Текст книги "Русская история. Полный курс лекций"

ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЕ. Мы уже знаем, как еще до Ивана фактическим, не юридическим путем устанавливался в московском княжеском доме порядок преемства великокняжеской власти в прямой нисходящей линии. Все зависело от обстоятельств и хана; но обстоятельства и воля хана обыкновенно складывались в пользу такого порядка и образовали обычай, в силу которого великое княжение уже с Димитрия Донского стало не только московской отчиной, но именно отчиной старшего сына московского великого князя. Василий Темный, столько потерпевший в борьбе за этот порядок, придумал средство упрочить его, еще при своей жизни назначив старшего своего сына Ивана великим князем-соправителем. Иван хотел последовать примеру отца и старшего сына своего от первой жены Ивана так же назначил своим соправителем. Но соправитель умер, оставив сына Димитрия, когда и у Софьи подрастал сын Василий. У Ивана III получились две нисходящие и равносильные линии: представитель старшей (внук) на одно колено был ниже представителя младшей (сын). Бояре по нелюбви к Софье были за внука. Софья с сыном завела темную придворную интригу, которая открылась, и рассерженный Иван решил назначить соправителем и наследником внука. Но он не довольствовался простым изъявлением своей воли: недавний обычай назначать наследника, предварительно объявив его соправителем, он хотел освятить торжественным церковным венчанием избранника на великое княжение. Из византийских коронационных обрядников выбрали подходящие церемонии, дополнили их подходящими к случаю подробностями и составили «чин» поставления Димитрия Ивановича на великое княжение, дошедший до нас в современной рукописи. Венчание происходило в Успенском соборе в 1498 г. Великий князь-дед возложил на великого князя-внука шапку, венец и бармы, оплечье, широкий отложной воротник. Во время венчания митрополит, обращаясь к деду, называл его «преславным царем самодержцем». Торжественная минута вызвала в московском князе потребность оглянуться назад и призвать старину, историю, в оправдание нового порядка престолонаследия – в прямой нисходящей линии. Обратясь к митрополиту, Иван сказал: «Отец митрополит! божиим изволением от наших прародителей, великих князей, старина наша оттоле и до сих мест: отцы наши, великие князья, сыновьям своим старшим давали великое княжение; и я было сына своего первого, Ивана, при себе благословил великим княжением; но божьею волей сын мой Иван умер; у него остался сын первый Димитрий, и я его теперь благословляю при себе и после себя великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским, и ты бы его, отец, на великое княжение благословил». По прямому смыслу этих слов Иван решил при назначении преемника держаться прямой нисходящей линии в самом строгом смысле слова. Торжественное церковное венчание, освящавшее такой порядок престолонаследия, можно считать тогдашней формой издания основных законов. Такие законы, и впереди всех закон о престолонаследии, были особенно необходимы в момент превращения непомерно расширившейся вотчины Даниловичей в Московское государство: государство тем и отличается от вотчины, что в нем воля вотчинника уступает место государственному закону. Но Иван сам же нарушил свое столь торжественное установление. Софья успела поправить свои дела: венчанный внук был разжалован и заключен под стражу, а сын пожалован и посажен на великое княжение «самодержцем». «Разве я не волен в своем внуке и в своих детях? Кому хочу, тому и дам княжение», – сказал однажды Иван по другому случаю; здесь в нем говорил своенравный хозяин-вотчинник, а не государь, которым издан первый Судебник. Та же мысль о произвольном выборе преемника между нисходящими выражена и в договоре, заключенном между Василием и Юрием, старшими сыновьями Ивана III, еще при его жизни и по его воле: отец благословляет великим княжеством сына, которого хочет, невзирая на старшинство. Преемником Ивана III дан был пример, которому они следовали с печальным постоянством, – одной рукой созидать, а другой разрушать свое создание, пока не разрушили созданного ими государства.

РАСШИРЕНИЕ ВЛАСТИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ. Такое же колебание заметно и в определении объема и формы верховной власти. Усиленная работа политической мысли повела не к одному лишь накоплению новых украшений вокруг великого князя и его титула; от этой работы оставались и некоторые практические осадки. Новое значение верховной власти, постепенно уясняясь, отражалось не только на придворном церемониале, но и на государственном праве. Мы знаем, как великие князья московские уже с первой половины XIV в. постепенно усиливали вотчинное преобладание старшего своего наследника над младшими князьями удельными. Иван III в своем завещании довел это усиление до небывалых размеров: старшему своему сыну и наследнику великого княжения он одному завещал более 60 городов с уездами или целых земель с городами и пригородами, а четырем удельным его братьям, всем вместе, было дано не более 30 городов, притом большею частью малозначительных. Теперь великий князь московский стал гораздо богаче и сильнее всех удельных своих родичей, вместе взятых. Это было практическое средство, к которому прибегали и предшественники Ивана III для обеспечения политического преобладания старшего наследника. Иван III и здесь сделал важное нововведение, в котором сказалось действие государственных идей, усиленно проникавших в сознание московского государя. Усиливая материальное преобладание старшего сына, великого князя, он в своей духовной дал ему и существенные политические преимущества над младшими удельными братьями. В этом отношении духовная Ивана есть первый акт своего рода в истории нашего государственного права: в нем видим попытку определить состав верховной власти. Перечислю эти политические преимущества, данные великому князю над удельными. 1) До сих пор все князья-сонаследники совместно по долям или участкам владели городом Москвой, собирали с нее дань и пошлины, прямые и косвенные налоги; в духовной Ивана III важнейшие статьи финансового управления столицей, торговые пошлины и сборы с торговых помещений предоставлены одному великому князю, который только выдавал из них по 100 рублей (не менее 10 тысяч рублей на наши деньги) в год каждому из удельных своих братьев. 2) До сих пор удельные князья творили суд и расправу по всем делам каждый в своем участке столицы и в принадлежавших ему подмосковных селах; по духовной Ивана III, суд по важнейшим уголовным делам во всей Москве и в подмосковных станах, доставшихся в удел братьям, принадлежал исключительно великому князю. 3) До сих пор каждый владетельный князь, великий, как и удельные, бил или мог бить свою монету, и в наших нумизматических кабинетах вы найдете много экземпляров удельной монеты XIV и XV вв.; по духовной Ивана III, право чеканить монету предоставлено было одному великому князю московскому. 4) До сих пор, согласно с удельным порядком владения, удельные князья могли располагать своими вотчинами в завещаниях по личному усмотрению. Димитрий Донской впервые ввел некоторое ограничение в это право, постановив в своей духовной, что удельный князь, умирая бессыновным, не мог никому завещать свой удел, который по смерти бессыновного владельца делился между оставшимися братьями по усмотрению матери. В духовной Ивана III это ограничение направлено исключительно в пользу великого князя: выморочный удел весь, без раздела, переходил к последнему. Часть удела, выделенная княгине-вдове «на прожиток», оставалась в ее пользовании только до ее смерти, «до живота», а потом также отходила к великому князю.

ВРЕД УДЕЛЬНОГО ВЛАДЕНИЯ. Видим, что духовная Ивана III определяет верховную власть великого князя только с одной стороны – по отношению к князьям удельным. Великий князь, прежде превосходивший удельных родичей только размерами своих владений, количеством материальных средств, теперь сосредоточил в своем лице и наибольшее количество политических прав. Преемник Ивана III вступал на великокняжеский стол более государем, чем сам Иван. Удельные братья, в первую половину Иванова княжения еще способные наделать больших хлопот великому князю, потом являются перед ним бессильными и бесправными владетелями. Они беднели и падали все более, вели хищническое управление в своих уделах и все-таки нуждались, не были в состоянии нести расходы на татар, занимали деньги у кого и сколько могли, иногда по 2 рубля на соль, и не платили процентов, умирали в больших долгах, возлагая уплату их на великого князя, которому отказывали свои уделы. В таких чертах рисуется их хозяйственное положение в их духовных грамотах. Еще печальнее было положение удельных братьев великого князя Василия. Они иногда помышляли о побеге в Литву, но по обнаружении замысла униженно ходатайствовали о прощении через митрополита, монахов, московских бояр, называли себя холопами великого князя, своего «государя». С ними и не стеснялись в Москве ни при Иване, ни при Василии: они знали, что за ослушание и за крамолу по одному доносу, даже только по подозрению, их ждет московская тюрьма. Но удельное право формально признавали оба этих великих князя, заключали с удельными договоры на старых условиях, как с независимыми владетелями, только обязывая их быть неотступными от великих князей «никуда ни к кому никоторыми делы», ни с кем не заключать договоров, вообще не сноситься без ведома великих князей и под их детьми, своими племянниками, великих княжеств не подыскивать: по-прежнему действуют личные обязательства вместо закона. Однако, безопасные сами по себе, по своей политической и нравственной слабости, неспособные и своих уделов устроить, не то чтобы царством править, как отозвался о своих удельных братьях великий князь Василий, они не перестали быть вредными при тогдашнем ходе дел и при складе общества того времени. Удельные предания были еще слишком свежи и кружили слабые удельные головы при всяком удобном случае. Удельный князь был крамольник если не по природе, то по положению: за него цеплялась всякая интрига, заплетавшаяся в сбродной придворной толпе. В московском Кремле от него ежеминутно ожидали смуты; всего более боялись его побега за границу, в Литву, хотя эта опасность была, может быть, лучшим средством освободить государство от этих ни на что не пригодных остатков безнарядной старины, как это средство избавило Василия Темного от его злейших врагов, князей можайского и Шемячича. Формальное, т. е. притворное, признание удельного права, не соответствовавшее действительным отношениям, внося фальшь в государственную жизнь, мешало московским государям уяснить себе и проводить одно из основных начал государственного порядка – единство, цельность верховной власти. Печальный опыт отца и свой собственный заставил Ивана III тревожно задуматься над мыслью о такой власти. Московский посланец от его имени говорил в Вильне его дочери, великой княгине литовской: «Слыхал я, каково было нестроение в Литовской земле, коли было государей много, а и в нашей земле, слыхала ты, каково было нестроение при моем отце, а после отца каковы были дела и у меня с братьями, надеюсь, слыхала же, а иное и сама помнишь».

НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ МОСКОВСКИХ ГОСУДАРЕЙ. Но, восприимчивые к идее самодержания, московские государи очень туго усвояли себе мысль о единодержавии. Мы скоро увидим, как Иван IV, торжественно принявпий постоянный титул царя и самодержца, в полемике с князем Курбским принялся за напряженную разработку нового взгляда на самодержавие, незнакомого Древней Руси; но и он не мог отрешиться от удельных привычек. В духовной 1572 г., назначив своим преемником старшего сына, Ивана, он отказал ему все царство Русское, но при этом выделил и второму сыну, Федору, удел, набранный из городов в разных частях государства (Суздаль, Кострома, Волоколамск, Козельск, Мценск и др.). Правда, этот удел не становился особым самостоятельным княжеством; его владетель не получал значения автономного государя, подобно удельным князьям прежнего времени, а во всем подчинен был царю, и самый удел его оставался под верховной властью старшего брата как единственного государя, составлял неотделимую часть единого, нераздельного Русского царства; «а удел сына моего Федора, – гласила духовная, – ему ж (старшему сыну, царю Ивану) к великому государству». В уме завещателя, очевидно, присутствовала мысль о нераздельности верховной власти и государственной территории. В той же духовной впервые в истории нашего государственного права решительно выражено было понятие об удельном князе как о простом слуге государя. В самых настойчивых выражениях отец внушает младшему сыну безусловную и беспрекословную покорность перед старшим, приказывает ни в чем ему не прекословить, во всем жить из его слова, во всем быть в его воле до крови и до смерти, даже в случае обиды от старшего брата рати не поднимать и самому собой не обороняться, а бить ему челом, чтоб гнев сложить изволил. Словом, удельный князь – владетельный подданный государя и больше ничего. Но дело было в самом звании удельного князя, а не в степени его подчинения государю по завещательным отеческим наставлениям, не имевшим никакого практического значения. Когда старший сын Грозного погиб, второй заступил его место наследника, а родившемуся незадолго до смерти отца царевичу Димитрию назначен был маленький удел – Углич. Но отец не успел еще закрыть глаз, а у колыбели этого удельного князя уже завязалась смута, которая, долго тлея, наконец разгорелась в такую беду, едва не разрушившую всех плодов 300-летней терпеливой работы московских Давидовичей. Так до конца династии в Кремле не могли оторваться от мысли, что каждый член владетельного рода должен иметь удел, хоть маленький и хоть с призрачной властью, но все же свой удел, и такой смелый мыслитель и преобразователь, как Иван Грозный, остался верен фамильной московской логике и политике – логике полумыслей и политике полумер. Сведем все сказанное, чтоб видеть, как сложилась верховная власть в Московском государстве к концу изучаемого периода.

СОСТАВ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ. Одному из маленьких уделов Окско-Волжского междуречья счастливое сочетание различных условий помогло расшириться на всю область тогдашнего распределения великорусского племени. Столь успешное расширение побуждало владетелей этого удела постепенно расширять и свой взгляд на себя, на свою власть, чтобы привести ее в меру все улучшавшегося положения. Разнообразные пособия вовлечены были в эту работу московской политической мысли: общехристианские воззрения и византийские предания, туземные исторические воспоминания и уроки, выносимые из переживаемых событий, даже чаяния будущего. Из такого материала выработался довольно сложный, но недостаточно определенный образ верховной власти, в котором с некоторой ясностью обозначались три черты: божественное происхождение, вселенское представительство православия на основе церковно-исторической связи с павшей Византией в национальное всероссийское значение на основе прямого преемства от великого князя Владимира Мономаха. Но эти черты были привнесены в состав власти, а не развились из ее исторически сложившегося содержания. Это содержание состояло в вотчинном праве московского государя на Русскую землю как принадлежащую, так и имеющую принадлежать ему в будущем. В этом праве можно различить три определения: независимое от сторонней силы вотчинное полвовластие, выраженное в заимствованных титулах царя и самодержца; наследование по завещанию в прямой нисходящей линии с выбором наследника из нисходящих по усмотрению завещателя; неделимость царства как власти и как области, с сохранением подчиненного царю удельного владения. Исходя из чисто вотчинных оснований эти определения при надлежащей законодательной обработке и очистке от вотчинной примеси могли стать основами государственного порядка; из них два последних тем и были вызваны, что вотчина расширилась до размеров, в которых она не могла оставаться вотчиной и превращалась в государство.

ВЗГЛЯД ОБЩЕСТВА НА ГОСУДАРЯ. Мы доселе перечисляли последствия основного факта, обнаружившиеся, с одной стороны, во внешнем положении и внешней политике Московского государства, с другой – в политическом сознании московского государя и в составе его верховной власти. Но этот факт отразился и на отношении московского общества к своему государю. До конца XV в. это отношение отличалось простотой удельного времени и еще не заметно было следов того почитания, своего рода культа, которым впоследствии был окружен московский государь. В 1480 г., во время нашествия хана Ахмата, Иван III, постояв с полками на Оке, покинул армию и воротился в Москву. Столица была в смятении; горожане сносили в Кремль свои пожитки, ожидая татарской осады. Увидев возвращавшегося великого князя, они подступили к нему с жалобами и говорили ему, по свидетельству летописи: «Когда ты, государь, княжишь над нами в мирное время, тогда нас много понапрасну обременяешь поборами, а теперь сам, рассердив хана, не заплатив ему выхода, нас же выдаешь татарам». Престарелый ростовский архиепископ Вассиан встретил великого князя еще более резкими упреками, начал «зло говорить ему», называя его «бегуном», трусом и грозя, что на нем взыщется кровь христианская, которая прольется от татар. Приведем еще эпизод из княжения Иванова преемника. И в это время еще не исчезли прежние простые отношения подданных к государю. Тогда в Москве заподозрили по доносу в злом умысле государева брата, удельного дмитровского князя Юрия, и решили дождаться его приезда в столицу, чтобы арестовать его. Узнав об этом, Юрий обратился к волоколамскому игумену преп. Иосифу, жалуясь ему, что в Москве слушают наветников, и прося игумена съездить в Москву походатайствовать за него перед великим князем. Иосиф уговаривал удельного князя не противиться великому: «Преклони главу твою пред помазанником божиим я покорись ему». Юрий отвечал на это: «Будь мне вместо отца родного; я по твоему наставлению не буду против государя, готов все терпеть от него, даже самую смерть, только съезди к нему». Иосиф послал к великому князю двух старцев своего монастыря. Не соблюдая обычных правил вежливости, не поздоровавшись и не спросив о здоровье игумена, Василий встретил посланных сердитыми словами: «Зачем пришли, какое вам до меня дело?» Тогда один из старцев начал наставительно пенять великому князю, что государю не подобает так выходить из себя, не разузнав наперед в чем дело, а следует расспросить хорошенько и выслушать с кротостью и смирением. Великий князь смутился, встал и улыбаясь сказал: «Ну, простите, старцы, я пошутил». Затем, сняв шапку, он поклонился старцам и спросил о здоровье игумена. Тогда уже пошла речь о деле, и великий князь уважил ходатайство Иосифа, помирился с братом. Это было до 1515 г., когда умер Иосиф. Так еще в начале XVI в. по временам проявлялись простые удельные отношения подданных к своему государю; но эти отношения исчезали быстро вместе с последними уделами. Уже при Иване III, еще более при Василии верховная власть окружала себя тем ореолом, который так резко отделил московского государя от всего остального общества. Посол императора германского Герберштейн, наблюдавший Москву при Василии, замечает, что этот великий князь докончил то, что начал его отец, и властью своею над подданными превосходит едва ли не всех монархов на свете. Он добавляет, что в Москве говорят про великого князя: воля государева – божия воля, государь – исполнитель воли божией. Когда москвичей спрашивают о каком-нибудь неизвестном им или сомнительном деле, они отвечают затверженными выражениями: мы того не знаем, знает то бог да великий государь. По словам Герберштейна, они даже величали своего государя ключником и постельничим божиим, применяя язык московского двора к столь возвышенным отношениям. Так уже ко времени Василиева преемника Ивана IV в Москве был готов тот кодекс политических понятий, которым так долго жила потом Московская Русь.

ВЫВОДЫ. Припоминая изученные нами сегодня явления, не можем сказать, чтобы полтора века со смерти Василия Темного прошли даром для политического сознания и власти московского государя. Идея государственного объединения всей Русской земли, национального значения московского государя, свыше возложенного на него полномочия блюсти народное благо – эти идеи вместе с первыми попытками установить состав верховной власти, единой и неделимой, надобно признать значительными успехами для московских умов того времени. Впрочем, значение этих успехов ограничилось бы историей понятий, если бы они не сопровождались соответственным движением общественного и государственного порядка, к изучению которого мы обращаемся.