Текст книги "Калужские очерки"

В музее нас встретили приветливо и радушно. Не избалованные, как москвичи, изобилием посетителей, калужские работники культуры, очевидно, всегда с воодушевлением открывали двери для гостей. А появление двух человек интеллигентного вида, в очках, по-настоящему, явилось для них приятной неожиданностью.

Из приобретённой мною брошюры я, вкратце, узнал об истории создания Художественного музея в Калуге. Мне стало известно, в частности, то, что в здание городской усадьбы Билибиных-Чистоклетовых – памятник архитектуры федерального значения – собрание произведений искусства окончательно перевезли лишь в 1969 году. До этого времени музей размещался в не столь обширных помещениях дома Никанора Ивановича Васильева (ныне, это дом №81 по ул. Дзержинской). Врач по профессии, он поступил по-настоящему благородно, передав в дар родному городу свою художественную коллекцию. Н.И.Васильев умер в ещё в 1917 году, а музей открылся в его опустевшем жилище уже после революции – 12 июня 1918 года. Диву даёшься, и на какие только средства обычный врач мог приобретать масляные картины известных художников! Может быть, уроженец Калуги некогда откопал клад и никому не поведал об этом!? В наши дни, подобное собирательство, наверное, под силу только видным финансовым магнатам.

Позднее, частную коллекцию Н.И.Васильева пополнили некоторые произведения, вывезенные из разорённых усадеб Калужской губернии. Художественные ценности удалось сохранить благодаря активной деятельности Всеволода Николаевича Левандовского. Выпускник петербургской Академии художеств, он вплоть до 1935 года состоял в должности заведующего музеем. Как подлинный энтузиаст своего дела, В.Н.Левандовский с любовью относился к памятникам старины и всеми силами боролся за сохранение живописных полотен. При его участии в музее в 1926 году был организован Калужский филиал Ассоциации художников революционной России, начала работать изостудия и стали, регулярно, устраиваться выставки.

Ценное собрание произведений живописи дошло до наших дней далеко не в полном объёме. Во время Великой Отечественной войны, при спешном отступлении от дивизий немецко-фашистских войск, художественную коллекцию просто не успели вывезти из города. Сотрудник музея Н.М.Маслов, рискуя жизнью, запрятал часть бесценных полотен в ящики. Гитлеровцы не успели до них добраться, поскольку пробыли в Калуге сравнительно недолго. А уже осенью 1944 года Калужский областной художественный музей снова открылся для посетителей и начал постепенно наполняться новыми экспонатами.

Мы бродили по просторным залам бывшего дома Чистоклетова, примерно, около часа. Я с огромным интересом всматривался в живописные полотна, а мимоходом, любовался гризайльной росписью на потолке. Трудно сказать, какие из картин мне более всего запомнились. Кажется, я больше всего обратил внимание на парадные женские портреты.

Припоминаю, что мой взгляд на несколько минут задержался на художественном произведении работы А.Н.Мокрицкого. Изображение незнакомки, молодой особы, вероятно, дворянского происхождения, вышло у живописца каким-то живым и одухотворённым. Утончённое красивое лицо девушки, элегантная причёска, чёрного цвета платье, не сокрытая от взора снежная белизна рук и плеч явно напоминали о моде пушкинских лет. Сам по себе этот портрет был созвучен архитектуре музейного здания, имел прямое отношение к эпохе «ампира». Именно в таком обличии представительницы дворянского сословия могли появляться на балах, светских раутах или в театральной ложе.

Фото с портрета Е.В.Мешковой, художника В.А.Тропинина, датируемого 1832 годом (из фондов Калужского музея изобразительных искусств)

Работа кисти прославленного русского живописца первой половины ХIХ века Василия Андреевича Тропинина. Я просто не мог равнодушно пройти мимо неё. Портрет калужанки Е.В.Мешковой, датируемый периодом 1830-х годов. Фактически, произведение из той же эпохи. Но на полотне уже изображена, скорее, не дворянка, а женщина из богатой купеческой семьи. С виду, еще совсем молодых лет. Не знаю почему, но мне как-то хорошо запомнилось её благородное лицо. Художник незаурядного таланта, с поразительным мастерством, сумел передать ощущение живой натуры.

В поле моего зрения, как я сейчас помню, оказался и ещё один портрет женщины, изображённой в полный рост. «Курсистка» – гласила надпись на раме картины. Автором работы был Н.А.Ярошенко. В привычной для него реалистической манере художник-передвижник изобразил дамочку-студентку, идущую в длинном чёрном платье и клетчатой шерстяной накидке по промозглой осенней улице. Другой антураж. Одежда, типичная для представительниц среднего сословия. Предреволюционные десятилетия и, разумеется, совсем иное осмысление женского образа. Никакой идеализации, всё естественно и удивительно близко к жизни, с некоторым «привкусом» камерности и повествовательности.

В экспозиции музея были ещё и интересные пейзажи. И.И.Шишкин, А.К.Саврасов, В.Д.Поленов… Имена этих живописцев, наверное, знакомы каждому из нас с юности и вряд ли стоит подробно останавливаться на том, каким ярким дарованием они были наделены. Эти картины стали в своём роде хрестоматией русской природы.

Наполненные приятными впечатлениями, мы покинули здание Художественного музея приблизительно через полтора часа и направились далее куда-то вверх по улице Ленина. Захотелось просто немного пройтись по городу, оценить самобытность его архитектуры. После суетной и шумной Москвы тут, кажется, было так приятно отдохнуть душой, сбросить с себя надоедливый груз каждодневных забот и позволить себе немного расслабиться.

К сожалению, от всей от прогулки у меня сохранились лишь отрывочные воспоминания, если можно так сказать, отдельные фрагменты визуальных ассоциаций.

Бывший дом Мешкова (фото автора начала 2000-х годов)

В частности, проходя по улице Достоевского, я просто не мог ни заприметить импозантное масштабное здание – ещё один яркий образец архитектуры русского ампира. Центр его фасада украшали, высотою в два этажа, шесть колонн с капителями коринфского ордера. Над ними возвышался массивный треугольный фронтон. По флангам уличный фасад был акцентирован, симметрично расположенными, широкими проёмами окон с дуговыми архивольтами.

– Ну, только взгляни, чем не Жилярди, – намекнул я, помнится, другу.

Тот согласно кивнул головой, а затем добавил:

– Это дом московского купца Мешкова, был построен в 1820-х годах. До того как в Калуге не появилось отдельное здание Дворянского собрания, здесь устраивались всякого рода торжественные мероприятия и балы. А в 1880 году здание отошло к калужскому отделению Госбанка.

– Понятно, – многозначительно ответил я, в очередной раз, поразившись хорошей осведомлённости своего коллеги.

Глубоко запал в память и ещё один любопытный «сюжет». Гуляя в центре города по тихой улице, в районе Театральной, мы обратили внимание на довольно простой и незатейливый домик – заурядный образец купеческой архитектуры Калуги. Центр его фасада был пробит аркой и мой знакомый, пытливый и любознательный по натуре, предложил мне заглянуть вовнутрь, увидеть, так сказать, «изнанку» этого строения.

Моим глазам неожиданно открылся маленький дворик – тихий, милый и уютный. В середине стоял грубо сколоченный из досок стол и две скамейки возле него. Тут же росли несколько кустов и яблони с ещё не сформировавшимися зеленоватыми плодами. У меня возникло ощущение, что я будто вырвался из городской среды и на мгновение очутился где-то в деревне. Кажется, время текло в этом дворике по-иному, более размеренно и циклично. Люди, живущие здесь, как я тогда подумал, наверное, вместе проводят вечера за этим столом, играют в домино или шахматы, общаются на разные темы. Тут все друг друга хорошо знают, и каждый способен понять своего ближайшего соседа, окунуться в его проблемы. И не беда, что с дворовых фасадов местами осыпается штукатурка, а внутренние помещения давно уже не видели капитального ремонта. Внутренний дворик был местом, где люди могли встречаться, и его наполняло какое-то удивительное и неуловимое дыхание жизни. Возможно, я идеализировал действительность, предавался фантазиям. Но такие уж мысли в тот момент витали у меня в голове!

Церковь Георгия «за Верхом» (фото автора конца 1990-х годов)

Помню ещё, что мы посетили красивую церковь. Она имела довольно необычное название – Георгия «За Верхом». Я даже спросил у своего эрудированного коллеги, что это означает. Он ответил мне приблизительно следующее:

– Всё дело в особенностях калужского рельефа. В старину, на местном диалекте, слово «верх» было синонимом слову «овраг».

Пятиглавая церковь с шатровой колокольней, множеством изящных деталей во внешней отделке представляла собой один из интересных примеров зрелого московского «барокко». На второй этаж храма вела крутая лестница с широкими ступенями. Отдельные части фасада были облицованы белым «мячковским» камнем, в контрастном сочетании с красноватым тоном штукатурки. Четыре массивные романские арки поддерживали крытую галерею верхнего яруса.

Неподалёку от храма я заприметил симпатичные городские усадьбы, судя по виду, относящиеся к первой половине ХIX века. Мне захотелось узнать, кому они ранее принадлежали. Оба здания удачно вписывались в городской пейзаж. Возле домов сохранились даже каменные ворота. Такого рода вещи, сами по себе, далеко не часто можно встретить в наши дни. Я указал на постройки другу и тот, порывшись на плане, воспроизведённом в его книжке, сообщил:

– Думаю, что это бывшие усадьбы Гончаровых и Вяземских. Во всяком случае, ничего другого здесь больше нет.

Мне захотелось лучше рассмотреть оба строения и подойти к ним чуть ближе. Моё внимание привлекла внешняя простота оформления и сухая графика линий. В зданиях, несмотря на все перипетии советского времени, кажется, ещё продолжал жить дух прошлой эпохи. В их антураже присутствовало то, что у нас обычно принято называть, «патиной времени».

Побывали мы также и внутри храма. Моё атеистическое воспитание не позволило мне в полной мере оценить смысловой аспект религиозной художественной росписи. Однако я увидел, что фрески на стенах достаточно хорошо сохранились и интерьер, в целом, радовал глаз. В церкви, помимо всего прочего, были ещё и несколько чудотворных икон, посвящённых Божией Матери и святому Георгию Великомученику. Возле них, преклонив голову, смиренно молились немногочисленные прихожане.

Видели мы и другой, столь же привлекательный своей архитектурой калужский храм – церковь Покрова «На Рву». Тоже пятиглавая, но выкрашенная в белый цвет, она выглядела более изящной и утончённой. Да и необычная восьмиугольная колокольня придавала ей какие-то особенные черты.

Мы полюбовались вычурностью деталей внешней отделки, характерной для зодчества второй половины XVII века, но на этот раз внутрь храма не зашли. Причиной тому было возникшее у нас чувство голода. Требовалась небольшая передышка, и мы решили заглянуть во встретившееся по пути кафе.

Две порции сосисок с гарниром быстро решили наши физиологические проблемы. Кроме того, мы купили в буфете несколько банок пива, а мой друг даже прихватил ещё и маленькую бутылочку водки «Гжелка».

День постепенно клонился к вечеру. Интересная культурная программа была уже на исходе.

– Пойдём снова к площади Ленина, а затем просто отдохнём в Городском парке, – предложил мне коллега.

Я согласился, хотя и без особого энтузиазма. Долгая прогулка по городу уже несколько утомила. Хотелось в гостиницу, полежать на диване. А деревянная скамейка в парке меня, честно говоря, не совсем устраивала.

Пройдя по тихой улочке, ещё неплохо сохранившей дореволюционную застройку, мы неожиданно оказались возле масштабного здания.

– Это Присутственные места, – пояснил мне друг. – Они были обязательны почти для всех губернских городов в царской России. Тут располагались всякого рода административные службы.

– Какие-то особые ведомства? – с искренним любопытством поинтересовался я.

– Нет. Самые обычные чиновничье-бюрократические организации. Если мне не изменяет память, в калужских Присутственных местах в конце XVIII столетия располагалось Наместническое правление, духовно-епархиальные органы, приказ Общественного призрения, Чертёжная, зал для общественных собраний и что-то ещё. Все эти службы имели определённое функциональное назначение и помогали горожанам решать насущные вопросы.

Присутственные места. Вид фасада (фото автора начала 2000-х годов)

Я почувствовал, что мой коллега не на шутку залюбовался новой архитектурной композицией.

– Какой размах, – произнёс он и широко развёл руки. Длинные и тонкие, в мягких лучах вечернего солнца, они почему-то напомнили мне в тот момент крылья альбатроса. Уж столько непосредственности и живого романтического восторга было сокрыто в подобной жестикуляции!

– И это тоже спроектировал Никитин, – заметил мой спутник. – Его почерк здесь хорошо заметен, хотя и отдельные специалисты приписывают эту чудесную постройку Ясныгину. Нет… Он, наверное, лишь дорабатывал те чертежи, над которыми ранее потрудился его талантливый предшественник.

Я стал более пристально вглядываться в фасады городского здания. Сдержанность и относительная скромность оформления самым удивительным образом сочеталась здесь с репрезентативностью и торжественностью. Этому ощущению во многом способствовали большие проездные арки. По бокам их декорировали парные колонны, В остальном же всё тяготело к предельной ясности и простоте. Оконные проёмы выделяли плоские наличники. Гладкие филёнки хорошо сочетались с едва выступающими ризалитами, выведенными под общую линию «изломанного» карниза. Мне особенно понравился скруглённый угол фасада. Зрительно, он создавал иллюзию плавного и мягкого перетекания форм.

Арка в здании Присутственных мест (фото автора начала 2000-х годов)

– А знаешь, – продолжил мой друг после некоторой паузы, – на этом самом месте некогда возвышался калужский деревянный кремль. Он полностью сгорел в 1700 году. Однако Никитин в своём проекте как бы попытался сохранить очертания бывшей крепости. Главный корпус был поставлен параллельно Оке, а два других корпуса, соединённых с первым галереями, зодчий расположил по обеим сторонам от него. В итоге, получилась вполне привычная для классицизма трёхчастная структура объёмов.

– Да, – заметил я. – Впечатляющий архитектурный ансамбль. Наверное, он дорого обошёлся городской казне?

– Весьма. Более чем в 200 тысяч рублей. В те времена это были просто огромные деньги.

– Ещё бы, – усмехнулся я. – Местный губернатор не поскупился на расходы.

– Конечно. Для Кречетникова – это было вопросом его престижа. Именно со здания Присутственных мест он и начал реконструкцию города. В центральной части Калуга получила регулярную планировку, тяготеющую к геометрической фигуре трапеции. И автором этого замысла был всё тот же Пётр Никитин. Ему явно пригодился опыт, накопленный при прошлых градостроительных работах в Твери. Думаю, зодчий был в дружеских отношениях с Кречетниковым и тот мог всецело полагаться на его профессиональный талант.

– Возможно, – согласился я и утвердительно покачал головой.

Мой коллега, увлечённый архитектурой русского барокко и классицизма, конечно, не мог удержаться от соблазна сделать несколько фотографий на память. Он достал из чехла свой фотоаппарат, снабжённый качественным объективом, и с усердием принялся за дело. Ему хотелось иметь у себя в распоряжении не совсем обычные, художественные снимки, представляющие отдельные части масштабного здания в смелых ракурсах и приглушённом свете лучей предзакатного солнца.

Троицкий собор (фото автора начала 2000-х годов)

Вдоволь насладившись творением П.Р.Никитина, мы незаметно приблизились к Троицкому собору. Его венчал огромный полусферический купол, а к стенам примыкала стройная колоннада тосканского ордера с двумя портиками. Над основным объёмом храма возвышалась трёхъярусная колокольня со шпилеобразным завершением.

– А это уже собственная работа Ивана Денисовича Ясныгина, представителя московской школы Матвея Казакова, – заметил мой спутник. – Собор возводили долго. Закладка фундамента состоялась в 1786 году, а освящение храма произошло только в начале 1819 года.

– Наверное, были какие-то причины, вызвавшие затяжку строительства? – спросил я.

– Да, сразу несколько, – ответил мне коллега. – Во-первых, беспрецедентное решение Ясныгина перекрыть бесстолпный храм куполом диаметром в 24 аршина, то есть около 17 метров, согласно принятым ныне единицам измерения, показалось неосуществимым известному петербургскому архитектору Захарову, курировавшему проект по заданию Академии художеств. Даже Воронихин, строивший здание Казанского собора в городе на Неве, не отважился на подобный эксперимент. Его купол не превысил диаметра в 14,5 метров. Однако, позже была доказана правильность математических расчётов Ясныгина и подтверждена безаварийность общей конструкции храма. Во-вторых, не хватало, как всегда, казённых финансовых средств. И, в-третьих, тяжёлые последствия войны 1812 года помешали вовремя приступить к внутренней отделке собора. Так что тут имела место целая совокупность обстоятельств.

Внутрь храма мы заходить не стали. Кажется, тогда в нём проводилась реставрация. Сейчас, уже не припомню.

Далее, мы, наконец, оказались у ворот Городского парка. У входа в него торговали мороженым и какими-то сладкими кондитерскими изделиями.

На аллеях парка было полно молодёжи. Тёплый летний вечер располагал к прогулкам на свежем воздухе. К нашему великому сожалению, ни одной свободной скамейки не обнаружилось. Мы, шаг за шагом, пересекли зону парка, и вышли к каменной балюстраде, с которой частично открывался долевой вид на Оку и равнинные территории на противоположном берегу реки. Здесь, по крайней мере, было то, на что можно положить руки и опереться, дав отдых уже заметно подуставшим ногам.

Я открыл баночку с пивом и сделал несколько больших глотков. Напиток приятно утолил накопившуюся дневную жажду.

– Холодненькое, – прошептал я и довольно улыбнулся.

Мне представлялось, что друг тоже последует вскоре моему примеру. Однако, он повёл себя несколько странно и, кажется, не выразил желания поддержать мой порыв. Между тем, спустя минуту-другую мой учёный коллега начал рыться в своей сумке и внезапно извлёк на свет Божий «чекушку» и два одноразовых стаканчика.

– Пиво без водки – деньги на ветер, – пошутил он.

«Да уж конечно, мудрое изречение, – пронеслось у меня в мыслях. – И откуда только у него появилась привычка употреблять крепкие спиртные напитки у всех на виду, в людных местах?»

– Может не стоит, – замялся я. – Лучше вечером, в гостинице.

– Ничего, – махнул рукой коллега. – По чуть-чуть разрешается. И сразу же запьём пивом.

От резкого «сивушного» привкуса «Гжелки» меня, буквально, передёрнуло. Водку я пил крайне редко и не был, вообще, к ней привычен.

Мой взгляд остановился на панорамном виде окского пейзажа. Я ушёл в раздумье.

Через какое-то время меня вывел из оцепенения тихий голос моего приятеля:

– Будешь ещё!

– Нет, спасибо, – вежливо отказался я.

– Ну, ладно. Тогда, за твоё здоровье.

С этими словами он выдохнул из лёгких воздух и залпом допил оставшуюся в бутылочке горячительную жидкость.

Я, в свою очередь, тоже опорожнил до дна металлическую банку с «Туборгом» и бросил её в стоявшую неподалёку урну.

«Гжелка» закончилась. Теперь коллега неспешно «посасывал» холодное пиво. Я ненароком взглянул на него. Высокий, в очках, на фоне панорамы Оки, он почему-то напомнил мне того самого интеллигента, которого изобразил столетием назад на своей известной картине художник Мстислав Добужинский. Только тут впереди была естественная, живая природа, а не дымящие фабричные трубы.

Удивительная вещь – культура. Она, как броня или кольчуга, защищает человека от совершения дурных и скверных поступков. В состоянии опьянения, даже самого небольшого, «культурные барьеры» начинают разрушаться и наружу проступают скрытые инстинкты, грубое животное начало.

Я заметил, что за нами наблюдает парочка местных девиц. Вероятно, мы привлекли их внимание своим наглым поведением в общественном месте. Они недоумевали, откуда в их Городском парке появились эти чужаки в очках, игнорирующие обязательные для всех нормы.

Между тем, мой друг расценил их любопытные взгляды совсем по-иному. В нём, самопроизвольно, пробудился грешный дух Ипполита Воробьянинова из бессмертного произведения Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев».

– Одна из них смотрит на нас. Похоже, на тебя. Наверное, хочет познакомиться, – прошептал мне на ухо приятель. – Может быть, пригласить их к нам в номер, в гостиницу.

Я замотал головой.

– Ты просто фантазируешь, – вырвалось у меня. – Они, наверняка, думают про себя, что мы с тобой подлинные глупцы и сами нарываемся на неприятности. В Калуге есть немало кафе, а также народное заведение «Светлячок», где ещё продолжают разливать спиртные напитки. И нормальные люди с желанием выпить, с их точки зрения, направились именно туда, а не в Городской парк, где можно ненароком привлечь внимание милиции. Они, скорее, удивлены, как столь простых вещей не понимают взрослые люди, да ещё и в очках.

– Как всё приземлено, – сокрушённо вздохнул мой приятель. – Ты не романтик в душе!

Я ничего не ответил, а лишь смерил коллегу взглядом и опять задумался.

«Наивный человек, – витало у меня в голове. – Неужели он думает, что любого москвича, приехавшего в тихий провинциальный город, местная публика будет воспринимать, как царя или господина. Тут своя жизнь, иные нравы, которые мы, скорее всего, не способны понять. В Калуге, как и по всей России, девушек больше привлекают крепкие, мускулистые парни на дорогих автомобилях. А вид худощавого интеллигента вызывает у них только ощущение тоски или дружеского сочувствия. Такова уж горькая реальность сегодняшнего дня! Культурные люди у нас в стране находятся на грани нищеты. А девушки… Они, конечно, всегда мечтают о сытой и прекрасной жизни, отдыхе на морском берегу и, в конечном счёте, о детях, у которых есть надёжный кормилец».

Я не озвучил свои мысли. Не хотелось, в очередной раз, возвращать моего коллегу с небес на землю.

– Пойдём отсюда. Скоро вечер, – произнёс я. – Нам уже пора возвращаться в гостиницу.

– Нет, ты как хочешь, а я хочу ещё немного побродить по Калуге. Мне здесь нравится, – возразил мой приятель. – Не бойся, со мной ничего не случится. Я не настолько пьян, чтобы перестать контролировать свои поступки.

– Хорошо, – согласился я.

Мы вместе покинули территорию парка, а затем каждый из нас побрёл своей дорогой. Меня ждала маленькая уютная комната в гостинице «Ока», а моего приятеля – вечерняя улица, спящая, но полная неожиданностей.

Придя в свой номер, я наскоро принял душ и с блаженным чувством тяжело брякнулся на мягкую узкую тахту. Но заснуть, по-настоящему, мне так и не удалось. Сначала, помешали разные шумы и голоса в гостиничном коридоре, а потом в голову упрямо полезли всякие несуразные мысли.

Я подумал о том, что если бы мой коллега жил в дореволюционной России, он мог быть вполне состоятельным человеком. Образование позволило бы ему занять видную должность в той или иной организации, с солидным денежным окладом. Ко всему прочему, он сам мог бы принадлежать к какой-то знатной дворянской или купеческой фамилии, обладающей достаточным финансовым состоянием. Что приключилось бы с ним тогда? Куда бы он мог отправиться в Калуге в поиске развлечений?

Не исключено, что молодому интеллигентному человеку просто захотелось бы сытно отужинать в хорошем ресторане, а затем, поймав извозчика, спокойно и без проблем добраться до своего гостиничного номера. В Калуге одним из излюбленных мест, которое посещала наиболее респектабельная публика, был «Кулон». Гостиница на Никитской улице долгое время имела другое название – «Киев». Её переименовали после того, как бывшие владельцы – из числа местных купцов – отдали здание за долги, возникшие из-за их петербургских кутежей, французу Жаку Луи Кулону.

Личность это была весьма неординарная. Как не крути, а он принадлежал к числу родственников знаменитого французского физика Шарля Огустена Кулона. В России о Жаке Луи узнали ещё в ту пору, когда тот состоял главным поваром у великой княгини Елены Павловны в Михайловском дворце. Супруга младшего сына императора Павла Первого, была женщиной не только обаятельной, но и умной. В её петербургском салоне нередко собирались, как говорится, «сливки общества» – государственные деятели, иностранные дипломаты, высокие офицерские чины, писатели и художники. Гости Елены Павловны почти неизменно восторгались блюдами, приготовленными Кулоном. Мода на французских поваров утвердилась в России ещё в годы правления Екатерины Второй. И с того момента они пользовались непререкаемым авторитетом.

Гостиница «Кулон» была в этом здании (фото автора конца 1990-х годов)

Жак Луи Кулон быстро разбогател в русской столице и вскоре, если можно так выразиться, «развернулся на широкую ногу». Он открыл собственную гостиницу и шикарный ресторан на Невском проспекте. Сюда однажды и занесло калужских купцов или, возможно, даже помещиков. Трудно в точности утверждать, но так или иначе, те сумели задолжать Кулону достаточно приличную денежную сумму, разорившись «в пух и прах».

Француз лично отправился в Калугу и с удовольствием взял во владение большую гостиницу на Никитской. Город ему сразу приглянулся. В 1856 году Жак Луи Кулон навсегда покинул Санкт-Петербург и открыл собственное дело в провинции. Француз мыслил серьёзно и дорожил собственной репутацией. В новой гостинице всё было оборудовано по высшему классу. О такой чистоте помещений и уровню сервиса в Калуге прежде и не мечтали.

Разумеется, при гостинице был открыт модный и красиво оформленный ресторан. При нём существовало всё то, что зачастую не всегда присутствовало в заведениях подобного рода в губернских городах. В соответствии с санитарными нормами, были устроены подсобные помещения для мойки посуды и просторная кухня. Рачительный француз даже привёз в Калугу из ликвидируемого великокняжеского погреба изысканные сорта национальных сухих вин – Шато д’Икем» и «Шато Лафит-Ротшильд».

Состоятельная калужская публика начала выучивать французские кулинарные слова – антрэ (т.е. главные блюда), ордевры (блюда, которые подают отдельно от главных) и антремэ (промежуточные блюда). Несмотря на дороговизну, ресторан Кулона стал хорошо посещаемым заведением. Пообедать у француза для калужан являлось престижным. Нередко заглядывали сюда и заезжие гости. Замечательная кухня Жака Луи Кулона, которого нередко величали профессором гастрономии, вряд ли кого-то могла оставить равнодушным. И думаю, её по достоинству оценил бы и мой уважаемый коллега, если бы только смог перенестись на «машине времени» в прошлое, сквозь десятилетия.

В Калуге до революции находились и любители сыграть на деньги в азартные игры. В приоритете у обеспеченных слоёв населения были карты или бильярд. К «пагубным занятиям» калужан также пристрастили иностранцы. В городе, ещё начиная с XVIII века, дурной славой пользовалась так называемая Кукова слобода. Она располагалась на месте нынешней улицы Первомайской. Сюда, по старой привычке, обычно и приезжали заядлые игроки. Хотя, наверное, кому-то из них в городе было хорошо известны и другие «тёмные места». Однако, в прежние времена об игорных заведениях в местной печати деликатно умалчивали.

Как и во всякой игре, были счастливцы и неудачники. Кто-то с лёгкостью «проматывал» солидную часть своих финансов, а кому-то улыбалась фортуна. В игре на бильярде многое ещё зависело от хороших рук и навыков владения кием. Этому надо было специально учиться.

Разумеется, отнюдь не все калужские торговцы и купцы имели репутацию безудержных кутил. Некоторые из них умели старательно припрятать выигранные деньги. В Калуге до недавней поры в старых домах ещё находили тайники с серебряными монетами. Никто не знает, но, может быть, это отчасти и являлось теми самыми «заначками» удачливых игроков. Они вполне могли переводить бумажные ассигнации в «металл», который лучше хранится и не теряет своей ценности с течением лет.

Но были и среди азартных людей и те, кто не довольствовался выпавшей на их долю удачей, а пытался ещё более приумножить капитал. Опытные дельцы умели с пользой для себя вкладывать деньги в коммерческие дела. Так в Калуге некогда был известен пример купца Ф.П.Власова. В начале прошлого столетия он выиграл значительную сумму – около 200 тысяч рублей и распорядился ей истинно по-хозяйски. На эти деньги купец отстроил в городе два магазина, открыл чайную, кафе, фотографию и синематограф. Понятно, что в дальнейшем он рассчитывал на получение стабильных ежегодных доходов. Однако, в полной мере осуществиться его замыслам помешали форс-мажорные обстоятельства. В России произошла революция…

Возбуждённый хмелем, мой друг вполне оказаться и в борделе. В 1900—1910-е годы в Калуге функционировало несколько развлекательных заведений подобного типа. Власти, как могли, боролись с этой «новой чумой». Поэтому дома терпимости в городе периодически закрывали, но затем они опять возникали, переезжая на другие адреса. В «царство порока» охотно захаживал и стар, и млад. Продажная любовь пользовалась спросом, и хозяйки заведений отнюдь не желали отказываться от прибыльного дела.

Девицы попадали в дома терпимости разными путями. Чаще всего, их приводила сюда нужда, потребность уйти от жалкого нищенского существования. Реже, на подобные резкие поступки шли представительницы женского пола, которым пришлось однажды пережить драму в личной жизни. Но, конечно, были и те, что просто любили разврат, мужское внимание и дорогие подарки. Жрицы любви не оставались обиженными и жили вполне нормально. Их заработок составлял от 20 копеек до 1 рубля за сеанс – в зависимости от того, насколько обеспеченным являлся клиент, и только половина от него поступала в карман хозяйки дома терпимости. Даже завязав на какое-то время со своим греховным промыслом, большинство девиц к нему затем снова возвращалось. Лёгкая жизнь, без проблем, неудержимо затягивала в свой омут.

От клиентов в домах терпимости, буквально, не было отбоя. Тяжёлое кризисное время заставляло мужчин искать себе досуг «на стороне», а некоторым из них встречи с непотребными девицами просто давали возможность немного расслабиться. Когда извозчику в Калуге говорили «К Морихе», он хорошо понимал, что нужно ехать на Васильевскую (сейчас, это улица Герцена). Если же упоминалась фамилия «Иванова», то экипаж отправлялся на Нижнюю Садовую (ныне, это улица Гагарина). Это были два наиболее известных и конкурирующих между собой заведения в городе. Матрёна Моор, мещанка Аниконова и дворянка Екатерина Иванова наиболее удачно преуспевали на поприще «свободной любви».