Текст книги "Последний полёт Шестипалого"

*5*

Тихо-тихо сидят снегири на снегу

меж стеблей прошлогодней крапивы;

я тебе до конца описать не смогу,

как они и бедны и красивы!

Николай Асеев

Есть версия, что рабочим названием повести было «Затворник и Шестисотый». И если бы автор сохранил первое, рабочее название, то мы бы получили безликого шестисотого, рядового, ну может быть заключенного втиснутого в порядковый номер. Но у Шестипалого есть имя, есть что-то своё, собственное. Он – личность, не обесцвеченная порядковым номером. Далее, история Затворника скрыта от читателя, её, как бы нет, как и ответа на вопрос, а как он сделал свой первый, самый сложный выбор? Но мы знаем, что за Шестипалого этот выбор сделали другие. Его вынудили, заставили уйти куда-то в сторону Стены Мира, а потому нельзя сказать, что он отправился туда, преисполненный мрачной решимости изменить свою жизнь к лучшему.

Шестипалому некуда бежать. Здесь, вроде бы прочитывается авторский месседж – своего Затворника ищет и находит только тот, кого конкретно прижали к стенке. Или Стене Мира.

Позже, по сюжету, мы видим, что Шестипалый не из тех, кто выбирает отсек на конвейере, чтобы стать для его обитателей бройлерным божком, вождем желторотых или кем-то еще. Он идет до конца, без оглядки. Конечно, сказывается влияние Затворника, его сила и знания делают своё дело, плюс, говоря о Затворнике-Хуане мы отметили, что от него так просто не уйдешь. Правда, на определенном этапе своего ученичества Карлос уходил. Точнее, пытался это сделать.

Отступление Карлоса, его попытка возвращения к нормальной жизни может выглядеть как свободно осуществляемый выбор ученика, но во власти дона Хуана было полностью контролировать эту ситуацию, видеть не на два-три, а на пять ходов вперёд. Лично на меня это, в своё время, произвело очень сильное впечатление —дон Хуан, словно терпеливый и любящий отец дожидается возвращения блудного сына Карлоса. Так, собственно, и произошло: после трех-четырех лет отступничества Кастанеда ощутил, как из его жизни постепенно уходит радость, сила и красота. Он понимает, пропускает через себя осознание, что иного пути, кроме пути воина, идущего по тропе знания – у него нет, и быть не может. И он возвращается, а дон Хуан встречает его там же, где они расстались, сидя в тени рамады, словно никуда и не уходил.

Любопытно, что соотнесение Карлоса и Шестипалого представляется куда более сложным и где-то даже нарочитым, чем проведение параллели между Затворником и Хуаном. Это, с одной стороны, можно объяснить тем, что совершенные учителя одинаково безупренчы, тогда как трудные ученики глупы и невежественны по-своему. И если дон Хуан подобно горе статичен, то ученики находят путь к нему каждый со своей стороны. Я думаю, что даже для читателя дон Хуан всегда разный, каждый воспринимает его по-своему. Что-то Кастанеда записал, но это жалкие крохи, что-то условное, схематичное. Магия в том, как посредством этого писателю все же удается передать дух таинственной и волшебной земли, Новой Америки, а вдумчивый, скажем так, избранный читатель удостаивается возможности пусть не вкусить плодов, растущих на магических деревьев этой чудесной страны, то хотя бы вдохнуть аромат цветов их ветвей, ощутить на своём лице ветерок нагуаля.

Но куда там мечтать о том, чтобы стать доном Хуаном, если нам хотя бы один день побыть в роли Карлоса… Впрочем, у нас есть возможность побыть в роли читателей книг Кастанеды. А это куда более уютно и безопасно, чем оказаться в компании дона Хуана и бенефактора Хенаро.

Суть да дело, но история про Шестипалого не стоит на месте. В какой-то момент Шестипалый не просто дорастает до своего учителя, но даже перерастает его. Уже где-то в районе пятой главы, читатель воспринимает героев как спутников, попутчиков. Происходящее между ними больше напоминает отношения друзей, единомышленников, чем связку ученика и учителя. Читая Кастанеду, мы видим, что автор не проходит и десятой части дистанции, отделяющей его как простого ученика от Нагваля. Дон Хуан так и остаётся для него, как и нас – где-то далеко впереди, пока, наконец, не сгорает в огне изнутри, навсегда исчезая из этого мира. И здесь перед нами предстает экстремум недостижимости, который на примере повести про цыплят мог бы выглядеть довольно сурово и жёстко, если б конечно тот решил закончить своё произведение как-то иначе.

Например, Затворник улетает гораздо раньше. Или его вынуждают к этому обстоятельства: бройлер-переросток, чрезмерно развитые крылья, какая-то сложная и смертельно-опасная ситуация, и так далее.

Он улетает, а вот Шестипалый остаётся. Нечто похожее мы видим на примере КК, как и всего того, что с ним происходит после ухода дона Хуана. Вроде бы шансы КК гораздо выше, чем у простого смертного, у него больше времени, ему не приходится начинать с нуля, действуя в одиночку. Он видел, как сгорел в огне изнутри его учитель, а значит уже знает, что такое полёт, но так ли велики его шансы на спасение? Куда как проще и надежнее улетать вместе с учителем. Именно так обыгрывает концовку своей повести автор «Затворника», причем нельзя не согласиться с тем, что для истории о бройлерных цыплятах – это единственное верное решение. Убить Шестипалого, не выпуская его за пределы комбината, значило бы подрезать крылья не только главному герою, но и всем тем, кто, читая повесть, верил Затворнику, кто по-своему, разумеется, надеялся на спасение.

Да, есть и другие варианты. Так у повести мог быть открытый финал. Например, Шестипалый прощается с Затворником, отказываясь лететь вместе с ним. Он хочет вернуться в один из отсеков, где помочь можно ещё живым. Проблема в том, что здесь нет полезного автору и нужного читателю эффекта последней точки. Мало отпустить Затворника на все четыре стороны, а Шестипалому взвалить на крылья бремена неудобоносимые, после чего призвать его к исполнению священного долга. Куда улетел Затворник? Что он увидел, что вообще там снаружи? Оно того стоило? И, тем более, стоит ли ради этого вновь рисковать, терпеть нужду и лишения, якшаться с крысами, пусть и вегетарианками, но которые зубы от этого ещё не потеряли? Да и времени на сногсшибательно-крышесносные приключения у такого Шестипалого остаётся не так уж и много. Надо торопиться вылететь наружу, ведь ещё и на юг успеть надо. Да и зима близко.

Не вылетишь вовремя наружу, так ещё придется зимовать где-нибудь под конвейером, что вряд ли входит в планы птицы, научившейся летать. Как-то так. Мрачнухи и безнадёги в «Затворнике» и без того хватает. Могильный холод уныния и отчаяния сквозит там из всех щелей, но как раз то, что герои взлетают, видят солнце и летят к нему – как бы закупоривает этого джина безысходности в серой коробке птицекомбината, правда, со всеми теми, кто там остается. Но читатель – и это важно – их уже не видит, он легко, даже как бы со вздохом облегчения – о них забывает. Ну были, да сплыли. Туда им и дорога. Это как очередной социум, который галдит и злобствует, пока кучкуется возле кормушки, но стоит тебе выйти за Стену Мира, как его, словно и никогда не было. Вот Затворник – естью. Он – настоящий. И Шестипалый, тут же, а так как мы – читатели поближе к Шестипалому, то и оставлять его на заводе, ну никак нельзя.

Для автора важно не только выпустить героев с птицекомбината, но и показать что там снаружи все хорошо. Солнце, синее небо, зеленые леса и поля. Если же мы видим, только вылет Затворника, да ещё с точки зрения остающегося Шестипалого, то тут возникает неприятная неопределенность. Что если разбитое окно ведёт в другой цех?

Герои должны победить, иначе формируется то самое инфернальное мироощущение, то есть то, против чего и выступал Затворник в последнем разговоре с крысой Одноглазкой. И вообще, если даже Затворник не может улететь, то другим вообще без вариантов… А тут какой-то бройлерный ад получается.

Но куда тогда ушел дон Хуан в сопровождении дона Хенаро и других членов своей партии? Что находится по ту сторону сияющего портала? Вечный рай или новый виток борьбы за свободу своего осознания?

Мы не знаем, но вроде как должны верить, что у него все получилось. Что он улетел куда надо и теперь парит в неведомых нам небесах, расправив крылья своего намерения.

Ну а как быть с теми, кто не улетел? Например, с автором «Затворника»? Что ж, на его примере мы видим не самый плохой вариант самоустранения от галдящей толпы. Писатель почти даже стал затворником, что может себе позволить отрешенное созерцание сущности светил. Плоды его художественного творчества пользуются спросом, люди готовы платить за это деньги, а потому необходимости в лишних контактах третьей степени с рядовыми, зачастую агрессивными и неуравновешенными аборигенами попросту не возникает. Но это не уход за стену мира, это всего лишь соблюдение приемлемой социальной дистанции, успешность или, скажем так, состоятельность в формировании зоны комфорта. Радикальность, если не сказать революционность «Затворника» совсем не об этом. Как сказал Затворник Шестипалому: «ты либо следуешь за мной и делаешь, как я, либо остаёшься готовиться к решительному этапу».

Любопытно, что уже в той же «Стреле» автор будет куда чаще говорить о проблемах и ошибках остающихся по сю сторону Стены Мира. В числе его героев будут и те, кто соблазнился хорошим местом возле кормушки, как и те, кто решил сотрудничать с очередной ипостасью Двадцати Ближайших. То, что мы видим на примере «Затворника» фактически не повторится: во-первых, показать потустороннюю, отдельную реальность только и возможно на языке притчи, иносказания, такой вот пусть комической, несерьёзной, но яркой и рельефной метафоры; во-вторых, для данной схемы спасения требуется соблюдение целого ряда сложных и уникальных условий – наличие учителя уровня Затворника, изгнание ученика и прочее; в-третьих, первое и второе уже образуют подобие сказок о силе, историй о волшебниках, магах и прочих чудесах, тогда как автор ищет для себя и своего читателя что-то более практичное, так сказать, универсальное и доступное для применения в повседневной, обыденной жизни.

*6*

Приучите птиц в мороз

К своему окну,

Чтоб без песен не пришлось

Нам встречать весну.

Алексей Плещеев

«Затворник» – повзрослевшая версия сказки Андерсена? И правда, история про цыплят напоминает спин-офф, что вышел на экраны через двести лет после нашумевшего блокбастера, собравшего миллиардную кассу.

Шестипалый такой же изгой, отвергнутый агрессивным птичьим социумом, нетерпимым к разного рода дефектам и отклонениям. Если мы помним, то сказка Андерсена о том, как верить в себя, об относительности тех или иных суждений, о предназначении и смысле жизни. Нечто подобное мы видим на примере Затворника и Шестипалого, разве только помещенных в более сложные обстоятельства. Впрочем, проблемы Гадкого утёнка отходят на второй план, кажутся нелепыми и незначительными в сравнении с тем, что приходится пережить Шестипалому. Ко всему прочему, Утёнок не только умеет летать «по умолчанию», но ему есть куда лететь: он видит солнце, он знает про небо.

За двести лет, минувших с момента сочинения «Утёнка», условия содержания птицы несколько ужесточились. На это можно сделать скидку, ведь если поместить героя сказки Андерсена в один из отсеков для цыплят, то какие у него шансы оттуда выбраться? Сможет ли он однажды взлететь, обрести стаю, спастись? Как и наоборот, Затворник с Шестипалым, оказавшись на птичьем дворе Андерсена, быть может, и не посмотрели бы в сторону забора. Жили бы себе, не тужили. Но в том-то и дело, что персонажи сказки Андерсена не мыслят философскими категориями, не читают стихов, не пытаются изучать «язык богов», а потому остаются обитателями птичьего двора. Что же касается бройлерной реальности, изображенной Пелевиным, то в ней обнаруживается слишком много человеческого, узнаваемого, отчасти даже родного. К примеру, последнее проявляет себя в том случае, когда Затворник говорит о Двадцати Ближайших, что для более взрослого читателя, рожденного в СССР представляет собой аллюзией на руководство коммунистической партии.

В сказке Андерсена тоже были свои отсылки к так называемому социуму. Например, индийский петух, вообразивший себя императором или знатная утка, с красным лоскутком. Тем не менее,

человеческое и сказочное в Гадком Утёнке уравновешивается, несмотря на то, что последний разговаривает, мыслит, в общем, ведет себя по-человечески. Что касается Шестипалого, то в его образе человеческое входит в конфликт с фантастическим, вытесняя последнее на второй план. В какой-то момент бройлерность Шестипалого становится эфемерным наслоением, полупрозрачной маской условного допущения, будто это всё ещё бройлерный цыпленок, пытающийся научиться летать.

Наверное, тот же Затворник перестает быть цыпленком уже тогда, когда принимается говорить на не совсем птичьем языке, уверенно оперируя такими понятиями, как социум, политика, эпицикл…

Соблазн провести прямую аналогию, подчас может быть неодолим. Вспомним анимационный мультфильм Бардина, вышедший на экраны несколько лет назад. Чем как не искушением было представление Гадкого Утёнка в роли инакомыслящего, диссидента? И то, что он не вписывается в общую картину, не умеет ходить строем, и так далее, лишь выгодно подчеркивало это. Но что дальше? Провести аналогию, значит довести её до конца, привести однажды начатое к своему логическому завершению. Проведение аналогии требует найти реальное соответствие тому миру, который «гадкий утенок» открывает для себя за стенами птичьего двора. И здесь возникает больше вопросов, чем ответов. Что олицетворяет собой «свободный, первозданный мир», что означает умение «летать», да и кто такие свободные и прекрасные птицы? В большинстве случаев, все заканчивается в точке, где высказывается приблизительно следующая мысль: безобразное, ложное, ужасное – здесь, а прекрасное, свободное, настоящее – там. Но вернёмся к сказке Андерсена. Сталкиваясь с человеком, несущим смерть, в лице охотников, Гадкий утёнок видит в них просто людей, а потому не возникает ощущения переноса, проекции значений на окружающую его действительность. В ходе прочтения повести Пелевина возникает противоположный эффект – отождествление с обитателями птичьего социума становится слишком сильным, чтобы читатель мог сохранить дистанцию, избегая чрезмерного отождествления. Ко всему прочему, складывается впечатление, что автор «Затворника» не ставил перед собой задачи сдерживать разрастание аналогии, итогом чего стало изображение гротескного, жуткого мира. Кстати, последнее объясняется просто: птицекомбинат – концлагерь для цыплят, на одном из конвейеров которого помещается семьдесят миров-социумов. Это настоящая фабрика смерти, что построена людьми-богами для существ, куда более слабых, но мыслящих и свободолюбивых, а это ещё более страшно.

Итак, если социум – это мир, пусть даже мирок, то комбинат – вселенная. Картина мира Шестипалого то и дело взрывообразно расширяется. Может сложиться впечатление, будто ученик вместе с учителем начинает путешествовать между все более чудовищными мирами, вложенными друг друга словно в какую-то бесконечную жуткую матрешку.

И напротив, персонаж сказки Андерсена ищет своё место в одном большом и бескрайнем мире. В сказке датского писателя попросту нет жёстких границ вроде Стены Мира. Говоря же о Двадцати Ближайших, социуме или кормушке, автор словно предлагает нам соотнести отсек для цыплят, например, с планетой, конвейер со временем, а Цех №1 приравнять к смерти, как трагическому неизбежному финалу для всех, кто так и не сумел выбраться из своего отсека и уж тем более покинуть ленту конвейера. Но так как герои повести могут погибнуть где-нибудь в другом месте, то комбинат-вселенная может и должна рассматриваться как царство смерти. И это нечто настолько незыблемое, что находит отражение в монументальности комбината как места, что существовало задолго до их рождения, что будет существовать ещё очень и очень долго. Под силу тому же Шестипалому изменить существующий порядок вещей? Это даже не обсуждается. В этой связи важно отметить следующие моменты: во-первых, судьба Шестипалого определяется не столько отношением к нему других бройлерных цыплят, в том числе и наделенных властью, сколько хозяевами птицекомбината, то есть людьми; во-вторых, Шестипалый и его сородичи оказались в положении обреченных не по своей глупости, а в силу обстоятельств непреодолимой силы; в-третьих, центральная проблема повести – отношения цыплят и людей, олицетворяющих высшую силу.

Говоря проще, отношения человека и Бога.

У Андерсена же мы видим нечто иное. И это проблема самоопределения, отношения к самому себе. Конечно, в сказке про «Гадкого Утёнка» тоже встречаются люди, но они не представлены как хозяева всего и вся. Они -равноценная часть окружающего мира. Да, пожалуй, по-своему опасная, но это не проявлено таким образом, как в «Затворнике», где люди построили птицекомбинат, причем сделали это с одной-единственной целью: убивать, чтобы есть. Гадкий утенок сосуществует с людьми в одном большом мире, тогда как Шестипалый рождается в мире, людьми созданном. Нетрудно представить, чтобы стало со сказкой Андерсена, если бы в ней специфика отношений человека и домашней птицы вышла на первый план, ведь в таком случае проблема самоопределения Гадкого утенка утратила бы свою актуальность. И действительно, какая разница, кто ты – бройлерный цыпленок или дикая, вольная птица, если человек остаётся самим собой, то есть разумным хищником?

И конечно «Затворник» это история не совсем про цыплят. Или, скажем так, не совсем про них, но и не без этого. Всё-таки не следует забывать, где оказались герои этой повести. Мы видим, что Шестипалый все-таки научился летать, правда пробиваясь к свободе, так сказать, с черного хода. Пока Гадкий утенок, сам того не подозревая, терпеливо дожидался своего звездного часа, Затворник и Шестипалый качали крылья ржавыми гайками. Мы видим, что автор «Затворника» смягчает сюжет, избавляя своих героев от необходимости сражаться с полчищами крыс, рискуя собой добывать пропитание, избегать смертельных ловушек, расставленных человеком. Но разве им от этого легче? Гадкий утенок – другой, и если для Шестипалого способность летать является чем-то абстрактным, почти недостижимым шансом получить шанс, то для маленького лебедя – это всего лишь вопрос времени. Кстати, именно тут сказка Андерсена обретает парадоксальную для неё правдоподобность, тогда как повесть о Шестипалом принимает характер более свойственный произведениям жанра фэнтези, то есть историям, изобилующим фантастическими допущениями, логическими неувязками, и так далее. Именно так воспринимается чудесное избавление Затворника и Шестипалого от неминуемой смерти: брошенный огнетушитель разбивает окно, снаружи светит теплое летнее солнце, а юг, ближе, чем зима.

Кто-то скажет, что спасение Гадкого Утёнка выглядит не менее сказочно, чем полёт бройлерных цыплят над комбинатом. И действительно, совершая побег с территории птичьего двора, Гадкий утенок рискует быть застрелен охотниками, съеден лисой или собакой. Он может погибнуть от голодной смерти или замерзнуть. И все это чуть было не происходит, но его спасает – Человек! Может ли Шестипалый надеяться на подобную милость со стороны сотрудников комбината? Вряд ли. Человек Шестипалого – это один из аспектов жестокой и страшной высшей силы, который олицетворяет собой творца хищной вселенной имени Луначарского. Человек Шестипалого и Бог Затворника – это высокоразвитый хищник, забравшийся на вершину пищевой цепочки, вдвойне опасный и трижды ужасный потому, что обладает волей и разумом.

Близость человека является статусом-кво для любой птичьей реальности. Человек может погубить, но может и спасти. Человек решает: стать ли ему вегетарианцем или построить сеть птицекомбинатов. От человека зависит судьба миллионов цыплят, которым не повезло встретить своего Затворника. Человек – прямой виновник происходящего с Шестипалым, а тот не умеет летать лишь потому, что для человека это умение является лишним, я бы даже сказал побочным эффектом. Да, в этом есть своя правда, если отвлечься от иллюзорности, ложности финального спасения главных героев. Правда, заключающаяся в том, что всякая живая тварь, населяющая эту планету целиком и полностью зависит от Человека, от избранной им деятельности, от того, насколько осмотрительным и благоразумным будет его отношение к природе. Проецируя эту проблему на другой уровень, мы могли бы сказать, что судьба человека также зависит от сил высшего порядка, перед которыми он – тварь дрожащая, но нам хочется верить и надеяться, что мы более свободны, чем обитатели птицекомбината, что мы свободно делаем собственный выбор и определяем свою судьбу.