Текст книги "Маятник жизни моей… 1930–1954"

 
Чуеш – сурми заграли,
Час розплати настав[373]373
  Слова из “Интернационала” на украинском языке, пер. Н. Вороного.


[Закрыть].
 

И был он из тех редких людей, какие прошли через опыт космического сознания. От этого и умирать ему было так легко (не в физическом смысле; умирание от горлового tbc было трудное).

Когда некоторые из старых приятельниц религиозно-церковного толка заговаривали с ним перед его концом о “христианском приготовлении к кончине”, он с улыбкой сказал жене: “Не посыпай мне миссионеров”. И серьезно прибавил: “Каждый верит, как он может”.

Жизнь такого человека в окружающие жизни входит как частица той драгоценной закваски, которая нужна в мире, чтобы взошли и в свое время, и стали пищей хлебы новой жизни под новым небом, на новой земле.

6 ноября. В Кондитерской

Мне пришлось довольно долго простоять в очереди за покупками в одной из больших кондитерских Москвы. Мое внимание привлекла худая женщина средних лет в грубошерстном пальто и в вязаном колпачке. В общем, она была одета не хуже меня. Сначала она ютилась у кассы, почему-то пристально глядя под ноги. Потом отошла в сторону и стала бродить между снующими покупательницами, все наклоняясь и поглядывая на пол. Одна растерявшаяся старуха уронила из мешочка, доставая платок, пачку денег. Тогда моя незнакомка подошла к ней, подняла деньги и с приветливой улыбкой подала их. Через минуту она подняла какую-то бумажку и, развернув, разочарованно бросила. Когда освободилось место у столика, возле которого едят пирожное, она села на один из стульев и стала облизывать бумажки, к которым пристали маслянистые крошки пирожных. Тогда по ее блестящим жадным глазам, по торопливости жестов я поняла, что она голодна. Вероятно, несколько психопатична в то же время. Тоже, может быть, от безысходного голода. Лицо у нее было неглупое, скромное и скорее приятное. Как решаются купальщики броситься в холодную воду в неизвестном месте реки, с таким чувством я направилась к ней. Мало ли форм, в каких она могла рассердиться или обидеться на меня. Но, раз решившись, я вдруг почувствовала всю необходимость и всю простоту этого шага.

– Что вам лучше взять – пирожное или булочку? – спросила я так, как если бы с этим вопросом обратилась к Сереже. Она подняла на меня тихие черные с голодным блеском глаза и с детской доверчивостью во взгляде и в голосе с полуулыбкой сказала: “Булочку”.

И это все. Где она теперь и что ест, и не легла ли от голода под поезд, я не имела сил и мужества проследить. В сущности, прошла мимо, так как, уж конечно, булочка не в счет.

22 тетрадь
15.2-19.5.1936

15 февраля. 3 часа дня. Гостиная Аллы

Нежно-золотое солнце, матовое, до того смягченное снеговым облаком, что можно смотреть прямо на его розоватый диск.

Сцены повседневности.

…Старая Мирович, бывший театральный критик, пишет письмо Хмелеву о его слабых и сильных сторонах в “Царе Федоре”[374]374
  Хмелёв Николай Павлович, русский актер. Одна из прославивших его ролей – царь Федор в программном спектакле МХАТ “Царь Федор Иоаннович” (1935) А. К. Толстого. Постановка К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. Инициатива поручить ему эту роль принадлежит И. М. Москвину, игравшему царя Федора со дня выхода спектакля (1898).


[Закрыть]. После театра у нее всегда просыпается критический зуд. Заканчивая письмо, вдруг сознает, что ей нужно было, т. е. потайным образом хотелось, написать не ему, а Болдуману, который завораживал ее, как в молодости, каким-то сильным выкристаллизированным током душевного темперамента.

Чуть вложит внук радийный штепсель и раздадутся дрыгающие звуки фокстрота, бабушка Леонилла начинает подпевать тенорком и выделывать антраша подагрическими в теплых туфлях ногами по дороге из кухни в столовую, с подносом в руках. При этом на душе у нее, как и всегда, по всему комплексу домашних обстоятельств “кошки скребут”. И лицо озабочено и печально сквозь добродушный старушкин смешок.

20 февраля. 3 часа дня

Четыре раза я усомнилась до потрясения всего существа в Божьем милосердии, в Божьей мудрости. (Может быть, и большее число раз, но сейчас помню только четыре.)

В первый раз, когда мне было 16 лет и я молилась так, как умела молиться только в детстве и в ранней юности, молилась о том, чтобы не умер отец (у него была “желтая лихорадка” – тропическая малярия). И моя молитва не помогла, и он умер.

Второй раз – когда ослепла мать. Третий – когда Константин Прокофьевич (Аллин отец) рассказывал о челюстных ранениях (он ездил на поле битвы под Луцком с изобретенным им хирургическим приспособлением[375]375
  К. П. Тарасов во время Первой мировой войны организовал челюстной отряд Красного Креста для обслуживания частей Юго-Западного фронта и предложил полевой хирургический набор дантиста, за который на Петроградской выставке был награжден серебряной медалью.


[Закрыть] для первой помощи челюстным раненым. Рассказывал: “Все поле стонет”.).

И четвертый раз, когда двухлетний мальчик (в Сергиеве) провалился в смрадную яму уборной и там захлебнулся.

В каждый из этих разов ко мне возвращалось сыновнее доверие к Отчей воле. И потом жизнь давала ответ о благости и мудрости ее. Отец мой был избавлен смертью от тяжких конфликтов со мной, с моим нигилизмом того времени. При его повышенной религиозности для него была бы огромной тяжестью моя революционность и мой скепсис. И был он избавлен смертью в 56-летнем возрасте от скорбных ступеней глубокой старости – ее болезней, ее бесправности, ее беспомощности.

Ослепшая мать на 9-й или 10-й год слепоты в Сергиеве на предложение операции без всяких кавычек ответила, что для нее “так лучше”. И потом не раз на сочувственные причитания соседок отвечала: “Я не ропщу. Благодарение Богу. Так гораздо меньше греха”.

И в ответ на мое замечание, что челюстным легче было бы умереть на поле битвы, чем подвергаться долгому мучительному лечению и в результате его все-таки неизбежному уродству, Константин Прокофьевич с живостью воскликнул: “Ничего подобного! Ты бы видела, как они радуются, когда могут жевать, когда кончатся все мучительные процедуры, когда им кажется, что они похожи на людей, хотя для окружающих они «мордиты» (их так прозвали сестры милосердия)”.

Одно осталось, и нет-нет всплывет мучительным протестом искушение: страдания детей, их гибель. Вот этот с золотыми локонами Вова (одни только локоны и синий воротник матроски торчали из смрадной ямы). Малыш, которого у Достоевского генерал затравил борзыми. Четырехлетний кудрявый Женя, товарищ Сережи в Посаде, когда он стоял у окна в ожидании извозчика, а дифтерит душил его, а извозчика все не было. И он повторял: “Господи, Господи, я не успею в больницу”. И не успел, умер по дороге. И моя сестра Маруся, в 7 лет погибшая от менингита. Ее вопли: “Мама, мамочка, мать моя родная, да помоги же, помоги”. И глаза, выступившие из орбит от головной боли. И тысячи, и миллионы других, умерших от голоду, сгоревших в пожаре, потерявших родителей – в годы беженства и ставших с пяти лет беспризорниками.

24 февраля. 11-й час. Угол стола в Аллиной столовой

1-й день Великого поста. Детство и годы, когда жила на церковном корабле среди “оглашенных”, – и смешивала себя, и смешивали меня с “верными”. “Оглашенные”. “Верные”[376]376
  Оглашенные – в христианстве люди, не принявшие крещения, но уже наставляемые в основах веры. Верные – название христиан, прошедших оглашение и принявших крещение.


[Закрыть]. Все это ступени одной лестницы для движущегося духа, формы его движения. И тоже меняющиеся, потому что движущиеся, потому что растет содержание движущейся формы. Потому что бывают и возвраты, и остановки. Лишь бы не было омертвения. Помилуй мя, Боже, помилуй мя!

Традиция поста как перемещение оси самочувствия от плоти в духовную сторону, как борьба с чревоугодием мне дорога. Я охотно постилась бы со всей строгостью, как это было в Сергиеве в течение восьми лет – весь пост.

И жаль мне великопостных колокольных звонов. Я не хотела бы вернуть их. Я слишком чувствую закономерность того, что они умолкли. Что это уже прошлое моего народа. И мое. Но я не порываю с прошлым. Я слишком знаю, что “ничто не проходит. Все с нами незримо, но властно живет. Сплетается с нашими днями и ткани грядущего ткет”[377]377
  Хризалида. С. 428.


[Закрыть].

25 февраля

Алла рассказывает: “Москвин, вернувшись домой, после спектакля и за чаем и за обедом был похож на царя Федора. Совсем не его обычный, а как будто пронизанный Федором взгляд, и точно похудел, и все лицо другое”. Прибавила: “Вот как надо играть”. <…>

Вокруг говор по поводу 2-го МХАТа. Он раскассирован, разрушен до основания, сметен дотла, как древле Ерусалим Титом. Общественное мнение было терроризировано, говорили шепотком, не знали, что думать. Не верилось, что причиной тут Наталья Сац с ее детским театром, которому далось “просторное помещение”. Не верилось и тому, что в одно прекрасное утро хороший театр, 2-й МХАТ, оказался, как значилось в “Известиях”, и плохим театром, и совсем не МХАТом.

Мало-помалу выяснилось, что причина катастрофы кроется в ослушничестве, действительно необъяснимом, и в нетактичности некоторых из столпов театра, с какой они воспротивились предложению переехать (на 5 или даже на з года) в Киев по запросу Постышева 0 хорошем театре из Москвы. Им предлагалась и квартира, и двойные оклады, и даже автомобили. И при этом Киев, культурный центр, столица Украины, с его чудесным климатом, а не какая-нибудь Чухлома или Тмутаракань. А отнеслись они к предложению так, точно это действительно была ссылка, – негодовали, искали, где только могли, заступничества. Вот уже где поистине прав гоголевский городничий, что “если захочет Бог наказать кого, так прежде всего отнимет разум”.

Теперь, если бы они и захотели в Киев, пути им туда заказаны. Вместо этого Куйбышев (Самара), Саратов, кажется, еще Пенза.

8 марта. 10 часов вечера. Аллин будуар

Издохнуть. Окочуриться. Скапуститься. Умереть. Уснуть. Преставиться. 2 часа ночи. Столовый стол. Леонилла за штопкой. В окно удивленное лицо луны.

Пушкинский вечер в Сережиной семье. Дедушка[378]378
  Шаховской Дмитрий Иванович.


[Закрыть], пушкинист, прочел вступительное слово, непонятное детям. Но все слушали, даже Ника (четырех лет).

Сережа с подвязанной белой бородой в монашеском наряде перед лампадой прочел: “Еще одно последнее сказанье”. Дима (8 лет) отлично, говорят, не только прочел, но сыграл Гришку: “Все тот же сон…”

Маша (11 лет) в украинском костюме прочла “Тиха украинская ночь”. Лиза в цыганском – “Цыгане шумною толпой”.

Сережа вышел в задумчивой позе, наряженным князем из “Русалки” с монологом “Невольно к этим грустным берегам…”. Мельником был его школьный товарищ Леня Смородина. Девочки стояли в ночных рубашках и в венках, изображая русалок. Ника (5-й год) тоже был русалочкой. Инсценировали “Бесов” под “Мчатся тучи, вьются тучи…”.

Все это, увы, с чужих слов пишу. Мирович отсутствовал на этом торжестве. Мирович отсутствует в их жизни. И не умеет, не умеет до конца с этим примириться.

Что тебе пушкинский вечер, Мирович? Ты слышал сегодня о событиях поважнее. Заняли немцы Рейнскую зону. Возможно, что это начало ужасов всемирной бойни.

И кто-то во мне, ветхий день ли, кто присутствовал при сотворении мира, говорит: – проходит образ мира сего. Придут и пройдут, как приходили и прошли тысячи войн от сотворения мира. И все дело здесь не в преходящих тенях, которые воюют, а в сущности их, которая непреходяща.

12 марта. 3-й час. Будуар Аллы

Миги прохождения по “зеленой звезде, называемой Землею"

Аллин миг: Ленинград, съемка в кино, парик и костюм Екатерины 1-й[379]379
  В это время А. Тарасова снималась на “Ленфильме” в картине “Петр I” в роли Екатерины. Режиссеры Владимир Петров и Сергей Бартенев.


[Закрыть], огромная усталость. “Стисну зубы на 3 дня, каждый день по 3 съемки. Из-за 30 тысяч. Иной раз кажется, что не стоит”.

Миг Александра. Возвращение из Крыма на пепелище своего брака, которое (он не перестает надеяться) должно расцвести вновь и превратиться в Эдем (очень относительный, как был и до сожжения).

Миг бабушки Леониллы. Варит шоколад баловню-внуку, укрощаемому ею с баснословной энергией и всепрощением за его дерзости.

Миг Алексея. Зубрит химию, горя желанием помчаться в кино.

Миг Галочки. Вернисаж. Темно-зеленое крылатое платьице. Золотой обручик. Золотые локоны. Переполненность успехом вчерашнего доклада на студийном праздновании Женского дня.

Миг Дуси. Спешка покончить с жарким и броситься на трамвае в Измайлово, к сестре. Там выспаться, а вечером – кино.

Миг Мировича. Лень идти на почту для отправки нужного письма. Звонок Шуры Добровой об Ольге: безденежье, почти голод. У Ани свинка (величайшая незадачливость в этом году).

Отсутствие благостности, духа кротости, терпения, смирения, любви. Геенна не огненная, а пыльно-чадно-угарная…

13 марта. 12 часов ночи. У Аллы

Семнадцать лет тому назад, в страстную седмицу моей жизни, в Киеве, Людмила была моим Другом, в том высоком, редком на этом свете смысле, когда о друге можно сказать, что он “кров крепкий, вертоград огражденный”. Этот кров, эта ограда сестринской любви, бодрствующей днем и ночью над моей душой (в то время жестоко раненной) и над житейской жизнью моей.

В год разрухи, голода, гражданской войны она сумела создать мне не только надежный приют, но даже уют в крохотной своей комнатке. Всю ее занимала огромная, очень удобная пружинная кровать. Был еще маленький столик, больше ничего. На этой кровати Людмила баюкала меня своей неусыпной, заботливой, нежнейшей любовью, как мать тяжко больного ребенка. Сама она поместилась в проходном закоулке на узкой складнушке. И ничто и никто в мире не заставил бы ее хоть бы по временам меняться со мной ложами.

Два сына ее, беспрерывно мобилизуемые или бегущие от наступающих петлюр, гетманцев и т. д., отсутствовали. Им шли какие-то пайки, Людмила щедро раздавала их, не думая о запасах ни для них, ни для себя. О себе и вообще не думала. С распухшими ногами, без теплых одежд, в мучительной обуви отмеривала версты, чтобы принести кому– нибудь какой-то снеди, лекарств или нужную весть.

12 часов ночи

Диккенс. “Николас Никльби”. Читаю вслух Алеше и моей тезке и сопереживаю вместе с ними далекое школьное восприятие всего глубоко человечного и наивно-трогательного, чем полна каждая страница этого адвоката человечества. И бабушка Леонилла с пасьянсом или с штопкой присоединяется к нам и нередко смахивает слезинки в чувствительных местах. И сами мы тогда – наш кружок под высокой лампой, – две старухи и дети с рисованием или с чертежами, похожи на старую диккенсовскую Англию.

Низость актеров Тарханова (1-й МХАТ) и Захавы (Вахтанговский театр). Первый публично лягал товарищей из разгромленного 2-го МХАТа. Второй – покойного Вахтангова, своего учителя (за формализм).

18 марта. Ночь. Добровский дом

Ходит слух, будто бы Бирман (актриса 2-го Художественного театра) была на приеме у вождя, чтобы спросить его, “как, по его мнению, отнесутся за границей к раскассированию 2-го МХАТа”. И на вопрос ее вождь сказал: “Прием окончен”. Биша, выслушав этот инцидент (анекдот или быль, кто знает), от восхищения подпрыгнул с дивана, где лежал в весенней прострации, переутомленный деловой беготней. “Если это правда, – воскликнул он, – ответ гениален. Подумать только: мир на вулкане, с одной стороны – японцы, с другой – Гитлер, над всей планетой висит катастрофа, возможность неслыханных бедствий, у вождей голова идет кругом, как выйти из всей этой заварухи, и вдруг – перед Сталиным вырастает в виде Бирман муравей из своего разогнанного муравейника, да еще с каким вопросом: как отнесутся за границей к такому событию мировой важности. Не объявят ли из-за этого завтра же войны!”

Тема Достоевского (из “Подполья”): миру ли погибнуть, или мне чай пить – в разрезе богемной дерзости и куриности бабье-актерского кругозора[380]380
  Неточная цитата: “Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить. Знала ль ты это, или нет?” (Достоевский Ф. М. Записки из подполья. Повесть. Гл. II. По поводу мокрого снега, 1864).


[Закрыть].

Возила Дионисию на метро. На эскалаторе – вверх и вниз. Детски восхищалась и все твердила: премудрость, премудрость. Подземное царство. И лестница-самокатка, и двери сами открываются-закрываются. Публика в вагоне посмеивалась над ней, нескрываемо любовалась ее восприятием.

Надо приниматься за пробную главу биографии Щепкина. Если удастся, будет заказ от Госиздата. В удачу не верится, но – начну.

1 апреля. 5 часов дня. За письменным столом Аллы

Предвесенний, липкий, томительный, предзакатный час.

Сейчас Дуся, молодая домработница, говорит мне осудительно:

– Вы сейчас совсем-совсем на себя не похожи. Узнать никак-никак нельзя. Я вчера у Леониллы Николаевны Вашу карточку видала: ух! какие вы были красавицы! А сейчас совсем не похожи.

– А ты бы хотела, чтобы человек в 25 лет был такой же, как в 70?

– Я знаю, что нельзя. Только ой! Как страшно состариться! Ужасти, ужасти.

– Ничего нет ужасного. Это если бы ты проснулась завтра с седыми волосами, с морщинками, без зубов, – были бы ужасти. А когда теряешь молодость постепенно, привыкаешь к потере ее. Это – раз. Второе – у старости другое на уме, чем у молодости, и то, что для тебя, молодой, ужасти, для стариков – естественно.

Посмотрела непонимающими глазами.

2 апреля. 12 часов ночи. Кировская

Распутье: менять комнату или не менять? Ехать в Севастополь или на эту сумму прожить часть лета где-то под Москвой? Обыкновенно в таких случаях я прислушиваюсь к тому, что называла с детства “голосом”. На этот раз он безмолвствует. Море меня продолжает завлекать, но с ним связано пребывание в близости с людьми не моих интересов и утрата возможностей дальнейшего летнего общения.

Подумалось: кто-то прочтет эту страничку, когда след мой растает на этом свете, и невольно подумает: как она ни меняла места, куда бы ни ездила, все дороги привели ее в крематорий… Преходящая тень! Этой мыслью сжалось однажды мое сердце от одного взволнованного письма Натальи Герцен. Там были и чужие житейские мелочи. И я тогда подумала: преходящая тень!

10 апреля

Пасхальная ночь.

Куличи, пасха, крашеные яйца – детская символика несказанно великого Чуда Воскресения. Милые символы эти выключены – и их не жаль: в конечном счете это гортанобесие. Не жаль даже и этого чудесного звона сорока сороков московских церквей, и когда перекликался точно из глубины веков могучий древний голос Ивана Великого с женственно-серебряным и тоже могучим колоколом храма Христа. Все это унесло колесо истории, не только в ее внешнем, но и во внутреннем становлении. (И нужно другое – то, что “не на горе Горизим, а в духе и истине”.) Но жаль, пока не раскрылось это другое, жаль этой – по всей стране – волны ликования – “с радостью друг друга обымем”, этой огромной русской агапы[381]381
  Агапа – в I–V вв. н. э. – вечернее собрание христиан для молитвы и вкушения пищи, соединенное с воспоминаниями об Иисусе Христе.


[Закрыть], этого Элевзиса[382]382
  Элевзис – город в Греции. Элевзинские таинства – в Древней Греции празднества, состоявшие из мистических представлений; в отправлении празднества участвовали только посвященные.


[Закрыть] нашего, когда все становились мистами[383]383
  Мист (греч.) – человек, получивший предварительное посвящение в какое-либо мистическое таинство.


[Закрыть] и в праздник воскресения Бога-человека ощущали и свое бессмертие, и любовь Божью к себе, и любовь друг к другу и к страдавшему погребенному и воскресшему Богу.

20 апреля. 12-й час ночи. У Тарасовых

– Накануне каких событий мы? – спросила я за чаем внезапно и даже не вполне осознавая, что это сказала вслух.

Целый день подкрадывалось такое чувство, что должно, и очень скоро, произойти нечто значительное не то в своей жизни, не то в жизни близких, не то в историческом масштабе.

– Представь себе, и у меня такое же предчувствие, – отозвалась Леонилла.

– Вот вы сказали – и у меня даже какая-то дрожь, я понял, что и я это ощущаю. Может быть, это будет война или с нами с кем-нибудь что-то случится, – побледнев, сказал Алеша.

Однажды, в сергиевские годы, когда и я, и мать были на одре болезни, причем моя болезнь считалась неизлечимой, а жизнь матери чуть-чуть тлеющим огоньком мигала, Анна сказала с просветленно-задумчивым лицом: “Как чувствуется, что здесь между нами все время ходит смерть”. И я подумала тогда: “Моя. За мной”. Но она приходила не за мной, а за матерью. Так и теперь я думаю о шагах ее, слышимых для слуха души: не за мной? И хочу, чтобы это было за мной.

22–23 апреля

Комната Леониллы. В окне сверху крохотный кусочек синего солнечного неба с дымно-белыми облаками среди многоглазых неуклюжих домов на грязном дворе “Сверчка” (дом театральных работников).

Что волнует и пленяет меня в Юдиной? Есть какая-то загадочность и многосложная цельность в ее существе. Что-то трагическое. Принадлежность к тем, кто совершает свой путь по касательной к земному шару и над его историей. И с трудом, с титаническими усилиями укрощенная буря и неукротимая тоска “земного жития”. Я обрадовалась ее звонку как событию (полтора-два года не видались). На хромой ноге, безотложно, пошла по всем лестницам, чтобы ее увидеть и уладить нужные для ее сестры переводческие дела. Но, когда она у сестры не появилась (сегодня звонила, почему не может), я нисколько об этом не пожалела. Видеть ее оказалось не нужно. Надо было только возобновить в душе ее музыку, ее образ, ее значение в сокровищах души. С сестрой ее также нужная встреча (для нее, отраженно и для меня). Она на трудном распутье – упадок сил, упадок воли к жизни. Милая, ультраженственная внешность. Темные глаза с разным выражением, покатые плечи, нежные руки.

Еще раз позвала меня жизнь для сдвига человеческой души с мертвой точки. Это то немногое, что мне удавалось во многих случаях. И никогда не удавалось по отношению к себе без вмешательства людей или чуда. (И… не мертвая ли точка у тебя сейчас, Мирович?)

30 апреля. Кировская

7 часов вечера, тихого и ясного на небе, невыразимо шумного – на земле: ревет громкоговоритель какой-то романс над самым окном. Начинается майское торжество.

Конечно, 1 мая большой праздник, особенно в социалистической республике. Конечно, нужны (вижу, что нужны) народу народные торжества – на улице, на площадях. Но если бы без шума, без сутолоки! Или с музыкальным, гармоническим стройным оформлением. Тут же смеюсь над этим комнатным романтическим вздохом. “Все существующее разумно” – прав Гегель[384]384
  “Что разумно, то действительно и что действительно, то разумно”. Слова немецкого философа Георга Гегеля (“Феноменология духа”, 1807).


[Закрыть]. Если даже оно кажется кому-нибудь неразумным, нелепым – оно все-таки разумно, т. е. для данного момента неизбежно. Конечно, не возбраняется желать для будущего иных форм празднеств, как и всего быта, и мечтать, и писать утопии не возбраняется.

Горе человеку, если он не тренирован к работе, как не тренирован смолоду и с детства Мирович.

Теперь, когда так заметно падают силы, я осознаю этот недостаток тренировки как уродство, как дополнительную ко всем недугам болезнь. И – уже поздно. Не только мускулы, нервы непослушны и неприлично скоро утомляемы, – выяснилось над биографией Щепкина, что таков же и мозг. То немногое, что я писала в годы молодости и зрелости, давалось мне легко, потому что никогда не было работой в строгом смысле – кроме длительного перевода Джемса. Какие-то фельетоны и статейки я писала в один присест, и мне это было легко, но ответственной каждодневной работы я бежала (уроки с милыми мне детьми не в счет) и теперь не могу сдвинуть с места заржавленную машину.