Текст книги "Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки"

Руководители СС предложили мне не принимать лично участия в этом деле, а подождать англичан в кафе. Когда я увижу их приближающуюся машину, я должен буду выйти на улицу, чтобы как бы приветствовать их, а затем сесть в свой автомобиль и немедленно уехать.

Этот план выглядел неплохо, и я согласился с ним. Но я попросил их представить меня двенадцати бойцам из спецподразделения: я хотел, чтобы все они хорошенько меня рассмотрели. Капитан Бест, хоть и был немного выше меня, имел приблизительно такое же телосложение, носил похожее пальто и монокль, так что я хотел подстраховаться, чтобы не произошло ошибки.

Между часом и двумя часами дня я пересек границу, как обычно. Агент, сопровождавший меня в предыдущих поездках, снова был со мной, но человека, который должен был сыграть роль генерала, я оставил в безопасности на таможне, так как нельзя было сказать, как будет разворачиваться ситуация.

В кафе мы заказали аперитив. Там было довольно людно, а на улице – необычно оживленное движение, было много велосипедистов, а также странного вида людей в штатском в сопровождении полицейских собак. Было похоже, что наши английские друзья приняли необычно тщательные меры безопасности для этой встречи.

Должен признать, что я довольно сильно нервничал, особенно когда проходило время, а англичан все еще не было. Мне уже пришло в голову, а не задумали ли они такой же трюк, какой провернули с нами в Арнеме. Был уже четвертый час, и наше ожидание затянулось больше чем на час. И тут я вздрогнул: на большой скорости приближалась серая машина. Я хотел выйти на улицу, но мой спутник схватил меня за руку и удержал. «Это не та машина», – сказал он. Я испугался, что командир СС-группы тоже будет введен в заблуждение, но все было тихо.

Я заказал себе крепкий кофе, сделал первый глоток и снова посмотрел на часы: было уже почти двадцать минут четвертого. И тут мой спутник сказал: «Они едут». Мы встали, я сказал официанту, что к нам едут друзья, и мы вышли на улицу, оставив пальто в кафе.

К нам приближался большой «бьюик» на высокой скорости, а затем, резко затормозив, он свернул с дороги на парковку позади кафе. Я пошел к машине и находился от нее уже на расстоянии около десяти ярдов, когда услышал звук приближающейся машины СС. Внезапно прозвучали три выстрела, и мы услышали крики.

Машина СС, припаркованная за зданием немецкой таможни, проехала прямо через заграждение. Выстрелы были произведены, чтобы усилить эффект неожиданности, и привели голландских пограничников в такое смятение, что они бесцельно бегали и ничего не делали.

Капитан Бест сидел за рулем «бьюика», а лейтенант Коппенс сидел рядом с ним. Коппенс немедленно выпрыгнул из машины, одновременно вынимая тяжелый служебный револьвер и наводя его на меня. Я был совершенно безоружен и отпрыгнул в сторону, пытаясь стать менее легкой мишенью. В этот момент из-за угла на высокой скорости появилась машина СС и влетела на парковку. Коппенс увидел в ней большую опасность, повернулся и несколько раз выстрелил в ее лобовое стекло. Я увидел в стекле пулевые отверстия, от которых в разные стороны разбежались трещины. Удивительно, как ярко можно видеть детали в таких ситуациях и насколько неизгладимыми они остаются в человеческой памяти. Я был уверен, что Коппенс попал в водителя, а командир СС-группы сидел рядом с ним. Казалось, прошла вечность, прежде чем начало происходить дальнейшее. Я вдруг увидел гибкую фигуру командира, выпрыгивавшего из машины. Он тоже уже вытащил пистолет, и между ним и Коппенсом началась профессиональная перестрелка. У меня не было времени сдвинуться с места, и я оказался между ними. Оба стрелка вели огонь взвешенно, тщательно целясь. Потом Коппенс медленно опустил оружие и упал на колени. Я услышал, как командир кричит мне: «Убирайтесь отсюда! Одному Богу известно, почему вас не пристрелили!»

Я повернулся и побежал за угол дома к своей машине. Оглянувшись назад, я увидел, что Беста и Стивенса вытаскивают из «бьюика», как мешки с сеном.

Когда я завернул за угол, внезапно оказался лицом к лицу с огромным младшим чином СС, которого не видел раньше. Он схватил меня и сунул огромный пистолет мне под нос. Было очевидно, что он принял меня за капитана Беста. Позже я узнал, что вопреки моему прямому приказу он был прикомандирован к этой спецгруппе перед самым ее выездом и, следовательно, не знал, кто я такой.

Я сильно оттолкнул его, крикнув: «Не дури! Убери пистолет!»

Но он явно нервничал и снова схватил меня. Я попытался отбиться от него, и тогда он снова навел на меня пистолет, но в ту же секунду, когда он спустил курок, его рука была отброшена в сторону, и пуля пролетела в двух дюймах от моей головы. Своей жизнью я обязан проворству заместителя командира группы СС. Он заметил происходящее и вовремя вмешался.

Я не стал ждать дальнейших объяснений, максимально быстро сел в свою машину и уехал, предоставив группе СС заканчивать операцию.

По плану все должны были по возможности быстро вернуться в Дюссельдорф. Я добрался туда приблизительно через полчаса, и приблизительно в это же время приехали и руководители группы СС. Они доложили мне следующее: «Бест и Стивенс, а также их водитель-голландец были взяты под стражу согласно приказу. Из документов лейтенанта Коппенса стало известно, что он вообще не англичанин, а офицер Генерального штаба Голландии. Его настоящая фамилия – Клоп. К сожалению, он был серьезно ранен во время перестрелки, и в настоящее время ему оказывается медицинская помощь».

Другой командир СС-группы добавил: «Я сожалею, что попал в Коппенса, но он выстрелил первым; это был вопрос его жизни или моей. Оказалось, что я стреляю лучше».

Коппенс, или Клоп, позднее умер в Дюссельдорфе от ранения. Бест, Стивенс и их водитель были перевезены в Берлин.

Бест и Стивене провели в тюрьме всю войну и вышли на свободу в 1945 г. Я несколько раз пытался дать им свободу путем обмена на немецких военнопленных, но все эти попытки резко пресекались Гиммлером до тех пор, пока в 1943 г. он не запретил мне вообще поднимать этот вопрос. Упоминание об этом напомнило бы Гитлеру об Эльзере – человеке, который установил бомбу в пивной. Гитлер по-прежнему полагал, что за Эльзером стояли другие люди, и считал этот инцидент одним из величайших провалов в работе гестапо, раз они не сумели найти доказательств этого. Гиммлер был рад, что с течением времени Гитлер забыл об этом деле, и не хотел напоминать ему о нем, поднимая вопрос о Бесте и Стивенсе, которые в представлениях Гитлера были связаны с делом о взрыве в пивной.

Глава 8
Расследование взрыва в пивной

Гитлер следит за допросами Беста и Стивенса. – Признание подозреваемого. – Награды за инцидент в Венло. – Гитлер устраивает званый обед. – Его оценка военной ситуации. – У меня спрашивают мое мнение. – Беседа с подозреваемым Эльзером

11 ноября 1939 г. я выехал на машине из Дюссельдорфа в Берлин. Я был недоволен результатом инцидента в Венло и по-прежнему считал, что было бы лучше, если бы я продолжил переговоры, как и хотел. В Берлине атмосфера была чрезвычайно напряженной. Специальная комиссия по расследованию покушения на жизнь Гитлера только что возвратилась из Мюнхена. Центральное управление службы безопасности гудело, как осиное гнездо, в которое кто-то засунул палку. Вся машина гестапо и уголовной полиции была приведена в действие, а все телеграфные и телефонные контакты были заблокированы для любых других дел.

Я составил отчет о произошедшем в Венло и получил приказ явиться к Гиммлеру на следующий день и привести с собой двоих командиров СС-группы, принимавших участие в операции. И на этот раз я выразил свое недовольство исходом дела, но, как бы я ни был не согласен с полученными приказами, я выполнил их успешно.

Я получил распоряжение написать подробный отчет для Гитлера о переговорах и завершающей операции и привлечь самых компетентных и опытных экспертов контрразведки к допросам британских офицеров разведки Беста и Стивенса.

Допросы начались на следующий день. Я сделал упор на абсолютно корректное и гуманное обращение и могу с уверенностью сказать, что мои люди обращались с пленными самым лучшим образом.

К сожалению, почти сразу же начали приходить приказы сверху. Гитлер потребовал, чтобы каждый вечер ему лично предоставляли отчеты о прошедших днем допросах. Это означало, что такие отчеты нужно было печатать на специальной пишущей машинке со шрифтом в три раза крупнее обычного размера, так как у Гитлера было плохое зрение и он мог читать только напечатанное крупным шрифтом. Он начал давать подробные указания по ведению этого дела Гиммлеру, Гейдриху и мне и выпуску пресс-релизов. К моему смятению, он приходил ко все более укреплявшемуся убеждению, что покушение на его жизнь было делом рук британской разведки, а Бест и Стивенс, работая вместе с Отто Штрассером, были реальными организаторами этого преступления.

Тем временем плотник по фамилии Эльзер был арестован при попытке скрыться через швейцарскую границу. Косвенные улики против него были очень вескими, и наконец он признался. Он вмонтировал взрывной механизм в один из деревянных столбов пивной. Механизм состоял из хитроумно работавшего будильника, который мог идти три дня и взорвать заряд в любой заданный момент этого отрезка времени. Эльзер утверждал, что изначально он совершал свои действия полностью по своей инициативе, но позднее ему стали помогать еще два человека и пообещали ему потом предоставить убежище за границей. Однако он настаивал, что ему неизвестны личности ни одного из них.

Я считал возможным, что организация Отто Штрассера «Черный фронт» могла иметь отношение к этому делу, а также в него могла быть замешана и английская разведка. Но связывать Беста и Стивенса с покушением на Гитлера в пивной казалось мне смехотворным. Тем не менее именно это и было на уме у Гитлера. Он объявил прессе, что Эльзер и офицеры британской разведки предстанут перед судом вместе. В высших кругах ходили разговоры о большом публичном судебном процессе с аккомпанементом пропагандистской машины на благо немецкого народа. Я пытался придумать наилучший способ предотвратить это безумие.

Тем временем Гитлер беспрестанно давал все новые указания. Они настолько усложнили нашу работу, что зачастую мы готовы были рвать на себе волосы. Например, он хотел, чтобы в течение двадцати четырех часов был составлен список имен всех немецких эмигрантов в Голландии, которых абвер (военная разведка) подозревал в поддержании отношений с британской разведкой, и так далее.

Несколько дней спустя в рейхсканцелярии Гитлер принял спецгруппу СС, участвовавшую в операции в Венло. Мы вышли во двор военным строем и стояли по стойке смирно, пока перед нами выстраивался почетный караул СС. Все это мероприятие было организовано как торжественная церемония. Затем мы прошли в канцелярию – я впервые там побывал: меблировка была чрезмерно пышной, но наибольшее впечатление на меня произвели размеры помещений. Нас провели в кабинет Гитлера, над дверью которого висел большой портрет Бисмарка. Вскоре вошел Гитлер твердой начальственной походкой и встал перед нами, словно собирался отдать нам приказ. Сначала он ничего не говорил, а пристально вглядывался в каждого из нас по очереди. Затем он заговорил. Он сказал, что благодарен нам за наш успех и каждому в отдельности, и всей группе вместе. Он особенно был доволен нашей решимостью, инициативой и храбростью. У британской разведки – большие традиции. Германия не обладает ничем, что могло бы сравниться с ними. Поэтому каждый наш успех означает создание таких традиций и требует еще большей решимости. Предатели, которые могут нанести удар в спину Германии в ходе ее решающей борьбы, должны быть уничтожены безо всякой жалости. Хитрость и вероломство британской разведки известны всему миру, но они не принесут ей большой пользы, если сами немцы не будут готовы предать Германию. В знак признания нашего успеха и того факта, что конфликт на тайном фронте так же важен, как и вооруженная борьба на поле боя, он немедленно вручит награды служащим немецкой разведки впервые в ее истории.

Четверо бойцов спецподразделения получили Железный крест 1-й степени, а остальные – Железный крест 2-й степени. Гитлер лично проводил награждение, жал каждому руку и говорил несколько похвальных слов. Затем он снова встал перед нами по-военному и поднял правую руку. Церемония награждения была закончена.

Мы уехали на нескольких машинах, при этом рота охраны Гитлера взяла оружие на караул. Должен признаться, что в то время эта церемония произвела на меня сильное впечатление.

На следующий вечер я должен был делать Гитлеру доклад в девять часов. Гейдрих попросил меня перед этим поговорить с Мюллером и получить полную информацию о ходе расследования дела Эльзера, чтобы я мог ответить на любые вопросы фюрера, которые он захочет задать по этому аспекту дела.

Мюллер был очень бледен и выглядел переутомленным. Я попытался убедить его в том, что большой ошибкой будет устанавливать связь между Бестом и Стивенсом и Эльзером. В конце концов он согласился, но сказал, пожав плечами в знак безнадежности: «В конечном счете, если Гиммлер и Гейдрих не могут сдвинуть Гитлера с этого пункта, вряд ли вам это удастся. Только обожжете себе пальцы». Я спросил его, кто, по его мнению, стоит за Эльзером. «Мне не удалось ничего вытащить из него об этом, – сказал он. – Он либо отказывается говорить что-то, либо тупо врет. А в конце он всегда возвращается к первоначальному варианту своих показаний. Он ненавидит Гитлера, потому что один из его братьев, сочувствующих коммунистам, был арестован и посажен в концлагерь. Ему нравилось возиться со сложным механизмом бомбы и нравилось представлять, как она разорвет тело Гитлера в клочья. Взрывчатку и запал ему передал его безымянный друг в мюнхенском кафе. – Мюллер на минуту задумался. – Вполне возможно, что Штрассер и его „Черный фронт“ имеют какое-то отношение к этому делу». Левой рукой Мюллер массировал суставы своей правой руки, красной и распухшей. Его губы были сжаты, а маленькие глазки глядели злобно. Затем очень тихо, но с нажимом он сказал: «Я еще не встречал человека, которого не сломал бы в конце концов».

Я не мог не содрогнуться от отвращения. Мюллер заметил это и сказал: «Если бы Эльзеру раньше дали тот препарат, который ему даю я, он никогда не предпринял бы такой попытки».

Это был Мюллер, незаметный мюнхенский полицейский детектив, который теперь обладал практически безграничной властью.

Я был очень задумчив в тот вечер, когда ехал в машине в рейхсканцелярию. Я доложил о своем прибытии Гиммлеру и Гейдриху, которые там уже находились. Мы стояли в вестибюле огромного обеденного зала и ждали Гитлера. Гиммлер еще не прочел мой отчет и сказал, что попытается прочитать его до ужина. Я вкратце изложил ему его содержание, а также содержание своего разговора с Мюллером. В то же время я повторил все свои аргументы против пропагандистского суда над Стивенсом, Бестом и Эльзером. И у Гиммлера, и у Гейдриха вытянулись лица. Они согласились с тем, что я прав, но их задачей было теперь объяснить это своему хозяину. Они явно хотели, чтобы этим занялся я и испытал свою удачу.

Другие присутствовавшие заметили, что между нами идет серьезное обсуждение, и это вызвало их любопытство. Гесс, Борман, генерал-майор Шмундт и некоторые другие подошли к нам и попытались было присоединиться к разговору, однако каменные лица Гиммлера и Гейдриха дали им понять, что им лучше держаться в отдалении.

Незадолго до этого дня у меня произошел разговор с Гессом о проблемах разведки. В этот вечер он проявил ко мне заметный интерес и сказал Гиммлеру с улыбкой: «Вы знаете, несколько недель назад у нас с Шелленбергом состоялась дискуссия о политической разведке. Он показал мне, что у юриста иногда возникают вполне разумные идеи. По сути дела, я и сам не прочь использовать такого юриста, как он».

Гиммлер просто коротко кивнул, и я заметил, что у всегда бдительного Гейдриха тут же проснулись его подозрения. И действительно, на следующий день он спросил меня, что такое я обсуждал с Гессом, и не удовлетворился до тех пор, пока я не повторил ему весь наш разговор.

Наконец дверь, ведущая в личные покои Гитлера, открылась. Он вошел очень медленно, беседуя с одним из своих адъютантов. Он не поднимал глаз, пока не дошел до середины комнаты. Затем он пожал руку Гессу, Гиммлеру, Гейдриху и в самом конце мне. При этом он смерил меня пронизывающим взглядом с головы до ног. Других присутствующих он приветствовал, коротко подняв руку. Затем он прошел в столовую в сопровождении Гесса и Гиммлера.

Адъютант бесшумно и быстро организовал порядок, в котором мы должны были сидеть. По правую руку от Гитлера сел Гиммлер, потом я, затем Гейдрих, а по левую – Кейтель и Борман. Гесс сел прямо напротив него.

Гитлер повернулся ко мне, как только мы заняли свои места, и сказал своим гортанным голосом: «Я нахожу ваши отчеты очень интересными и хочу, чтобы вы продолжали их делать». Я кивнул. Возникла небольшая пауза. Лицо Гитлера было довольно красным и опухшим в тот день; я подумал, что он, вероятно, простужен. Словно прочитав мои мысли, он снова повернулся ко мне и сказал: «Сегодня я сильно простужен, да и низкое атмосферное давление причиняет много неудобств». Затем, повернувшись к Гессу, он сказал: «Вы знаете, Гесс, какое сегодня в Берлине атмосферное давление? Всего 739 миллиметров. Представьте себе! Это совершенно ненормально. Это, должно быть, ужасно расстраивает население».

Так как была найдена тема для разговора, интересовавшая Гитлера, все начали говорить об атмосферном давлении. Но Гитлер уже сидел замкнувшись и не произнося ни слова. Было совершенно очевидно, что он не слушает.

Мы приступили к еде, но Гитлер все еще ждал, когда принесут еду, специально приготовленную для него. Я был очень голоден и щедро накладывал себе в тарелку. Тем временем разговор постепенно затихал. Любопытно, подумал я про себя, никто ничего не говорит; они все боятся заговорить.

Затем молчание нарушил Гитлер, повернувшись к Гиммлеру со словами: «Шелленберг не верит, что двое британских агентов связаны с Эльзером». – «Да, мой фюрер, – ответил Гиммлер, – между Эльзером и Бестом со Стивенсом невозможна никакая связь. Я не отрицаю, что британская разведка может быть как-то связана с Эльзером через другие каналы. Они вполне могли использовать немцев – членов штрассеровского „Черного фронта“, например, но пока что это лишь гипотеза. Эльзер признается, что был связан с двумя неизвестными мужчинами, но, был ли он связан с какой-то политической группой, мы просто не знаем. Возможно, это были коммунисты, агенты британской разведки или члены „Черного фронта“. Есть только одна ниточка: наши техники практически уверены, что взрывчатка и запалы, использованные в бомбе, были сделаны за границей».

Гитлер на минуту замолчал, а затем повернулся к Гейдриху: «Это вполне возможно, но я хотел бы знать, с каким психологическим типом мы имеем дело с точки зрения психологии преступника? Я хочу, чтобы вы использовали все возможные средства, чтобы заставить этого преступника говорить. Примените гипноз, дайте ему какие-то препараты – используйте все, что создала современная наука в этом направлении. Я должен знать, кто подстрекатели, кто стоит за всем этим».

До этого момента Гитлер не притронулся к своей еде. Он ел торопливо и не очень изящно: сначала он съел початок кукурузы, на который вылил много топленого масла, затем большую тарелку kaiserschmarren – сладких блинов с изюмом, сахаром и сладким соусом. Он ел молча, а когда закончил с едой, то сказал своему помощнику: «Я так и не получил тот отчет, который должен был прислать мне Йодль».

Помощник вышел из комнаты и возвратился приблизительно через две минуты с несколькими отпечатанными на машинке страницами. Он отдал их Гитлеру вместе с большим увеличительным стеклом. Пока Гитлер изучал отчет, компания за столом хранила молчание. Вскоре он сказал, словно думал вслух, не обращаясь ни к кому в отдельности: «Оценки производства стали во Франции, приведенные в этом отчете, на мой взгляд, правильные. Данные по производству легких и тяжелых пушек – не учитывая на данный момент вооружения линии Мажино – вероятно, тоже вполне точные. Когда я сравниваю эти цифры с нашими, становится очевидно, насколько мы превосходим французов в производстве этих вооружений. Возможно, у них все еще есть небольшое преимущество в гаубицах и тяжелых минометах, но даже здесь мы очень быстро их догоним. А когда я сравниваю донесения о французских танках с нашей нынешней их численностью, то здесь у нас абсолютное превосходство. Вдобавок ко всему этому у нас есть новые противотанковые пушки и другое автоматическое оружие, особенно наши новые 105-миллиметровые орудия, не говоря уже о люфтваффе (ВВС). Наше превосходство гарантировано.

Нет, нет, я не боюсь французов, нисколько не боюсь. – Сделав пометку на отчете карандашом, он отдал его помощнику: – Положите его на мой письменный стол. Я хочу вечером перечитать его».

К удивлению всех присутствовавших, я нарушил последовавшее молчание, задав вопрос, имевший отношение к последним замечаниям Гитлера: «Мой фюрер, а как вы оцениваете силу британского оружия? Нет сомнения в том, что Англия будет воевать, и, на мой взгляд, всякий, кто не верит в это, плохо информирован».

Гитлер мгновение смотрел на меня в изумлении. «На данный момент, – сказал он, – меня интересует исключительно британский экспедиционный корпус на континенте. В настоящее время вся наша разведка работает над этим вопросом. Что касается англичан, не забывайте, что у нас более сильные военно-воздушные силы. С их помощью мы разбомбим их промышленные центры, и они перестанут существовать».

«Я не могу сейчас оценить мощь британских сил ПВО, – сказал я. – Но мы можем быть уверены, что им окажет поддержку их флот, а он, безусловно, превосходит наш».

«Поддержка, которую может оказать их флот противовоздушной обороне, меня не волнует, – сказал Гитлер. – Мы примем меры к тому, чтобы отвлечь британский флот, ему будет чем заняться. Наши ВВС сбросят мины вдоль побережья Великобритании. И не забывайте вот о чем, мой дорогой Шелленберг: я собираюсь строить субмарины, субмарины и еще больше субмарин. На этот раз Великобритания не поставит нас на колени, угрожая голодом».

Затем он вдруг спросил: «Какое сложилось у вас общее впечатление во время разговоров с этими англичанами в Голландии? Я имею в виду, прежде чем они подверглись допросу».

«У меня сложилось впечатление, – сказал я, – что Британия будет воевать в этой войне так же беспощадно и безжалостно, как воевала во всех своих предыдущих войнах; что, даже если нам удастся оккупировать Англию, правительство и руководство страны будут вести войну из Канады. Это будет борьба не на жизнь, а на смерть между братьями, а Сталин будет наблюдать за ней с улыбкой».

В этот момент Гиммлер пнул меня по голени под столом так сильно, что я не смог продолжать, а Гейдрих сверлил меня тяжелым взглядом через весь стол. Но я не понимал, почему я не могу свободно говорить хоть бы и с Гитлером. И словно какой-то бес мне подсказывал, я не удержался, чтобы добавить: «Я не знаю, мой фюрер, действительно ли необходимо менять нашу политику в отношении Великобритании после меморандума Годесберга».

Все сидевшие за столом теперь смотрели друг на друга, ужасаясь моей дерзости. Гейдрих побледнел до корней волос, а Гиммлер смотрел на стол перед собой в глубоком замешательстве и нервно играл с кусочком хлеба.

Гитлер пристально смотрел на меня несколько секунд, но я твердо глядел ему в глаза. Какое-то время он не говорил ни слова. Пауза казалась бесконечной. Наконец он сказал: «Надеюсь, вы понимаете, что необходимо рассматривать ситуацию в Германии в целом. Изначально я хотел работать вместе с Великобританией, но она отвергала меня раз за разом. Действительно, нет ничего хуже семейной ссоры, и с расовой точки зрения англичане в какой-то степени наши родственники. Возможно, вы и правы. Жаль, что мы сцепились в этой смертельной борьбе, в то время как наши реальные враги на Востоке могут сидеть, откинувшись в креслах, и ждать, пока Европа не истощит свои силы. Вот почему я не хочу уничтожать Великобританию и никогда не буду делать этого, – здесь его голос стал резким и пронзительным, – но их следует заставить понять – и даже Черчилля, – что Германия тоже имеет право жить. И я буду воевать с Великобританией до тех пор, пока она не слезет со своего высокого коня. Наступит время, когда они будут готовы заключить с нами договор. Это моя настоящая цель. Вы понимаете это?»

«Да, мой фюрер, – ответил я. – Я понимаю ход ваших мыслей. Но не следует забывать, что менталитет островного народа отличается от нашего. У них другие традиции и история, которые определяются историческими законами, наложенными на них их островным положением, вследствие которых они являются колониальной державой. У них островной образ жизни, у нас – континентальный, и, как следствие этого, мы сейчас являемся континентальной державой. Очень трудно примирить два совершенно разных национальных характера, возникших в результате этих различий. Англичане – упорные, неэмоциональные и безжалостные; не зря их называют Джон Буль. Такая война, как эта, когда она начинается, то похожа на лавину. А кто может попытаться рассчитать ход лавины?»

«Мой дорогой друг, – ответил Гитлер, – пусть это будет моя забота. И еще одно, – сказал он после паузы, – вы разговаривали с Риббентропом о голландской ноте в отношении офицера, который умер от ран? – Затем он обернулся к Гейдриху и начал смеяться. – Эти голландцы просто дураки. Если бы я был на их месте, я бы сидел тихо. Вместо этого они играют нам на руку своей нотой. И когда наступит время, я им отплачу. Они признают, что этот человек был офицером их Генерального штаба, и это доказывает, что это они, а не мы первыми нарушили нейтралитет».

Я сказал, что еще не разговаривал с Риббентропом. Снова наступила пауза. Затем Гитлер сказал Гиммлеру: «Я с вами должен обсудить еще несколько вопросов. – Он резко встал, поклонился всем за столом, а затем повернулся ко мне и Гейдриху: – Я хочу, чтобы вы тоже остались».

Мы вышли в соседнюю комнату, где вокруг камина были удобно расставлены большие кресла. По дороге Гиммлер сказал мне: «Вы точно большой болван, но фюрера это, по-видимому, позабавило». А Гейдрих добавил: «Дорогой друг, я не знал, что вы такой англофил. Это результат ваших контактов с Бестом и Стивенсом?» Я понял, что мне лучше держать себя в руках, я и так зашел слишком далеко.

В течение следующего часа Гитлер разговаривал только с Гиммлером. Он почти все это время стоял, раскачиваясь вперед-назад на каблуках, а Гиммлер стоял совсем рядом с ним, склонив лицо к Гитлеру с выражением сосредоточенного внимания. Я услышал, как один из адъютантов СС шепнул другому: «Посмотри на Хайни – через минуту он заползет старику прямо в ухо».

Гитлер пил чай с мятой, но для своих гостей он заказал шампанского. Когда он закончил свою беседу с Гиммлером, которую вел таким тихим голосом, что больше никто не мог ее слышать, Гитлер снова повернулся к остальной компании. Он заговорил о ВВС, нахваливая работу Геринга, а особенно то, что он использует опыт ветеранов, сидевших за штурвалом истребителей в Первую мировую войну. Затем стали обсуждать средства противовоздушной обороны, военное производство и другие вопросы, имевшие отношение к войне. Я добрался домой очень поздно совершенно обессиленный.

На следующий день по распоряжению Гитлера я присутствовал на встрече Гейдриха с Мюллером, который по-прежнему выглядел очень бледным и переутомленным. Он сказал нам, что всю ночь и утро три врача – специалиста в области психиатрии работали с Эльзером и до сих пор с ним работают. Ему делали инъекции первитина, но и под влиянием наркотика он не изменил своих показаний.

Мюллер также предоставил в распоряжение Эльзера всю мастерскую плотника. Там он работал несколько последних дней и почти закончил реконструкцию своей бомбы. Он также сделал деревянный столб, идентичный столбу в пивной, и продемонстрировал, как он прятал в нем бомбу. Гейдриха это чрезвычайно заинтересовало, поэтому мы пошли наверх в те комнаты, в которых содержали Эльзера.

Его я увидел впервые. Это был бледный человек небольшого роста с ясными яркими глазами и длинными черными волосами. У него был высокий лоб и сильные руки. Он выглядел как типичный высококвалифицированный мастер, и, действительно, работа, которую он выполнял, была в своем роде шедевром. Сначала он был очень робок и сдержан и, казалось, довольно напуган. Он отвечал на наши вопросы неохотно, говоря с сильным швабским акцентом и используя минимальное количество слов. И лишь когда мы начали задавать ему вопросы о его работе, хвалить ее искусность и точность, он вылез из своей раковины. Тогда он по-настоящему вернулся к жизни и пустился в долгие увлеченные объяснения проблем, связанных с созданием бомбы, и того, как он их решал. Слушать его было настолько интересно, что я совершенно забыл о зловещей цели, на достижение которой он направил все свое мастерство.

Когда ему задали вопрос о двух его безымянных сообщниках, он ответил, как и раньше: он не знал, кто они такие, и до сих пор не знает. Гейдрих заметил, что разговаривать о взрывчатке и запалах с совершенно незнакомыми людьми опасно – разве он не понимал этого? Совершенно равнодушно – почти апатично – Эльзер ответил, что, безусловно, опасность существовала, но он учитывал это. С того дня, когда он принял решение убить Гитлера, он знал, что его собственная жизнь тоже закончится. Он был уверен, что его покушение будет успешным, благодаря его техническим способностям. Приготовления заняли у него полтора года.

Мы переглянулись. Мюллер был сильно взволнован, а у Гейдриха играла на губах небольшая ироничная улыбка. Затем мы ушли.

На следующий день четыре самых лучших гипнотизера в Германии попытались загипнотизировать Эльзера. Это удалось лишь одному из них, но даже под гипнозом Эльзер дал точно такие же показания, как и раньше.

Один из гипнотизеров провел, на мой взгляд, самый лучший анализ характера и мотивов Эльзера. Он сказал, что убийца был типичным фанатиком, который шел своим путем в одиночку. У него были психопатические навязчивые идеи в отношении именно технических вопросов, которые возникали из побуждения добиться чего-то действительно значительного. Это происходило из-за ненормальной потребности признания, усиленной жаждой мести за якобы несправедливость, которой подвергся его брат. Убив руководителя Третьего рейха, он удовлетворил бы все свои компульсивные побуждения, потому что добился бы известности и чувствовал бы моральное оправдание своего поступка, освободив Германию от большого зла. Такие побуждения в сочетании с желанием пострадать и принести себя в жертву были типичны для религиозных фанатиков и сектантов. Проверка показала, что аналогичные психические отклонения наблюдались и у других членов семьи Эльзера.