Текст книги "Вудсток, или Кавалер"

– Для себя? Никогда!

– А для родных… Мне хорошо известно, что вы указали этому деспоту способ, при помощи которого он и его приспешники смогут захватить государственную власть. Неужели вы думаете, что мы с отцом примем убежище, купленное ценою свободы Англии и вашей чести?

– Силы небесные, что все это значит, Алиса? Вы осуждаете меня за поступок, который сами так недавно одобряли?

– Когда вы прикрывались именем вашего отца и советовали подчиниться нынешнему правительству, я думала, признаюсь, что для седин моего отца не будет позором остаться под кровлей, которая так долго служила ему приютом. Но разве ваш отец одобряет то, что вы стали советчиком этого честолюбивого вояки и подстрекаете его на новое тиранство? Одно дело подчиниться притеснению, другое – стать орудием тирана… да вдобавок – о Маркем!.. – и его ищейкой…

– Кем?.. Ищейкой?.. О чем это вы?.. Признаюсь, мне очень бы хотелось, чтобы раны моего отечества зажили, даже ценой того, что Кромвель, так безмерно возвысившийся, поднимется еще на ступеньку выше… Но стать его ищейкой?.. Что вы имеете в виду?

– Значит, это ложь? Так я и думала! Я готова была поклясться, что это ложь.

– Ради бога, о чем вы говорите?

– Ведь это неправда, что вы согласились предать молодого шотландского короля?

– Предать! Чтобы я предал его или какого-нибудь другого изгнанника! Никогда! Я был бы рад, если бы он благополучно уехал из Англии… Я даже постарался бы помочь ему бежать, будь он сейчас здесь; думаю, что таким образом я оказал бы услугу врагам его, не дав им возможности запятнать себя его кровью. Но предать его… Никогда!

– Так я и знала… Я была уверена, что это невозможно. Но будьте еще благороднее, Маркем, отступитесь от этого страшного и честолюбивого воина! Остерегайтесь его и его замыслов, они основаны на несправедливости и приведут к новому кровопролитию.

– Верьте мне, – ответил Эверард, – я выбираю линию в политике, наиболее благоприятную для нашего времени.

– Изберите, – сказала она, – то, что лучше всего соответствует долгу, Маркем, то, что соответствует правде и чести. Исполняйте свой долг, а об остальном пусть позаботится Провидение. Прощайте! Мы слишком испытываем терпение отца… Вы ведь знаете его нрав… Прощайте, Маркем!

Она протянула ему руку, Маркем прижал ее к губам и вышел из комнаты. Он лишь безмолвно поклонился дяде на прощание и сделал знак Уайлдрейку, который ждал его в кухне. Выйдя из хижины, он сел на коня и вместе со своим товарищем отправился обратно в замок.

Глава XIV

 
Преступника порой еще при жизни
Возмездье настигает. Мы не знаем –
То ль это просто плод воображенья,
Терзаемого совестью, иль дух,
Покинувший в ночи свою могилу, –
Одно известно: убиенный часто
Терзает сон убийцы своего,
На призрачную рану указуя.
 

Старинная пьеса

Когда Эверард направлялся в хижину Джослайна, он скакал во весь опор; мысли его также стремительно неслись вперед. Он считал, что выбора у него нет, и чувствовал, что вправе наставить свою кузину на путь истинный и даже слегка пожурить ее за участие в опасной интриге, в которую, как ему казалось, она была вовлечена. Возвращался же он медленно и совсем в ином расположении духа.

Оказалось, что благоразумие Алисы не уступает ее красоте: она не проявила той слабости, которая дала бы ему власть над нею; ее политические стремления, хоть и неосуществимые, оказались гораздо более прямыми и благородными, чем его собственные. Он задумался, не слишком ли далеко он зашел в своей приверженности Кромвелю. Страна, правда, была истерзана раздорами, и казалось, что единственное средство избежать новой гражданской войны – это дать в руки Кромвеля исполнительную власть. После того как он понял, что чувства Алисы более чисты и возвышенны, чем его собственные, мнение о самом себе стало у него значительно скромнее, хоть он и продолжал считать, что лучше вверить корабль кормчему, не имеющему на это права, чем дать ему разбиться о рифы. Но он чувствовал в то же время, что не поддерживает в борьбе самую честную, благородную и бескорыстную сторону.

Так он ехал, предаваясь этим тягостным думам, и, размышляя о происшедшем, все меньше одобрял свои поступки. Уайлдрейк, ехавший на коне рядом с ним, не умел долго хранить молчание и начал разговор:

– Я вот подумал, Марк, если бы нас с тобой вызвали сейчас в суд – со мной-то это легко может случиться… Нет… я хочу сказать: если бы нам пришлось быть защитниками, у меня язык был бы подвешен лучше твоего, он говорил бы поубедительнее.

– Может, и так, – отвечал Эверард, – но я никогда не слыхал, чтобы ты говорил убедительно, только разве когда убеждаешь ростовщика ссудить тебе денег или трактирщика – сбавить счет.

– Однако же сегодня днем – или, вернее, вечером – я мог бы одержать победу там, где ты потерпел поражение.

– В самом деле? – проговорил полковник, насторожившись.

– А ну-ка, посмотрим, – продолжал Уайлдрейк. – Главной твоей задачей было убедить мисс Алису Ли… Клянусь небом, она божественное создание, одобряю твой вкус, Маркем!.. Так вот, ты хотел убедить ее и решительного старого троянца, ее отца, чтобы они согласились вернуться домой и, при потворстве властей, тихонько жили бы себе в замке, как подобает приличным людям, а не ютились бы в лачуге, которая под стать только Тому из Бедлама.

– Ты прав. Это была моя главная цель.

– Сдается мне, ты и сам надеялся бывать там почаще и присматривать за хорошенькой мисс Ли. Ведь так?

– Таких корыстных мыслей у меня не было, – возразил Эверард. – Если бы только мне удалось выяснить, в чем дело, и положить конец этим ночным переполохам в замке, я бы сразу уехал.

– А вот твой приятель Нол ожидает от тебя кое-чего побольше, – сказал Уайлдрейк. – Представь себе, что репутация баронета, как человека, преданного королю, приведет в замок кого-нибудь из злосчастных беглецов и скитальцев – Кромвель надеется, что ты их подстережешь и зацапаешь. Словом, насколько я понял из его длинных и путаных разглагольствований, он хочет, чтобы Вудсток стал мышеловкой, дядя твой и хорошенькая кузина – куском сыру для приманки, да простит мне твоя Хлоя это сравнение, ты – пружиной, которая соскочит и захлопнет дверцу, а себе его превосходительство оставили роль большого старого кота, который получит мышей на съедение.

– И Кромвель осмелился открыто сделать тебе такое предложение? – воскликнул Эверард, дернув за поводья и останавливая коня посреди дороги.

– Ну не то чтобы открыто – я думаю, он открыто ни разу в жизни не говорил, скорей уж пьяница пройдет по одной половице, – но он намекнул мне, дал понять, что ты окажешь ему услугу, если – тысяча чертей, проклятое предложение застревает у меня в глотке! – если предашь нашего благородного и законного государя (тут он снял шляпу), да пошлет ему Бог здоровья и благополучия для долгого царствования, как сказал достойный пастор, хотя, боюсь, сейчас его величество в холоде и голоде, да и без гроша в кармане.

– Это почти то же, что говорила Алиса, – удивился Эверард, – но как она могла про это узнать? Ты ей, что ли, рассказал?

– Я! – возмутился роялист. – Ведь я ее до сегодняшнего вечера ни разу и не видел, да и нынче только мельком. Черт возьми, приятель, как же я мог ей что-нибудь сказать?

– Верно, – ответил Эверард и задумался.

Через некоторое время он снова заговорил:

– Мне надо было бы призвать Кромвеля к ответу за столь дурное мнение обо мне, пусть даже он не замышлял такого злодейства, а говорил не всерьез, только лишь для того, чтобы испытать тебя, а быть может, и меня. Это ведь тоже оскорбительно.

– С наслаждением снесу ему твой вызов, – оживился Уайлдрейк, – и сам скрещу шпагу с адъютантом его святейшества. Это доставит мне такое же удовольствие, как и стакан хорошего вина.

– Ну да! – возразил Эверард. – Такие высокопоставленные люди не дерутся на дуэли. Но скажи мне, Роджер Уайлдрейк, сам-то ты считал меня способным на подобную подлость?

– Я! – вскричал Уайлдрейк. – Маркем Эверард, ты мой старый друг и неизменный покровитель. Когда взяли Колчестер{152}152
  Когда взяли Колчестер… – 12 июня 1648 г. королевские войска под командованием Горинга взяли Колчестер (Эссекс). В августе этого же года парламентские войска вновь овладели городом, что явилось одним из последних эпизодов второй гражданской войны.


[Закрыть], ты спас меня от виселицы, а затем двадцать раз спасал от голодной смерти. Но, клянусь небом, если бы я считал тебя способным на ту подлость, какой ждет от тебя твой генерал, клянусь небосводом и всей вселенной, я заколол бы тебя своей рукой!

– И я бы заслужил эту смерть, – ответил Эверард, – только, может быть, не от твоей руки. Но, к счастью, мне не придется, даже если бы я и пожелал, стать тем предателем, которого ты хотел собственноручно казнить. Знай, что сегодня сам Кромвель секретной депешей уведомил меня, что наследник бежал морем из Бристоля.

– Благослови, Боже, тех, кто помог ему избежать опасности! – воскликнул Уайлдрейк. – Ура! Ликуйте, кавалеры! Браво, кавалеры! Да здравствует король Карл! Ну-ка, луна и звезды, ловите мою шляпу!

Тут он высоко подбросил свою шляпу в воздух. Но небесные светила не приняли подарка: шляпа, как и ножны сэра Генри Ли, застряла в ветвях старого искривленного дуба, ставшего во второй раз хранителем вещей, брошенных вверх в порыве верноподданнических чувств. Это несколько обескуражило Уайлдрейка, а друг его воспользовался случаем, чтобы прочитать ему наставление:

– И не стыдно тебе – ведешь себя как школьник!

– Ну вот еще, – возразил Уайлдрейк, – я только дал пуританской шляпе верноподданническое поручение. Со смеху лопнешь, как подумаешь, сколько школьников в будущем году понапрасу полезут на дерево, приняв этот бесформенный фетровый колпак за гнездо какой-нибудь диковинной птицы.

– Перестань, Бога ради, давай поговорим серьезно, – сказал Эверард. – Карл бежал, и я очень рад этому. Я был бы счастлив увидеть молодого наследника на троне его отца, но пусть бы он получил трон этот путем соглашения, а не из рук шотландской армии и злобных, мстительных роялистов…

– Мистер Маркем Эверард… – начал было роялист.

– Погоди, Уайлдрейк, – остановил его Эверард, – не будем спорить, ведь мы все равно ни до чего не договоримся; позволь мне продолжать. Я говорю, раз уж наследник бежал, гнусное и оскорбительное предложение Кромвеля теряет всякий смысл, и я не вижу, почему бы моему дяде не вернуться с дочерью в свой дом, как вернулись многие другие роялисты при потворстве республиканцев. Ну, а я – совсем другое дело, я не знаю, что предприму, пока не повидаюсь с генералом. При встрече он, вероятно, признается, что сделал это оскорбительное предложение для того, чтобы испытать нас обоих. Это в его духе, он ведь человек грубый, не видит и не понимает, насколько образованные люди щепетильны в вопросах чести.

– Вполне допускаю, что в нем нет этой щепетильности, – сказал Уайлдрейк, – ни в вопросах чести, ни в вопросах честности. Но вернемся к нашему делу. Допустим, ты не поселишься в замке, постараешься даже не ездить туда, во всяком случае – без приглашения, которого ты вряд ли дождешься. При этом условии, я думаю, можно уговорить твоего дядю вернуться с дочерью в замок и опять поселиться там. По крайней мере. пастор, этот достойный старый коновод, вселил в меня такую надежду.

– Скоро же он тебе доверился! – заметил Эверард.

– Верно, – согласился Уайлдрейк, – он сразу же проникся ко мне доверием – он ведь заметил мое уважение к церкви. Со мной, слава богу, не случается того, чтобы я прошел мимо священника в облачении и не снял шляпу (ты же помнишь, какая отчаянная дуэль была у меня с молодым Грейлессом из Иннер-Темпл, когда он не уступил дорогу преподобному доктору Бансу)… Я в один миг завоюю доверие любого пастора. Черт возьми, они знают, что на такого, как я, можно положиться.

– Так ты думаешь – или, вернее, пастор думает, – что дядя вернется в замок, если будет избавлен от моего присутствия, если уедут непрошеные гости-комиссары, если прекратятся ночные беспорядки и выяснится, в чем их причина?

– Пастор надеется убедить старого баронета вернуться, – ответил Уайлдрейк, – если будет уверен, что вторжения не повторятся. А насчет беспорядков – отважный старик, насколько я понял из двухминутного разговора, посмеивается над всей этой суматохой, считает ее плодом воображения и угрызений нечистой совести; он говорит, что в Вудстокском замке никогда и не слыхали о духах и привидениях до тех пор, пока там самовольно не поселились нынешние его обитатели.

– Тут не только воображение, – возразил Эверард, – я сам убедился, что в замке действуют какие-то заговорщики, которые хотят выжить оттуда комиссаров. Я уверен, что дядя не замешан в этих глупых проделках, но мне нужно вывести все это на чистую воду до того, как они с кузиной возвратятся в замок; раз существует тайный заговор, кто бы в нем ни участвовал, дядю с кузиной тоже могут причислить к заговорщикам.

– Я бы тут скорее заподозрил самого прародителя пуритан – Эверард, ты ведь лучше знаком с этим господином, еще раз прошу прощения. А если так, то Люцифер и близко не подойдет сюда из уважения к бороде честного старика баронета; он не выдержит невинного взгляда голубых глаз его дочки. Ручаюсь за их безопасность, как за золото в сундуке у скряги.

– Откуда у тебя такая уверенность? Ты что-нибудь видел?

– Ни перышка из крыла дьявола, – отвечал Уайлдрейк, – просто сатана считает, что старый кавалер, которого рано или поздно все равно повесят или утопят, от него не уйдет; он и не утруждает себя погоней за верной добычей. Но я слыхал россказни слуг о том, что они сами видели и слышали: хоть они и болтали изрядную чепуху, надо полагать, в ней была и доля правды. Думаю, что нечистый вмешался в эту игру… Послушай, кто-то идет!.. Стой, приятель… Ты кто такой?

– Ничтожный поденщик в великом труде Англии по имени Джозеф Томкинс, секретарь одного из благочестивых и храбрых вождей нашей бедной христианской армии английской, генерала Гаррисона.

– Что случилось, мистер Томкинс? – спросил Эверард. – Почему вы бродите здесь в такую позднюю пору?

– Кажется, я имею честь говорить с уважаемым полковником Эверардом? – отвечал Томкинс. – Искренне рад встретить вашу милость. Одному Богу известно, как мне нужна наша помощь… Ох, достойнейший мистер Эверард! Трубы уже протрубили, чаша разбилась и пролилась, и…

– Прошу тебя, скажи кратко, в чем дело… Где твой господин? Да что такое стряслось?

– Господин мой тут поблизости, ходит по лугу там, где старый дуб, который носит имя прежнего короля; поезжайте немного дальше, и вы увидите, как он шагает взад и вперед с обнаженной шпагой в руке.

Стараясь не шуметь, они проехали еще немного вперед и вдруг увидели человека, в котором узнали Гаррисона; он маршировал под Королевским дубом, как часовой на карауле, только вид у него был безумный. Когда конский топот донесся до его ушей, он закричал, как будто отдавал команду своей бригаде:

– Пики наперевес, на кавалерию!.. Принц Руперт наступает… Держись крепко, мы отбросим их, как бык отбросит болонку… Опустить пики! К ноге! Первая шеренга, на правое колено! Не бойтесь замарать синие мундиры… Ого! Зоровавель!.. Вот ваш пароль!

– Праведный Боже, о чем он говорит? – спросил Эверард. – Почему это он марширует со шпагой наголо?

– Вы знаете, сэр, когда мой господин, генерал Гаррисон, чем-нибудь взволнован, на него находит дурман, вот ему и кажется, что он командует отрядом копьеносцев в армагеддонской битве…{153}153
  Армагеддонская битва. – По приведенному в Апокалипсисе пророчеству в день Страшного суда в долине Армагеддона сразятся цари и их воинства с силами зла.


[Закрыть] А что до его шпаги, то как же, сэр, он может держать шеффилдский клинок в кожаных ножнах, когда надо сражаться с нечистой силой – с дьяволом во плоти и с теми, кто беснуется в преисподней?

– Это невыносимо! – вскричал Эверард. – Хватит, Томкинс, ты сейчас не на кафедре, и у меня нет охоты слушать твои проповеди. Я знаю, ты можешь говорить вразумительно, когда захочешь. Помни, я могу наградить тебя или наказать; если ты надеешься на мою помощь или боишься чего-нибудь – отвечай прямо. Что случилось, почему твоего господина принесло в лес в такую пору?

– Поистине, достойный и благородный сэр, я изложу все так понятно, как смогу. Правду говорят: дыхание человека входит и выходит через ноздри…

– Довольно, сэр, – прервал его полковник Эверард, – смотри не городи чепуху, когда разговариваешь со мной. Не знаешь разве, как во время сражения при Данбаре в Шотландии сам главнокомандующий приставил пистолет к голове лейтенанта Хьюкрида и пригрозил, что пустит ему пулю в лоб, если тот не перестанет разглагольствовать и не поведет свой эскадрон в атаку? Смотри же, сэр!

– Как же, – подхватил Томкинс. – Лейтенант еще тогда повел свой эскадрон в атаку таким ровным и сомкнутым строем, что загнал в море тысячу шотландских юбок и беретов. Я тоже беспрекословно подчинюсь приказу вашей милости и безотлагательно все исполню.

– Ну ладно, приятель, ты уже знаешь, что мне от тебя нужно, – сказал Эверард, – говори кратко – мне ведь известно, что ты это умеешь, если захочешь. Тебя-то, верный Томкинс, знают лучше, чем ты думаешь.

– Достойный сэр, – начал Томкинс уже менее витиевато, – я исполню приказ вашей милости, насколько хватит сил моих. Изволите ли видеть, с тех пор прошло не больше часа, сидит это мой почтенный господин за столом, тут и мистер Выпивун и я, ну и, конечно, почтенный мистер Блетсон и полковник Десборо; вдруг раздается страшный стук в дверь, как будто кто-то явился по срочному делу. В доме у нас все уже были до смерти запуганы чертями, злыми духами и всем, что мы видели и слышали, и никакая сила не могла заставить часовых стоять на посту за дверью, и в холле-то мы удержали трех человек, только когда дали им вволю говядины и водки, но ни один не осмелился пойти отворить дверь – так боялись они встретиться с привидениями, те у них прямо из ума не выходили! А стук все сильнее, казалось, дверь вот-вот слетит с петель. Почтенный мистер Выпивун выпил лишнего (к этому часу сей достойный человек всегда набирается) – не то чтобы он был склонен к пьянству, а просто со времени шотландского похода его все мучит лихорадка, вот он и должен предохраняться от ночной сырости; вашей чести ведь известно, что из-за этого я вместо него преданно служу и генерал-майору Гаррисону, и другим господам комиссарам, не говоря уж о моем справедливом и законном господине, полковнике Десборо…

– Все это я знаю… Раз они тебе так доверяют, помоги тебе Боже оправдать их доверие, – прервал его полковник Эверард.

– Благоговейно молю Господа, – продолжал Томкинс, – чтобы молитвы вашей милости были услышаны; поистине, называться Честным Джо и Верным Томкинсом почетнее, чем носить титул лорда, если бы нынешнее правительство стало опять раздавать такие титулы.

– Хорошо, продолжай… продолжай, а то если и дальше будешь болтать, значит, на твою честность не слишком можно положиться. Я люблю краткие речи и не очень верю в то, что прикрыто многословием.

– Не спешите, уважаемый сэр. Я уже сказал, в двери застучали так, что грохот разнесся по всему замку. Вдобавок еще зазвенел колокольчик, а никто не заметил, чтобы дергали за шнур. Часовые так растерялись, что выпустили ружья из рук. Мистер Выпивун, как я уже сказал, не был в состоянии исполнять свои обязанности, вот я и пошел к двери со своей жалкой шпагой в руке и спросил, кто там. В ответ на это какой-то голос, будто знакомый, потребовал генерал-майора Гаррисона. Время было уже позднее, я учтиво ответил, что генерал Гаррисон отдыхает, и пусть тот, кому нужно его видеть, придет завтра утром. А с наступлением темноты, говорю, входить в замок, где расположился гарнизон, всем запрещено. В ответ на это голос приказал мне немедленно отворить дверь и пригрозил в противном случае нажать на дверь так, что обе створки ее влетят на середину холла. Тут поднялся такой грохот, что мы думали – замок рушится! Мне пришлось открыть дверь – так сдается осажденный гарнизон, когда не может дольше держаться.

– Клянусь честью, вы проявили чудеса отваги, должен вам сказать, – вмешался Уайлдрейк, все время слушавший с большим интересом, – уж на что я не боюсь дьявола, но когда меня отделяет от настоящего черта дверь толщиной в два вершка, будь я проклят, если отворю… Это, пожалуй, все равно что пробуравить дырку в лодке и пустить ее по волнам – недаром мы часто сравниваем дьявола с морской пучиной.

– Замолчи, Уайлдрейк, – остановил его Эверард, – дай ему кончить. Ну, и что же ты увидел, когда дверь отворилась? Ты скажешь, конечно, – самого дьявола с рогами и копытами?

– Нет, сэр, не стану врать. Когда я отворил дверь, там стоял всего один человек, и с виду человек самый обыкновенный. На нем был алый шелковый плащ на красной подкладке. Наверно, он когда-то был красавцем; теперь лицо у него бледное и изможденное, волосы длинные, на лбу локон, как у этих треклятых роялистов – ученый мистер Принн{154}154
  Мистер Принн Уильям (1660–1669) – пуританский публицист, автор более двухсот памфлетов в защиту революции.


[Закрыть] назвал его локоном соблазна, – в ухе серьга, голубой шарф через плечо, как у офицера королевской армии, на шляпе белое перо и диковинная лента…

– Какой-нибудь злосчастный роялист, много их бродит сейчас по стране в поисках пристанища, – отрывисто сказал Эверард.

– Совершенно верно, ваша честь, правильное и здравое суждение. Но в этом человеке, если вообще это был человек, было то-то такое, отчего я не мог смотреть на него без содрогания. А часовые в зале сами признались, что со страху чуть не проглотили пули, которыми собирались зарядить свои карабины и мушкеты. Даже волкодавы и гончие (а это ведь самые свирепые собаки) отпрянули от незнакомца, забились по углам и принялись тихо и жалобно скулить и повизгивать. Незнакомец прошел на середину зала; тут он тоже выглядел совсем как обыкновенный человек, только одет был как-то необычно: под плащом – черный бархатный камзол с алыми шелковыми прорезями, в ухе серьга, на башмаках – большие розетки, а в руке платок, который он время от времени прикладывал к левому боку.

Отважный Уайлдрейк придвинулся к Эверарду и зашептал дрожащим от страха голосом:

– Милосердный Боже, уж не несчастный ли это актер Дик Робисон? Костюм точно такой, как я видел, когда он играл Филастра{155}155
  Филастр – герой пьесы «Филастр», написанной около 1610 г. Френсисом Бомонтом и Джоном Флетчером.


[Закрыть], мы еще после представления весело попировали в таверне «Русалка». Порезвились мы с ним вдоволь! Помню все его веселые проделки! Он служил в армии Карла, нашего покойного государя, в полку у Моэна{156}156
  …в полку у Моэна… – Имеется в виду Майкл Моэн (ок. 1620 или 1625–1684), выдающийся английский актер (до революции играл в театре Друри-Лейн). В гражданской войне сражался на стороне короля. После казни Карла I эмигрировал, а при реставрации возвратился к актерской деятельности.


[Закрыть]; слышал я, что собачий сын мясник застрелил его, когда он сдался в плен после сражения при Нейзби.

– Тише! Я тоже слыхал про это злодеяние, – прервал Эверард. – Ради бога, выслушай его до конца. Так этот человек заговорил с тобой, мой друг?

– Да, сэр, и приятным голосом, только выговор был какой-то странный, да еще казалось, что он привык говорить на суде или в церкви, а не разговаривать, как все люди. Он пожелал видеть генерал-майора Гаррисона.

– Вот как! Ну, а ты что? – воскликнул Эверард, тоже зараженный суеверием того времени. – Ты что сделал?

– Я поднялся в гостиную и доложил, что какой-то человек спрашивает генерала. Тот, когда услыхал, уставился на меня и потребовал подробно описать его внешность. Но только я дошел до серьги в ухе, как он закричал: «Поди скажи ему, что я не желаю с ним говорить. Скажи, что я его презираю, что я поборю его в великой битве в долине Армагеддонской, когда по гласу ангела все птицы небесные слетятся и насытятся кровью и командира и солдата, и коня и всадника. Скажи этому дьяволу, что в моей власти отложить наш поединок до дня великой битвы и то в тот страшный час он опять встретится с Гаррисоном». Я вернулся с этим ответом к незнакомцу, и на лице его появилась такая дьявольская усмешка, какую редко увидишь у смертного. «Вернись, говорит, к нему и скажи, что настал мой час, и если он немедленно не спустится, я сам к нему поднимусь. Скажи, что я приказываю ему спуститься сюда, а для подкрепления приказа добавь, что в сражении при Нейзби он сделал свое дело добросовестно».

– Слыхал я, – прошептал Уайлдрейк – его все больше и больше охватывал суеверный ужас, – что эти самые богохульные слова произнес Гаррисон, когда застрелил моего бедного друга Дика.

– Что же было потом? – спросил Эверард. – Да смотри, говори только правду.

– Я путаюсь, как звонарь, когда он толкует Священное Писание, потому что и сам не пойму, в чем дело, – ответил индепендент, – да и рассказывать-то, по правде говоря, осталось не много. Тут увидел, что генерал сошел вниз, лицо у него было бледное, но решительное. Заметив незнакомца, он замедлил шаг, а тот сделал ему знак следовать за собой и вышел за дверь. Мой достойный господин хотел было пойти за ним, но опять остановился; тогда незнакомец – не знаю, человек это был или нечистый дух, – вернулся обратно и сказал: «Покорись своей участи!

 
Лесной болотистой тропой
Твоя судьба – идти за мной:
За мной, когда светит сквозь тучи луна,
За мной, когда ночь холодна и мрачна,
За мной, приятель, следом иди,
Тебя заклинаю раной в груди,
Последним словом в последний миг,
Когда я спал и в меня проник
Клинка твоего безжалостный клык»{157}157
  Лесной болотистой тропой… – Стихи принадлежат Скотту.


[Закрыть].
 

После этого он вышел, а мой господин последовал за ним прямо в лес… Я тоже пошел, только держался на расстоянии, но когда добрался досюда, хозяин был один, он вел себя так же, как и сейчас.

– У тебя замечательная память, приятель, – холодно сказал полковник, – ты даже стихи с первого раза запомнил; роль-то твоя, видно, заранее выучена.

– Какое там с первого раза, помилуйте, достойный сэр! – воскликнул индепендент. – Эти стихи не сходят с уст моего злосчастного господина, особенно когда ему не везет в борьбе с сатаной, а это иногда случается. Но слышал я их впервые от другого человека. По правде говоря, мне и раньше казалось, что господин мой всегда повторяет эти стихи без большого удовольствия, а скорее как школьник отвечает урок: они у него не от сердца шли, как сказано в Псалтыри.

– Странно, – заметил Эверард, – мне приходилось слышать и читать, что дух убитого имеет таинственную власть над убийцей, но меня удивляет то, что люди так настаивают на этом. Что с тобой, Роджер Уайлдрейк? Что ты так перепугался, приятель? Почему ты сорвался с места?

– Перепугался? Я не перепугался… Во мне кипит ненависть, лютая ненависть! Ведь передо мной убийца несчастного Дика! Погляди, он встал в позицию! Погоди-ка, мясник, сукин сын, в противнике нужды не будет!

Прежде чем его успели остановить, Уайлдрейк скинул плащ, выхватил шпагу, одним прыжком очутился возле Гаррисона и скрестил с ним клинки; Гаррисон уже стоял со шпагой наголо, как бы в ожидании противника, поэтому нападение не застало его врасплох – в тот миг, когда зазвенели клинки, он вскричал:

– Ага, вот ты где! Ты опять явился в человеческом образе! Добро пожаловать! Добро пожаловать! Меч Господа и Гедеона{158}158
  Меч Господа и Гедеона… – По библейской легенде, израильский судья Гедеон с отрядом в триста воинов разбил мадианитян, неожиданно напав на них при звуках труб и кликах: «Меч Господа и Гедеона!»


[Закрыть] да поразит тебя!

– Разнять их! Разнять! – закричал Эверард.

Оправившись от изумления, они с Томкинсом бросились вперед. Эверард схватил роялиста и оттащил его, а Томкинсу с трудом удалось вырвать шпагу у Гаррисона, который кричал:

– Ага! Двое на одного! Двое на одного! Вот как дерутся дьяволы!

Уайлдрейк тоже разразился страшными проклятиями.

– Маркем! – кричал он. – Ты одним махом истребил во мне благодарность… Она улетучилась… Забыта… Черт меня возьми!

– Ты уже прекрасно доказал мне свою благодарность, – сказал Эверард, – неизвестно, как на это дело посмотрят. Кто будет за него в ответе?

– Пусть я отвечу за все жизнью своею! – вскричал Уайлдрейк.

– Ладно, помалкивайте уж, – вмешался Томкинс, – а я все устрою. Достойный генерал никогда и не узнает, что дрался с обыкновенным смертным, так я поверну дело. Только пусть этот моавитянин вложит шпагу в ножны и утихомирится.

– Ну-ка, Уайлдрейк, убери шпагу, – приказал Эверард, – иначе, клянусь жизнью, тебе придется направить ее на меня.

– Ну, клянусь святым Георгием, я еще не рехнулся. Но с ним мы сразимся в другой раз!

– В другой раз! – вскричал Гаррисон, все еще не спуская глаз с того места, где он встретил такое яростное сопротивление. – Я тебя прекрасно понял: день за днем, неделю за неделей ты даешь такие беспочвенные обещания; ты ведь знаешь, что сердце мое трепещет при звуке твоего голоса. Но рука моя не дрогнет в поединке с тобой… дух мой не устрашится этого боя, хоть плоть и трепещет при встрече с бесплотным призраком.

– Только, ради бога, помолчите, – сказал Томкинс, затем, обращаясь к своему господину, добавил: – Здесь, разрешите доложить, никого нет, кроме Томкинса и почтенного полковника Эверарда.

Генерал Гаррисон, как это часто бывает при легком помешательстве (с ним именно это, скорее всего, и случилось), хоть и был твердо уверен, что видел призрак собственными глазами, не пожелал заводить об этом разговор с теми, кто мог принять это за плод расстроенного воображения. Он быстро подавил сильное волнение и заговорил спокойно и с самообладанием, стремясь скрыть свои чувства от Эверарда, – он считал, что тот его не поймет.

Генерал церемонно приветствовал полковника и повел речь о том, что прекрасный вечер выманил его из замка в парк на прогулку – погода уж очень хорошая. Затем он взял Эверарда под руку и пошел с ним по направлению к замку, а Уайлдрейк и Томкинс повели за ними лошадей. Эверард, желая пролить хоть какой-то свет на таинственные дела в замке, несколько раз направлял разговор на эту тему и задавал наводящие вопросы, но Гаррисон так же ловко уклонялся от ответа (люди с расстроенным воображением часто избегают касаться того, что выводит их из душевного равновесия); он рекомендовал полковнику обратиться к его секретарю Томкинсу; тот имел обыкновение поддерживать все, что ни скажет его господин, – недаром Десборо дал ему прозвище Брехун.

– Почему вы обнажили шпагу, достойный генерал, – спросил Эверард, – раз вы просто пошли на вечернюю прогулку?

– Видите ли, любезный полковник, сейчас такие времена, когда нужно быть настороже, порох держать сухим, а шпагу наголо. Скоро настанет такой день, хотите верьте, хотите нет, когда придется бодрствовать, чтобы тебя не застали нагим и безоружным в тот момент, когда семь труб протрубят «в седло!», а трубы Иезера издадут походный клич{159}159
  …трубы Иезера издадут походный клич. – Библейский судья Гедеон (см. предыдущий комментарий) звуком трубы призвал племя Иезера, или Авиезера, к походу на врагов мадианитян.


[Закрыть].

– Все это так, достойный генерал, но мне показалось, что вы размахиваете шпагой, как будто с кем-то сражаетесь, – настаивал Эверард.

– У меня бывают причуды, любезный Эверард, – отвечал Гаррисон, – иногда я гуляю один, да еще держу шпагу в руках, как, к примеру, сейчас, и мне иной раз приходит охота пофехтовать с каким-нибудь деревом. Глупо похваляться своим мастерством. Но я слыву отличным фехтовальщиком и частенько получал призы еще до того, как духовно обновился, и до того, как был призван участвовать в великом деле… Я ведь начал с простого кавалериста в первом конном полку нашего главнокомандующего.

– Но мне показалось, будто я слышу, как о вашу шпагу звенит другая.

– Что? О мою шпагу звенела другая? Как же это могло случиться, Томкинс?

– Вероятно, сэр, – отвечал Томкинс, – это был сук на дереве. Разные тут растут деревья; возможно, ваша милость наткнулись на такое, которое в Бразилии зовут железным. Перчес в своих путевых заметках{160}160
  Перчес в своих путевых заметках… – Перчес Сэмюел (ок. 1575–1626) – английский ученый-географ, автор ряда компилятивных работ о путешествиях и открытиях.


[Закрыть] рассказывает, что, если по такому дереву стукнуть молотком, оно зазвенит, как наковальня.