Текст книги "Последний полёт Шестипалого"

*9*

На солнце тёмный лес зардел,

В долине пар белеет тонкий,

И песню раннюю запел

В лазури жаворонок звонкий.

Василий Жуковский

Мне видится любопытным разделить мир «Затворника и Шестипалого» на три уровня, первым из которых будет отсек для цыплят, отделённый от остальной территории комбината Стеной Мира. Это не столько тюрьма внутри тюрьмы, сколько отдельная камера в череде подобных. Именно там протекает жизнь подавляющего большинства сородичей Шестипалого, причём большинство из них наивно полагают, что Стеной Мира всё и заканчивается. Следующий уровень – территория птицекомбината, что в сравнении с площадью отсека для цыплят выглядит бескрайней, но тем не менее замкнутой вселенной. Из этого большого мира приходит Затворник, именно там обитают не только крысы – чужеродный, пугающие до безумия твари, но даже встречаются люди-боги, то есть сотрудники птицекомбината. И вот уже глядя отсюда, с этого уровня, мы видим, что первый и второй уровни не отделены один от другого. Пока герои преодолевают первое препятствие в виде Стены Мира, такое впечатление сохраняется. Но за первой покоренной вершиной, открывается вид на следующую, ещё более высокую, и так далее.

Переход на второй, скажем так, следующий уровень —важное достижение, но ещё не победа. Совсем скоро выясняется, что этот шаг не приносит Шестипалому желанного освобождения: тот покидает камеру, чтобы оказаться на тюремном дворе. Помимо этого нахождение за пределами отсека для цыплят представляется довольно опасным – смерть продолжает властвовать и там, являя себя в других, подчас куда более мерзких и безобразных обличьях.

Происходящее напоминает жуткую, чудовищную в своей грандиозности адскую матрёшку, где миры оказываются вложенными один в другой, и так до бесконечности. И все эти миры – зло. Но к счастью для героев повести, уже за разбитым окно птицекомбината для них начинается рай, настоящий мир, где светит солнце, а птицы летают и почти не подпрыгивают. Этот, скажем так, третий мир может быть назван миром свободы и настоящей, полной жизни. По идее, именно здесь находит своё завершение чехарда с переходами из одной камеры – отсека для цыплят – в другие. Взлетев над крышей птицекомбината, Затворник и Шестипалый видят под собой крохотную серую точку, затерянную среди бескрайних зеленых полей и лесов.

С точки зрения автора вот этот большой мир – мир мечты, потерянный рай, я бы даже сказал супермир – реально существует, что он достижим. Это – главное. Отметим, что метаморфоза героев повести может рассматриваться и как обретение целостности, возвращение к самим себе. И это же становится билетом, пропуском в новую жизнь, неким гарантом того, что в том супермире у них есть какие-то шансы, что они не окажутся там столь же беспомощными и бесправными как это было где-нибудь под конвейером.

Необходимо отметить, что достижению супермира предшествует радикальная трансформация, полное преображение. Тот же Затворник мог уйти с комбината другим путём, например, следуя за крысой Одноглазкой, но для него – это тупик. Это тоже может быть выходом в супермир, но только с черного хода, из крысиной норы. И если для крысы такой вариант – нормальный, даже естественный, то для Затворника спасение теснейшим образом связано с умением летать. Иначе —никак.

Нечто похожее мы видим и на примере сказки Андерсена. Гадкий Утенок довольно быстро выбрался наружу, через дыру в заборе. Но назвать раем то, что он увидел за оградой птичьего двора, у него как-то клюв не повернулся. И это так, но только до тех пор, пока он не встретил свою стаю, не научился летать. И для этого ему не требуется подкачивать крылья гайками или общаться с крысами. Но умение летать не гарантирует ни тому, ни другому герою полной безопасности. Просто научившись летать, они может найти себе место в новом для себя мире.

Чем же тогда может быть супермир в рамках учения дона Хуана?

Говоря о вселенной дона Хуана, мы можем и там увидеть свои отсеки для цыплят, внешнюю, но столь же замкнутую территорию – второй уровень и, конечно же, большой и бескрайний мир, мир мечты, свободы и вечного захватывающего приключения. Хуан устами Кастанеды говорит нам о трёх видах внимания, что доступны человеческому существу. В полной мере нами освоёно только первое внимание, благодаря чему, собственно, и становится возможным всё то, что сейчас с нами происходит. Второе внимание – ключ к отдельной реальности, той территории, где происходило обучение Карлоса. Но несмотря на более чем существенный прирост возможностей восприятия и познания окружающей действительности, лишь выход к третьему вниманию позволяет осуществить акт тотальной психофизической трансформации, названный Кастанедой огнём изнутри.

На уровне развернутой аналогии с Шестипалым, это ничто иное как полет. Дистанция между «до» и «после» будет столь же огромной, сколь расстояние между Шестипалым только встретившим учителя и птицей, взлетевшей над серым зданием комбината. Читая книги Карлоса, мы узнаем, что работа со вторым или, скажем так, во втором внимании играет очень важную роль в процессе обучения. Это также может быть соотнесено с процессом прокачки крыльев гайками где-нибудь под конвейером.

Преодоление Стены Мира в этом контексте приравнивается к выходу во второе внимание. Это переход на новый уровень более длительного и вместе с этим интенсивного существования. Что, впрочем, не приносит героям «Затворника» долгожданной свободы. Необходимо нечто большее. Для Затворника и Шестипалого это не только умение летать, но и преодоление ещё более высокой и неприступной стены, отделяющей территорию птицекомбината от мира дикой, первозданной природы. Что же касается дона Хуана, то для него побег и полет – два теснейшим образом связанных между собой пути, конечной точкой которых является право подняться над временем, чтобы только после этого стать абсолютно свободным. Барьер времени или даже Стена Времени – есть та последняя граница, что отделяет мифических толтеков-видящих от полного и окончательного освобождения. Именно смерть, то есть насильственное прерывание существования предстаёт главной проблемой на пути толтека-воина, причём выражение «пока ты жив – самого плохого ещё не случилось» может быть положено в качестве краеугольного камня в основание учения, которое преподносит старый индеец-видящий своему ученику Карлосу. Что интересно, смерть для дона Хуана не только проблема проблем, дамоклов меч, висящий над каждым, кто ступает по этой земле, но и главный советчик, учитель и наставник, одинаково открытый каждому вопрошающему. Смерть делится своей мудростью с каждым ищущим, причём смерть и только смерть может приблизить человека к безупречности, наполнить его жизнь красотой и силой.

Подобно Затворнику, дон Хуан рядом с нами, точнее с Карлосом. Он пребывает на ленте невидимого конвейера, несущего всех к одному финалу. Да, мы не видим его дряхлым стариком, выжившим из ума маразматиком, который и шагу не способен ступить без посторонней помощи, но Кастанеде дано провести рядом с учителем не так уж и много времени. И конечно, пока мы видим Хуана, как и Затворника здесь – это значит, что они ещё не взлетели, что они ещё проходят свой путь, а значит тоже рискуют, падают и поднимаются, но продолжают искать выход. Как я и сказал, для дона Хуана свобода и вечность неотделимы друг от друга. Умение летать – это победа над смертью, а выход за пределы мира-тюрьмы – это свобода без которой дальнейшее существование будет мучительным и невыносимым. Затворнику и Шестипалому необходимо не только взлететь, но и суметь преодолеть последний барьер в виде прозрачной твердости стекла. Подобная – в каком-то смысле – проблема предстает и перед доном Хуаном. Спастись для него, значит не только максимально расширить диапазон восприятия, но и навсегда перейти в новое качество.

Таким образом, переход в третье внимание для ДХ – это и есть обретение бессмертия. Впрочем, говорить об этом ещё сложнее, чем Затворнику пытаться объяснить кому-нибудь из сородичей Шестипалого, что такое свободный полет в синем небе. Но кое-что представить мы можем, например, если будем говорить о третьем внимании, как свободе и вечности в одном флаконе. Если идти от противного, то свобода без вечности – это состояние туриста, который пытается путешествовать будучи более-менее свободен в средствах, но ограничен во времени. Вечность без свободы – это состояние того, кто хотел бы повидать мир, но не может себе этого позволить. В этой жизни нам предстоит в полной мере вкусить состояние цейтнота, дедлайна. Мы рождаемся, смотрим широко распахнутыми глазами на бескрайний мир, который нас окружает, чтобы через мгновение закрыть их навсегда. Нам только кажется, что все измеряется деньгами, что проблема в достатке, а точнее его отсутствии, но на самом деле необходимо время, которого и так немного, а с каждым днём становится и того меньше.

Затворник предпочитает обитать за Стеной Мира. Он объясняет это тем, что ему там спокойнее. Отчасти, отдельная реальность дона Хуана отделена от нашей неким барьером, стеной нашего мира. Виды внимания и есть ключи к мирам, стуктурирующим вселенную дона Хуана. Первое внимание – пребывание на конвейере, внутри отсека для цыплят. Второе внимание – выход за Стену Мира, бонус времени, практика в более благоприятных обстоятельствах, видение людей-богов, крысы-союзники, и так далее. Третье внимание – полет и следующее за этим освобождение. Умение летать как условие выживания в большом и свободном мире. Но в рамках учения дона Хуана есть ещё одна интересная концепция, связанная с тем, что Пелевин обозначает как народную модель вселенной. Это понятие о первом и втором кольцах силы. Для дона Хуана это разделение мира обычных людей и мира видящих на миры принципиально отличных договоренностей, глобальных соглашений о том, как воспринимать и интерпретировать окружающий мир. Первый тип соглашения, получивший распространение среди обычных людей дон Хуан обозначает как Первое Кольцо Силы. Второе, соответственно, объединяет соглашение о том, как называть и воспринимать вещи, бытующее среди магов и видящих. Пусть, с некоторой натяжкой, но сказанное можно проиллюстрировать соотнесением Затворника с кем-либо из Двадцати Ближайших. Последний, сам того не подозревая, поддерживает и скрепляет соглашение между цыплятами о том, что такое решительный этап или закон жизни. Все, кто остаётся возле кормушки – хотят они того или нет – соглашаются подчиняться определённым правилам, даже если – чисто умозрительно – пытаются их отвергать. Затворник, таким каким его видит Шестипалый, находится в рамках другой системы координат. Нельзя сказать, что находясь внутри отсека для цыплят он может игнорировать происходящее возле кормушки, не считаясь с предустановленными там правилами, но его нельзя назвать пленником того общественного соглашения, что установлено возле кормушки. И, конечно же, выводя Шестипалого за Стену Мира, он также освобождает его от, скажем так, из оков Первого Бройлерного Кольца Силы, которое в повести представлено как народная модель вселенной.

Соответственно, Вторым Бройлерным Кольцом Силы является тот уровень описания, что открывается Шестипалому, впервые забравшемуся на Стену Мира. Это наглядно представлено на примере того, как называть металлическую стенку отсека для цыплят. Стенкой или всё-таки Стеной Мира? Ну и так далее. Понятно, что как-то назвать её всё равно придется. Именно поэтому тот же дон Хуан никогда не утверждал, что описание мира индейцев-видящих, включающее в себя концепцию точки сборки, эманаций Орла, предвечного Намерения претендует на истину в последней инстанции. Это всего лишь описание, способ говорить, более подробная и – в каком-то смысле – точная карта, которая вместе с этим не есть территория. Переход между Кольцами Силы, произвольный выбор того или иного соглашения существенно расширяет возможности, позволяет действовать более эффективно, но не производит тотального трансформирующего эффекта. Это как странствовать по территории комбината, вместо того, чтобы всю жизнь просидеть возле кормушки. Возможностей неизмеримо больше, но чтобы радикально изменить ситуацию необходимо нечто большее, чем расширение описания, прорисовка и детализация карты. Да, Затворник знает неизмеримо больше обычного бройлерного цыпленка, но и это относительно. И если для первого реальность ограничена Стеной Мира, то для последнего – стенами птицекомбината.

*10*

Вторые сутки

Хлещет дождь.

И птиц как будто

Ветром вымело.

А ты по-прежнему

Поёшь, – Не знаю,

Как тебя по имени.

Андрей Дементьев

Стена Мира – ещё один интересный образ. Стоит отдать должное таланту автора: Стена Мира – это не только ирония, но и поэзия. Затворник может взглянуть на неё с разных точек зрения и, наверное, учитель Шестипалого давным-давно забыл свой первый взгляд на сине-зеленую металлическую плоскость, вздымающуюся до небес.

В самом названии есть что-то надмирное, предвечное… И тут же – Стена Мира таковой только кажется. Условность Стены как стены, лишь подчеркивает условность таких барьеров, препятствий на пути к свободе. Он вроде бы есть, но остается Стеной Мира лишь до тех пор, пока мы воспринимаем его именно таким образом. Хуан обращает внимание Карлоса на то, что воин должен прыгать выше своей головы, то есть постоянно работать на преодоление, расширение таких вот – собой ли, или же социальным окружением поставленных границ. И совершенно естественно, что завтра, оглянувшись назад, он будет воспринимать их подобным образом. Стены окажутся стенками, стеночками, да и то с большой натяжкой. Это, кстати, показатель того, что есть динамика, рост.

О Стене Мира и говорится лишь до тех пор, пока герои не оказываются снаружи, на конвейере. При всей звучности, поэтичности этого названия, с собой, что называется, его не возьмёшь. Пожалуй, нечто подобное мы видим и на примере первых книг Кастанеды. Написанное в них, странным образом отделяется от всего сказанного Карлосом в книгах последующих. Складывается впечатление, что перед нами действительно ничто иное, как плод заблуждений неофита, очарованного внешней стороной происходящего. И это более чем наглядно иллюстрируется той дистанцией, что проходит Шестипалый от первого взгляда на Стену Мира до того момента, когда видит вереницу отсеков, стоящих на конвейере.

Вопрос в том, где пролегает наша Стена Мира? И чем это может быть для нас? Что ж, подобные вопросы могут возникнуть не только в голове белой бройлерной вороны, размышляющей о нитевидной сущности лампочек, но и простого читателя, который поднимет глаза от раскрытого журнала «Химия и жизнь» за июнь девяностого года и посмотрит куда-нибудь вдаль, ну например на небо. В принципе, он, как и мы на его месте, можем смотреть в любую сторону и везде, по сути, обнаруживать такую же Стену, ну или Стены Мира.

Интересно, что для сородичей Шестипалого Стена Мира может восприниматься не только как препятствие на пути к свободе, но и предустановленное богами, скажем так, овеществлённое предписание всем оставаться на своих местах.

Преодоление Стены Мира начинается с осмысления того, чем она является для тебя. Одно дело – признать, что это стена тюрьмы, которую необходимо преодолеть в любом случае, если ты намерен бежать, но совсем другое – видеть в этом крепостную стену, ограждение, некий защитный периметр.

Но каждому – свое. Для большинства Стена Мира может оставаться надежной защитой от крыс и прочих неприятностей, но для такого как Затворник она превращается в стену тюрьмы. Вопрос только в том, кто из них будет мешать другому мыслить так, а не иначе. Какие-нибудь верующие цыплята могут всерьез озаботится тем, чтобы пресечь попытки шестипалых ставить под сомнение богоугодность Стены Мира. Да и как иначе? Кто из цыплят в здравом уме, сможет допустить нормальность ситуации, в которой Затворник прогуливается и беседует с крысой? Такой Затворник попросту

взорвет социум, если тот попытается проглотить и переварить его. Он в кратчайшие сроки отторгается, изгоняется за Стену Мира, что в общем-то довольно логично. Если для тебя это стена тюрьмы, то никаких проблем – покиньте помещение. И здесь опять прослеживается интересная аналогия с историей, рассказанной Карлосом, ведь в первых двух книгах мы видим, как дон Хуан кирпич за кирпичом расшатывает Стену Мира Карлоса, если не сказать – грубо разрушает её, чтобы потом воздвигнуть на её месте что-то своё, новое. То, что происходит с молодым человеком, пугает не только его самого, но и любого читателя. Ко всему прочему, не так уж и сложно осознать простую вещь, что рядом с ним есть дон Хуан, то есть тот, кто способен – в случае чего – заделать им же проделанную брешь в Стене Мира. Вернемся к Шестипалому. Он боится даже мысли о том, что ему придется лезть за Стену Мира, но других вариантов нет. Убежище превращается в тюрьму, а страж в надзирателя. Вопрос времени, когда именно им подрежут не только крылышки, но и кое-что другое, а потому Затворник выбирает из двух зол меньшее. В пространстве тотального зла, которое олицетворяет собой комбинат имени Луначарского, это неизбежный, я бы даже сказал обязательный выбор. Несомненно, столкновение с социумом, прыжок с конвейера, крысы и даже люди-боги – это дополнительные факторы риска для Затворника и его ученика, которых можно было легко избежать, оставаясь неподалеку от кормушки, но иначе нельзя. Пожалуй, это важная, если не сказать ключевая особенность учения дона Хуана – за Стену Мира придётся идти, хочешь ты того или нет. И пожалуй, что здесь кроется основная причина того, почему книги Кастанеды всегда будут пылиться на темной полке запрещенной, контркультурной и даже асоциальной литературы.

Заставь дурака богу молиться, так он себе и лоб расшибёт. Да и призывает ли Кастанеда кого-нибудь на штурм Стены Мира? Вроде как нет, хотя его книги могут рассматриваться как своеобразный манифест, призыв для тех, кто не хочет провести свою жизнь возле кормушки, кого манит реальность, скрытая Стеной Мира, кто ищет и хочет найти своего Затворника. Даже больше – внимательное и вдумчивое прочтение книг Кастанеды – это уже попытка преодоления Стены Мира. Это определенная контрольная точка на пути знания, нечто сходное с тем, через что приходится пройти Шестипалому. Духовная эволюция ученика Затворника определяется как раз такими отметками, скажем так, точками сборки его личной картины мира. Поначалу он видит Стену Мира, социум, какого-то странного цыпленка, восседающего на горе опилок. Затем, его взгляд проясняется, он осознает, что мир не таков, каким казался на первый взгляд. Шестипалый эволюционирует, пока, наконец, не оказывается на верхнем краю Стены Мира. Далее – конвейер, встреча с крысой Одноглазкой, эсхатологические видения гибели целых миров, падающих в пасть Цеха №1. И так далее, вплоть до взгляда на комбинат с высоты птичьего полёта. Это движение Шестипалого, в чём-то сродни восхождению по ступеням. Пока он не научился летать, ему приходится карабкаться всё выше и выше

Хорошо, такому как Затворник или Гадкий Утенок было что ловить за оградой птичьего двора или комбината, а остальным? Для подавляющего большинства их обидчиков, представленных в образе всё той же галдящей и агрессивной толпы, наиболее разумным и правильным будет оставаться близ хозяина, человека. В реальности дона Хуана, как и на территории комбината многое, если не всё оказывается потенциально враждебным, а потому говорить о личной безопасности попросту не приходиться. Понятие личной безопасности должно быть исключено из обихода, вычеркнуто из словаря. Об этом, кстати, несколько в ином тоне говорит учитель Кастанеды: для воина покой – это аномалия, то есть битва продолжается до последнего вздоха, без права на обретение счастья, уюта и довольства в какой-нибудь последней гавани. Заметим, что агрессия сородичей Шестипалого, которых могла бы покоробить претензия последнего на личное покорение общей Стены Мира, несёт в себе всё тот же заряд враждебности. Они опасны в своём отстаивании права на ложную, иллюзорную безопасность; опасны в своём безумии, ослеплении, а потому для того же Затворника приравниваются к прочим обитателям комбината. Что крысы, что люди-боги, что сородичи – дремлющие вулканы, грозящие в любую минуту исторгнуть из себя потоки проблем и неприятностей.

А вообще никакой Стены Мира не существует. Точнее, она существует в представлении сородичей Шестипалого. Мы можем сказать, что находится на конвейере вроде как более опасно, чем прятаться где-нибудь под ящиками, но это разграничение носит более чем условный характер. Как я уже и сказал выше – опасно везде. Как знать, может Затворника бодрит нахождение на конвейере? А может, едва различимая, но проникающая во все кости вибрация напоминает ему о неумолимости времени, о смерти и таким образом помогает встряхнуться? Не будем забывать и о том, что Затворник, подобно Хуану – статичный, сложившийся персонаж. Он может себе позволить быть здесь или там, не столь важно. Говоря о доне Хуане, мы вообще не можем утверждать, что перед Карлосом именно он, а не его дубль или кто-либо ещё, например. Но для Карлоса-Шестипалого это движение необходимо, а потому скрытый месседж, который мы прочитываем, лишь вплотную подойдя к Стене Мира гласит, что пока ты ещё здесь, то у тебя не так уж и много времени. Спасение, освобождение – за Стеной Мира. Как именно ты решишь эту проблему – зависит от тебя. Стену можно разбить, проломить, воспользоваться социальным трамплином – выбор за тобой, но преодолеть первый барьер необходимо, чтобы двигаться дальше.

В системе образов «Затворника» Стена Мира в большей степени заграждение, чем изгородь, а потому местонахождение верующих цыплят очередного отсека для цыплят не может показаться чем-то случайным, а потому удивительным. С кастанедианской точки зрения, именно так и должны выглядеть верующие, искренне полагающие, что за Стеной Мира делать нечего. А интересоваться тем, что там происходит – по меньшей мере странно, а искать слабое место, не говоря уже о том, чтобы расшатывать кирпичи или делать подкопы. С этим, мы как будто разобрались, но если вспомнить о концепции так называемых эманаций Орла, то мы и есть они. Силовая скорлупа кокона – и есть личная Стена Мира для каждого из нас. Она образуется в месте, где внешние и большие силовые поля божества толтеков Орла воздействуют на малые, внутренние, то есть вроде как наши личные энергетические нити и волокна. С этой точки зрения, Стена Мира – стена моего дома и до тех пор, пока я – это я, можно наслаждаться её прочностью и целостностью. Нам лишь кажется, что прелесть самоощущения в этом случае каким-то образом связана с кажущейся незыблемостью и монументальностью того, из чего мы сконструированы, но это как ни странно очень разные вещи, а потому не лишним будет спешить наслаждаться этим сполна, дышать и быть полной грудью, не пролив из чаши жизни ни одной лишней капли драгоценного времени. Да и кто знает, что нас ждёт за стенами и границами наших Стен Мира? Будет ли нам представлена возможность переиграть партию, повторить опыт человеческого бытия, но уже в другой ипостаси? Кто возьмёт на себя смелость сказать, что человеческое и даже присуще-личностное только ему как Васе, Пете или Саше освоено полностью, прожито во всей возможной полноте дней, а потому вроде бы как исчерпано? Что часть жизни, меньшая или даже большая была прожита гармонично, красиво и безошибочно, то бишь безупречно? Я допускаю, что найдется немало и тех, кто откажется от возможности переиграть партию, с учётом уже допущенных ошибок; кто откажется вновь подойти к шахматной доске, будучи мудрее, опытнее, зная стратегию и тактику противника, но другие, и я верю, что их большинство – никогда не отринут возможности пережить свою жизнь как-то иначе, попробовать с чистого листа.

Нео – главный герой фильма «Матрица» взламывает свою Стену Мира, когда принимает из рук Морфеуса синюю таблетку. Фактически, он преодолевает Стену Мира в своем сознании, когда пробуждается в одном из миллиардов индивидуальных инкубаторов на бескрайних человеческих плантациях Матрицы. Взломав скорлупу, он вылупляется из яйца, после чего видит подлинную реальность. Может ли он пожелать вернуться назад, например, напуганный увиденным, одержимый накатившей на него безысходностью, которую приносит ветер, наполненного смертью и ужасом настоящего мира? Так поступил, ну или по крайней мере попытался Сайфер, Иуда-предатель из команды Морфеуса. И если мы помним, условием его сделки с Агентами, была возможность возвращения за Стену Мира, в Матрицу. Обязательное условие тотального флэшбэка – беспамятство, стирание памяти, что как будто бы по силам слугам Матрицы. Но Сайферу мало вернуться домой, он хочет переиграть свою прежнюю жизнь как-то иначе, например проснуться в Матрице знаменитым киноактёром, успешным политиком или кем-нибудь в этом роде. В аналогии с Шестипалым это возможность занять более удобное место возле кормушки и даже стать кем-то из Двадцати Ближайших.

Подобные примеры, при всей их выразительности и наглядности, есть лишь предположения, гипотезы, что произойдет с нами, если мы преодолеем свою собственную Стену Мира. Карлос, как и другие ученики дона Хуана, по сути, никогда не были предоставлены себе целиком и полностью. Отмеченные Духом, они становились подшефными Нагваля, который внимательно следил за их возможными поползновениями в сторону кормушки и уютного социума. Я у же говорил, что отпуская Кастанеду домой, дон Хуан мог знать, что тот обязательно вернётся, ведь некоторые вещи невозможно забыть и вычеркнуть из своей памяти. Да, Карлосу был предоставлен отпуск на несколько лет, но другим ученикам не давали и недели. Нагваль, подобно счастливой необратимости утверждения в истине, следовал по пятам напуганных и колеблющихся учеников, силой, хитростью, а то и ужасом – понуждая их вернуться на однажды выбранный путь. Но опять же, тема предательства никогда не поднималась Кастанедой, вопрос не ставился столь остро, как на примере Сайфера из «Матрицы». Остановить мир, а то и увидеть скрытую суть вещей и явлений, значило покорить первую вершину, в чём-то навсегда оставить её позади.

Преодоленное препятствие перестаёт быть проблемой. Для Шестипалого Стена Мира утрачивает ореол таинственности уже в тот момент, когда он забирается на неё при помощи социума. И там же она, как это не парадоксально звучит, становится просто металлической стенкой отсека для цыплят. Теперь, если бы даже Шестипалый и захотел этого – за ней более невозможно укрыться, спрятаться и уж тем более отсидеться. Продолжая об этом, следовало бы сказать о двух сторонах человеческого существа, о тонале и нагуале, о первом как названном, уравновешенном и вместе с этим хрупком. И о втором как строго противоположном, объемлющем тональ подобно океану – остров. В этом смысле границы тоналя жизненно необходимы, ведь это стены крепости, убежища, куда возвращается осознание, после путешествий в неведомое, где человек вновь находит и обретает себя как личность. И здесь сама собой проявляется искомая мною противоположность, ведь тот же дон Хуан говорит, что лишь сильный и дисциплинированный тональ способен выстоять в столкновении с нагуалем. Это – шок, смертельно опасное потрясение, грозящее если не разрушением тела, то безумием. Цунами океана нагуаля легко превратят любой из крохотных человеческих тоналей в безжизненные каменные обломки, сметая хлипкие постройки, смывая садики и огородики, унося в холодную и глубокую могилу тех, кто только что был живым. И что же получается? Трезвость, дисциплина, выдержка и самоконтроль не имеют ничего общего с расшатыванием точки сборки, пиковыми переживаниями, изменением режимов восприятия, осознанными сновидениями, а также разными фокусами, да магическими чудесами. Скорее, без первого нет и желательно не должно быть второго.

Не стоит упускать из виду, что у Карлоса, как и его читателей куда больше времени, чем у Затворника и Шестипалого. Да, конвейер времени продолжает двигать к смерти всё, что на нём находится, но границы Стены Мира в рамках учения дона Хуана носят более чем условный характер. Это может быть граница между тоналем и нагуалем, известным и неизвестным, мирами первого и второго внимания, и так далее. Как уже было сказано выше, нет и не может быть никаких рекомендаций, ценных указаний и уж тем более запретов или предписаний для тех, кто решит повторить путь Кастанеды без дона Хуана. В принципе, такой человек может направиться в любую сторону, что называется, куда глаза глядят. И в каком-то смысле он все равно будет скитаться внутри периметра.

Но может это и к лучшему? Ведь мы всегда можем взглянуть на Стену Мира как на крепостную стену, что отделяет нас от того мира, где без нагваля не выжить. И вполне возможно, что там обитают существа перед которыми мы словно пушистые желторотые, чирикающие о нитевидной сущности светил в перерывах между поклевыванием зернышек. И раз уж мы заговорили об этом, то стоит вспомнить о других обитателях птицекомбината, ведь они живут где-то поблизости, почти что рядом. По ту сторону Стены Мира.

Вернёмся к водоразделу между теми, кто уходит за Стену Мира и теми, кто остаётся внутри локального мирка, отсека для цыплят, установленного некой неведомой силой на конвейере времени. Пусть жизнь последних и коротка, но по-своему привлекательна, хотя бы тем, что протекает в стороне от ужасов и лишений, которые подстерегают всякого, решившегося на то, чтобы выпасть из социального гнезда. Причём, это не только сомнения неофита, та первая ночь Шестипалого вдали от кормушки, когда он ещё связан с сородичами невидимой пуповиной воспоминаний и общих мыслей, нет, такой взгляд назад может быть брошен и на верхнем краю Стены Мира, когда есть возможность окинуть взором не только то, что внутри, но и снаружи. И кто станет осуждать того же Кастанеду, который решил променять лишения и опасности пребывания в отдельной реальности на деньги, славу и почёт нашего мира?

Разумеется, у человека куда больше времени, чем у желторотого цыпленка. Дедлайн катализирует ситуацию, вынуждает героев действовать безотлагательно. Именно это склоняет чашу весов в нужную тому же Затворнику сторону. Шестипалый не прочь остаться, но близится решительный этап, а вместе с ним локальный апокалипсис, местечковый конец света. Преодолев первый барьер, герои получают фору, бонус выигранного времени. Это – существенная прибавка к сроку, это куда больше, чем положено рядовым бройлерным заключенным, но не стоит обольщаться, тем более, мы видим смысловую деформацию как и сюжетный фейк в том, что Затворник представлен внешне неотличимым от Шестипалого. Несмотря на то, что он значительно старше, а значит, как минимум, крупнее своего желторотого падавана – это никак не отмечено. Шестипалый видит в нём одного из своих сородичей, таинственного незнакомца, и не более того, тогда как печать прожитого уже должна была оставить свои отметины на облике этого существа. Такой Затворник уже не мог бы себе позволить отрешенное высиживание вдали от социума.