Текст книги "Буковый лес"

Но это оказалось только началом. Как только Линда натянула на себя одеяло, Сашка сперва тихо, а потом всё громче начала плакать. Боясь, что Эндрю рассердится на то, что она потакает капризам пятидневной дочери, Линда сперва постаралась убаюкать её прямо в кроватке. Но Сашка уже орала как сирена. Пришлось взять её на руки. Вот тут-то и понеслось! Чем сильнее прижимала её к груди Линда, чтоб не разбудить Андрюшку, тем больше и сильнее Сашка пукала. Она пукала с таким остервенением, что Линда испугалась: не повредилось ли в ней что-нибудь от этой молочной смеси? Но, нет, оказывается, не повредилось. Через полчаса Сашка полностью отстрелявшись, прикрутила тяжёлую артиллерию и… тут Линда заметила, что подгузник снова полный.

На этот раз Александра даже не проснулась. Линда поднимала ей попу, чтоб просунуть под неё новую промокашку, а Сашка во сне улыбалась и беспорядочно молотила себя по лицу холщовыми варежками.

Уснуть не получалось, тем более надо было скоро вставать, чтоб прокипятить использованную соску, остудить новую порцию кипятка и ждать пока Алька снова проснётся, потом кормить, потом прижать к себе, чтоб пропукалась, потом сменить подгузник, и снова кипятить соску. Купить несколько бутылочек почему-то совершенно не приходило в голову. Почему-то… наверное, из-за тяжёлого операционного наркоза. Он тогда в комнате с белым топчаном и капельницей в вене всё не действовал. Его добавляли и добавляли. Ну, в эту… в катетер из подключичной вены.

– А что ты из себя всё время корчишь героиню? – Эндрю на самом деле, на полнейшем серьёзе недоумевал о чём это она, – Женщины на то и существуют, чтоб рожать детей. Ты себя такой единственной в мире что ли считаешь? Странная ты… Все рожают, и ты родила, всем сперва трудно, ничего страшного, привыкнешь.

И она действительно привыкла.

Привыкла ночью абсолютно не спать. А какой смысл? Только заснёшь, уже надо вставать и готовить новую порцию съестного. Привыкла есть что попало, лишь бы это было быстро и чтоб не греть, научилась видеть, не зажигая света; научилась купаться не каждый день, потому что просто не было сил, научилась сгибать ноги в колене и мыть их через спину сзади, так как вперёд наклониться было невозможно. Казалось, эта боль из позвоночника не уйдёт никогда.

Линда заметила, что по улицам с детской коляской вышагивает только одна она.

– Неужели я одна во всём районе родила? Ну, нет же ни одного ребёнка на улице.

Только гораздо позже Линде по дружбе сообщила соседка, что в Греции «не принято» с детьми гулять по улицам. Во-первых, дети могут «простудиться и заболеть», температура то зимой «ого-го как низко падает, иногда даже до десяти градусов выше нуля!», А во-вторых: гулять-то всё равно негде. Есть не очень далеко от дома единственное маленькое паркообразное сооружение с фонтаном в одну струю и песком для детей и домашних животных. Там возле четырёх красных лавочек постоянно дежурят очередники, в ожидании бонуса судьбы в виде освободившегося места. Если посчастливится и кто-то с лавочки встанет, тут же начиналась борьба за место. А, маленьких детей, как сообщила всё та же сердобольная соседка, перевозят с места на место на своих «авто» и только иногда достают из этих самых «авто», когда доезжают до бабушек и дедушек.

Вот когда Линда затосковала по Лейпцигу. Парки, парки, вся земля в парках… Велосипедные дорожки под вековыми дубами, нежно-зелёные липы, пруды с кувшинками и золотыми рыбками, а на берегу за отдыхающими упорно бегают дикие уточки, нагло требуя у них хлебные корки.

Дедушка с бабушкой из Германии звонили нечасто. Да, Линда, собственно и не смогла бы с ними наговориться вдоволь. Она думала, что чем ребёнок старше, тем больше появляется у человека свободного времени, на самом же деле проблем и дел с каждым днём становилось всё больше и больше, в придачу и Алька совсем не собиралась спать по ночам как другие дети её возраста. Она так же регулярно, как новорождённая просыпалась три раза, чтоб поесть, пропукаться, надуть подгузник и потом в шесть утра уже проснуться окончательно. Вся жизнь Линды разделилась на «до того», до рождения Алечки, и «после».

Не проходящая усталость ела её как моль носки домашней шерсти. Не хотелось абсолютно ничего. Ни почитать, ни купить себе новенького, ни в гости сходить. Из всех ранее присущих Линде желаний единственным оставшимся было выспаться. Просто взять и выспаться. Вот с вечера просто лечь и просто спать, чтоб никто и ничто не будило её, пока она сама не проснётся. Вот! Но, это, к сожалению, теперь невозможно. Невозможно потому, что как выяснилось «очень стыдно спать, когда у тебя маленький ребёнок, нуждающийся в твоём уходе». Если бы Эндрю работал и хоть на несколько часов уходил из дому, то она бы, конечно, выкроила время и вздремнула. Альку под бочок вместе бы и поспали. А так при нём даже неудобно улечься днём ни с того, ни с сего. Он и так любит над ней пошутить, тут и пристыдить может. Зачем днём лежать? Что она больная какая, или старая? Он хороший отец, иногда даже играет с Алькой, щекочет ей рёбрышки мизинцем, разговаривает с ней, но пойти с коляской погулять отказывается категорически, говорит, что не знает город «достаточно хорошо».

– А вдруг ребёнок расплачется? А вдруг что-то ей понадобится? Откуда я знаю, что с ней делать, мать же ты! – Укоризненно говорил он, – Я могу пойти погулять, но только с тобой. Знаешь, всякое бывает.

Линда соглашалась:

– Да, – мол, – несомненно «бывает», – и натягивала туфли.

– Послушай! – Эндрю был раздосадован, – Как ты можешь носить такие уродские калоши?! Такие ботинки надевают туристы, когда идут в походы. Если бы ты в Альпы собралась, я бы ничего не сказал. Ботинки со шнурками, квадратный каблук, такие в прошлом веке носили солдаты Вермахта. Мне за тебя стыдно, когда ты в них ходишь по городу со мной рядом и все понимают, что ты – не солдат Вермахта, а моя жена.

– Я не могу сейчас надеть каблук, у меня пока болит позвоночник от укола. Я и так с трудом ребёнка на руки поднимаю, а на каблуках… нет! Это вообще не реально! И эти ботинки очень даже по моде… многие такие носят… «Тимберланд» называются.

– Конечно, носят! В городе подростки носят, мальчики и девочки с носком поярче и гофрированным. А ты не забывай, что ты – врач и не забывай сколько тебе лет.

– А!.. – Линда прикусывает язык… Она хорошо помнит, сколько ей лет, – Ладно, я не буду их больше надевать, тогда может чтоб скорее зажило мне в спортзал походить? Спину немного накачать?

– Как ты любишь искать лёгкие пути, я просто тебе поражаюсь! Лишь бы из дому удрать и не делать то, что обязана делать каждая женщина. Хорошо, скажем ты пошла в спортзал и когда ты собираешься всё успеть? – Эндрю начинает раздражать её торговля за место под солнцем, – Со следующей недели ты должна начать работать, то есть будешь уходить из дому на работу, потом снова будешь уходить в магазины за провизией, теперь ещё спортзал. Прямо все женщины первое, что делают после родов так это бегут в спортзал. Я не понял – тебя что заставляли рожать?! Тебя никто не заставлял, ты сама этого хотела.

И опять он прав! Да! Да! Хотела! Очень хотела! Безумно хотела! Зато теперь… теперь даже иногда кажется что вовсе и не хотела. Как это оказывается всё сложно. Даже не то что очень хочется закрыть глаза и заснуть, прямо идя по улице с коляской, и не то что скоро надо начать работать, а то есть будет нечего на полном серьёзе, сложно даже не то, что она снова набрала вес. Да и вес не так чтобы прямо вообще, но ни одни штаны не сходятся на талии. Ещё жир отложился почему то на спине… Три совершенно жуткие складки нависают одна на другую. Линда с этим борется собственными силами. Она прямо в «Одноклассниках» нашла подходящие «группы», где девчонки обмениваются советами «как быстро похудеть» и что делать вообще. Там все сходились к мысли, будто быстро худеть нельзя, а надо «в целом вести здоровый образ жизни». Ну а каким образом его тут «в целом поведёшь», как советуют многочисленные отощательные общества?! Сказано – кроме диеты надо подольше ходить, есть по утрам овсяную кашу и вообще сообщали много разных секретов. Половину советов исполнить можно, но что делать со второй половиной, судя по всему с основной?!

Линда стала есть «сырую тыкву» и пить «зелёный чай без сахара», вроде как «эти продукты» сжигают жиры. Потом она становилась перед зеркалом и пересчитывала спинные складки. Их как было три, то есть шесть – по три с каждой стороны, так они и продолжали висеть, образуя знаменитую «гусеничку». Значит, никакая сырая тыква её жир не «сжигала». И всё равно Линда придерживалась «здорового питания», поднимала себе настроение и снова верила в чудо.

Но, больше всего пугала даже не, расписанная в «Одноклассниках» «сырая тыква», тщательно откладывающаяся в её спинных складках, а полное отсутствие мыслей. Точнее не отсутствие мыслей как таковых, а полнейшая невозможность додумать хоть одну до конца. Она не могла ни на чём сосредоточиться, она не могла думать отвлечённо, потому, что оказывается семейная жизнь заключается в том, чтобы всё время быть начеку и постоянно, каждую минуту, каждую секунду принадлежать двум своим эгоистичным и капризным детям. Женщина на то и женщина, чтоб принадлежать мужу, воспитывать детей, хранить «домашний очаг», думать, мыслить, решать не её удел. Как же жить?! Можно перетерпеть всё – расползшуюся фигуру, огромные мешки под глазами, руки превратившиеся в наждачную бумагу, волосы, ломающиеся с такой скоростью, что можно уже не покупать расчёску и набить ими небольшой матрасик для домашнего животного. Всё это можно стерпеть и пережить, кроме… очень, ну вот очень хочется хоть часик, хоть полчасика в день вообще, вот вообще ни с кем не разговаривать и не отвечать на вопросы, попринадлежать исключительно себе. Только часик в день мочь думать отвлечённо о чём угодно постороннем, хоть о производстве каменного угля методом пиролиза, или полезных свойствах бикарбоната кальция, но только не о детях, кормлениях, стирках и доме.

А как раньше было хорошо!

Зажив семейной жизнью, до того, как увидеть две заветные полосы в тесте на беременность, Линда просто, чтоб развлечься, начала делать переводы. Сначала маленькие тексты с греческого на русский, потом побольше. Так она открыла для себя совершенно новый мир иностранной литературы и основ психоанализа. Ей нравилось делать анализ работ не очень известных греческих авторов. Линда внимательно изучив произведение, пыталась воссоздать характер, образ писателя. Ей нравилось заниматься исследованием их душевных качеств, жизненных обстоятельств в которые те попадали. Вот эту вещь автор писал раньше – обороты речи упрощённые, много диалогов, скудная лексика. Вот в этот период он скорее всего начал обнаруживать в себе математические способности – в текстах появилось много деепричастных оборотов и само повествование стало более чётким и уверенным. Что-то произошло в жизни автора. Интересно, очень интересно.

Линда научилась восстанавливать картину биографии писателя по его работам. В такие минуты она себя чувствовала опытным криминалистом, полностью воссоздающим картину убийства по уликам, найденным на месте преступления. Это было так увлекательно, так потрясающе, она безумно радовалась когда её выводы совпадали с реальными вехами жизни писателя. У Линды только-только начало всё получаться, и вот… Что, собственно «вот»?! Стыдоба! Семья для женщины – прежде всего!

«Да?! – Возражала она сама себе, – Даже сам сэр Артур Конан Дойль говорил, когда у Шерлока Холмса не было новых запутанных историй, он, чтоб не перегорели в голове батарейки и чтоб не сойти с ума, вводил себе морфий и потом играл на скрипке. Это было его единственным выходом, потому что нечеловеческой мощности, тяжёлый мозг сыщика нуждался в работе гораздо больше, чем крылья ветряной мельницы нуждаются в порывах ветра».

Отсутствие пищи для мозгов доводило Линду до истерики, до исступления. Внутренних, конечно, «истерики про себя». Да… как то так… Внешне всё оставалось идеальным.

Эндрю на курсы для безработных так и не пошёл. Он купил дивиди-плейер и развлекался, принесёнными из проката, стрелялками. Иногда в гордом одиночестве спускался на набережную, говорил, что ему надо «отдохнуть». Смотреть за Алькой, пока Линда вела приём, он отказался категорически, поэтому теперь каждое утро Линда шла на работу, толкая перед собой коляску. На работе ставила её в подсобке и оставляла дверь открытой, чтоб слышать чем маленькая Сашка там занимается.

Но к счастью Сашка не была капризной и росла очень спокойным, не плаксивым ребёнком. Знакомые часто спрашивали:

– Пу инэ то моро? (Где ваш ребёнок?)

Линда смеялась и говорила, что «то моро» играется со своими игрушками, а гости удивлялись, почему ребёнок не плачет. И болела Сашка не часто. Но, зато когда температура поднималась, то она зашкаливала. Линда уже не боялась детских болезней, кашля, поносов, аллергий, она давно научилась отличать действительную опасность от паники. Теперь у неё всегда всё было наготове, поэтому Сашка больше трёх дней в кровати не залёживалась. Зато у Эндрю по этому поводу начиналось настоящее буйство. Он метался из угла в угол, громко и с чувством, почти в рифму декламировал, что-то жарко доказывал, эффектно жестикулировал как бы рассекая воздух в квартире невидимым мечом. Так он «отпугивал» болезнь, но больше пугал Линду. Потом в изнеможении кидался в сторону дивана, с разбега падал на него, докладывал, что «сам уже от нервов весь больной» и всё пытался вызвать врачей. Его обвинительная речь звучала веско и обоснованно. Он говорил, что Линда «виновата во всём», что это из-за неё ребёнок «постоянно болеет», что она – «и как хозяйка и как мать на нуле». В доказательство Линдиной никчемности, Эндрю с болезни переключался на «общие проблемы» в «их семье». Он торжественно проводил указательным пальцем правой руки по стеклянному столу в центре комнаты, совал Линде палец под нос и интересовался:

– Ну вот скажи мне честно, сама скажи – ребёнок может жить в такой грязи?!

Нет! Нет! Тысяча раз нет! Конечно, не может, но, ведь рядом в двадцати метрах строят станцию метро, знаменитое салоникское столетнее метро. Пыль можно стирать каждые две минуты, и стол всё равно будет седым, а «столетнее» оно из-за археологических находок. И ещё: что, собственно, произойдёт, если молодой супруг сам смахнёт эту пыль?!

Однако, это были только мысли, голые мысли. На самом деле Линда просто часто-часто моргала, глупо улыбалась и снова вешалась Андрюше на шею, жадно вдыхая его запах абрикосовой косточки.

Когда Александре исполнилось два с половиной года, Линда ухитрилась устроить её в государственный детский сад, теперь снова появилось время для работы в компьютере. Чтоб спокойно заниматься любимым делом, ей надо было заслужить позволение. Первое – надо заработать денежку на приёме, далее: по дороге домой забежать в маркет, купить, принести, приготовить, накрыть, убрать, помыть, прибрать; чуть попозже засунуть «стиралку», погладить из вчерашней «стиралки», начать готовить ужин, сбегать в садик за Сашкой, покормить её, переодеть, замочить заляпанное, просмотреть счета за коммунальные услуги, составить маршрут платежей, снова сбегать на работу в вечернюю смену, придти, покормить обоих, скупать Сашку, уложить, ну а там можно и книжку почитать, и телевизор посмотреть, и в сетях повращаться. Можно в «Одноклассниках», можно в «Фейсбуке» написать смешные или прикольные комментарии. А самое интересное – можно снова переводить. Оказывается и сам перевод можно сделать по-разному. Можно из трагедии откатать сатиру, можно комедию превратить в фарс, можно … ого-го сколько всего можно! Вон уже на сайте куча посещений. Гратуляцион! Толль гемахт! (Хорошо сделано (Нем.). Людям нравится – значит жив курилка, не совсем швабра и кастрюлька вытеснили из черепушки человеческие качества. Но, хотелось бы ещё чего-нибудь… ну нибудь, ну чтоб не каждый день одно и то же, как сейчас, а хоть ещё одно такое событие, как недавно произошло. Тогда вышло совершенно потрясающе!

Линда начала понемногу писать сама. Она развлекала себя сама, собирая рукописи в «стол». Так продолжалось довольно долго. Однажды, совершенно случайно её познакомили с Ингой. Инга, оказывается, была журналисткой и сейчас работала редактором газеты. Разговор в душевный не перетекал, больше обсуждали обтекаемые, ни к чему не обязывающие проблемы: распад СССР, вынужденная эмиграция, репатриация. Оказалось, Инга из того же Города, что и Линда.

– Это ты? Ты та самая «Инга»?!

– Что значит «та самая»?! «Та» это, с вашего позволения, какая? – Редактор резко прищурилась, и её глаза за толстыми стёклами очков стали колючими и холодными.

– Это ты тогда чуть не упала в пустой фонтан?!

Стало не важно, кто первым начал всматриваться в полу знакомое лицо, с надеждой ища давно забытые черты, важно – обе сразу поняли о каком фонтане идёт речь.

Линда вдруг совершенно отчётливо вспомнила, как она вот с этой самой Ингой вместе собирали кору и ветки в Александровском саду.

Тебе пять лет от роду, рыжая осень окутывает сладким хмелем самый прекрасный Город на земле – обитель твоего детства. Эти неподражаемые звуки вокруг, «голос» Города, эти яркие краски, ощущение света прямо на коже… ты можешь задохнуться от счастья, от всего этого и ещё… ещё от того, что у тебя есть такая подруга. Волшебный Город принадлежит только им, двоим. Город снов, сказок, Город пирожных «корзиночка» и букетиков фиалок в подземных переходах. Ладно, и ещё пускай чуть-чуть их дедушкам. Они оба красивые импозантные, в длинных драповых пальто с резными тросточками в руках чинно прогуливаются по проспекту, а если встречают знакомого, то кланяются и набалдашником трости приподнимают свою фетровую шляпу. Они проходят мимо театра Оперы и Балета, мимо аэрокасс с двумя пластмассовыми самолётами под шикарной люстрой, мимо гастронома с, текущей по оконному стеклу, ажурной водой и живым шпинатом на подоконнике. Дедушки частенько не лишают себя удовольствия спуститься в подземный переход и купить в киоске «Союзпечать» «свежую» газету. Смешно, смешно! «Свежая» как будто это булка и её можно есть! «Газета» – просто бумага!

В парке дедушки сбрасывают со скамеек на землю опавшие листья, дуют на неё и, закинув ногу на ногу, вальяжно усаживались рядом «почитать». Они не торопясь, торжественно и в предвкушении раскрывают на своей странице один – «Советский спорт», другой – «Вечёрку».

Вот когда девчонкам раздолье! Теперь можно бегать на свободе сколько угодно. Они играют в «ловитки», «прятки», в «птичку на дереве», во всё, во всё. Распахнув руки, как крылья, бегают наперегонки прямо по устланным битым кирпичом аллеям Александровского сада. Если устанешь – ничего страшного! Можно собирать «экспонаты» для «гербария» и всё норовить общипать газон.

Кто из них много лет назад чуть не свалился в пустой фонтан, Линда с Ингой в тот праздничный вечер так и не вспомнили.

«Знакомство» оказалось очень кстати для них обеих. У Линды появилась возможность достать на свет свои работы, а Инге понравился Линдин стиль изложения. По старой дружбе Инга предложила напечатать несколько пробных опусов. Читатели мгновенно оценили оригинальный слог и весьма своеобразное мировосприятие Линды. Инга и Линда сработались мгновенно. Они то выдавали на-гора совершенно немыслимый материалец, то развлекали читателя вытаскиванием на свет засекреченных материалов, то устраивали общественные читательские скандалы.

Как то раз Инга поместила серию совершенно немыслимых статей. Они были вроде как на разную тему, но по сути сводились к «роли личности в обществе». Для Линды всегда особенно болезненным был вопрос о роли именно женщины в современном обществе. Она ясно отдавала себе отчёт в том, что обычно проблемы любого человека тянутся за ним из детства. Но, её личные, собственные проблемы были вовсе не из того детства, где она играла с Ингой, а совсем из другого – из детства, в котором приезжали из соседнего города её родители и увозили от деда домой. Она возвращалась с мамой и папой туда, где всё, абсолютно всё подчёркивало её ущербность и никчемность только из-за принадлежности к женскому полу. Даже мама её ругала очень простыми и понятными словами: «Ну как тебе не стыдно?! Ты же де-е-е-е-евочка! – И тут же указывала на брата, – А ему можно! – Меняла тон она, – Он мальчик!». Линда поняла о-о-чень давно: там, где они живут «девочка», в частности она сама, существо второго сорта, и даже не «второго», она вообще никто. Именно поэтому Линда обязана прилежанием, честным трудом и хорошим поведением заслужить хоть некоторое снисхождение общества и оправдать сам свой приход в этот мир. Привилегия любого мальчика именно в том, что он просто, просто «мальчик». Её уши нестерпимо резонировали от проклятой буквы «е-е-е-е» в слове «де-е-е-евочка» и у неё возникало непреодолимое желание съездить кому-нибудь по морде.

Повзрослев, от обиды за себя, Линда из личного интереса, чисто из любви к искусству очень тщательно изучила историю половой дискриминации, найдя её причины и истоки; выяснила пути распространения, узнала, почему эта такая, казалось бы, бредовая градация прижилась на веки вечные и будет существовать вечно, до полнейшего апокалипсиса, пока всё живое на Земле не погибнет, а через миллиарды лет, вновь рождённая цивилизация, ещё раз не укажет бабе её место за печкой.

Как выяснилось, однако, гениальную идею эксплуатации женщины для пользы «человечества» подкинул отец всех философов господин Аристотель. Аристотель очень быстренько и точно определил нишу, в которой женщине положено находится. Всё было элементарно и сводилось, как обычно, к простому меркантильному интересу, при котором из положения женщины в обществе выкачивались деньги. Как если барана заколоть, сделать ему большую дырку в сонной артерии, повесит за ногу и собирать его кровь в медный таз, заботливо подложенный ласковыми мужскими руками. Аристотель как знаменитый учёный муж и философ быстренько объяснил всему человечеству, что женщина как индивид никакой ценности для «людей» не представляет и по своей сущности есть такой же баран. Значит, если с неё иметь шерсть и в медный таз собирать жизненные соки можно очень и очень неплохо подзаработать.

Линда была очень раздосадована таким устройством мира. Она передала Инге серию ругательных статей, «разоблачающих» Аристотеля, и та не замедлила их напечатать в своей газете под рубрикой «особое мнение». Был грандиозный скандал! В редакцию бесконечным потоком шли письма. Греки обещали Линду «побить», «убить», «выгнать», это в смысле депортировать из страны за неполиткорректность. Нет грека, которого не распирает гордость за своих воинственных или мудрых пращуров, которые были Древнейшими эллинами. У современных греков в головах завязла и упрочнилась порочная связь: «Аристотель – грек – великий». Соответственно: «Я – грек», значит и «Я – великий».

Еле поутихли газетные страсти с «великими эллинами», Линда, которую так и не убили, уже снова завелась. Увидев по телевизору французских мусульманок, не желающих снимать хиджабы в общеобразовательных школах и общественных местах. Они, сидя на уроках, кутались в складки чёрных балахонов и опускали глаза. Линда тут же выслала Инге свои новаторские идеи по радикальному воспитанию «хиджабоносительниц» с предложением «сажать с ними рядом за парты папуасов, абсолютно голых, в набедренных повязках и без трусов». А что?! Надо быть толерантным ко всем! Если в хиджабах можно, потому что общество должно «уважать восточные традиции», тогда почему бы восточным леди не «уважать» традиции голых папуасских мужчин?! Там в телевизоре они бегали такие гладенькие, совершенно без одежды и в огромных, заострённых «налиличниках», слово которое сама Линда предложила в виде неологизма от греческого «лили» и по-латыни «пенис». Надо относиться ко всем одинаково, быть толерантными, так ко всем. В редакцию снова стали приходить письма, и её снова обещали «побить», «убить» и съесть, но теперь уже мусульмане Греции. Инга была в восторге – газета шла как горячие пирожки в базарный день, а Линда завоевала бешеную популярность среди читателей. Теперь её узнавали на улице, и многие перестали здороваться. Хорошо, что Эндрю не читает газет и вообще не знает, что творится в его семье.

В тот день Инга очень вовремя попросила Линду съездить вместо неё на открытие памятника, преподнесённого в подарок грекам Россией и Украиной. Линда сразу же согласилась и обрадовалась возможности отвлечься, потому что жуткая картина холодного подъезда и носилок с бездыханным Дуськиным телом пробивала в ней нервную дрожь. Несколько ночей подряд Линда ворочалась в постели, наматывая на себя ночнушку, и ни за что не могла уснуть. Предложение редактора оказалось как нельзя более кстати. Эндрю как ни странно совсем не возражал. На следующий же день после звонка, Линда, встретив в аэропорту представителей, покатила открывать памятник.

Кого на открытии только не было! Даже Дроздов – бессменный ведущий передачи в «Мире животных». Открытие памятника, ужин в ресторане, шикарный номер с видом на море. Поздно ночью Линда сидела у раскрытого окна и с удовольствием вспоминала, как Дроздов ел печённого на вертеле барашка, хотя по телевизору рассказывал, что он «вегетарианец», и ей было хорошо. Такие блага с морем, солнцем, Дроздовым и побегом из дому Линда получила от редактора в обмен на статью, которую надо было сдать уже завтра. Это было супер, супер, супер! Может Инга её отошлёт на целых три дня куда-нибудь ещё и желательно подальше, хорошо бы… А теперь, уже завтра опять всё вернётся на круги своя. На круги… на круги… на воде остались лишь круги… S. O. S… тону, наверное тону.

Если опять после стольких лет кажущейся передышки так тошно и противно, что судить Дуську? Мало ли что у человека в голове происходит. Может она этими «Морганами» в мешках для мусора старалась залатать брешь в своей жизни? И отвезли её теперь, несчастную, на «экапе» в реанимацию то ли с инсультом, то ли с инфарктом, а может она вообще отравилась. Сожрала по пьянке в уличной забегаловке не свежий закусь и отравилась. Она сама шикарно готовит, но страсть как любит посещать всякого рода общепиты, гирарни, таверны. Что с ней произошло на самом деле, пока никто не знает, но похоже что-то очень страшное. Таких огромных синих глаз без зрачков Линда не видела никогда в своей жизни.

Всё-таки многих, очень многих Греция приняла нерадушно. В больницу, куда увезли Дуську попасть совершенно невозможно. Она новая, за городом, туда надо ехать сперва на автобусе, потом на такси, потом пешком через всю территорию в регистратуру, а она в самом конце больничного комплекса. Огромные новые корпуса, кругом снуют сильно озабоченные люди, то ли ещё больные, то ли уже больные. Интересно: у кого остановились те две её знакомые из Киева, заходившие к Дуське накануне? У них в Салониках есть близкие? И как теперь этим женщинам сообщить, что с Людмилой произошло несчастье? Может они приехали отдохнуть на море, с подругой повидаться, договорились вчера о встрече, поселились в гостинице у Дуськи то и лишнего дивана нет, а оно вон как нехорошо вышло. Они будут к ней ходить, в двери стучать, а она не откроет. Они искать её будут. Как всё это нехорошо… Надо им сообщить о случившемся. Но, как? Обзванивать все гостиницы в Салониках? Тоже нереально. Вот ужас какой…

Господи, как же быстро скачет время! Может что-то давно поменялось и в сутках уже не двадцать четыре часа, а гораздо меньше, только её – Линду об этом не предупредили? Прошло столько лет с тех пор, как Линда от безудержной тоски бросила всё и улетела в заснеженный Берлин, куда звало её сердце, а она помнит каждую свою мысль, каждое движенье. И ведь сердце не ошиблось! Вон он – результат той совершенно нереальной истории сидит – волосы по плечикам, в руках акварельные краски с, замазанной до самого кончика, кисточкой. Как же тогда, в самом деле всё было хорошо. С тех пор многое изменилось. Многое, а проще говоря всё, всё теперь по-другому. Эндрю хороший, он очень хороший, только совсем другой, он чужой и никогда, скорее всего, никогда не сможет стать «своим», каким был когда-то его отец.

И время летит, и мысли философские в голову лезут всякие. Вот к примеру: почему люди в одинаковых ситуациях ведут себя по-разному? Кто-то гасит пожар, кто-то от вида огня теряет рассудок.

В присутствии мужа Линда теряется, делается полной имбицилкой и как в детстве чувствует себя кругом виноватой. В чём именно? Она бы никому не смогла это объяснить. Как могло так произойти, что Эндрю похож не на своего отца, а на её собственную мать?! Картины с мамой, требующей каждый час измерять ей давление и при этом объясняющей «львиную долю» своей «болезни» самим Линдиным присутствием на планете Земля всё чаще преследуют её. Она к своему ужасу постоянно явственно осознаёт: всё вернулось, всё вернулось обратно, только теперь вместо мамы её «воспитанием» и «исправлением» с новыми силами занялся супруг Эндрю – абсолютный бездельник, деспот и тиран. Это страшно, это прискорбно и факт, с которым уже невозможно мириться, и выхода просто нет. Вдруг…

Всё произошло именно в Сашкин День рождения – двадцать пятого октября.

Шикарное настроение прямо с утра, музыка и внутри тела и снаружи; в салатнице «оливье», в духовке морковный торт – единственный, который Линда умеет печь.

Это совершенно, совершенно особенный торт! Каждый раз, отрезая гостям по кусочку, Линда кривит хитрую рожицу и спрашивает: «А как вы думаете – из чего коржи?» За столом поднимается шум, гости, перебивая друг друга, гадают, вычисляют, ковыряют в кусках вилкой. Чего только не говорят! Что корж на сметане, и на твороге, и на силиконе как губы у соседской Сулы. Но! Никто и ни разу не угадал, что замечательный шоколадный торт из простой тёртой морковки! Тут все ещё раз ахали и начинали просить рецепт, который Линда ни за что не давала. Да зачем это надо?

Тут недавно под «честное слово» из чистого альтруизма рассказала знакомой, как можно «отмывать» автобусные билеты, чтоб использовать их по нескольку раз, так почти через три дня рецепт, обойдя весь город, снова вернулся к Линде в совершенно искажённом виде. И это ещё не всё. Линда решила попробовать то, что ей посоветовали. Она опустила бумажный автобусный билет в заранее приготовленную по «секретному рецепту» смесь и … и он просто растворился, став грязной пеной. Всё, больше нет ни к кому доверия. Дули всем рецепт её морковного торта!