Текст книги "Мечты сбываются"

Глава 9. В ад по предписанию

Свежий ветер ударил мне в лицо, когда я шагнул на шкафут правого борта из тамбура шахты четвертого котла. Да, это была уже не «узкость», а настоящее открытое Баренцево море. Берегов не было видно. Только бескрайний простор синей со свинцовым оттенком волнующейся бездны окружал наш спасительный остров – эсминец «Окрыленный». Чувство опасности и тревоги перед этой несокрушимой стихией вдруг овладел мною. Когда корабль кренило на правый борт брызги, от разбивающихся о борт волн, забрасывало на палубу, и они долетали нас. Волнение моря было не большим. Да и не волны это были, а так зыбь, балла два – три. Но впервые увиденное и прочувствованное ощущение затерянности в пространстве и беспомощности перед грандиозной стихией овладело мною. Думаю и не только мною, но и всеми нами, впервые вышедшими в море. До кубрика не близко, корабль кренится с борта на борт и с форштевня до кормы, да и палуба вся мокрая от брызг забортной воды, поэтому морская походка широко расставляя ноги, пришла к нам со временем сама собой. Но до морских волков нам было ещё далеко и мы, скользя по палубе от лееров к надстройкам, как выразился один из старшин «ползли как беременные тараканы», короткими перебежками по направлению к кубрику.

А вот и тамбур пятого кубрика. Уселись на свои места на рундуках и заскучали. Но, ненадолго. Весело переговариваясь, в кубрик по трапу вкатилась сменная вахта, человек двенадцать наших сослуживцев, в белых робах.

– О, караси, – они явно обращались к нам, – с прибытием. Заждались мы вас». Мы молчали.

– Что приуныли, караси? А ну – ка, рассказываем, что там на гражданке»? Они обступили нас плотной стеной, рассаживаясь на рундуки и, укладываясь на коечки.

– Ну, давай, караси…, мы же почти три года на гражданке не были, – рассказывайте. Вы все из Воронежа?

– Да, не все. Есть из области.

– Какая разница, всё равно вы воронежские, – заметил тот, который ещё в первый раз назвал нас карасями.

– Так, ну мы слушаем…

– Да что рассказывать – то…

– Ну, как что: какая мода сейчас, что носят парни, что носят девушки, какую музыку слушают и что танцуют на танцах? – по очереди они забрасывали нас вопросами.

Первыми пришли в себя ребята из Воронежа. Их было четверо среди нас.

– Девчонки носят мини – юбки, туфли на платформе и на шпильках, а пацаны – клеша широкие. Но самая модная одежда это джинсы. Стоят зараза, дорого, а носят, и пацаны и девчонки, кто смог найти большие деньги.

– А сколько стоят?

– От ста восьмидесяти до двухсот пятидесяти рэ, в зависимости от фирмы. Например, американские: «Вранглер» – двести, а «Левис страус» – двести двадцать. Их достают у моряков в Прибалтике или за боны в «Березке», потом толкают фарцовщики. Фирма′ ценится. Но и самопала много. У нас уже шьют «цеховики» и продают дешевле; берут на раз. Девки от них тащатся. Самый писк, это джинсовый костюм и кроссовки «Адидас». Тот, кто носит адидас, тому любая телка даст.

– Ха, ха, ха, – заржали в кубрике, ну, а прически?

– Прически, а – ля битлз. Битлз это такой бит – ансамбль? Гремят по всему миру. «Пласты» только у «фарцы» можно достать. А так можно сделать запись на магнитофон из передачи Виктора Татарского: «Запишите на свои магнитофоны» по «Маяку», – ночью с субботы на воскресенье идет. Битлз, это – супер! А есть ещё – Лед Зеппелин, Смоуки и другие, не считая наших ВИА.

– Так, караси, а кто на гитаре играет? – спросил один из прибывших. Вызвались двое из Воронежа.

– Давайте Битлз, – скомандовал один из годков. Ребята переглянулись, договариваясь, кто, что будет играть. Кубрик наполнила мелодия из альбома битлов «Желтая подводная лодка». Годки слушали музыку молча как завороженные, но никто не хлопал, хотя пацаны старались, и у них неплохо получалось. Думаю, если не на танцах, то во дворах они точно имели успех. А скорее всего они играли в школьных вокально – инструментальных ансамблях. Да мы и сами заслушались, – дохнуло домом. Потихоньку напряжение спало и вроде бы наступало взаимопонимание. На трапе послышались шаги, и в дверях показался офицер. Выслушав дневального, он направился к нам. Мы повскакивали с рундуков, а годки даже не шевельнулись.

– Ну, что товарищи матросы, вы и есть наше пополнение? – риторически бросил он. Я командир группы машинистов – котельных. Давайте знакомиться. Подвахтенной смене отдыхать, – через два с половиной часа заступаете на вахту, – обратился он к старшим партнерам. Следующую вахту вы пропускаете, – обратился он уже к нам, – а сейчас поговорим. Первым делом назову вам кто, в каком котельном отделении будет служить.

Сердце моё сжалось. «Всё, кончено. Никакой надежды вырваться из этого «ада» – застряло у меня в голове, – пропал ни за грош! Большой ком сдавил моё горло. Как ещё слезы не появились на глазах…. А плакать хотелось. Даже не плакать, а рыдать от той злой участи, которая предстала передо мной огромной стеной со всей неотвратимостью. Вот вам и мечты сбываются…. Да пропади оно всё пропадом! «Матрос Донской, машинист – котельный во второе котельное отделение», – словно сквозь туман донеслось до моего сознания. «А мы где были, – судорожно стал вспоминать я, – по – моему, в четвертом. Ну да, – он последний, то есть ближе к корме, а первый считается от носовой части корабля». Стало немного легче, а потом опять нашло. Вспомнилась юмореска: «Да какая разница, есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе…», – что четвертый котёл, что второй, – хрен редьки не слаще. Одним словом – «верёвки», как говорили у нас на «подцеркви» – хоть вешайся.

Начало на «Окрыленном». Еще в синей «робишке» (робе).

– Синюю робу и сапоги из аттестата сдадите в каптерку, а взамен получите белую робу и прогары, – продолжал старлей. Вы на боевом корабле, а не на берегу. Как я уже сказал, следующую вахту вы пропускаете, а через одну – по боевым постам, то есть по котельным отделениям в робе и прогарах, – продолжал он, – ах, да, ещё и в беретах, которые получите там же. Он ещё назвал командиров котельных отделений. Командиром второго отделения он назвал старшину первой статьи Антонова, который в это время был на вахте. Да, ещё он сказал, что вахты стоят в море четыре часа через четыре. Четыре часа стоишь, а четыре отдыхаешь, если не будет тревог. В случае тревоги разбегаемся по боевым постам, согласно книжки «боевой номер», которые будут у каждого из нас через пару дней.

– Хотя, ваши боевые посты это и есть ваши котельные отделения, – продолжал он. Завтрак, обед, ужин и вечерний чай по распорядку. Закончив на этом, он обратился к одному из отдыхающей смены: «Старшина первой статьи Минаков, отведите молодое пополнение на замену формы одежды». «Есть», – ответили ему из глубины кубрика. Старлей удалился, а мы пошли менять синие робы на белые. Переодевшись в новенькие белые свободные робы, мы стали похожи на наших старших сослуживцев. Белые робы, тельняшки, гюйсы на отвороте, синие мягкие береты на голове. А на ногах удобные прогары – полусапожки чуть выше щиколотки на резиновой подошве. Эта повседневная рабочая форма была испокон веков, ещё на парусных кораблях Петра – Первого, формой русских моряков. Свободная, удобная, без лишних пуговиц, она как нельзя удачно подходила матросам для корабельной службы. И что немаловажно, никакой «ванька – встанька» с ней не был страшен.

Глава 10. Посвящение

Всё, что с нами происходило по прибытии на Северный флот, – было прелюдией перед большой симфонией службы. И уже не какая – то призрачная мечта, а реальность, произведенная из этой мечты, осуществлялась в жизни. Иллюзии потихоньку уходили на второй план. Всё стало по – настоящему: под ногами палуба боевого корабля и обязанности стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы. Но и здесь порой случались комические истории и интереснейшие приключения. А посему о службе на флоте у меня на всю жизнь остались самые лучшие и яркие воспоминания.

События происходили стремительно, одно за другим: и выход в море, и распределение по котлам, и переодевание, и уже первая вахта скоро. Мы притихли, сидя на рундуках. А годки, наоборот зашевелились, повставали со своих мест и стали тихонько выходить из кубрика. Загадка разрешилась через несколько минут.

– А ну, караси, подъём, – торжественно провозгласили они чуть не хором, входя в кубрик. Мы встали. Перед нами стояла вся следующая вахта, – человек пятнадцать.

– Так, как у вас, караси, первый выход в море, будем посвящать вас в мореманы. Выступил один из них вперед. – Это традиция и отменять мы её не будем. Вот по такому плафону забортной воды должен выпить каждый из вас. Трое из них держали плафоны от ламп освещения полные воды.

– Ну, смелее – североморцы, загалдели остальные, – подходи не бойся. Не бойсь, «бормотуху» из горла хлебали и ничего?! Так, давайте первые, что ближе к нам.

Ну, традиция так, традиция и ничего в этом унизительного нет. Три плафона, морщась и кривясь еле – еле через силу, осушили первые трое. Годки сходили ещё. Теперь моя очередь. Я взял холодный и мокрый плафон в руки. Он был полон. «Не поскупились, – подумал я, – воды вокруг много – целое море, пей – не хочу». Оконфузиться перед старшими и перед своими годками было бы позорно, и я начал пить. Всю жизнь я не любил горячее кипяченое молоко, особенно с пенкой, которым поила меня мама во время простуды. Оно меня просто выворачивало, но оно, ни в какое сравнение не шло с водой Баренцева моря. Горькая и соленая она застревала даже не в горле, а ещё во рту, и глотать её было невыносимо трудно. Глоток, полглотка, ещё глоток заталкивал я эту микстуру внутрь. Передышка и, – опять. Всё – таки, выпил я целый плафон, в котором объем мог быть не менее половины литра.

– Так, караси, а теперь баночки, – тоже традиция, – оповестил кто – то из годков. Мы переглянулись.

– Всё просто, – рубите баночку, ложитесь на спину и задираете робу так, чтобы было доступно пузо, – проинструктировали нас, – всё просто. По очереди мы ложились на баночку. Один из годков щипком оттягивал кожу, другой подрубал её ребром ладони. И так раз пять. Больно не было, но было как – то не по себе от этой, казалось бы унизительной процедуры. Забортную воду за всю оставшуюся службу я больше не пил никогда, но вот баночки отбивались по каждому случаю: будь – то день рождения, отпуск, лычка на погоны, – будь добр получи.

Немного о годках, чтобы не было путаницы. Годок на корабле это тот, кто отслужил два с половиной года. Те, кто отслужил полтора – два года назывались под – годок. От года до полутора лет не назывались никак. А до года, – ты карась. А ещё годками назывались ребята одного года призыва, то есть моего, майского призыва были мои годки.

Первая вахта прошла как во сне. А за ней вторая и – последующие, – четыре через четыре. Вот так мечты, окутанные романтикой, превращались в реальность. Неделю мы ходили в море, выполняя различные задачи и стрельбы, и вот мы опять в Североморске. Суббота. Большая приборка и банный день. Вечер. Опять мы молодые сидим в кубрике, а на корабле объявлен фильм всем свободным от вахты. Но годки предупредили нас, что нам фильмы смотреть ещё рано. Сидим, задумавшись о превратностях судьбы.

Топот по трапу и в кубрик входит зам. малый: «А почему молодежь не смотрит кино», – обратился он к нам.

– Да мы не хотим, да и видели этот фильм, – стали в разнобой бормотать мы.

– Ну, кто – то видел, а кто – то нет. Подъём и за мной, – скомандовал он.

В четвертом кубрике, куда мы вошли вслед за офицером, включился свет и остановился кинопроектор. Годки сидели на баночках и рундуках. Кто – то лежал на коечках. Общий недовольный стон пронесся по кубрику: «А, караси пришли кино смотреть?! Проходите, пожалуйста, – стали раздаваться иронические возгласы с разных сторон, – может вам сначала ленту поставить»? На эти издевки, старлей сделал предупреждение, чтобы молодых не обижать, кода мы расселись по баночкам. Заработал кинопроектор, и погас свет. Офицер ушёл. Минут пять продолжался показ, а потом началось…

– Ну, что караси, фильм захотели?! Вас же предупреждали сидеть в кубрике или учить устройство корабля. Вы на корабле без году неделя, а уже фильм с годками смотреть вздумали, а это не слыханная дерзость. Вы же ещё ничего не умеете и ничего не знаете. Хотя, может, и знаете…. Вы служите на Краснознаменном Северном флоте, а песню про Северный флот знаете?

– Да слышали, знаем, – неуверенно начали мы, вспоминая как под неё маршировали на стенке, в период курса молодого матроса.

– Хорошо, сейчас проверим. Становитесь: первый ряд на палубе, а второй за ними на баночке, – запевай….

– Сла – ви – тся Север – ный флот с да – вн – и – и – иих пор, – начали мы фальшиво и не впопад, всё больше смущаясь от комичности ситуации и унизительного нашего положения.

– Плохо, товарищи! Никуда не годится, – прервал наши потуги годок. Остальные годки покатывались со смеху. – Ну что ж, будем учиться исполнять эту замечательную песню, – проговорил он и встал перед нами в роли дирижера, – запевай». И только с пятой попытки нам удалось овладеть собой и спеть три куплета. Весь кубрик потешался над нами, хохоча и отпуская реплики по поводу нашего артистизма.

– Молодцы, караси! Можете когда захотите. Запомните раз и навсегда: не можешь – научим, не хочешь – заставим! А теперь вопрос на засыпку: что самое страшное на флоте?

Мы стали переглядываться и мычать:

– Пожар на корабле, пробоина, утонуть и тому подобное….

– Нет, караси, – неправильно. Запомните и другим передайте, что самое страшное на флоте – это «оборзевший» карась! А сейчас бегом по трапу со свистом, и по боевым постам.

Все было понятно, но почему со свистом? Потом мы поняли. Годки, конечно, не свистели, но по трапу сбегали, а вот офицерам свистеть не пристало, как карасям, да и по трапу бегать необходимости не было. Поэтому годкам легко было различать кто спускается по трапу, – как в опознавании: «свой-чужой».

Продолжение следует.

Глава 11. Караси живучие как крысы

Несмотря на то, что круглыми сутками мы находились на корабле на ограниченном пространстве: сто двадцать метров в длину, восемнадцать в ширину, время проходило быстро. Скучать было некогда: приборки, бачкование, различные виды занятий по боевой и политической подготовке, тренировки по борьбе за живучесть, вахты у вспомогательного котла, ну и, конечно, работы на мат. части. Так незаметно для самих себя мы втягивались в службу. Выходя на бак перекурить, интересно было наблюдать как меняется ландшафт сопок вдали, бурно покрываясь зеленью под лучами не заходящего солнца, как морская пехота штурмует эти сопки, водружая военно – морской флаг на их вершины, и как насыщается воздух от разноцветья бурно растущей растительности. В это время мы как бы отдыхали душой, сбрасывая напряжение и мыслей, и тела.

Вдвоем с приятелем из турбинного отделения стоим на баке. Закурили и молчим, любуясь живописной картиной открывшейся перед нами. Вдруг, сзади послышались шаги. Мы оглянулись. Из – под среза (низа передней надстройки), на бак и к фитилю (грубо говоря бак с водой для окурков), возле которого мы курили, шёл годок из БЧ-2. Мы невольно сжались. Таких неожиданных встреч мы старались избегать, так как годок на корабле царь и бог. Карасю приветствовать годка на корабле, по годковским понятиям, требовалось как офицера по стойке смирно, прижавшись к переборке и уступая дорогу. Любой годок из любой БЧ мог сделать любому карасю замечание и потребовать доложить своему командиру отделения, о «залёте», а тот, приняв такой доклад, определял степень взыскания на его собственное усмотрение. А это, – как минимум дополнительное бачкование на неделю, а максимум чистка трюмов или котла. Таким образом, власть годков на корабле была абсолютной и непререкаемой.

Обычно годки не выходили курить как караси на бак, объявленное место курения, а курили по шхерам или, в крайнем случае, в гальюне, но этот был каким – то исключением. Видимо, решил подышать свежим воздухом. Приблизившись к нам, он произнес: «Дайте прикурить, караси». Мой приятель зажег спичку и поднес к его сигарете. Затянувшись, и глядя на сопки, он вдруг спросил: «Сколько вам служить осталось, караси»? Мы не ожидали такого вопроса и, чуть замешкавшись, в один голос ответили: «Три года».

– А мне три месяца, – проговорил годок, – я бы на вашем месте повесился.

Больше он не произнес ни слова. Докурив сигарету и бросив окурок в фитиль, он молча развернулся и ушёл. А мы стояли ошарашенные и оглушенные его словами, внезапно напомнившей о себе мрачной перспективе. Мы уже стали привыкать к службе и забывать, что три года нашей молодости проведём на этой стальной коробке, но такое напоминание – удар ниже пояса. Ну, а что же делать? Деваться некуда. Мы докурили и пошли служить дальше. Вешаться никто не собирался.

Служба продолжалась. И всё бы ничего, но с годками у меня не заладилось. Я не умел унижаться и всем видом своим это выказывал, за что был у них в немилости. А, кроме того, я имел среднетехническое образование и они, почему – то уверились, что я обязан решить некоторые технические проблемы с оборудованием, которые накопились у них за долгие годы и вызывали большие неудобства на вахте в морях. Так, например, мне было поручено ввести в строй ДРП – двухимпульсный регулятор питания, без которого поддерживать уровень в котле при выходе в море было делом чрезвычайно трудным.

Плоскодонный эсминец мотало в море даже при небольшом шторме в два – три балла. И вода в водоуказательных колонках наверху котла то появлялась, а то исчезала. Не «допитать» котел, значит допустить риск пережога экранных трубок, а «перепитать», – это значит, вместо пара дать на турбину горячую воду, что приводило к замедлению хода корабля. Я всё это понимал, но отремонтировать эту железяку никак не мог без чертежей и описания её работы, которые были утеряны давным – давно. Не знаю куда смотрели и о чем думали офицеры и старшины котельных отделений, если за многие годы не подали заявки в ремонтные мастерские на берегу. А мне, – карасю, было не до того, так как одним только внеочередными бачкованиями, нарядами, приборками на верхней палубе и в котле, а также вахтами у вспомогательного котла, прозванного ишаком – меня нагрузили до предела. Ну а так, как я не смог отремонтировать ДРП, то меня и поставили в морях на ручное питание. Всю вахту, задрав голову, приходилось наблюдать за уровнем воды в котле и при этом, вращая штурвал дистанционного управления успевать, своевременно, то открывать, а то закрывать вентиль подачи воды. Годки умели регулировать уровень, выставив открытие вентиля в определенное положение, а я то и дело: то не «допитывал», а то «перепитывал» котёл, каждый раз вращая штурвал вентиля. И за это получал оплеуху то по шее, а то неожиданный удар в живот и от этого отлетал то к одному, то к другому борту. Это была их наука, которую я ненавидел, а вместе с ней и их самих. По сути, они ничему меня не учили. А только требовали и били. Я выдерживал их удары, потому что, учась в техникуме, занимался боксом. Ну, а саму науку я постигал самостоятельно, как мог, борясь за свою живучесть.

И всё же самое неприятное, что больше всего портило мне жизнь – это «бачкование». Очередность среди нас, – карасей была неделя, а затем новое «бачкование» через три недели. Но так как я у годков был не в почете, то за любой, даже самый малый залёт, мне объявлялась дополнительная неделя. Иногда я бачковал целыми месяцами. Когда мы были в базе, с этим можно было мириться, но в морях это была беда, когда, по качающейся во все стороны палубе, необходимо было донести полные бачки первого и второго блюд, а потом сбегать за горячей водой, ну и так далее. Но никто не мог избавить меня от этой горестной участи. Я был не один карась на корабле и, видя, что и другим достается не меньше, терпел. Другим тоже было не сладко.

Зато годки, отслужившие от двух с половиной лет, жили беззаботной жизнью. Вахты они стояли как положено, тренировки и прочие задачи по борьбе за живучесть тоже выполняли, – и только. Видно карасям этого они доверить не могли, опасаясь, что утонут и не доживут до ДМБ, зато всё остальное за них делали мы, караси. С другой стороны мне их было жаль, – три года служить на такой старой «калоше» каким был «Окрыленный» надо было иметь крепкие нервы и большое терпение, чтобы не впасть в уныние. Обстановка в кубрике мало чем отличалась от обстановки в котельном отделении – также серо, обшарпано и уныло. От этой тоски они и тешились чем угодно. Одним из развлечений была охота на крыс, коих на корабле было множество.

Борьба с ними велась непрерывно и безуспешно. За двадцать крысиных хвостов, предъявленных корабельному доктору, объявлялся отпуск на десять суток, не считая дороги. Говорят, что кому – то удалось таким образом съездить на побывку домой, после того, как этот счастливец предъявил эти самые хвосты, полученные в складчину от нескольких своих товарищей. Но в нашем, пятом кубрике такое сафари было просто развлечением. Выспавшись где ни – будь днём, охотник после отбоя, выходил на звериную тропу. Привязав один конец шкерта (короткой верёвки) к металлическому блину, и перебросив его через систему (трубопровод) под подволоком (потолком) другой конец держал в руке, лежа на коечке. Под блином на палубе была насыпана или накрошена приманка. Сафари начиналось после команды: «Ночное освещение включить»! И когда дневальный выключал основное освещение и включал приглушенный ночник, охотник начинал внимательно следить из засады. В кубрике восстанавливалась тишина. Мы, караси, отрубались, едва голова касалась подушки. Ночь пролетала мгновенно, когда утром неожиданно звучали колокола громкого боя, объявляя подъём. Так было почти всегда, но не во время крысиной охоты. Проваливаясь в сон и испытывая, сладостную истому, я вдруг услышал страшный грохот и громкие выкрики со всех сторон. В кубрике горел яркий свет. По палубе металась огромная крыса и в неё, со всех сторон, летели прогары. Иногда удавалось забить грызуна матросскими сапожками, но не в этот раз. Ей удалось найти какую – то щель и благополучно скрыться. Долго ещё возбужденный кубрик не мог успокоиться, но потом всё стихло. Охота, на сегодня, закончилась.

На этом корабле выживали: и тараканы, и крысы. Ну и нам, карасям, ничего другого не оставалось.