Текст книги "Русская история. Полный курс лекций"

ЛЕКЦИЯ XXXIX

ПЕРЕМЕНЫ В ОБЛАСТНОМ УПРАВЛЕНИИ. НОРМИРОВКА КОРМЛЕНИЙ. ДОКЛАД И СУДНЫЕ МУЖИ. ГУБНОЕ УПРАВЛЕНИЕ. ЕГО СОСТАВ. ВЕДОМСТВО И ПРОЦЕСС. ХАРАКТЕР И ЗНАЧЕНИЕ. ДВА ВОПРОСА. ОТНОШЕНИЕ ГУБНОГО УПРАВЛЕНИЯ К КОРМЛЕНЩИКАМ. ЗЕМСКАЯ РЕФОРМА. ЕВ ПРИЧИНЫ. ВВЕДЕНИЕ ЗЕМСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ. ВЕДОМСТВО И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗЕМСКИХ ВЛАСТЕЙ. ВЕРНОЕ УПРАВЛЕНИЕ. ХАРАКТЕР И ЗНАЧЕНИЕ РЕФОРМЫ.

ПЕРЕМЕНЫ В ОБЛАСТНОМ УПРАВЛЕНИИ. Я изложил перемены, происшедшие в центральном управлении Московского государства с половины XV в. Не трудно заметить общее направление, в каком шла правительственная перестройка. В удельное время центральное управление было собственно дворцовым, ограждало и проводило личные и хозяйственные интересы удельного князя. С половины XV в. в Московском государстве оно постепенно выходит из тесной сферы княжеского дворцового хозяйства и приноровляется к потребностям общегосударственным, усвояет задачи общенародного блага. Разумеется, эта перемена не была следствием какого-либо перелома в политических понятиях московского государя или московского правительственного класса. Наоборот, самые эти понятия изменялись под влиянием перестройки управления, вынуждавшейся ходом дел, как говорится, силою вещей. Этот процесс, как бы сказать, исторического вымогания новых понятий особенно наглядно отразился на переменах, происшедших в областном управлении Московского государства с половины XV в. Здесь сквозь новые государственные нужды в усложнявшихся правительственных учреждениях и отношениях пробиваются непривычные для тогдашних умов идеи о различии общих и местных интересов, центра и областей, о необходимости надзора за местными властями и о способах регулирования их деятельности. Эти идеи носят еще первичный, элементарный характер, представляются частичными попытками; однако они постепенно складываются в целый план, направленный к стеснению, а потом и к отмене кормлений. Так, должности по областному управлению, бывшие удельными средствами содержания служилых людей, преобразовались в местные органы центрального управления.

НОРМИРОВКА КОРМЛЕНИЙ. Можно различить три главных момента в ходе этого переустройства областного управления. Первый момент обозначился тем, что центральное правительство стало точнее определять законодательным путем, установившиеся в силу обычая или практики права и ответственность областных управлений и, регулируя порядок кормления, стесняло произвол кормленщиков. Такую регламентацию областного управления встречаем как в общих узаконениях обоих Судебников, так и в местных уставных грамотах, какие жаловала центральная власть целым областям или отдельным городским и сельским обществам. Самое появление таких узаконений и грамот, регулировавших деятельность местных управителей, показывало, что центральная власть начинала заботиться об ограждении интересов местных обывателей от своих собственных агентов, т. е. начинала сознавать свое назначение охранять благо общества. Кормленщик, наместник или волостель, получал при назначении на кормление наказный, или доходный, список, своего рода таксу, подробно определявшую его доходы, кормы и пошлины. Притом натуральные кормы переложены были на деньги: так, по белозерской уставной грамоте 1488 г., наместник за рождественский корм получал с сохи вместо 10 печеных хлебов или ковриг 10 денег (около 5 рублей), вместо воза сена – 2 алтына (около 6 рублей) и т. д. Затем запрещено было кормленщикам самим собирать свои кормы с населения: это поручено было выборным от обществ, сотским – в городах и подгородных станах, старостам – в прочих сельских волостях. С течением времени становились определеннее и самые сроки кормлений. В XVI в. московское правительство, по-видимому, стремилось сокращать их: в эпоху второго Судебника общим правилом был, кажется, годовой срок, хотя бывали случаи кормлений двухлетних и трехлетних. Изложенные меры стесняли наместников и волостелей как кормленщиков, упорядочивая их отношения к плательщикам, предупреждая или смягчая обоюдные неудовольствия и столкновения сторон.

ДОКЛАД И СУДНЫЕ МУЖИ. Ко второму моменту в преобразовании местного управления можно отнести меры, в которых сказывалась попытка придать кормленщикам характер местных правителей в государственном смысле слова и в этом направлении изменить их судебно-административную деятельность. Эти меры стесняли не только произвол, но и самый объем власти кормленщика, изъемля наиболее важные дела из их компетенции. Средством этого ограничения служил двойной надзор за их действиями, шедший сверху и снизу. Надзор сверху выражался в докладе. Так называлось в древнерусских документах перенесение судебного или административного дела из низшей инстанции в высшую, из подчиненного учреждения в руководящее для окончательного решения, вершения, говоря языком этих документов. Так, путем доклада переносились дела из приказов «в верх», в Боярскую думу или к государю; точно так же и областные управители обязаны были докладывать известные дела центральным приказам. Областной управитель только разбирал дело, но решение по делу давалось центральным учреждением, подлежащим приказом или самой Боярской думой, причем, разумеется, пересматривалось и все делопроизводство с точки зрения его добросовестности и правильности. В продолжение XV и XVI вв. все большее количество дел, прежде вершившихся на месте, в области, идет от областных кормленщиков на доклад в центральные учреждения. Так доклад ограничивал власть областных управителей. Во второй половине XV в., по первому Судебнику, лишь некоторые из наместников и волостелей обязаны были посылать в столицу на доклад известные дела о холопстве и важнейшие уголовные – о разбое, душегубстве и татьбе с поличным. По второму Судебнику, это ограничение распространено на всех наместников и волостелей. Точно так же с конца XV в. едва ли не большая часть судных поземельных дел решается в центре, а не в области. С другой стороны, судебные действия наместников и волостелей подчинены были надзору представителей местных обществ. Сохранившиеся акты удельного времени изображают деятельность лишь органов княжеской власти, какими были в местном управлении наместники и волостели. Но едва заметно мелькает в тогдашних грамотах другой ряд властей, в которых выражалась самодеятельность местных обществ. Города и пригородные станы издавна выбирали своих сотских, сельские волости – своих старост. По актам удельного времени трудно сказать, каково было значение этих земских властей; вероятно, они вели хозяйственные дела своих миров, а также охраняли общественную безопасность «от лихих людей», от татей и разбойников. С объединением Московской Руси этих земских выборных стали привлекать и к делам государственного хозяйства: на сотских, старост и выборных окладчиков, как мы видели, возлагали раскладку казенных податей и повинностей, как и сбор кормов, шедших областным управителям. Может быть, в силу давнего обычая эти власти имели и судебное значение, ведали какие-либо судные дела своих обществ, не входившие в юрисдикцию кормленщиков. Но до второй половины XV в. сохранившиеся памятники законодательства не указывают такого значения мирских выборных, ни особой их юрисдикции, ни участия в суде областных управителей. Зато с этого времени земские учреждения становятся все более деятельными участниками местного управления и суда. Прежде всего земские выборные вводятся в суд наместников и волостелей. Первый Судебник и уставные грамоты его времени предписывают, чтобы на суде у областных кормленщиков присутствовали сотские, старосты и добрые или лутчие люди. Судебник прибавляет еще дворского, выборного управителя, заведовавшего в некоторых городах тюрьмами и другими казенными зданиями, а также утверждавшего некоторые гражданские сделки, например переход недвижимых имуществ из одних рук в другие. Призывая этих земских «судных мужей» на суд областных кормленщиков, закон восстановлял или обобщал давний народный обычай, требовавший при совершении юридического акта присутствия свидетелей для удостоверения его подлинности или действительности. Таково же было первоначальное значение и судных мужей: они присутствовали на суде как его свидетели – ассистенты. Если дело, рассмотренное наместником или волостелем, шло на доклад в высшую инстанцию и одна сторона оспаривала – «лживила» судный список, судебный протокол, то староста с другими судными мужами призывался засвидетельствовать, так ли шел суд, как он записан в судном списке, который при этом сличали с противнем, копией протокола, выдававшейся судным мужам при первом производстве дела у кормленщика за его печатью. Если судные мужи показывали, что суд шел так, как он изложен в судном списке, и этот список сходился с копией «слово в слово», сторона, оспаривавшая протокол, проигрывала дело; в противном случае ответственность за неправильное судопроизводство падала на судью. Добрые люди выбирались особо для каждого дела как понятые. В XVI в. они превращаются в постоянное учреждение, первоначально в некоторых местностях, особенно на новгородском севере, а потом и повсюду: по второму Судебнику, в суде областных управителей должны были присутствовать особые выборные – земские старосты с присяжными заседателями – целовальниками, которых надобно отличать от прежних сотских, старост и десятских, ведавших сбор и раскладку податей и вообще хозяйственные дела своих миров. Теперь и компетенция присяжных судных мужей расширилась: они стали принимать более деятельное участие в отправлении правосудия. Им вменялось в обязанность на суде кормленщиков «правды стеречи» или «всякого дела беречи вправду, по окрестному целованию, без всякие хитрости». Таким образом, они должны были наблюдать за правильностью судопроизводства, охраняя правовой порядок, местный юридический обычай от произвола или неопытности кормленщиков, не знавших или не хотевших знать местной правды, – словом, быть носителями мирской совести. Кроме того. Судебник 1550 г. давал им право блюсти справедливые интересы тяжущихся сторон. Это значение выражено в двух его постановлениях: одно требовало, чтобы на суде кормленщиков присутствовали старосты и целовальники тех же волостей, из которых были истец и ответчик; по другому постановлению, когда пристав наместника или волостеля отдавал обвиняемого или осужденного на поруки и при этом не находил поручителей, то он не имел права ковать этого человека в железа, не явив старосте и целовальникам; в противном случае последние по требованию родственников могли освободить арестованного и даже взыскать для него с пристава бесчестье за неправильный арест. Так земские выборные, став постоянными присяжными заседателями на суде наместников и волостелей, являются посредниками между кормленщиками и своими земскими мирами. Наконец, оба контроля, сверху и снизу, которым подвергались действия кормленщиков, соединялись в порядке принесения на них жалоб обывателями, установленном Судебниками и уставными грамотами. Обыватели сами назначали срок, когда наместник или волостель должен был стать или послать своего человека на суд перед великим князем, чтобы отвечать на обвинение в московском приказе или перед государевой думой.

ГУБНОЕ УПРАВЛЕНИЕ. Итак, повторю, второй момент в переустройстве управления обозначился установлением двустороннего надзора за действиями областных кормленщиков. Участие земских выборных в отправлении правосудия было только вспомогательным коррективом суда кормленщиков. Уже в первой половине XVI в. обозначился и третий момент изучаемого процесса, состоявший в поручении местным мирам самостоятельного ведения дела, которое неудовлетворительно вели кормленщики, именно дела охраны общественной безопасности. Этим и началась замена кормленщиков выборными земскими властями. До царя Ивана IV наместники и волостели ведали и уголовные дела, сначала без доклада, а потом перенося важнейшие из них на пересмотр, решение или утверждение в столицу. Наиболее тяжкие уголовные преступления – разбой, душегубство, татьба, поджог и т. п. – все такие лихие дела, как они тогда назывались, были для наместников и волостелей самыми доходными судебными статьями, доставляли им наиболее значительные пошлины: за такие преступления осужденный подлежал «продаже» – конфискации всего имущества в пользу кормленщика за вычетом вознаграждения истцу, тогда как другие правонарушения давали ему только «противень против исцова» или «вполы исцова», т. е. пеню, равную иску или его половине. Значит, личный интерес областного правителя побуждал его преследовать лихие дела и карать за них; но у него не было ни побуждений, ни даже средств предупреждать их. Когда совершалось убийство, волостель, а чаще наместник, которому обыкновенно принадлежал суд по уголовным делам, требовал от общества, на земле которого совершено преступление, выдачи преступника; в противном случае общество платило ему виру в 4 рубля (в конце XV и в начале XVI в. не менее 400 рублей на наши деньги). Подвергались преследованию отдельные лихие дела, но не было учреждения, которое вело бы постоянную, организованную борьбу с лихими людьми, рецидивистами, профессиональными разбойниками и татями. Кормленщики, очевидно, не годились для такой борьбы. Между тем страшное развитие разбойничества, о котором говорят памятники тех веков, требовало особых органов управления для ограждения общественной безопасности и предупреждения преступлений. Правительство пробовало сначала посылать в области особых сыщиков для преследования лихих людей; но эти сыщики, требуя себе содействия от местных обществ, сами ложились на них новым бременем, чинили обывателям великие убытки и волокиту великую. Потому в Москве решили поручить уголовную полицию самим местным обществам. В малолетство Грозного, во время боярского правления, правительство начало давать городским и сельским обществам так называемые губные грамоты, предоставлявшие им преследование и казнь лихих людей. Так старинная обязанность земских обществ выдавать наместнику душегубцев теперь превратилась в их ответственное право ловить и казнить разбойников. И это дело устроялось очень постепенно, с большими колебаниями. В иных местах правительство поручало «разбойничьи дела делать» выборным присяжным заседателям на суде кормленщиков или наличным сотским и старостам под руководством известных уже нам городовых приказчиков; в других местах оно предписывало выбирать для этого дела особые, специальные власти. Уголовно-полицейский округ, в котором преследование лихих людей предоставлялось самому обществу, назывался губой. Первоначально губное окружное деление совпадало с мелким административным. Так, по губным грамотам 1539 г., белозерской и каргопольской, самым ранним актам этого рода, до нас дошедшим, обыватели всех классов, «свестясь меж собя все за один», для поимки и казни разбойников выбирали в каждой волости тех уездов голов из детей боярских, человека по 3 или по 4 на волость, а им в помощь – старост, десятских и лучших людей, которые выбирались из тяглого населения. Так в губном деле устанавливалась совместная деятельность служилого и тяглого общества с подчинением последнего первому. Но при этом из сел крупных привилегированных землевладельцев составлялись особые губы, независимые от волостных, со своими губными головами и целовальниками. Так, из 5 сел Кириллова монастыря в Белозерском уезде образована была в 1549 г. особая губа с 2 губными старостами, «выборными головами» из служилых людей и с целовальниками из крестьян тех же сел. Но эти монастырские губные головы по важным губным делам должны были съезжаться с волостными и становыми губными головами в г. Белозерске, где и вершили такие дела все вместе. Эти съезды, естественно, вели к объединению мелких губных единиц, к установлению всеуездной губной власти. Во второй половине XVI в. такая власть и явилась в виде всеуездных губных старост, по одному или по два на весь уезд, который теперь образовал одну цельную губу. Над белозерскими волостными и становыми губными головами, установленными в 1539 г., грамота 1571 г. поставила двух всеуездных губных старост. Подобное объединение губных учреждений происходило и в вотчинах крупных частных землевладельцев. В многочисленных селах Троицкого Сергиева монастыря, рассеянных по 22 центральным уездам, было несколько своих монастырских губ с выборными губными приказчиками и целовальниками, с губными избами, т. е. правлениями, и с тюрьмами при них для татей и разбойников – все на монастырском содержании. В 1586 г. над всеми этими монастырскими губами поставлен был общий губной староста из монастырских служилых людей.

ЕГО СОСТАВ. Став всеуездным, губное управление образовало сложную сеть руководящих и подчиненных полицейских органов, раскинувшуюся по всему уезду. Во главе их стояли губные старосты, избиравшиеся на всесословном уездном съезде, но только из служилых людей, по одному или по два на уезд. Они вели дела вместе с губными целовальниками, которых выбирали из своей среды одни тяглые люди, посадские и сельские, в прежних мелких губных округах, посадах, волостях, станах и селах. Старостам подчинены были сотские, пятидесятские и десятские, выбиравшиеся по сотням, полусотням и десяткам, полицейским участкам, на которые делились по числу дворов губные округа.

ВЕДОМСТВО И ПРОЦЕСС. В губных учреждениях сказался рост сознания государственных задач: они были плодом мысли, что преступление не есть частное дело, а касается всего общества, затрагивает общее благо, а потому я преследование его есть обязанность государства и требует особых органов и приемов управления. Развитие этой мысли вело к постепенному расширению губного ведомства, захватывавшего все больший круг уголовных деяний. По второму Судебнику и по первым губным грамотам, этому ведомству из всех лихих дел предоставлен был только разбой, к которому потом были прибавлены татьба, а в XVII в. – душегубство, поджог, оскорбление родителей и другие. Для губных дел установлен был особый порядок делопроизводства. Кормленщики вели судные дела обвинительным или состязательным процессом, который, собственно, и назывался судом. Дело возбуждалось частным иском или обвинением и решалось признанием ответчика, свидетельскими показаниями, полем, присягой, письменными документами. Губной староста вел дела розыскным или следственным порядком. Дело возбуждалось и без частного иска – поимкой татя с поличным, повальным обыском – опросом обывателей о прежнем поведении обвиняемого, об его общественной благонадежности и оговором – указанием преступника с пытки на соучастников преступления. Эти улики имели силу судебных доказательств сами по себе, без сравнительной судебной оценки каждой из них. Частное обвинение в разбое, не поддержанное ни оговором, ни прямыми уликами, вело к повальному обыску, а облихованный к обыску, хотя бы бездоказательно, все-таки подвергался пытке и, если не сознавался в преступлении, «по обыску» осуждался на пожизненное тюремное заключение, а из имущества его вознаграждался истец. Цель губного процесса строго полицейская – предупреждение и пресечение «лиха», искоренение лихих людей. Губная грамота грозила губным властям: «А сыщутся лихие люди мимо их, и на них исцовы иски велеть имати без суда, да им же от нас (государя) быти кажненым». Потому губного старосту заботило не восстановление права в каждом случае его нарушения, а обеспечение общественной безопасности. Вступая в должность, он обязан был созвать в уездный город на съезд уездных жителей из всех классов общества: из духовенства белого и черного, из дворянства, городского и сельского населения – и опросить их под присягой, кто у них в губе лихие люди, тати и разбойники или их укрыватели, и, кого в этом общем предварительном обыске называли лихими людьми, тех брали и ставили перед губным старостой, а их имущество, переписав, берегли до окончания дела. Так начиналась сложная и шумная губная процедура по всему уезду с арестами, пыточными оговорами, очными ставками, «исцовыми исками», повторительными повальными обысками и пытками, конфискациями, виселицами.

ХАРАКТЕР И ЗНАЧЕНИЕ. В этой громоздкой организации и ее хлопотливой деятельности настойчиво проводилась двоякая тенденция. Во-первых, все классы общества призывались содействовать выборным губным властям, ловить и уличать лихих людей; это была общая мобилизация местных миров для охраны общественной безопасности, составлявшей общий интерес всех сословий. Во-вторых, преследование лихих людей, которое сначала предоставлялось отдельным городским и волостным мирам как право по их челобитью, потом, с превращением губного дела в повсеместное и всеуездное учреждение, стало для них ответственной повинностью. Такой характер учреждения обнаруживался, с одной стороны, в том, что всесословным выбором губного старосты уездное общество ручалось за своего избранника и это было обязательное ручательство, требовавшееся и для старосты, которого иногда назначало само правительство, обязывая избирателей отвечать и за его деятельность, расплачиваться за неисправность назначенного, как и избранного; с другой стороны, общим предварительным обыском обыватели губного округа ручались перед правительством и друг за друга в том, что они не допустят лихих людей в своей среде, под угрозой в противном случае платить пени и иски потерпевших от не предотвращенного ими лихого дела «без суда вдвое». Так в основу губного управления положено было начало государственной ответственности, выражавшееся в двойной обязательной поруке местных миров – за своих выборных и за самих себя, за каждого из своих членов.

ДВА ВОПРОСА. Это было новое начало в московском государственном строе, еще покоившемся на удельном смешении частного права с государственным. Но здесь возникают два вопроса. Охрана общественной безопасности – дело не местное, а общегосударственное: почему же это дело нашли нужным поручить выборным представителям местных обществ, а не прямым органам центральной власти? Далее, общество в Московском государстве XVI в. разбито было на множество экономических состояний, различавшихся родом занятий, родом, размерами и отчасти принадлежностью капитала. Это были неустойчивые, подвижные состояния: лица могли переходить из одного разряда в другой и менять или соединять занятия. Государство едва начинало налагать на эти классы сословный отпечаток, распределяя свои службы и повинности между ними по их экономическим различиям. В этой социально-политической дифференциации стали обозначаться три основных состояния, в которых по роду повинностей смыкались дробные общественные классы: то были служилые землевладельцы, обязанные ратной службой, тяглые посадские обыватели, торгово-промышленные люди, тянувшие тягло «по животам (имуществу) и промыслам», и тяглые уездные, сельские пахотные люди, тянувшие поземельное тягло по пашне. Не говорим о духовенстве, которое издавна было обособленно своим церковным служением. Был ли всесословный характер губного управления признаком, что в государстве или народе чувствовалась потребность поддержать или укрепить совместную деятельность зарождавшихся сословий в управлении? Ответ на эти вопросы находим в происхождении и устройстве земских учреждений царя Ивана IV.

ГУБНОЕ УПРАВЛЕНИЕ И КОРМЛЕНЩИКИ. При введении губного управления, по-видимому, еще не предполагалось ни отменять кормления, ни даже ограничивать права кормленщиков. Законодательство старалось точно разграничить оба ведомства, губное и кормовое, и безобидно определить их взаимные отношения. Судебник 1550 г. заботливо ограждает компетенцию кормленщиков от вмешательства губных старост, которым предоставляет ведать только дела о разбое, дела же о татьбе предписывает судить по губным грамотам, которые то отдают татинные дела вместе с разбойными в ведение губных старост, то предписывают последним судить эти дела совместно с кормленщиками, причем участие тех и других в таком суде строго разграничивается: кормленщики правили на осужденном свои «продажи», взыскания, а губные удовлетворяли истцов из его имущества и подвергали его уголовной каре, кнуту и т. д. Но в обществе поняли нововведение как меру, направленную прямо против кормленщиков. С чувством глубокого внутреннего удовлетворения рассказывает об этом псковский летописец под 1541 г. Он пишет, что государь показал милость своей отчине, начал давать городам и волостям грамоты – лихих людей обыскивать меж себя самим крестьянам по крестному целованию и казнить их смертью, не водя к наместникам и их тиунам, и «была наместникам нелюбка велика на христиан». Псковичи также взяли такую грамоту (до нас не дошедшую), и начали псковские целовальники и сотские судить и казнить лихих людей. Наместник псковский сильно злился на псковичей за то, что «у них, как зерцало, государева грамота», как бельмо на наместничьем глазу, вероятно, хотел сказать летописец. «И бысть крестьяном радость и льгота от лихих людей», – добавляет повествователь и в перечне этих лихих людей ставит и самих наместников с их слугами.

ЗЕМСКАЯ РЕФОРМА. Земская реформа была четвертым и последним моментом в переустройстве местного управления. Она состояла в попытке совсем отменить кормления, заменив наместников и волостелей выборными общественными властями, поручив самим земским мирам не только уголовную полицию, но и все местное земское управление вместе с гражданским судом.

ЕЕ ПРИЧИНЫ. Различные побуждения привели к этой перемене. Система кормлений сопряжена была с большими неудобствами как для ратной службы, т. е. для обороны страны, так и для местного управления. Мы уже знаем, что военно-служилый класс в Московском государстве имел двойственное значение, составлял главную боевую его силу и вместе служил органом управления. Кормовые места питали множество ратных людей. Но в XVI в. государство принуждено было чуть не ежегодно поднимать значительные силы на ту или другую свою окраину. Мобилизация крайне затруднялась тем, что множество ратных людей было разбросано по кормлениям, а порядок управления страдал от того, что его органы должны были покидать дела для похода. Так обе ветви управления мешали одна другой: военные люди становились неисправными управителями, а становясь управителями, переставали быть исправными военными людьми. К тому же новые потребности общественного порядка, усложняя задачи управления, требовали от управителей все большей внимательности к интересам государства и нуждам населения, к чему у кормленщиков не было ни привычки, ни охоты. Отсюда развились разнообразные злоупотребления управителей и страшное недовольство управляемых. Среди мер, какие придумывало московское правительство для обуздания слишком распускавшегося аппетита кормленщиков, особенно важен был своеобразный порядок должностной ответственности, выработавшийся из старинного права управляемых жаловаться высшему правительству на незаконные действия подчиненных управителей. По окончании кормления обыватели, потерпевшие от произвола управителей, могли обычным гражданским порядком жаловаться на действия кормленщика, которые находили неправильными. Обвиняемый правитель в такой тяжбе являлся простым гражданским ответчиком, обязанным вознаградить своих бывших подвластных за причиненные им обиды, если истцы умели оправдать свои претензии; при этом кормленщик платил и судебные пени и протори. По тогдашнему порядку судопроизводства истцы могли даже вызывать своего бывшего управителя на поединок, поле. Литвин Михалон, знакомый с современными ему московскими порядками половины XVI в., негодуя на безнаказанный произвол панов в своем отечестве, с восторгом пишет в своем сочинении о таком московском способе держать областную администрацию в границах законного приличия. Но это было приличие, охраняемое скандалом: с точки зрения общественной дисциплины что могло быть предосудительнее и соблазнительнее зрелища судебной драки бывшего губернатора или его заместителя, дворового его человека, с наемным бойцом, выставленным людьми, которыми он недавно правил от имени верховной власти? Установившийся способ защиты управляемых обществ от произвола управителей служил источником бесконечного сутяжничества. Съезд с должности кормленщика, не умевшего ладить с управляемыми, был сигналом ко вчинению запутанных исков о переборах и других обидах. Московские приказные судьи не мирволили своей правительственной братии. Изображая положение дел перед реформой местного управления, летописец говорит, что наместники и волостели своими злокозненными делами опустошили много городов и волостей, были для них не пастырями, не учителями, а гонителями и разорителями, что со своей стороны и «мужичье» тех городов и волостей натворило кормленщикам много коварств и даже убийств их людям: как съедет кормленщик с кормления, мужики ищут на нем многими исками, и при этом совершается много «кровопролития и осквернения душам», разумеется от поединков и крестоцелований, так что многие наместники и волостели, проигрывая такие тяжбы, лишались не только нажитых на кормлении животов, но и старых своих наследственных имуществ, вотчин, платя убытки истцов и судебные пени.

ВВЕДЕНИЕ ЗЕМСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ. С целью прекратить это соблазнительное сутяжничество царь на земском соборе 1550 г. «заповедал» своим боярам, приказным людям и кормленщикам помириться «со всеми хрестьяны» своего царства на срок, т. е. предложил служилым людям покончить свои административные тяжбы с земскими людьми не обычным исковым, боевым, а безгрешным мировым порядком. Заповедь царя исполнена была с такою точностью, что в следующем 1551 г. он мог уже сообщить отцам церковного, так называемого Стоглавого собора, что бояре, приказные люди и кормленщики «со всеми землями помирились во всяких делах». Эта мировая ликвидация административных тяжеб и была подготовительной мерой к отмене кормлений. По обычному преобразовательному приему московского правительства сделаны были предварительные пробные опыты. В феврале 1551 г., когда только что собрался Стоглавый собор, дана была крестьянам Плёсской волости Владимирского уезда уставная грамота, из которой видим, что крестьяне этой волости «пооброчились» – решили взамен наместничьих кормов и пошлин платить в казну оброк, за что им предоставлено было право судиться «меж собя» у старост и целовальников, «кого собе изберут всею волостью». Эту льготу плёсские крестьяне выхлопотали себе только на год, но потом продолжили ее и на другой год, удвоив оброк. В 1552 г., месяца за три до Казанского похода, посадским людям и крестьянам Важского уезда на поморском севере дана была такая же грамота, отменявшая у них управление наместника и передававшая управу во всяких делах излюбленным ими головам. Вскоре по завоевании Казани правительство с развязанными для внутренних дел руками и с необычайно приподнятым духом принялось за дальнейшую разработку вопроса о кормлениях. Мнение боярской думы, которой царь поручил это дело, склонилось в пользу отмены кормлений, так что царь в ноябре 1552 г. мог уже официально объявить о принятом правительством решении устроить местное управление без кормленщиков. Тогда и выработан был общий план земского самоуправления. Среди последовавших по случаю падения Казанского царства торжеств и щедрых наград героям подвига – служилым людям – не было забыто и неслужилое земство, которое понесло на себе финансовые тяготы похода. «А кормлениями, – замечают летописи, – государь пожаловал всю землю». Это значит, что земское самоуправление решено было сделать повсеместным учреждением, предоставив земским мирам ходатайствовать об освобождении их, буде они того пожелают, от кормленщиков. Земские общества одно за другим стали переходить к новому порядку управления. Убедившись по предварительным опытам реформы, что земство в ней нуждается, правительство решило сделать ее общей мерой и в 1555 г. издало закон, не дошедший до нас в подлинном виде, а только в изложении летописца. Такою общею мерой реформа является уже в грамоте, данной слободе переяславских рыболовов 15 августа 1555 г., в которой царь говорит, что он велел «во всех городех и волостех учинити старост излюбленных… которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею» и которые умели бы их рассудить в правду, «беспосульно и безволокитно», а также сумели бы собрать и доставить в государеву казну оброк, установленный взамен наместничьих поборов. Отсюда видны основания или условия реформы. Переход к самоуправлению предоставлялся земским мирам как право и потому не был для них обязателен, отдавался на волю каждого мира. Но кормление служилых управителей было земской повинностью, которую земские миры, желавшие заменить кормленщиков своими выборными, обязаны были выкупать, как потом выкупались дворянские земли, отведенные в надел крестьянам, вышедшим из крепостной зависимости. Все доходы кормленщиков, кормы и пошлины, перекладывались в постоянный государственный оброк, который земство платило прямо в казну. Эта перекладка получила название откупа, а жалованные грамоты на освобождение от кормленщиков назывались откупными. Земская повинность была тесно связана и вводилась одновременно с общей реорганизацией обязательной службы служилых людей: тогда установлены были нормальные размеры этой повинности и вознаграждения за нее – поместные и денежные оклады. Поместное землевладение, усиленно развивавшееся со времени отмены кормлений, становилось главным средством содержания служилого класса; новый источник дохода, создававшийся откупными платежами, служил мобилизационным подспорьем. Из нового государственного оброка служилые люди получали «праведные уроки» – постоянные денежные оклады «по отечеству и по дородству», т. е. по родовитости и по служебной годности.