Текст книги "Конец «Сатурна»"

– Делайте со мной что хотите, товарищ подполковник. Я виноват, – произнес он, смело глядя в глаза Маркову.

Марков, сдержав улыбку, встал и, пройдя мимо мальчика, направился к землянке. «Вот и объявился у чертенка характер», – подумал он.

Вечером Коля, согласно своим обязанностям, как всегда, вскипятил чайник, нарезал хлеб, открыл консервы, поставил на стол три кружки и возле каждой положил по кусочку сахару. Но, когда Марков и Галя сели к столу, он остался в своем углу.

– Ты что это? – обратился к нему Марков. – Не желаешь сидеть с нами за одним столом?

Коля вскочил, вытянулся:

– Разрешите, товарищ подполковник, сесть ужинать?

– Садись.

Марков посматривал на Галю: нет, она была такой, какой он ее знал всегда.

После ужина Галя вышла из землянки на воздух. Поднялся вслед за ней и Коля.

– Сиди, – приказал ему Марков.

Мальчик сел и, смотря в глаза Маркову, ждал.

– Мало того, что ты нарушил мой приказ, ты еще и плохо нарисовал Галю, – насмешливо сказал Марков.

– Это был мой самый лучший рисунок, – ответил Коля.

– Лучший? – спросил Марков. – Где же это ты увидел такую Галю? На твоем портрете она только что не плачет.

– Вы же не знаете, товарищ подполковник.

– Что я не знаю?

– Не знаете, товарищ подполковник, – чуть тише упрямо повторил Коля.

– Галю я не знаю? Ну, брат…

– Вы же не знаете, товарищ подполковник, какая она одна, когда думает о своем. А я видел.

– Вон как!

– Ее же в Москве обманул один тип. Подло обманул! – вырвалось у Коли, и он мгновенно понял, что сказал лишнее.

– Откуда ты это знаешь?

– Она мне сама рассказала, – не сразу ответил Коля и, густо покраснев, добавил: – По секрету.

– Хорошо же ты держишь секреты, – усмехнулся Марков.

– Я и тут поступил плохо, товарищ подполковник.

– Ну вот что. Об этом нашем разговоре не должен знать никто. И в первую очередь Галя. Это тебе мой приказ. Понятно? – строго проговорил Марков.

– Понятно.

– А тот приказ, о рисовании, был непонятен?

Коля опустил голову.

– Товарищ подполковник… – тихо сказал он. – Она же мне как родная сестра. Я не смог сразу порвать.

– Ладно. Иди… Позови ко мне Будницкого…

– Есть позвать Будницкого! – Коля пулей вылетел из землянки.

Пришел Будницкий, и Марков долго обсуждал с ним план перехода в город. Когда все было обговорено, Марков вдруг спросил:

– Как быть с Колей? Берем его?

Будницкий долго молчал, потом сказал:

– С одной стороны, иметь такого паренька в городе – великое дело, особенно на связи. Выглядит совсем мальчиком, к нему не будет никаких подозрений. Ну а с другой стороны… Рисковать страшно, лучше бы переправить его в безопасное место.

– Ну и советчик же вы! – улыбнулся Марков. – С одной стороны – да, с другой стороны – нет.

– Люблю я его очень, – тихо сказал Будницкий и покраснел. – Смотрю на него, как на братишку своего меньшого, что в Чувашии остался…

– Ладно, решим, – сказал Марков. – Завтра я иду на встречу с товарищем Алексеем. Подготовьте группу сопровождения.

– Мне с вами идти?

– Хоть это сами решите! – рассмеялся Марков.

На этот раз встреча Маркова с товарищем Алексеем должна была произойти на лесной базе партизанского соединения, недавно созданного из четырех партизанских отрядов. Временно подпольный обком находился там.

Эта встреча совсем не была похожа на ту, первую. Во всем чувствовалась спокойная уверенность людей, обретших силу, прекрасно знающих обстановку и научившихся не только применяться к ней, но и распоряжаться ею. Подпольный обком имел своих верных людей не только в городах, но и по всей округе. Они были и на всем пути следования Маркова к месту встречи.

Особенно взволновало Маркова знакомство с одной женщиной. Она поджидала его группу возле моста через мелкую, петлявшую по лугам речушку. Партизан, сопровождавший их до этого места, сказал:

– Здесь я вас передаю Анне Сергеевне. В этих местах она главный человек. Вот женщина! На колени перед ней можно стать без всякого для себя унижения. Муж у нее был председатель колхоза. Расстреляли у нее на глазах еще прошлым летом. Был у них ребенок лет пяти или шести, играл на улице. Так пьяный немецкий водитель танкетки раздавил его. И это она тоже видела. Теперь стала тут нашей опорой. Мало того, организовала женщин трех окрестных деревень. Великая сила получилась. Немец здесь спокойно не дышит…

Анна Сергеевна сидела на поваленном дереве возле мостика. Увидев приближающихся людей, она неторопливо встала и вышла навстречу. Здороваясь с Марковым, сказала:

– Анна… Если хотите – Анна Сергеевна.

Потом она шла рядом с Марковым, и он исподволь любовался ее красивым русским лицом, обрамленным пшеничными волосами. Выражение ее лица было сурово и сосредоточенно. «Ее профиль просится на медаль, – думал Марков. – Ведь будет когда-нибудь отлита такая медаль: “Беззаветной советской женщине – героине своего народа”».

Разговаривая с ней, Марков волновался все больше, хотя она говорила очень просто и, казалось бы, об очень простых вещах.

– Много женщин помогает вам? – спросил Марков.

– Все, сколько их тут есть. Не мне они помогают, а Родине своей, – просто, без тени пафоса ответила Анна Сергеевна.

Помолчав, Марков спросил:

– Не боязно?

Анна Сергеевна посмотрела на него, словно хотела узнать, серьезно ли он это спрашивает или так просто, для разговора.

– Когда я своим бабам борьбу еще только на словах объясняла, одна сказала мне: «Легко тебе, – говорит, – тебе-то уже терять нечего, а у меня муж и двое детей». Словно она меня в грудь ножом ударила. Всю ночь я пролежала – глаза в потолок. Думала, так это или не так? Ведь если так, надо мне умолкнуть и других баб не мутить. Но к утру голова была ясная, как небо на восходе. Человек-то, решила я, не скотина, на свет является не для того, чтобы только прожить свой срок. Он рождается для счастья, и счастья этого хотят все. Только другие хотят его без настоящего понятия. Вот и та баба. Она же счастья хочет, когда старается уберечь мужа и детей. Но какое же у нее, дуры, будет счастье, если враг нашу Родину поразит насмерть? Пойдут они всей семьей в батраки к немецкому помещику. А, между прочим, как раз у ее матери в царское время помещик один глаз кнутом выхлестал. Так что за примером батрацкого счастья далеко ходить не надо. Вот так я ей все и разъяснила… А насчет того, боязно ли… – Она, сурово улыбнувшись Маркову, спросила: – А будто бы вам не боязно? Кабы не было боязно, небось пошли бы, куда идете, без наших проводников.

Марков рассмеялся.

– Верно, Анна Сергеевна.

Группа поднималась по зеленому косогору, на вершине которого виднелась одинокая избушка без пристроек. Возле нее стоял и, закрыв от солнца глаза рукой, смотрел на идущих седобородый старик в длинной рубахе без пояса.

– Дозорный наш на посту, – глядя вперед, сказала Анна Сергеевна. – Наш дед Митрофан. Самый старый здесь. Зимой немцы узнали, что ему за сто лет, приехали снять его на кино и чтобы он на весь мир сказал спасибо Гитлеру. Народ согнали. А дед прикинулся глухонемым: мычит, и все. Они и так и сяк – ни в какую! А кругом народ стоит, все Митрофана знают, и знают, что он большой мастак болтать языком. Так ни один человек не выдал деда! Даже полицай был при этом из местных, тоже знал, что дед неглухонемой, а промолчал. На том кино и кончилось. А дед с тех пор говорит только с командиром партизанского отряда, да еще вот со мной недавно заговорил.

Возле деда Митрофана не останавливались, надо было торопиться. Только Анна Сергеевна задержалась около него на минуту, потом, нагнав группу, сказала Маркову:

– Дед что-то тревожится за деревню Комаровку, говорит, что там пыль была видна на дороге, так что мы на всякий случай пойдем левее.

На склоне дня Анна Сергеевна передала группу другому человеку.

– Это будет товарищ Огарков, – сказала она, – председатель действующего сельсовета.

Огарков оказался хмурым, неразговорчивым человеком лет сорока, а может быть, разговаривать ему мешала одышка. Шли довольно быстро: до темноты надо было выйти из лесу.

– Как же это вы сумели свой сельсовет сохранить? – спросил Марков.

Огарков ответил не сразу, прошел еще шагов пятьдесят. Потом, разрывая фразы одышкой, сказал:

– Перевыборов не было… Значит, должны работать… Вот и все…

В полночь Марков уже беседовал с товарищем Алексеем. Они сидели в просторной добротной землянке за большим столом, покрытым красной материей. Над ними висела яркая электрическая лампочка с домашним оранжевым матерчатым абажуром.

Все тут в лесу дышало уверенностью. И самый вид партизан, встретивших группу Маркова на лесной окраине. И беспрестанные оклики часовых, когда они шли по лесу. И задумчивый голос гармошки на базе, услышав который Марков в первую минуту не поверил своим ушам. И мерный стук движка, дающего свет. И мирно дымившая солдатская кухня, от которой веяло запахом подгорающей гречневой каши…

Они разговаривали с глазу на глаз. Марков рассказал о своем плане перехода в город.

– Без вашей помощи нам этого не сделать, – сказал он. – Да и совет нужен. А прежде всего я хотел бы знать ваше мнение: возможно ли это вообще?

– Сделать это можно, – ответил товарищ Алексей, но потом надолго замолчал, вороша рукой свои густые седые волосы. – Подготовить все надо не торопясь. Речь-то идет, как я понимаю, не об одном человеке.

– Что касается группы бойцов, которую я беру с собой, – продолжал Марков, – положение облегчается тем, что у одного из бойцов в городе живет сестра, она имеет домик на окраине. Брат к ней уже наведывался, говорит, все в порядке. Там спокойно можно определить несколько человек.

– Мы должны проверить сами… – Записав адрес, товарищ Алексей спросил: – Какой срок вы себе назначили для перехода?

– В течение месяца, – ответил Марков, хотя до этого думал о более коротком сроке.

– Ну что ж, за месяц мы успеем, – соображая что-то, сказал товарищ Алексеей.

– А раньше не выйдет? – не вытерпел Марков.

– Действовать наобум и напролом мы могли, когда начиналась борьба. А теперь обязаны действовать только наверняка. Месяц, не меньше, и тогда мы отвечаем за все обеспечение вашего перехода в город.

Обсудив детали перехода, они продолжали разговор.

– Очень меня беспокоит гестаповская обработка городской молодежи, – сказал товарищ Алексей. – Мы благодарны вашим товарищам за передачу нам адресов боевых и надежных ребят. Они уже действуют по нашим указаниям. Но угроза создания из ребят карательного отряда не устранена. По нашим данным, почти сотня ребят попала в это дело.

– Кравцову приказано сделать все для срыва этой затеи гестапо, – сказал Марков.

– Выполнить такой приказ нелегко… – Товарищ Алексей помолчал и спросил: – Вы знаете, что вблизи города находится штаб и подсобные хозяйства генерала-предателя Власова?

– Знаю.

– Случайно, вашего человека там нет?

– Есть. Только недавно направлен.

– Он такой рыжеватый парень? – спросил товарищ Алексей.

– Да, – ответил Марков, понимая, что речь идет о Добрынине.

– Значит, верно. Я тоже послал туда своих людей. И они натолкнулись на вашего парня. Почему-то они сразу догадались, что он от вас. Это меня встревожило. Посоветуйте-ка ему вести себя потоньше.

– Хорошо. Спасибо, – рассеянно произнес Марков и спросил: – А может, отозвать его оттуда, чтобы он не мешал вашим?

– Не надо, – возразил товарищ Алексей. – Дело в том, что моим людям закрепиться там не удалось, а ваш вроде уже прирос. Пусть только потоньше действует. – Товарищ Алексей посмотрел на часы. – Ну а сегодня у нас большой праздник. Принимаем первый самолет с Большой земли. Идемте встретим.

Посадочная площадка была приготовлена на лугу, примыкающем к лесу. Из кромешной тьмы то и дело появлялись какие-то люди, которые, узнав товарища Алексея, здоровались с ним и исчезали.

– Привет товарищу Алексею! – перед ними возник, бородатый дядька громадного роста.

– А-а! Начальник аэродрома. – Товарищ Алексей протянул ему руку. – Здорово! Как дела?

– Порядок. Костры разложены, находятся в минутной готовности. Посты наблюдения на месте.

– Охрана выставлена?

– Мышь не пролезет.

– Мышь – ладно, а немец? – рассмеялся товарищ Алексей. – Раненые где?

– Вон там, в кусточках.

Секретарь обкома и Марков прошли к раненым. В темноте белели бинты повязок.

– Как настроение, товарищи?

– Плохое, – последовал ответ из-под куста. – Зачем нас отправляют? Ну, кто тяжелый – ладно. А мы-то через неделю-другую в операцию пошли бы.

– Приговор медицины окончательный и обжалованию не подлежит, – пошутил товарищ Алексей.

Никогда в жизни Марков не слушал гул самолетов с таким волнением, как в эту ночь. Ведь то был не просто самолет, а сама Большая земля, сама Москва, сама Россия. Самолет, резко снижаясь, пролетел дальше на запад. Тотчас взметнулось пламя костров. Сделав круг, самолет пошел на посадку. На концах его крыльев зажглись цветные звездочки. Они двигались среди звезд летнего неба и были все ниже и все ближе.

Прокатившись по лугу, самолет остановился. Со всех сторон к нему сбегались люди. Когда подошли товарищ Алексей и Марков, партизаны качали летчика. Его подбрасывали, негромко выкрикивая:

– Ура!

– Москва!

– Хватит! – умолял летчик.

Пока шла быстрая выгрузка самолета, с летчиком беседовали товарищ Алексей и Марков.

– Как там Москва? – опросил Марков.

– Нормально, – отвечал летчик, совсем молодой парень с торчащими вихрами.

– Сильно ее разрушили? – спросил секретарь обкома.

– Кто это вам сказал?

– Немцы трепались.

– Их только послушать! – рассмеялся летчик. – Я в Москве чуть не каждый день и только раз видел, где бомба упала. В здание «Известий», знаете, на площади Пушкина?

– И дома этого нет? – опросил Марков, вдруг живо представивший себе это серое прямоугольное здание.

– Почему «нет»? Только один угол пострадал.

– Через фронт летели благополучно?

– Нормально.

– Не обстреливали?

– Нормально.

– К нашему брату партизану часто летаете?

– Нормально, почти каждую ночь. Вас же повсюду развелось, – засмеялся опять летчик.

Все у него было нормально: и положение на фронте, и состояние торговли в Москве, и настроение в армии, и работа московских театров. И хотя спрашивавшим так хотелось услышать побольше всяких живых подробностей, все же это словечко «нормально» вмещало в себе что-то такое, что было самым главным и самым исчерпывающим ответом на все их вопросы.

Когда они прощались, Марков спросил:

– Когда будете в Москве?

– Через три часа сорок минут. В общем, нормально, – ответил летчик и, козырнув, побежал к самолету.

Вскоре моторный гул уже растаял на востоке.

– Нормально, – произнес товарищ Алексей, и они с Марковым громко рассмеялись.

Глава 8

Для Кравцова наступили решающие дни.

Гестаповцы, конечно, чувствовали, что их работа с молодежью начала, что называется, уходить в песок. На сборы приходило все меньше ребят. Последний сбор в клубе «желающих» ехать в Германию не состоялся: пришли только четыре человека, и они, увидев, что больше никого нет, мгновенно исчезли. Усилия подпольщиков и ребят, отобранных Кравцовым и Добрыниным, даром не пропали.

Клейнер приказал сделать проверочный обход по десяти адресам, чтобы выяснить, почему ребята не являются на сборы. По девяти адресам ребят вообще не оказалось: кто «поехал к дядьке на деревню», кто «отправился за картошкой в соседний район». Словом, кто что. И только один оказался дома, но «лежал в тифу».

Клейнер вызвал к себе гауптштурмфюрера Берга, отвечавшего за работу с молодежью, и Кравцова.

– Вы думаете, так все это и есть? Дядька, картошка, тиф? – спросил Клейнер холодно и небрежно, но Кравцов видел, что оберштурмбаннфюрер в ярости.

Майор Берг пожал плечами.

– Вполне возможно.

– А то, что у вас под носом работали коммунисты, – это возможно? – заорал Клейнер.

Берг молчал.

– Господин Коноплев, ваше мнение? – снова холодно и небрежно спросил Клейнер.

Кравцов встал.

– Ваше опасение, господин оберштурмбаннфюрер, мне кажется, не лишено основания.

– О, интересно! Почему вы так считаете?

– Потому что другого объяснения я просто не мог найти.

– Логично. Весьма логично, – лицо Клейнера кривилось в усмешке. – Я поздравляю вас, господа. Коммунисты благодарны вам за вашу бездарность и слепоту. Придется серьезно разобраться в вашей деятельности. Прошу каждого из вас написать обстоятельный рапорт о своей работе. Предупреждаю: ненаказанным это безобразие не останется. Вы, Берг, можете идти, а господину Коноплеву – остаться…

– Как я на вас надеялся, как надеялся!.. – сказал со скорбным лицом Клейнер, когда они с Кравцовым остались вдвоем. – Кто-кто, но вы должны были сразу почувствовать руку коммунистов. Вы-то знаете их методы и уловки. Это подозрительно, господин Коноплев, говорю это вам прямо.

– Господин оберштурмбаннфюрер, – осторожно возразил Кравцов, – я же думал, что за год здесь и запаха коммунистов не осталось.

– Не будет! – Клейнер ударил кулаком по столу. – Этого запаха вскоре не будет! Я вам это гарантирую! Но пока это… с молодежью – их работа! Их!

– Я думал другое, – спокойно сказал Кравцов. – В самом начале мы погнались за количеством. Это было ошибкой. Ведь достаточно было в наш контингент попасть двум десяткам парней, распропагандированных коммунистами, а может, и теперь с ними связанных, и все дело насмарку.

– Ладно. Мы этих красных щенят выловим во время облавы. Они еще поплачут у меня! – Клейнер нервно закурил. – Как с созданием карательного отряда? Надеюсь, здесь все в порядке?

– Я привык отвечать за порученное мне дело, – спокойно ответил Кравцов.

– Смотрите, Коноплев! Вы сами за это дело взялись. Помните об этом.

– Я помню, господин оберштурмбаннфюрер. Пользуясь случаем, я хотел бы получить вашу санкцию на мой план проведения первого сбора отряда. Я хочу пригласить на этот сбор штурмбаннфюрера Грюнвейса. Ведь отряд пойдет в его распоряжение. Так пусть же ребята сразу познакомятся со своим начальником.

– Когда сбор?

– Послезавтра в клубе. В двенадцать ноль-ноль.

– Хорошо. Я прикажу Грюнвейсу быть на сборе. Что еще?

– Пожалуй, все. Сбор открою я, а затем бразды правления передам Грюнвейсу.

– Хорошо. Но отвечаете за все вы!

Кравцов наклонил голову.

– Можно идти?..

Кравцов шел на явочную встречу с Бабакиным. Стемнело раньше времени. С запада на город надвинулись охватившие половину неба черные грозовые тучи. Влажный воздух вздрагивал от пока еще далеких перекатов грома. Всплески молний были все ярче и чаще. Кравцов с беспокойством поглядывал на небо. Как назло, эту встречу они условились провести за городом, возле реки. Гроза словно шла за Кравцовым по пятам, и, когда он приблизился к реке, через все небо полоснула белая молния и небо лопнуло с оглушительным треском. В это время Кравцов увидел Бабакина. Он шел навстречу по берегу реки.

– Здорово! Выбрали мы с тобой погодку, – весело сказал Бабакин. – Надо куда-то прятаться. Давай-ка вон под то дерево…

Они побежали к дереву, и в это время на них обрушился такой плотный ливень, что они почувствовали его тяжесть на своих плечах.

– Будь неладна такая работа! – смеялся Бабакин. – Нет на свете такой девушки, к которой бы я пошел на свидание в такую погодку.

– Хватит тебе острить, – угрюмо сказал Кравцов. – Дело серьезное. Сообщи Маркову, что все решится послезавтра днем. Либо отряд будет создан и мне придется нести ответственность перед партией за невыполнение задания. Либо отряда не будет, но тогда неизвестно, что сделает со мной Клейнер. Больше я уверен во втором варианте. Так и сообщи.

– Ясно. Что еще?

– Клейнер сегодня рвал и метал по поводу развала работы с молодежью и заявил, что за создание карательного отряда отвечаю я.

– Зачем ты взялся за это дело? – спросил Бабакин.

– Другого выхода не было. Выпустить это дело из своих рук было нельзя. Нельзя! И я сделаю все, что смогу. А потом посмотрим.

– Может, тебе сразу же уйти?

– Об этом не может быть и речи. Моя задача – не только уцелеть, но и остаться в гестапо.

– Да… – вздохнул Бабакин. – Тебе не позавидуешь.

Еще минут десять они стояли под деревом, прислушиваясь к шуму дождя, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами о погоде.

– Судя по одной фразе Клейнера, – сказал Кравцов, – гестапо готовит облаву на городских коммунистов. Сообщи об этом.

– Ясно.

Дождь стал затихать. Кравцов поднял воротник плаща.

– Я пошел. Будь здоров!

Они даже не обменялись рукопожатием…

В полдень около сотни ребят собрались в клубе. Сидели тихо, настороженно наблюдая за Кравцовым, который, сидя за столом президиума, советовался о чем-то с незнакомым ребятам офицером. Это и был штурмбаннфюрер Грюнвейс, непосредственно заинтересованный в создании карательного отряда. Весь вид майора, которому сами гестаповцы дали прозвище Свинец, должен был подействовать на ребят, что тоже брал в расчет Кравцов. Это был верзила более чем двухметрового роста, его громадные руки и даже пальцы были покрыты черными густыми волосами. Волосы росли у него из ушей и из ноздрей. У него была привычка выдергивать волосы из носа, и тогда он морщился, глаза его становились влажными, но эта боль, очевидно, доставляла ему удовольствие, иначе у него не было бы этой привычки. У него был прямоугольный, массивный, как кусок кирпича, подбородок и глаза – глубокие, немигающие, свинцового цвета. В эти страшные глаза в последние минуты своей жизни смотрели тысячи людей, чей жизненный путь обрывался в застенках гестапо города. Лучшей кандидатуры для того, чтобы вызвать страх у ребят еще до того, как они узнают, для чего создан их отряд, Кравцов подобрать не мог.

– Встать! Смирно! – крикнул Кравцов голосом оголтелого строевика. – Старшим по группам провести поименную перекличку!

Кравцов нарочно приказал произвести перекличку, чтобы в самом начале дополнительно взвинтить нервы ребят, и сейчас он видел, как все они, тревожно переглядываясь, старались угадать, что их ждет.

После переклички выяснилось, что не явились всего семь человек. На большее Кравцов и не рассчитывал. В этом отряде подобрались ребята, которых, пользуясь довоенной терминологией, следовало назвать неорганизованными, почти «пришлыми», попавшими в этот город уже во время войны и не имевшими здесь ни дома, ни старых друзей, ни каких-нибудь привязанностей. Очевидно, по этой общности судьбы они и тянулись друг к другу. Немало среди них было и отпетой шпаны.

Кравцов встал и начал речь в каком-то повышенном тоне:

– В вашей судьбе наступил решающий момент! Сегодня вы выходите на совершенно новую дорогу своей жизни! – Кравцов сделал паузу, а затем, копируя ораторский прием Гитлера, вдруг истошно закричал: – Вы должны знать, что историю делают не слюнтяи и трусы! История делается подлинными героями – людьми германской армии и гестапо! – И, снова перейдя на ровный напряженный тон, Кравцов, оглядывая притихших ребят, продолжал: – Начальник местного гестапо оберштурмбаннфюрер Клейнер вам верит, и именно поэтому сегодня у вас такой исторический день… – Кравцов видел глаза ребят – они буквально кричали, эти встревоженные глаза: «При чем тут гестапо?» Кравцов снова перешел на крик: – Вы согласились ловить воров, но главные враги Германии Гитлера – не воры, а коммунисты и все их пособники.

Кравцов видел, что ребята в смятении, все они смотрели на сцену, боясь взглянуть друг на друга. Потом они начали перешептываться, и в зале возник шум. Кравцов закричал еще громче:

– Вы будете вылавливать врагов Германии и будете уничтожать их своими руками! Гестаповская тюрьма ежедневно ставит их к стенке. Вы получите право именем фюрера расстреливать их! А вам за это – награда и слава!..

Кравцов сделал длинную паузу. Он видел, что первая цель достигнута – ребята не на шутку перепуганы. Откуда бы они ни попали в этот город, все равно ребята они советские, и то, что они сейчас узнали, не могло не вызвать у них страха, а то и ужаса.

– Так вот, сейчас каждый из вас должен решить, – продолжал Кравцов, – трус он или храбрый солдат Германии. Из храбрецов сейчас же, вот здесь, будет создана специальная зондеркоманда при гестапо, и она поступит в распоряжение штурмбаннфюрера Грюнвейса… – Кравцов уважительно показал на сидевшего рядом гестаповца. – Работать с ним – большая честь. Не было еще случая, чтобы коммунисты и прочие враги Германии живыми вырывались из его рук. Впрочем, он сам скажет сейчас вам несколько слов.

Грюнвейс лениво поднялся и, обведя ребят немигающим взглядом, сказал:

– По-моему, все достаточно ясно из речи господина Коноплева. Он сказал хорошо, я бы так не сумел. Я специалист не речи говорить, а вышибать дух из всякой красной сволочи. – Он говорил довольно хорошо по-русски, ровным и даже приятным бархатистым голосом. – Для меня нет большего наслаждения, как взять на мушку какой-нибудь красный затылок, нажать гашетку и устроить фонтан из мозгов. – Он улыбнулся. – Очень приятно слушать, как воют эти красные собаки, когда мы вышибаем у них показания, или видеть, как они корчатся, когда одной пули им не хватало и когда ты им ставишь последнюю свинцовую точку. А коммунисты, между прочим, нахапали добра. Так знайте, все это ваше! У меня есть орлы, которые на этом сколотили состояние, дома себе в Германии покупают. – Он опять улыбнулся, и тут же улыбку точно сдуло с его лица. – Конечно, есть чистоплюи и всякие ублюдки, которые от нас воротят свои бледные рожи: грязная, мол, работа, руки, мол, в крови. Плюньте и разотрите сапогом, вот так. – Он харкнул себе под ноги, растер плевок подошвой и выбросил вперед свои волосатые руки. – Смотрите! Руки чистые! Кровь коммунистов отмывается начисто даже без мыла. Не бойтесь, я научу вас, как аккуратно дырявить затылки и мыть руки. И знайте, у фюрера мы – первые герои. Победа – это мертвый враг, и мы эту победу делаем каждый день. Работы всем вам хватит.

Грюнвейс сел и сказал Кравцову, чтобы он начинал запись желающих вступить в зондеркоманду. Еще раньше Кравцов убедил Клейнера в необходимости добровольного вступления ребят в команду, чтобы сильней было их чувство ответственности за сделанный шаг.

Кравцов видел, что ребята буквально в панике. Они тихо переговаривались. У многих лица стали белые, как бумага, глаза расширены.

Кравцов постучал карандашом по столу.

– Внимание! Кто согласен вступить в зондеркоманду, встать!

Ребята замерли. Никто не вставал. Прошла, может быть, целая минута, никто не вставал.

– Ну? – Грюнвейс, глядя в зал, ударил кулаком по столу.

И тогда встал парень, сидевший в первом ряду. Кравцов знал, что он профессиональный уголовник, вор, а теперь заводила среди этой ватаги ребят. Это был не кто иной, как тот самый Анатолий, который состоял при немецком инженере Хормане, пока его не выжил оттуда Савушкин. После попытки ограбить Хормана он просидел две недели в тюрьме, но затем был выпущен и болтался в городе.

– У меня вопрос, – быстро сказал он, явно боясь, что его вставание будет понято неправильно. – А кто в эту команду не пойдет, что тому будет?

– Отправим работать в Германию, – громко произнес Кравцов.

– Тогда все это надо обдумать с толком, – рассудительно сказал Анатолий и облизнул губы. – Дело-то действительно вон какое важное. Мы просим дать нам срок до утра; надо подумать, чтобы от всей души решить.

– Правильно!

– Надо подумать!

– Шутка ли! – закричали ребята.

Кравцов посмотрел на Грюнвейса. Тот пожал плечами и буркнул:

– Черт с ними, пусть подумают.

– Хорошо, – сказал Кравцов. – Даем вам срок до утра. Завтра в восемь ноль-ноль всем явиться сюда. И пусть никто не подумает улизнуть! Об этом придется пожалеть. Вы свободны. Разойтись!

Ребята, толкаясь, ринулись к двери, и зал быстро опустел.

– Ну что вы скажете? – обратился Кравцов к Грюнвейсу.

Грюнвейс, не удостоив его ответом, встал и вышел из зала.

Кравцов нарочно задержался минут на десять. Когда он вышел, на крыльце его остановил Анатолий; вдали, прячась за колоннами церковной ограды, толпились остальные ребята.

– Есть разговор, – с угрозой в голосе сказал Анатолий и оттеснил Кравцова в нишу, где была касса. – Ты что же это, шкура, затеял с нами, а? Трепался, трепался, а теперь суешь на мокрое дело?

– Я сам об этом не знал, – тихо ответил Кравцов.

– Брешешь, шкура! – сверкая белками, прошипел Анатолий. – Думаешь сунуть нас под пятьдесят восьмую, а сам скрыться с награбленным золотом? Думаешь, шкура, мы ничего про тебя не знаем? Завтра ты увидишь, сколько дураков сюда придет. Об остальных забудь! А если на кого капнешь или под монастырь подведешь, кровью своей умоешься. Понял?

Из-за угла клуба вышли два солдата, несшие на палке полевой термос. Увидев их, Анатолий сделал еле приметное движение, и в руках у него сверкнула финка.

– Только пикни – дух вон, – тихо произнес он. – Сам погибну, но и тебя, шкура, порешу.

Солдаты перешли через улицу и скрылись за углом перекрестка.

– Знай, ты у меня на зарубке, – сказал Анатолий, сунул финку за пазуху и медленно, вразвалочку пошел к церкви.

Кравцов смотрел ему вслед и от всего сердца желал ему повести за собой как можно больше ребят…

На другой день утром в клуб явились двое, и те, судя по всему, пришли только потому, что не решились бежать, как это сделали остальные. А может, умно рассчитали, что из двух человек зондеркоманды не создашь.

– Убирайтесь к чертовой матери! – крикнул им Кравцов, когда стало ясно, что больше никто не придет. И пошел докладывать Клейнеру о случившемся.

В кабинет начальника гестапо Кравцов вошел вместе с Грюнвейсом, которого он упросил идти, чтобы подтвердить, что сделано было все и он, Кравцов, не виноват, что эти парни оказались подлыми трусами.

Узнав о бегстве и этих ребят, Клейнер рассвирепел. И неизвестно, как бы все сложилось для Кравцова, если бы он предусмотрительно не захватил с собой Грюнвейса.

– Вы выставили меня на посмешище! – кричал багровый Клейнер. – Я об этом деле телеграфировал в Берлин. Получил одобрение от начальника управления. А теперь что мне прикажете делать?

– Мне кажется, что я никакой ошибки не совершил, – твердо сказал Кравцов, смотря на Грюнвейса.

– Он говорил с ними как надо, – подтвердил Грюнвейс. – Но, очевидно, перед этим русским дерьмом распинаться было вообще бессмысленно.

– Не желаю ничего этого знать! – кричал Клейнер. – Провалено мое важное задание, и я потребую за него ответственности.

Грюнвейс поднял на Клейнера свои свинцовые немигающие глаза.

– Господин оберштурмбаннфюрер! Я вам давно говорил, что эта ваша затея провалится; помнится, я сказал вам тогда, что из дерьма пули отлить невозможно.

– Но господин Коноплев заверил меня, что все будет в порядке, – несколько сбавив тон, сказал Клейнер и с возмущением посмотрел на Кравцова. – Надеюсь, вы помните?

– Я честно выполнял ваш приказ, господин полковник, – тихо произнес Кравцов. – Позволю себе сказать только одно: нельзя было так торопиться. Вы сами не дали нам времени на основательную обработку контингента.