Текст книги "Записки прабабушки"

В ожидании свадьбы наступили Святки, приехали братья и Маша вздумала устроить костюмированный вечер, шьем себе костюмы, мы, П <окровские>, Маша с братьями, веселимся от души, Маша просто забыться хотела. Сначала шили костюмы, потом вечер, и мы не видали, как Святки прошли. Забыла сказать, что у нас под новый год всегда была всенощная, приезжал кладбищенский священник служить, потом пил чай у нас, встреча года была значит с молитвой, да действительно, как то тихо, мирно мы встречали много лет таким образом. Снова будни и я одна между 2х старух (Ав <дотья> Дм <итриевна> эту зиму не жила у нас, а приехала только в Январе), которые очень озабочивались, что Ан. Ад. не является, не был Святками. Мама нанимает лошадей и посылает Петю к нему и говорит: «Не будь мокрой курицей!» Съездил Петя и говорит, что от ксендза все еще нет ответа, тетка опять за ругань, как сейчас помню этот день, метет пол и ругает Ан. Ад. Я молчу, молчит и мама. У нас в Январе было несколько дней к ряду именины и рождения, 23 Января рождение Маши, 24 рождение тети Лизы, 25 рождение тети Лиды и 26 именины Маши, отпраздновали мы эти дни, а жениха нет как нет, а через неделю масляница. 27го вечером приходит Маша и говорит печально: «приехал Ан. Ад.» Мама: «Ну, что ж, свадьба?» «Завтра он назначает свадьбу» отвечает Маша. «Завтра, а у нас ничего не готово, и денег у Ан. Ад. нет!» Мама дает Маше 100р, еще берет деньги и едет покупать кольца, фату и свечи. Мы же с тетей идем к тете Анюте, там непременно захотели благословить жениха и невесту, а дома прислуга моет полы, так как от венца Маша захотела приехать к нам, больно уж дома было неприглядно. В 10 часов их перевенчали, Маша была страшная, всегда была такая хорошенькая, а под венцом желтая, старая; были Покровские с отцом и матерью, дядя Николай с женой и дочерью горбатой Анютой, братья Маши и ее старики и единственный посторонний человек, это Петей приглашенный шафер, присяжный шафер нашего города, чуть не 40 свадьбу шаферствовал у Маши. Соня и я дурачились очень, обе напились донским до пьяна, обе были молоденькие из всей компании, молодые у нас пробыли до глубокого вечера, 29 утром уехали в деревню, проводивши их, мы вернулись домой все вспоминали нашу свадьбу с няней Анной Афанасьевной, которая уверяла, что я лучше всех была, оно и немудрено, когда никого не было, в этот же день приехали Ав <дотья> Дм <итриевна> и Анна Ивановна, наша милая Анна Ивановна получила место начальницы в прогимназии. Тут скоро я прихворнула, у меня появились чирьи на колене, верно простудилась на свадьбе.

Весной мы с мамой ездили в Орел за братьями и потом из Орла поехали в Воронеж к Митрофанию, собственно Воронеж мы тогда не видали, были в монастыре, религиозности во мне совсем не было, да также и в юных братьях, любопытство было да и только, вообще на сколько помню, где я бы не была в монастырях, на меня не производило это никакого впечатления; да и мудрено, жирные монахи, служба молебна, как говорится: «Нашим, вашим», обирание денег не могли иметь влияния на мою чуткую душу. Из Воронежа мы поехали на лошадях в Задонск, эта поездка была приятна, погода была чудная, ехали 80 верст, останавливались кормить лошадей на постоялом дворе, еще не рассветало выехали, все это было не заурядно, а ново.

В Задонске мы побывали в монастыре Тихона и ходили пешком в женский монастырь, бродили по городку и на лошадях же поехали до Ельца, и там уже по железной дороге домой; этим же летом Маша захворала, ее привезли из деревни, говорили, что началась женская болезнь, от которой она всю свою жизнь страдала. Осенью Колю взяли в солдаты и увезли в Киев, еще скучней стало, он ежедневно ходил к нам, теперь оставался один Петя нашим ежедневным посетителем, а Саша начал пить, не смотря на свои юные годы. Через Машу мы познакомились с семьей конторщика Ан. Ад. и я полюбила очень старшую дочь его Таису; их было две, обе были необразованые, почти безграмотные, но Таиса была милая, Лиза глупей, бабушка и мать были антики своего рода, таких теперь не встретишь, да и он тоже, когда то блестящий офицер, как и почему судом офицеров заставленный выйти из полка, без денег, говорили, что он вину женатого товарища принял на себя. Потом Н <иколай> А <лександрович> к какой то графине поступил в роли чуть ли не шута, и вот графиня, желая показать своей 7 летней дочке свадьбу, женила его на Авдотье Иван., дочке мелкопоместной дворянки, 16 летней девочке, у них было 7 десятин земли или около того. Женившись Н <иколай> А <лександрович> какими то судьбами попал конторщиком к Селезневу за 15р., будто когда Селезнев спросил, сколько он желает жалованья, отвечал: «15р.» Жили они в избе, перегороженной досками, девочки спали в чулане, тут же была и кухня, вонь у них была не вообразимая, Н <иколай> А <лександрович> никогда не говорил со своими, сидел за перегородкой, читал и клеил коробочки, в обществе играл роль шута, например придет к Ан. Ад., начинает. «Вот я шел, шел, шел…» без конца говорит это. Я ему скажу бывало, когда надоест: «Пора, Н <иколай> А <лександрович> уже придти!» «Вот я и пришел, пришел…» и опять без конца. Раз он как то мне сказал, что он хочет написать о своей жизни, не знаю написал ли? в чем сильно сомневаюсь, в нем все было мертво. Ав <дотья> Ив <ановна> все болела и говорила, что она «у смерти», но болела кажется в воображении, вечно лежала и только в прошлом году умерла. Бабушка была просто страшна, но умна, прожила чуть не до 100 лет, мы с Мишей ее даже любили, она была оригинальна, они стали часто бывать у нас, Ав <дотья> Ив <ановна> лечилась в городе. Познакомились мы с ними за годы Машиного замужества, знакомство это было смешно: идем я и мама к тете Анюте, дело было летом, видим, едет пара кляч, мужик в посконной рубахе сидит впереди, а сзади три закутанные фигуры в громадные платки, все четверо громко между собой разговаривают, поровнялись с нами, одна фигура (бабушка) обращается к нам: «Позвольте Вас спросить, где тут живет Ю <лия> С <тепановна> З <юзина>? «Это я», говорит мама. «Ах, Господь Бог Вас послал нам, мы ведь к Вам, Ю <лия> С <тепановна>, едем, Ан. Ад. говорил нам, что Вы такая добрая и Вы нам бедным поможете, мы первый раз в городе, никого не знаем!» Мамочка моя сейчас же повернулась домой, и они потащились за ней, я же пошла к тете и тут в лицах представила, что какие то кикиморы ехали искали Ю <лию> С <тепановну>. Маша, Соня и Маша П <окровская> сейчас же отправились к нам смотреть антиков, да действительно было на что посмотреть, в город они попали в первый раз в жизни, одеты были невозможно, платья допотопные, они приехали лечиться и по совету Ан. Ад. прямо к нам, так как мама наша была душевный человек. Смешны были очень, мама пригласила их ужинать и вот они все три стараются есть с одной тарелки, мама передает тарелки, а они благодарят и говорят: «Не беспокойтесь, мы с одной!» Утром тетя Лида их к доктору водила. Уезжая, бабушка подходит к маме и спрашивает: «Сколько, Ю <лия> С <тепановна>, вы с нас положите за ночлег?» Мама и глаза вытаращила, бабушка кладет перед ней 40к. Ну, где теперь такие антики? Но потом с приездом Маши в село девочки начали преображаться, она большое внимание обратила на них, стала Таису возить с собой к нам, занялась их костюмами, вот с грехом пополам стали походить на людей, хотя Таиса и Лиза говорили: «Крипива, вириятно, встревать». Когда они попали в первый раз на ст. железной дороги, то жандарма, в то время ходившего в медной каске, приняли за самого большого начальника. Таису уже сватали разные деревенские лавочники, как то мы зимой были у Маши, ездили к ней на именины, прогостили у нее 10 дней и вот в течение этих 10 дней при нас, раза четыре приезжали сваты с женихами; одно такое сватовство я видела даже.

Вздумали мы кататься на салазках, Петя, Таиса, Лиза и я, идем на лед, вдруг от конторы бежит девка и зовет Таису, та уходит. Накатавшись идем к ним в хибарку, вижу, Таиса в новом платье сидит и какие то бабы, мужчины, бабушка угощает чаем, когда мы с гамом и шумом влетели, то Ав <дотья> И <вановна> и бабушка страшно сконфузились, даже и присесть не пригласили, пошли мы с Петей удивленные, уже Ан. Ад. объяснил, что это еще жених приезжал. Даже тетя Лида сватала ей приказчика и устраивала смотрины у нас, и я играла в дурачки с женихом и невестой. Смехота да и только, она жеманится, а он искоса на нее поглядывает. Старалась тетя, но жених заломил 2 тысячи, а бабушка давала 1000. Таиса часто у нас гостила, Миша и танцам обучил. Через два года после свадьбы Маши я долго у нее гостила летом, Таисы не было, она и Ав <дотья> И <вановна> уехали в Орел к родственникам, Ан. Ад. все толковал, что Таису там непременно просватают, уверял, что все оттуда писали письма, и вот Ав. И. собралась и уехали, тоже настолько просветилась, что даже в губернский город покатила ее дочка. Раз как то Ан. Ад. не было дома, мы с Машей долго проспали, еще Маша лежала, влетает Лиза и говорит: «Наши приехали, бабушка и мамаша Вас просят сейчас же придти, а я побегу к матушке Ев. Петр.» Уж не Таису ли просватали? спросила Маша. «Не знаю, ничего не знаю», говорила Лиза уходя. Идем. Входим, видим, сидят все за чайным столом, попадья уж тут, просят и нас откушать чаю, садимся. Бабушка встает и торжественно говорит: «Поздравьте, господа, Т <аисию> Н <иколаевну>, она дяствительно (она так выговаривала) выходит замуж!» Надо было видеть бабушку в этот момент, никогда и ни у кого до комически торжественного лица я не видала, как у нее. Поздравляем, целуем невесту, спрашиваем, кто он? «Не знаю!» отвечает невеста. «Нравится ли?» «Не знаю!» Глупо улыбается и только, Маша даже рассердилась, а бабушка твердит: «Жаних, как жаних!»

А мамаша твердит: «Вежлив, как он умеет ухаживать, не то что мой Миколай Александрович!» Становилось досадно, кто он не говорят, бабушка говорит: «Покажи, Таичка, жениха подарки!» Показывают шелковое платье, браслет, часы, но кто неизвестно, уже после узнали, что составитель вагонов; Таиса прямо поглупела, жеманилась и очень гордилась, что выходит замуж да еще в губернский город. Свадьбы я не дождалась, уехала домой, мама очень соскучилась без меня, прощаясь со мной, Т <аиса> очень плакала, мне стало ее очень жалко, без всякого рассуждения выходит себе замуж, да впрочем что ей было делать иначе, бедна, необразована, идти в горничные стыдно, все таки дочь офицера, но кажется именно так она не думала, а шла, потому что девушке надо выйти до 20 лет замуж, а после 20, все станут обегать и звать «вековушей».

В Августе мы поехали в Орел, Миша окончил корпус и его из Орла отправляли в Петербург в Константиновское училище, на ст. Хомутово. Маша хотела присоединиться к нам, ей тоже хотелось проводить Мишу. Подъезжаем к ст. под проливным дождем, Миша и еще его товарищ Алексеев выбежали смотреть Машу и провести к нам в вагон, слышим голос Маши сказавший: «Миша!» И с ним идет Таиса, Лиза и муж Таисы, именно встреча с Т <аисой> совсем была неожиданна, я ужасно обрадовалась Т <аисе>, очень интересно было видеть ее мужа. Весело ехалось нам в этот раз, до сих пор в памяти эта поездка, которая по веселости ни разу не повторилась после, всю ночь мы шалили, соседи не могли быть нами довольны, такой в вагоне был шум, Сережа и Лиза заснули и вот Миша, муж Т <аисы> и Алексеев их связали друг с другом, они спят себе и ничего не слышат, будим, вот тут потеха, они, ничего не понимая, не могут отделиться друг от друга, чуть не подрались между собой, пока сообразили в чем дело, Лизе было 15 лет, а Сереже 14. В Орле мы пробыли 5 дней, были несколько раз у Т <аисы>, обстановка у нее мещанская, дом свой (теперь отлично живет, хорошая и разумная мать, дочь у нее фельдшерица, поняла, что теперь, как она вышла замуж, уже не выходят). Мишу увезли в Питер, а мы поехали обратно втроем домой. Снова потянулась до одури скучная жизнь, Святками приезжал один Сережа, Миши не было, грустно нам было с ним страшно, гуляли да дома сидели. 2го Марта мы были страшно потрясены убийством Александра II. Как сейчас помню этот день. Заметив 2го странное движение по улице и заунывный благовест в неурочное время, мама выслала свою прислугу на улицу. Настя врывается с улицы и голосит, прямо голосит: «Батюшку нашего убили!» Я вообразила что протопопа и кричу: «Петра Евграфовича!» «Царя, батюшку, кормильца нашего!» Мама заплакала и сейчас же оделась, и я тоже, и пошли к собору, на площади масса народа и служат панихиду, народ рыдает, заплакала и я когда вся масса пала на колени. Да, плакали об нем, заплачет ли кто либо теперь о Николае II? Разве перекрестится и скажет: «Слава Богу»?

Царь убит был 1го Марта, а у нас узналось только 2го. Рассказов было много и чего то все боялись, проклинали убийц, даже тетя уж не ругала Александра II за его мученическую смерть. Летом приезжал Сережа, и мы с ним ездили к Маше гостить, но скучно было страшно, Маша все время была не в духе и сильно придиралась ко мне, она вообще иногда сильно придиралась ко мне, то я ей не нравлюсь, не хороша собой, то держать себя не умею, иной раз прямо как ненависть чувствовала ко мне, а то ничего, еще в ранней юности я замечала это, бывало обидно, так вот и в этот раз. Пребывание в деревне было у нас на этот раз тревожное, кроме неудовольствия Маши, случился пожар, сгорела школа, это было 5 июля, день именин Сережи.

Маша выдумала печь блины, пришла Лиза, мы весело болтали, пока Прасковья начнет печь. Сережа был любитель блинов и очень смаковал предстоящее пиршество, вдруг раздается набат, с криком «пожар» мы бежим на улицу, школа близко усадьбы, рядом с деревянной покосившей церковкой, день жаркий, народу никого, Ан. Ад. тоже дома не было, мы бежим к попу, Сережа за трубой, Н <иколай> А <лександрович> трусит туда же, видим, Сережа сидит на трубе и палкой что есть силы погоняет лошаденку, сзади единственный рабочий и оставшийся машинист, все в поле, школа заперта и горит изнутри, попадья с ребятами таскают свое имущество, попа тоже дома не было, кругом училища два-три человека. Н <иколай> А <лександрович> разбил окно и спас хрустальную вазочку учителя, стоящую на окне – это единственная вещь спасенная; мы с Лизой вздумали носить воду, схватили кувшин у попа с квасом, вылили в бочку, да форму от кулича, и отправились к реке, Лиза набрала водой кувшин, а я громадную форму, с которой еле-еле выбралась из грязи, ноги вязнут, то одну туфлю оставлю в иле, то другую, воды так и не наносили. Сережа с машинистом качали трубу; подъехал батюшка и сменил Сережу, Маша с образом стояла у ворот, школа благополучно догорела, и догорела до бревнушка. Блины мы ели уже только в 6 часов вечера, которые были отвратительные, кислые.

Помню еще страшную трех дневную грозу, которой я трусила страшно, вообще я ее боялась, но эту в особенности. Был у нас в этот вечер о. Феодор, и я что-то с ним поссорилась, уходя он сказал обращаясь ко мне: «Убей Вас грозой!» Туча заходила страшная, это было еще до пожара, кроме меня и Сережи гостил у Маши Саша, он и Сережа крепко спали, Ан. Ад. беспрестанно их будил, так было страшно, Маша на коленях читала акафист, я же вообразила, что вдруг слова попа исполнятся и меня убьет грозой, забралась между шкафами и сидела так всю ночь, такую грозу во всю свою жизнь я видела один раз, в эту ночь 500 человек погибло под Чернью, так называемая «Кукуевская катастрофа»88
  Кукуевская железнодорожная катастрофа (от названия близлежащей деревни Кукуевки) – крушение почтового поезда, произошедшее в ночь с 29 на 30 июня 1882 года на 316 км перегона Чернь – Мценск Московско-Курской железной дороги. В результате крушения погибло 42 человека, 35 было ранено.


[Закрыть], это верст 50, 60 от Спасского, где мы были. Ливень был такой, что там вымыло насыпь и рельсы висели на воздухе, поезд провалился в шумящий поток. Повторяю, гроза продолжалась три дня, но уже с меньшей силой, сидим в доме, Ан. Ад. получает газеты и читает о смерти Скобелева, мы заплакали, это был герой Турецкой войны, Ан. Ад. пишет записку попу: «Горе нам, Скобелев умер!» Поп сейчас же приходит и говорит: «Ты не врешь!» Ан. Ад. читает, когда прочел: умер генерал от инфантерии М. Д. Скобелев, поп качает головой и говорит: «Ишь какая болезнь!» Он вообразил, что этак названа болезнь от которой умер Скобелев. Сережа начал при всеобщем смехе ему объяснять.

Прогостили мы недели три, так как повторяю, что Маша все время была не в духе, я рада была уехать, помню раз я даже плакала от ее придирок, выехали мы с Ан. Ад. до свету, скверно себя чувствовали, спать хотелось страшно, холодно, дремлется, часов в 7 мы приехали домой и мама нас встречает словами: «У нас гости, Пиотровские, мать и дочери», не видали мы их лет 7, интересно возобновить старое знакомство, но в первое свидание ни барышни, ни мы не чувствовали приятности, стеснялись, они все с друг другом разговаривают, говорим друг другу «Вы». Промучались целый день и вздохнули свободно, только после отъезда их, не понравились они нам, потому что они взглянули на нас свысока, только что выдержали экзамен при харьковском университете (за 4 класса сдали) а я только с домашним образованием. Ну это скоро с них сошло и при второй встрече с Настей, которая сама сказала: «Будем попрежнему Будем попрежнему на ты!» сразу встали на дружескую ногу. Настя болезненная, но очень умненькая девушка, но немножко экзальтирована, как все обиженные природой, она кособокая, но личико хорошенькое, рост страшно маленький, чем она очень проигрывала. Вера тоже была недурна, с чудным цветом лица, с миньятюрной фигуркой и густой темной косой, но характером хуже Насти, много о себе думала, хотя только воспитанница П <пиотровских>, дочь дьякона, когда у П <пиотровских> умерла вторая дочь Женя от дифтерита, то Ал <ександр> Ан <тонович> взял Веру и воспитал наравне с Настей.

В Августе приехал Миша из Петербурга на 3 недели, Сережа при нем пробыл только три дня. В день Мишиного отъезда мама подходит ко мне, а я еще спала, и говорит: «Ты здорова?» «Здорова», отвечаю удивленная этим вопросом я. «Так едем Мишу провожать в Москву, потом к Троице и на выставку». Не помню себя от радости, кажется и во сне не видала возможности побывать на выставке. Едем, в Москве распрощались с Мишей, поехали к Троице, в дороге познакомились с одной купчихой вместе с нею поселились в N и вместе с нею обозревали Троицкую лавру, ездили в пещеры и в Вифанию, впечатление совсем не религиозное у меня, хотя на этот раз я с большим вниманием отнеслась к сему историческому месту, но монахи, это что то до безобразия скверное, жирные, нахальные, кудрявые и в атласе. Пробыли мы тут 3 дня и поехали в Москву, распрощались с Ав. Ан., славная она была, она поехала в Ростов-на Дону, а мы в Москве остались, приехав в гостиницу, еле напившись чаю, мы поехали на выставку, но улицу и как называлась гостиница не запомнили. На выставке действительно всего я насмотрелась, поражалась многому, и особенно произвели на меня впечатление картины, «Пожар Москвы» и «Неравный брак» остались в памяти. Очень поздно мы возвратились в Москву и тут то вопрос, где мы остановились, буквально не помним, устали страшно, остановилась конка «у Иверских ворот», слезли и не знаем куда идти, ходим, ходим, скоро ночь, а мы на улице, мама даже почернела в лице, верно и я была хороша, растерянные, обратили на себя внимание какой то госпожи, которая обращается к нам и спрашивает: «Не случилось ли с вами чего?» Верно были хороши.

Высказываем ей свою глупость. Она спрашивает: «Не поразило ли Вас, когда Вы выходили из своей гостиницы, что либо на улице, дом, церковь?» Мама вспоминает, что обратила внимание, что напротив громадный черный дом покоем. Она сейчас же вспомнила, что это книжный магазин Карбасникова, и проводила нас до него. Смешно и глупо вышло у нас это блуждание, показало до чего мы бываем халатны. Вернулись благополучно домой и снова потекла моя жизнь скучно-мирно, разнообразясь часто перепиской с Настей и Верой. Святками приезжал опять один только Сережа, были мы с ним на званом купеческом вечере, то-то тошнотворно то было, барышни сидят рядком и ни слова, за то ужин был до того обильный и так много пили мужчины, но дамы ни-ни. Но вечером по очереди хозяйка каждую приглашает к себе в спальню, там был полный стол бутылок и закусок. Долго мы с Сережей вспоминали разные казусы этого вечера. В Январе вернулся Коля из солдат и мы с ним поехали к Маше на именины.

В Марте умер дядя Андрей [Герасимович Райский], последние три года он все глупей и глупей делался, у него по всей вероятности был прогрессивный паралич. И чего только с ним не было в течение этих лет, раз сварил лицо в кружке чая, пришел из бани, ему тетя Анюта налила его громадную кружку и отнесла к нему в коморку, его уж не сажали за неряшество за общий стол. Старик попал как то лбом в кружку, дурно ли ему сделалось, заснул ли? Долго не несет он кружку, тетя посылает Сашу посмотреть, выпил ли он чай. Саша приходит и видит отца лежащим лицом на кружке, он поднимает его, лоб обварен, громадный пузырь.

А другой раз по обыкновению пошли мы после обеда к ним, входим на двор, валяются тряпки, вонь гарью страшная, входим, обе тетки сидят на диване и говорят: а мы было сгорели. Их прислуга Татьяна тут же и все три вперебивку рассказывают: тетя Анюта затопила соломой печку в коморке старика, тетя Лиза сидела в дальней комнате за пяльцами, а Татьяна через двор в кухне, слышит тетя Лиза, что Анна кричит: «ай, ой…» «Что это, думаю, Анюта кричит!» пока дошла, комната вся в огне, тетя топчется на одном месте и кричит свое «ой», потом, опомнившись, она побежала за Татьяной, пока та прибежала, старик все там, одел шубу и стоит в огне. Татьяна на улицу и закричала «Горим», тут отец Покровский шел, бросается к ним и уже он вытащил старика, там набрались соседи и залили горевшее тряпье и платье старика, мы пришли, старик уж в своей коморке копается, при нас вышел из коморки и говорит «Анеша! Ничего не вижу!» взглянули мы, а у него все лицо черное, опухло, потрескалось и глаза заплыли, струхнули, страшно за его глаза, послали за доктором, к счастью глаза целы, но ожоги лица и рук страшные. Смерть он тоже получил необыкновенным образом. 2 Февраля тетя Лиза просыпается ночью и видит огонь в передней, перевернулась на бок и подумала, верно старик идет к заутрени, спит, просыпается вновь, опять огонь горит, думает: «Ишь, старик верно забыл потушить свечку», и снова спит. Встала Татьяна и выходит из кухни, уже этак часов 6 и слышит, кто-то у ворот зовет: «Татьяна, Татьяна!» Смотрит, старик в одном белье и на босу ногу калоши, берет его и ведет, а у него, говорит, ноги стучат, как деревянные. Коля потом осмотрел, где он бродил, у них был громадный сад, старик весь сад обошел и двор до самых ворот, сколько время он бродил, никому не известно, заболел с этого дня тифом, ноги отмороженные почернели, проболел до 4го Марта, страдал ужасно, ходил за ним Коля, но тетя Лиза все это время почему то ругалась и уверяла, что он притворяется и никогда не умрет. Хоть плохой он был человек, но перед смертью то это далеко не по христиански выходило, да и обидно для детей, приехала и Маша, которой ужасно было тяжело слушать брань и проклятия на умирающего. Петя страшно плакал, когда умер отец, ему тоже казалось, что старик больше блажит, уж очень он тяжел был, но Коля, это такой сын, целые дни возился с ним, ни разу даже не пороптал на него. Вообще все таки было жалко старика, умершего такой смертью. За год перед этим умерла наша няня Анна Афанасьевна, эта не болевши, на своих ногах, когда провожали брата Сережу в Августе она долго смотрела ему вслед, когда мы пошли на вокзал, и все говорят крестила его и говорила: «Не увижу я его больше!» Через неделю и умерла. Весной с приездом Сережи мы поехали в Архангельское к Пиотровским, Коля ездил с нами, приятно и дружно провели время, Настя увлеклась Сережей очень, да и он не был к ней равнодушен. В Августе мы его поехали провожать в Орел, а оттуда в Петербург, а Мишу встречать в Орле офицером, мы приехали раньше Миши, оставались на вокзале поджидать поезда, с которым приедет Миша, он приехал, как мама его встретила, плакала от радости: «сын офицер!» Останавливались мы у Таисы, пробыли 5 дней, Миша проводил Сережу в Петербург, мы простились у Таисы, а он на вокзале. В этот раз я уж не грустная возвращалась домой, с нами ехал Миша, с которым мы тоже уехали гостить к П. на Александра Невского, Саша был именинник, Настя и Вера от Миши в восторге, да он красавец был, громадного роста, с большими голубыми глазами, темноволосый, статный. Вера влюбилась в него, как позднее сознавалась, да и мудрено было не влюбиться, хорош он был, а Верочка пока никого не видала. В течение, пока Миша гостил, мы виделись часто, время летело, и вот Миша должен ехать к месту назначения в Воронеж, мы с мамой поехали его устраивать, это было в конце Сентября, поехали в чудную погоду и вот начали искать ему квартиру. Города не знаем, уж мы ходили, ходили, как сейчас помню 23 Сентября, заблудились, зашли за Александровский монастырь, наступила ночь, гроза, ливень, выбрались, промокли до нитки, взяли гитару, так в то время называлась в Воронеже извозчичья линейка и когда приехали в гостиницу, Миша сдирал с меня промокший лиф, рукава так намокли, что я без помощи не могла их стащить.

Устроили его, мама купила ему все необходимое и поехали оставив его. Когда мы уже сели на извозчика, а он шел в первый раз на караул в дисциплинарный батальон, я оглянулась, а у него по лицу бегут слезы градом, так тяжело ему было, прямо со скамейки, жизни не знал и среды, в которой ему отныне вращаться – это он позднее сам говорил, а лет ему было только 18. Домой мы вернулись в конце Сентября и потекла наша однообразная жизнь, новых своих подруг не видала до 4го Декабря, но была с ними в оживленной переписке, чего только мы друг другу не писали, письма были в три-четыре листа. С Покровскими я уже больше года как разошлась, мы не бывали друг у друга, Маша и Соня сделались профессиональными сплетницами и прямо тяжело было слышать от Маши, как она перемывает косточки ближних, и все грязь и все грязь выкапывала только. К 4му Декабрю приехала Настя с матерью, хочу сказать несколько слов об этой хорошей женщине, кто ее не знал, тот считал ее недалекой, потому что она в обществе всегда конфузилась и молчала, а на самом деле была очень неглупая, добрая, и мы с Сережей очень любили. Пробыли они у нас целую неделю, Настя лечилась, она совсем плоха была, сильное малокровие, делалось часто дурно, но всегда веселая, и уж болтали ж мы с нею, особенно после визита доктора, который тоже был чудак порядочный, вечно обрушивался на меня, что я не выхожу замуж: «Этакая богатая натура и пропадает даром!» говорил он, приедет просидит часа два, наболтает с три короба, и мы потом с Настей пропадаем от хохота. К Святкам приехал Миша из Воронежа и Сережа из Петербурга, на третий день Праздника мы уехали к Пиотровским, где под новый год был костюмированный вечер, у нас у всех были хорошенькие костюмы, были соседи П <иотровских>, две-три семьи, семья попа, еще некий окончивший Петровскую академию Утехин99
  Утехин Николай Владимирович (1858—?) – управляющий сельскохозяйственной фермой, общественный деятель (Казань). Печатался в изданиях «Казанская газета», «Сельское хозяйство и лесоводство».


[Закрыть], который нам много пел и играл на рояле, танцевали мы чуть не ежедневно, Миша знал массу игр, с утра у нас начиналось веселье и до 2—3х часов ежедневно. У <техин> сильно ухаживал за мной, Сережа за Настей, Миша за Верой, влюбленность так и носилась в воздухе. Познакомилась я в этот раз с барышнями Корсак, Клавдией и Наташей1010
  Наталья Корсак (в замужестве Малиновская, 1865—1945), первая жена большевика Богданова, философа и автора романа «Красная звезда»; акушерка, принимала роды у С. А. Толстой.


[Закрыть]. Наташа страшно некрасивая, но живая, Клавдия хорошенькая, но какая то чудная (позднее она отравилась), разочарованная. У <техина> прозвали птенчиком, хотя это к нему шло, как корове седло. Вера сочинила на него и на меня целую поэму, она недурно писала стихи, кой какие есть еще у меня до сих пор. Настя тоже писала стихи (а теперь даже и прозу, печатала в «Русском Богатстве» и других). 4го Января мы только вернулись домой и дня через два проводили братьев. Опять одна, но живется легче, по два раза в неделю получаю и пишу письма подругам. К весне у Пиотровских появилась новая девица Петухова, у которой Ал. Ан. был опекуном, святками она при нас приезжала в первый раз, а к весне совсем перешла к ним, очень юная была, дичок какой то, недурная собой, мать ее умерла от пьянства и она была в очень некрасивых условиях, хотя средства были. Про нее много-много глупостей говорили тоже, даже говорили о сношениях с кучером, но верить этому не хотелось, уж очень была молода, не было полных 16 лет.

В Мае мы с мамой поехали в Воронеж проведать Мишу, рад он был очень, помню, мы приехали к нему, его не было дома, разобрались, и я на стенке развесила свои платья, легли спать, часов в 12 он приходит, мама денщику Феодору не велела говорить, что она приехала. Миша входит, на стене юбки и сурово спрашивает Феодора: «Это что?» Молчит. «Тебя спрашиваю: «Что это?» Молчит. Миша сердится, тогда Ф. отвечает: «Мамаша приехала» Миша бросается в комнату и прямо на колена к кровати мамы, видно, что рад был.

Пробыли мы в Воронеже дней 10. Потом вернувши ездили в деревню к П <иотровским>, а в Августе приехал Сережа и мы с ним снова к П <иотровским> в деревню, там гостил в то время брат Веры, Вася, студент Киевской духовной академии, славный был парень, но тих и вял был ужасно. Настя и Сережа влюблены друг в друга, я поверенная у него и у нее, славное было время, чисто без всяких запросов, а просто молодость, все в розовом свете, светло на душе, светло кругом. В это же время Маша стала бывать у Пиотровских, девочки к ней относились с большим уважением, Настасья Яков. с дружеским вниманием, а самого почти никогда не бывало дома, без него легче жилось, с его приездом какая то появлялась натянутость, хотя он воплощенная любезность, Нас. Як. делалась замкнутой. Приезд Сережи был недолгим, с небольшим две недели пробыл, и вот мы его снова провожаем, на канун его отъезда приехала Настя, провожали мы его ночью, Настя не ездила на вокзал, но вернувшись я подошла к ее постели, Настя плакала.

Самое главное то я и забыла, как я познакомилась с своим мужем. Это было в нашу летнюю поездку к П <иотровским>. Еще до поездки я получаю письмо от Насти и Веры, где говорится о Павле Адольфовиче Герне, и как то Ал <ександр> Ан <тонович> бывши у нас очень много говорил о нем, что вот приедет в Архангельское к Селезневу1111
  Архангельское (Грязное) – усадьба статского советника Николая Дмитриевича Селезнева (1852—1905). Н. Д. Селезнев создал в Архангельском садово-парковый ансамбль, а также женскую богадельню, школу, больницу и спиртовой завод.


[Закрыть] очень образованный молодой человек, сын генерала, даже говорил раз мне, когда я по обыкновению дурачливо уверяла, что я в кого то влюблена (уж не помню, в кого я уверяла), «что вот погодите, будет у нас летом молодой человек!» Едем, и дорогой кучер нам рассказывает, что вот приехал в Архангельское барин, но нехристь, лба не перекрестит никогда. У Пиотровских об нем только разговору, Н <астасья> Я <ковлевна>, барышни ежедневно к обеду, а он приезжал каждый день, одевали новые платья, меняли прически, а я кроме малороссийского костюма ничего не надевала, делалось даже неловко, хозяйки все франтят, а у меня кроме костюма ничего не взято. Всякий раз его торжественно встречают, занимают. Мама и я даже смеялись между собой такому вниманию. Действительно он был красив, но такой нелюбезный, конфузливый, почти всегда молчит. Я поспорила с Ал <ександром> Ан <тоновичем>, уж я то его разговорю и он будет со мной говорить, спор этот вышел потому, что раз Ал <ександр> Ан <тонович>, проводив его, говорит: «Господи, как тяжело! Не знаешь, что говорить с ним!» Я тут и взялась за то, что он будет со мной разговаривать. Пред его приездом, сажусь в зале с работой, около меня никого, в корридор дверь затворили, за нею А.А., барышни. Сижу, слышу подъехал, идет, подходит ко мне, здоровается, я только что распустила улыбку и собиралась начать разговор, он повертывается от меня и идет в гостиную, я с разинутым ртом осталась, дверь в корридор распахивается, А.А. делает мне нос, барышни тоже, сконфузилась я до слез. Не скажу, что бы он мне понравился, скорей даже нет, но заставить обратить на себя внимание мне хотелось, бойка я была очень, да моя слава, что за словом в карман не полезу, весьма страдала. Не помню, как и почему я затеяла с ним спор и почему то писала обязательство, где писавши его имя не сумела написать, «Адольфович» написала Адольфифич, отнимать у меня стали, я побежала и так не грациозно шлепнулась при всеобщем хохоте, снова сконфузилась, не везло мне очень. Уехали, я совершенно забыла о его существовании, потому что ожидали Сережу из Петербурга, с которым, я уже писала, ездили опять в Архангельское, но П.А. в то время там уж не было, барышни его вспоминали, превозносили до небес, а я только твердила, что противен!