Текст книги "Йоханский причал"

Глава 9

– Все началось 30 лет назад, Филлип тогда был еще мальчишкой, его отец был влиятельным человеком, я делал для него мебель. В один из дней я привез ему в Йохан дубовые резные кресла, с темно-синими подушками, царские были кресла, дорогущие. Его носильщики по какой-то причине не явились, я не стал их ждать и зашел к нему во двор. Я решил сначала убедиться, что он дома, чтобы зря не тащить кресла, тяжелющие они были, понимаете. Так вот зашел я, дверь открыта была, ну я и не удивился, а кто ж на такого влиятельного человека нападать захочет, себе дороже выйдет. Смотрю, нет никого дома, я раз позвал – тишина, второй раз позвал – тишина. Я уже думаю, не случилось ли чего с мистером Труманом, я поднялся на второй этаж и слышу крики жуткие с другой стороны дома. Дом-то у него огромный был, понятное дело, почему меня у двери не услышали. Я побежал на крики, кричала женщина, она просила о помощи, она просила ее убить, вопли были жуткие, будто режут ее на живую. Мистер Труман, старший, конечно, не Филлип, женат был. Женку его я не знал, прятал он ее что ли от меня, но молва ходила, что красы она была невиданной. Вот бегу я на помощь, и думаю, жену его убивают, точно режут ее, как кобылу какую. Что делать я собирался – не знаю, никакого оружия-то при мне не было, я схватил, пробегая, с комода статуэтку бронзовую, Венера такая фигуристая, убить ею, думаю, можно будет. Подбегаю к дверям, откуда крики исходят, врываюсь, замахиваюсь, а там повитухи носятся, на кровати женщина рожает, все в крови, она кричит, а в углу мистер Труман бледный сидит, еле дышит. Я воду подал ему, под руку взял и увел оттуда. Не должен мужчина видеть женские муки, не могут самые крепкие мужи вытерпеть криков этих душераздирающих. А сам мистер Труман был еле живой, мы сели потом, он в себя пришел, я его всяко разно успокаивал, вроде получилось. «Не жена она мне» – говорит, я отвечаю: «Как не жена, а кто ж тогда?», и тут-то до меня доходит, какую я правду страшную вскрыл, какой гнойник расковырял, сестра его она младшая, от отцов они разных, а мать-то одна. Вот и выросли, и полюбили друг друга, и стали жить как муж с женой, Филлип тоже, оказалось, сын ее, а люди-то что скажут, грех это, нельзя так, вот он и взял себе красотку молодую как картинку, чтоб люди думали, что человек он порядочный. Все 9 месяцев ее на люди не показывал, чтоб никто не догадался, от кого ребенок родится. Детишек-то двойня родилась, два пацана, но умерли оба при родах, как-то они там лежали неправильно, задушило их тело матери, ну Бог наказал, не иначе, и сама сестра его, любовь всей его жизни, тоже через сутки скончалась в муках адских, я был с ним все время это, потом неделю у него прожил, поил его да кормил, ухаживал… Так и подружились мы. – Родригес посмотрел вверх, вздохнул, и на минуту прекратил рассказ свой.

– Он мне за молчание мое дело подарил. Похоронное агентство я выбрал. Решил, что связь такая будет, чтобы никогда не забывал, как любовь со смертью плотно связаны.

– Я что-то не понимаю, а мать Марии то, как ее там звали, жена Филлипа Трумана тут при чем, ее-то кто убил? – Уильям старался проявлять терпение, но уже не мог сдерживаться.

– Кто убил ее? Никто не убивал. А звали ее Марго. Сама она умерла, высохла она после родов, в тростинку какую превратилась, лечили ее лечили врачи, год возились, что только Филлип не делал, куда ее только не возил, не спас. Он знал, что похоронное агентство мне его отец подарил, всегда знал, но вот причину понять не мог, ни отец ему не говорил, кто мать его настоящая, ни я, а женка, когда скончалась его, сколько уже, 14 лет поди прошло, приехал ко мне с телом ее, и говорит: «Жги», я говорю: «Нельзя же жечь-то тело без документов надлежащих», а он ни в какую, не хотел он, чтобы жена его мертвой числилась, ни гроб не хотел, ничего. Документы он как-то разыскал на мой бизнес, говорит: «Не сожжешь ее – я бизнес твой дотла спалю, ни с чем останешься». Не мог я дело свое потерять, ну и сжёг ее никому ничего не сказав. А после, месяц спустя примерно, он все же устроил похороны ее, с пустым гробом, конечно. Людей тогда много пришло, и Михаэль Даги был там, не даст соврать. Прах ее Филлип забрал, развеял, наверное, этого уже не могу знать. А как дочь ее прознала, я понятия не имею, может разговор чей подслушала, может он ей что сказал, а та и не поняла толком, черт ее разберет.

Маргарет дописывала статью. Статейка вышла небольшая, на 2 абзаца, мол такой-то мистер Родригес такого-то числа увидел, что дом его загорелся, потушить – потушил, а обидчика так и не нашел. Зла ни на кого не держит, а в полиции настоял, чтобы дело закрыли, дверь он с крыльцом покрасит заново и вспоминать об этом более не желает.

Глава 10

– Томми, как ты смотришь на то, чтобы снова переехать к сестре и матери? – спросил отец, явно чувствуя некоторую неловкость и даже стыд перед сыном. Они ехали в машине в местный гастроном за продуктами, чтобы устроить прощальный ужин перед их отправкой домой.

Томми смотрел в окно и молчал. Он знал, что к этому все идет, особенно это стало понятно в тот вечер, когда родители вернулись от мистера Родригеса, они вели себя как настоящие муж с женой, папа решал проблемы семьи, а мама на него полностью полагалась, они смотрели друг на друга по-особенному, смеялись и даже немного заигрывая делали вид, будто в чем-то не согласны, хотя всем на свете было видно, что в их отношениях царит полное взаимопонимание. За окном мелькали дома. Папа ехал не слишком-то быстро, но за пять или шесть минут они проехали несколько перекрестков и уже добрались до нужного места. За весь путь на улице они встретили только Рауля с Пятой улицы, который возвращался домой с покупками из магазина.

– Почему бы им не переехать к нам? – наконец ответил Томми. Он много лет мечтал услышать от отца эти заветные слова, но сейчас это было вообще не кстати. – Наш дом больше и новее, школа там лучше, да и город больше.

– У мамы только начала налаживаться карьера, мы не можем с ней так поступить.

– Но, а я? Моя карьера тоже начинается именно сейчас! Ты сам мне твердил, что важно учиться сейчас, чтобы потом поступить в достойный университет и чего-то добиться в жизни. Сейчас ты снова хочешь уничтожить мои мечты, как сделал это много лет назад?! Я привык жить в Йохане, я привык к тому, что там есть причал, на который я могу пойти и подумать, помечтать о будущем, а какое будущее меня ждет в этом захолустье, а? Стать учителем в школе – это мой максимум?

– Томми, сын, ты оскорбляешь меня до глубины души. Я старался дать тебе все, что мог. Жизнь так сложилась, мы уже ничего не можем с этим поделать, нужно принять, как данное все то, что у нас есть, и двигаться дальше. Что же касается будущего, так ты еще школьник, ты сможешь закончить здесь школу и поступить в любой университет, который выберешь. Сама система обучения в местной школе ничем не уступает твоей нынешней, а я, как ты знаешь, могу работать из дома и ездить в командировки так же точно, как и делаю это сейчас, но ты уже будешь оставаться не один в пустом доме, а со своей семьей.

– Если вы с мамой снова решите разойтись, вы подвергнете этой пытке нас опять? – Томми уже представлял, как снова будет жить вместе с сестрой, только теперь, скорее всего, в разных комнатах, ведь он уже почти взрослый мужчина, и иногда ему необходимо уединяться, но сразу согласиться с отцом он явно не мог.

– Я не могу предсказать будущее, но очень хотелось бы верить, что нет. – спокойно ответил папа.

– А что говорит мама?

– Она сказала, что мы сделаем большую перестановку в доме. – как будто бы прочитав мысли сына ответил отец. – Нашу с мамой комнату мы разделим на две небольших комнаты для тебя и Эмми, мы с мамой переедем в комнату Эмми, а бабушкина комната будет моим кабинетом. Ты знаешь, возможно отсутствие у меня личного кабинета было отчасти поводом наших с мамой склок, ну и ее мать, конечно. – последние слова он произнес тихо, как будто только в конце понял, что он и кому говорит. – Прости Томми, я знаю, что тебе нелегко, у тебя уже появились новые друзья и…

– Нет у меня там друзей. – перебил его Томми. – Я подумаю, пошли в магазин.

Маргарет обещала провести подобный разговор с дочерью, но слишком была занята работой, поэтому за столом, когда Томми выбирал себе наиболее удобное место, Эмми узнала все впервые и самая последняя из семьи, а это она ненавидела почти больше всего.

– Что ты возишься с этими стульями, сядь тут. – она указала брату на стул рядом с собой.

– Я не могу, я же левша, тогда я вечно буду задевать тебя.

– Томми, уж один вечер я потерплю, я хочу насидеться с тобой рядом еще на год вперед, давай же, садись. – она потянула брата за кофту.

– Что, Эмми, родители решили съехаться, поэтому мне нужно найти стул, на котором я буду всегда сидеть за ужином. – Томми думал, что сестра уже знает, они не успели ничего обсудить, но он был уверен, что Эмми всегда в курсе всех событий.

– Мама! – закричала Эмми, – Мама, почему ты мне не сказала! Мы же обещали друг другу рассказывать все, а тут такое! Это не то, что можно забыть рассказать! А Томми, когда ты узнал?

– Да я только час назад, когда мы с папой ездили в гастроном.

– А папа, тоже мог бы взять и меня с собой, я как дура сидела разбирала бабушкин хрустать, пока вы обсуждали такую замечательную новость! А знаете что, – она резко вскочила из-за стола и побежала прочь. – Вот, вот что! – Эмми вернулась через несколько секунд с хрустальными бокалами в руках. – Мы сейчас будем это отмечать! И мы будем пить из этих старинных и драгоценных бокалов! Скажи-ка мама, мы хоть раз из них пили, а?

– Я помню, что в моем детстве бабушка доставала их на каждый праздник, потом стала все реже и реже. Думаю, они стояли в ее шкафчике лет 8, а то и 10 нетронутые. – она аккуратно взяла эту реликвию и пошла на кухню.

– Томми, я так счастлива! Скажи, ты прыгал от радости, когда узнал, а?

– Он прыгал. – ответил папа, улыбнулся, и пошел на кухню помочь Маргарет.

– Так выпьем же за то, что мы снова семья! – Эмми подняла бокал с вишневым соком вверх, – Выпьем за мой лучший день в жизни!

– Я слышал эту фразу раз 100 в жизни, – засмеялся Томми, – так какой же из дней все-таки лучший? Может тот, когда ты нашла камень в виде сердечка, или тот, когда нам исполнялось 12, и вы с мамой приехали к нам с огромным тортом, который ты съела почти в одиночку, или может любой из дней, когда ты видишь радугу после дождя, или все же сегодняшний?

Родители улыбались, сидели рядом и смотрели на двух своих уже взрослых детей.

– Ты знаешь, я думаю, что мы отлично их воспитали. – сказала Маргарет Уильяму, облокотившись головой на его плечо.

Глава 11

Джек Винтсон вставал в 4:30, он быстро умывался, хватал бутерброд с колбасой и пакетик сока с истекающим сроком годности, который его мать совершенно легально бесплатно выносила из гастронома после рабочего дня, как правило, в огромных количествах, и отправлялся на работу к мистеру Родригесу. До школы он успевал поработать 2 – 2,5 часа, обычно утром он предпочитал убирать старые могилки, подметать довольно большую территорию кладбища и дороги между церковью и офисом похоронного агентства, но при необходимости копать новые могилы ему приходилось тоже по утрам, в таком случае он вставал на пол часа раньше. Рассвет приходился часов на 6 утра, и когда люди выходили утром на работу, они уже шли по чистой улице Мелеха, а о том, кто ее подмел, они даже и не задумывались.

У Джека была рабочая форма, но принять душ после работы он не успевал, и в школу частенько приходил уставшим и потным. Никто из местных ребят не работал, кроме Рауля из 7 класса, он помогал отцу на автомойке, потому что отец работал в две смены, так как детей в семье было четверо, а мать последние несколько лет страдала болями в спине и на работу больше ходить не могла. Поэтому Джек не хотел распространяться о том, что и его мама не способна заработать достаточно денег для того, чтобы единственный сын смог позволить себе учиться, не думая о том, что он будет завтра есть. Но, откровенно говоря, мать Вонючки-Джеки зарабатывала не меньше остальных людей в этом городке, она работала продавщицей в гастрономе, у них был свой дом, денег могло бы хватать на них двоих, если бы не одно ее пристрастие, на которое у нее уходила большая часть заработной платы. Дело в том, что Клер Винтсон была художницей и большой любительницей искусства, она скупала на аукционах наброски не слишком-то известных художников за огромные деньги, меняла ценные вещи, доставшиеся от ее родителей на жалкие клочки бумаги с эскизами, которые ее сын Джек мог бы нарисовать, будучи еще ребенком. Половина их дома была оборудована в ее мастерскую, в которой она не могла ничего написать уже несколько лет, но каждый день после работы она шла туда и часами сидела перед мольбертом, так и не решавшись дотронуться кистью до холста. За свою жизнь Клер написала несколько десятков картин, некоторые она даже успела продать за хоть и небольшую, но довольно приятную цену, а одна картина висела в местной школе на входе, она называлась «Причал во время бури», там был мастерки изображен Йоханский причал, залитый водой от огромных волн, которые черной массой стояли над ним и в любую секунду были готовы с грохотом обрушиться на него, оживи картина всего на миг. Джек знал, что это картина его матери, она даже была подписана справа внизу небольшим автографом «Винтсон. К», но в школе на нее никто не обращал внимания, как и всегда бывает с тем, что стоит на одном месте целую вечность.

Клер не была плохой матерью, она кормила и воспитывала сына, оставшись совершенно одна, из-за него ей пришлось переехать в этот маленький город, и ради него ей приходилось работать на этой ненавистной ей работе, из-за которой у нее начался самый настоящий творческий кризис. Иными словами, из-за Джека ее жизнь рухнула. Она отчетливо это поняла, когда Джеку было 2 года, и он выдавил все ее тюбики с маслом и растер по полу, тогда она впервые отшлепала сына со словами: «Плохой, Джеки, плохой». А после он нашел и разорвал единственный экземпляр эскиза «Руки любимой женщины», который она выкупила 6 лет назад, распрощавшись с сережками матери, которые уже несколько поколений передавались женщинам этой семьи. Она не то, чтобы избивала сына, но колотила его всегда за дело, а дел таких было на совести Джеки много.

У Джека была своя комната, в которую мать почти никогда не заходила. Вообще, когда Джек подрос и был сам способен положить себе еду и завязать шнурки, Клер почти перестала им интересоваться. У них не было совместных занятий, общих интересов или хоть чего-то, что связывало бы их. Джек от этого не страдал. Его комната была его личным миром. У него не было друзей с тех пор, как мистер Клык сбежал от него. Больше заводить животных он не мог, он боялся снова их потерять. Джек был в некоторой степени философом. Его комната была обвешана плакатами с надписями, которые терзали его в определенные моменты его жизни, так среди них был плакат, гласивший: «Моя жизнь не путь к успеху, моя жизнь и есть успех», была еще надпись, которую Джек перечитывал всякий раз, когда забывал, что настоящее – это все, что у него есть: «Жизнь никогда не бывает потом»; стихи о смысле жизни, его собственного написания; размышления о существовании Бога или любого другого разумного замысла на земле; цитаты, гласившие, что счастья можно достичь, только перестав его искать и прочее и прочее.

Этот день был самым обыкновенным, переодевшись из рабочей форму в школьную, Джек направился в школу, он всегда приходил ровно за 7 минут до начала урока, чтобы успеть разложить все на парту, но, чтобы не хватало времени на разговоры с одноклассниками. Он зашел через главный вход, прошел картину матери, не обращая на нее внимание, но краем глаза заметил что-то необычное, он сделал два шага назад и посмотрел на картину, на ней была мелом нарисована стрелка, указывающая направление вперед по коридору. «Странно» – подумал Джек, и увидел впереди на стене еще одну такую стрелку, потом еще и еще, и наконец стрелка показала поворот направо в конце коридора. Именно туда и должен был идти Джек в класс на урок, который начнется уже через 6 минут. Повернув направо, он увидел огромную толпу ребят, которые стояли в ожидании чего-то, и только заметив Джека, расступились, открыв импровизированную сцену, где посередине стоял вернувшийся в школу ее бывший ученик Том Гиллас с открытой толстой книгой в руках, его сестра Эмми стояла сзади него, держа над его головой склеенный из желтой бумаги самодельный нимб. Томми громко запел самым девчачьим голосом, которым только мог: «Господи помилуй вонючкина душа согрееетаааа», все ребята подхватили и каждый на свой лад начал пискляво петь о том, как вонючка любит Бога и петь ему песни, и как вся церковь воняет, когда он в нее заходит. Ребята катались по полу от смеха, они сейчас совершенно не боялись, что Джеки их побьет, потому что, хоть он и был большим и сильным, но их было много, а он один. Он стоял как вкопанный и смотрел на этот заранее подготовленный концерт не в силах что-то сделать или даже просто уйти оттуда. Эту вакханалию прервал директор Брейди, который прибежал из своего кабинета, услышав странный шум возле кабинета обществознания. Все ребята разбежались по своим классам, а Джек Винтсон так и остался стоять на месте.

– Что здесь такое происходит, Джек, а ты чего стоишь? Иди в кабинет, урок начнется через минуту. – недовольно пробурчал директор и пошел обратно к себе.

Джек развернулся и медленно пошел в сторону главного входа школы. Он подошел к картине матери, снял рюкзак, достал бутылку с водой, достал из кармана своего огромного черного пальто платок, намочил его и аккуратно стер стрелку. Дальше он спрятал платок и бутылку обратно в рюкзак, надел его и снял мамину картину. Он прошел несколько шагов к выходу, стараясь очень нежно держать старую картинную раму, вышел из школы и подошел к ограждению перед школьной клумбой. Джек стоял, держа мамино творение в руках, и смотрел на небо. Утреннее голубое небо, ярко освещенное солнцем, такое теплое и приветливое, но стоит опустить взгляд на картину – оно черное и зловещее. Снова взгляд вверх, ниже, ниже, ниже. Ботинки Джека упирались в ограждение для клумбы. Он с силой ударил картиной по металлическому забору. Раз! В середине картины осталось несколько дыр. Два! Рама треснула с обоих сторон. Три! Четыре! Пять! Он взмахивал остатками картины вверх и снова нанизывал ее на небольшой заборчик. Когда холст превратился в тряпки, он со всей силы ударил раму о выложенную камнями дорогу перед школой. От рамы ничего не осталось. Джеки со злостью кинул остатки деревянной резной рамы и вышел за территорию школы.

Он ненавидел своих одноклассников, ненавидел себя, ненавидел свою мать. Почему он не может быть обычным подростком, почему он никогда не мог играть с детьми, почему он не может ни с кем нормально поговорить, и даже его собственная мать его не выносит? Неужели он вечно вынужден работать на кладбище и общаться только с заброшенными могилами? Он шел по дороге не зная, куда идет и не зная, что он собирается делать дальше.

Глава 12

Мисс Элиот скучала по своей подруге. Она знала, что Маргарет вряд ли простит ее за то, что она рассказала Бэну о той неделе, проведенной с бывшим мужем, но теперь, когда Маргарет и Уильям снова живут вместе, а Бэна в городе давно не видно, может она сможет простить ее и понять, что, в некоторой степени, благодаря именно Элиот они с мужем снова сошлись. Матильда – кошка мисс Элиот сидела у нее коленях, когда домашний телефон зазвонил. Элиот, как и любой хозяин кошки, не хотела тревожить ее покой и вставать с кресла, но домашний телефон не замолкал. Она нежно столкнула кошку на край кресла, встала и подошла к телефону. Матильда зевнула и, не посмотрев на хозяйку, продолжила спать.

– Алло. – мисс Элиот всегда делала очень милый голос, когда брала трубку.

– Элиот, это я.

– Маргарет? Я рада тебя слышать, я звонила тебе несколько раз.

– Я знаю. Я приду?

Через минут 10 Маргарет сидела на кресле, откуда, даже не обратив на это внимание, выгнала кошку. Элиот несла бокалы.

– Нет, спасибо, я не буду вино. – сказала Маргарет, по ней было видно, что она не хочет, чтобы Элиот спрашивала почему.

– Что это значит, «я не буду вино»? – Элиот никогда не отличалась особой скромностью – Ты что, беременная что ли?

– Нет, Элиот, Боже упаси, мне двух-то детей хватает, у меня только началась карьера, какие дети!

– Ну слава Богу. – Элиот налила два бокала красного сухого. – Можешь не пить, если не хочешь. – она взяла свой бокал. – Как ты поживаешь, как с Уильямом, медовый месяц поди?

– Ох, я скучала по твоим совершенно нетактичным расспросам. – засмеялась Маргарет. – У нас все просто великолепно! Уильям ездит в командировки, его нет по два или три дня на неделе, а скоро он будет работать помесячно, так мы успеваем соскучиться друг по другу. А я теперь деловая женщина, а не просто домохозяйка. Когда Уильяма нет, я делаю свою работу в его кабинете. Клянусь, когда дети съедут, я сделаю себе свой личный кабинет и буду в нем работать. Это совершенное другое ощущение себя и собственной значимости. Ты меня понимаешь?

– Еще бы! – Элиот подала подруге вино.

Маргарет сделала глоток, – Да чего оно хорошее! Мой начальник Гриффин вообще не разбирается в винах, как-то на корпоратив принес дорогущее, но абсолютно отвратительное вино. Возможно, он это сделал специально, чтобы работники остались трезвые. – подруги рассмеялись.

– Ну и как тебе жизнь деловой женщины? Ты же знаешь, я 15 лет работала заместителем управляющего в сети магазинов канцтоваров, я об этом образе жизни знаю все!

– Не сомневаюсь, Элиот. Но потом ты поняла, что это не твое, а я вот уверена, что никогда так не скажу про себя. Ты знаешь, я всегда любила собирать информацию и делиться ею.

– Это называется сплетни. – перебила Элиот.

– Это называется журналистика! – гордо сказала Маргарет и допила бокал. – Я вот раньше думала, что я абсолютно не умею красиво писать, а оказалось совсем наоборот. После ухода Бэна люди стали говорить, что наша газета будто бы ожила, статьи заиграли новыми красками.

– Это потому, что случились события, слишком потрясшие народ. Я вот, например, с Клер Винтсон никогда не общалась. Нет, я знала ее, знала ее пару скелетов в шкафу, но на улице мы даже не здоровались. Да с ней никто толком-то не общался, так, по работе немного, и не больше. А после новости о ее самоубийстве, все вдруг заговорили о ней, какая якобы была женщина, какая талантливая, а какие картины писала, только посмотрите на них, сам Филлип Труман выкупил у бедного Джека 3 картины с изображением Йохана.

– Я не писала ничего о мистере Трумане, откуда ты знаешь?

– Дорогая, не только из газет люди все узнают.

– Ты снова была у Кэт? – недовольно спросила Маргарет.

– Да, была. А как же иначе, ты ходишь к ней всего раз в неделю с продуктами, а остальное время она сидит одна и скучает. Конечно, я хожу к ней да развлекаю немного, и она мне порой рассказывает то, что узнает. И откуда она это все узнает, не понимаю, она заперта в своей небольшой квартирке, а знает столько, как будто целыми днями по городу ходит да слухи собирает.

– Послушай, ты лучше не болтай о Филлипе Трумане лишнего, они с дочерью только уехали от нас, пусть и не появляются больше.

– А что в нем такого особенного, кроме его денежек?

– Ничего. – Маргарет вступила на скользкий лед. – А как у тебя дела с офицером Фишером? Я видела, что он частенько стал тереться возле твоего дома. Уж не четвертого ли мужа ты себе отыскала, а? – Маргарет ехидно заулыбалась.

– Нет. Все тебе знать надо стало, когда в журналистки подалась. С офицером у меня крайне деловые отношения.

– Все ясно. Ладно, Элиот, была рада тебя видеть! Мне пора на интервью с Вилли, он будет на следующей неделе устраивать городскую ярмарку, каждый желающий может принять участие. Близнецы тоже что-то готовят, а кстати, там будет продаваться творчество Клер Винтсон, можешь прийти и прикупить ее картину, ты же большая ее поклонница. – Маргарет заулыбалась. – Я за собой закрою, не вставай!