рыбаков: давать лодкам имена любимых, чтоб легче было промозглой ночью тащить из чёрных вод залива сети, ожившие от кефали. Сейчас варки стоят на рейде, наловленную рыбу рыбаки сдают перекупщикам в пять утра и уходят спать. Море золотится, переливается. Когда полный штиль греки море называют «лази», масляное, так и есть – масляное, и вон оно – солнце торжественно встаёт. «Пусть это мокрое, солёное солнце станет символом начала моей новой жизни!», – Пафосно решила про себя Линда. А что?! Внутри, про себя думать и говорить можно всё что угодно, никто не узнает и ничего не скажет. Хоть целые монологи произноси, хоть во всё горло песню пой. Свобода на баррикадах! Вот бы было так всегда и вовсе не только внутри, а вот и снаружи. Жизнь бы стала прекрасна и удивительна. Значит, надо что-то делать, если я так больше не хочу. Не хочу, да и не могу, как «верхи» и «низы» у Карла Маркса, только и те и другие одновременно. Решено: с этого солнечного ноябрьского утра я изменюсь, и всё пойдёт по-другому. Я, наконец, стану довольная и счастливая! Аминь!

И, действительно, каким то невероятным образом, не успев проехать и половины пути, Линда ощутила в себе явные перемены, словно маленький, но очень прыткий чертёныш нашёптывал ей прямо в ухо: «Свободны! Свободны! Вы, барышня, натурально свободны!». Словно в салоне мини-баса кто-то невидимый распылил аэрозоль «арома элефтерияс», как кричали анархисты во время забастовок, аэрозоль с пьянящим запахом свободы. Этот веселящий газ мгновенно просочился в кровь сквозь кожные поры, и теперь сама свобода пахла кисловатыми духами чернобровой Марины, новеньким кожаным салоном автомобиля, и даже запахом тины с рыбачьих сетей, доносившимся из приоткрытого окна.

В Афинском аэропорту вести съёмку оказывается нельзя. Ха! Кто плачет?! И так «шапка» получилась большая.

– Пока! – Маринина левая рука легла поверх Линдиной в дружеском пожатии, – Точно ничего не забыла? – В сотый раз спрашивает она, – Там тебя встречает другая съёмочная группа прямо у выхода из терминала. Дальше ни за что не беспокойся, тебя отвезут в новую семью, и все эти дни будешь передвигаться по городу только с ними.

– А погуля-а-ять?! Столицу «всея Руси-и-и» посмотре-е-ть?! – заканючила Линда в шутку.

– Сколько угодно! Но со съёмочной группой!

«Не так вы уж, барышня, и свободны как сперва показалось», – оказывается чертёнок пока никуда не ушёл. «Ну, не умру же я за неделю! – А Линда ничуть и не разочаровалась, – Пусть ходят за мной хвостом, всё равно никто мне не сможет помешать насладиться пребыванием на этой древнейшей из всех земель. Что я помню из истории? Кажется, в четвёртом классе проходили о Володимире Красное солнышко, и ещё о знаменитом Крещении Руси, когда всех жителей города согнали в Днепр. Помню что тогда удавили около девяти тысяч человек. В Днепр или в Дон? Или в Днестр? Ой, как стыдноо-о-о… Как раз за эти дни всё и узнаю. Только пусть со мной не разговаривают когда во время прогулок снимают. Пусть идут рядом, молча, чтоб я смогла прочувствовать дыхание этого города».

«Сталь ярким крылом рвёт облака пополам… – хорошая песня! Жаль только, что я её пою опять про себя. Эх! Нельзя в салоне самолёта громко петь, – Согревая наши души, выкупая наши клятвы, жизнь входит в берегаа-а-а-а. Незаметно и неслышно, после бури как затишье, жизнь входит в берега-а-а-а…»

Два с половиной часа за пением про себя в салоне самолёта прошли совсем незаметно.

Какая бесконечно длинная процедура выхода из терминала!

Линда свой новенький паспорт показывала уже раз сто, и всё равно вон ещё одно окно, в нём сидит в синем костюме строгого прокурора полный мужчина в очках. Смотрит очень жёстко. Значит таки прокурор. Не то что жёстко, а прямо отсканировал все внутренности и «внешности» заодно. От него покрылась коркой льда вся эпигастральная область, которая внутри сразу за пупком. Зрачок буравит зрачок, нос – нос.

– С какой целю вы прибыли на территорию Украины?! – «Спиной! Руки вверх на стену, ноги на ширине плеч! Шаг влево, шаг вправо – расстрел! Бряц-бряц! Это затвор…», – добавляет про себя Линда и молчит.

– Я спросил – с какой целью вы прибыли на территорию Украины?! – Прокурор уже сердится. Сзади волнуется очередь. Они все, которые сзади, хотят наконец окончательно и «бесповоротно» «прибыть на территорию Украины» и быстренько разъехаться по домам по своим да чужим.

Линда, поддаваясь странному внутреннему порыву, сама не ожидая от себя такой, давно забытой студенческой прыти, вдруг вытягивается в струнку, подбирает живот и, выпучив глаза, тщательно чеканит каждое слово:

– Я – такая то! Я прибыла на территорию Украины с единственной целью сниматься в сверх популярном украинском шоу «Новая мамка» на канале «Орион»! – а чего Линде? Ни мамы, ни Эндрю сейчас рядом нет, чтоб упасть в обморок от стыда от неё. Сашки тоже нет, она дома, значит Линда абсолютно, абсолютно никому не подаёт «дурных примеров» и никого не «ставит в неловкие положения». Она вот всю жизнь не могла понять: чего это положения «неловкие»?! «Положения, как положения». Пусть каждый отвечает за себя. Вот так поживёшь ещё немного и начнёшь склоняться к мысли, что Омар Хайям был прав, «и лучше одному, чем вместе с кем попало». Здесь на съёмках какая прелесть – хоть и нет с ней рядом и Омара Хайяма, она всю неделю может быть сама собой совершенно безнаказанно.

Как не странно, но напротив ожиданиям Линды «прокурор» за стеклом, выпытывающий цель приезда на «территорию Украины» у бестолковой гречанки, не позвал секьюрити. Он только как то странно ухнул и аж засиял:

– Сниматься у нас? Как интересно! Прекрасно! Добро пожаловать! Желаю вам приятного времяпровождения на территории Украины. Я обязательно посмотрю выпуск с вашим участием.