Текст книги "Тайна пролива «Врата скорби». Том второй"

Глава 44. Александр Мясоед. Долгая дорога домой

Александр Леонидович Мясоед – для друзей просто Хохол – на родине бывал в последнее время очень редко. Вообще-то домом он давно считал село Эсино, а больше того – Барские пруды, арендованный в лесничестве участок в пятнадцать гектаров, на которых он за несколько лет восстановил когда-то бывшие действительно барские пруды, расширив и углубив их так, что сам теперь диву давался. А главное – заселив их молодью рыб, в основном карпа, теперь выросших до таких размеров, что даже бывалые рыбаки удивлялись, вытаскивая удочкой очередного монстра подводного мира. А в этом году и форель в отдельном прудочке поселил. Пока для развода, да для лучших друзей. Ну и для начальства, конечно, которого в районе, как и по всей России, наверное, было неимоверное количество.

Этот натуральный оброк Александр послушно исполнял, удивляясь только, что в ответ никак не получает обещанную отдачу. Барские пруды – сказочный уголок всего в нескольких сотнях метров от трассы «Москва – Нижний Новгород» – пользовался заслуженной славой у любителей отдохнуть одновременно и на природе и в цивилизованных условиях; здесь можно было не только поудить с берега или с лодки, но и посидеть в беседке рядом с прудом, сварить янтарную уху из пойманной собственноручно рыбы, или запечь привезенный с собой шашлык.

А на большее – в виде баньки, гостевых домиков – как ни замахивался Мясоед, не хватало того самого чиновничьего благоволения. Районное руководство радушно улыбалось, поедало неимоверное количество рыбы (и с собой увозило); в ответ кормило обещаниями, но на бумаги эти обещания в виде разрешения на капитальное строительство никак не переносило.

Это все было каждодневными заботами, какие есть в каждом доме. И Александр не жаловался, и не обижался. Обижался он на тех, кто не давал ему чаще бывать на родине. Потому что родился он на Украине (в Украине, как принято говорить сейчас), на Херсонщине. Там жила мать, никак не желавшая переезжать к сыну в Россию, другие родичи. Сын мать понимал – его самого никакая сила не могла оторвать от Барских прудов, которые многие называли Чистыми. Сам Александр разрешения на такое переименование не давал, потому что помнил, что в Москве такие уже есть. Еще он дал себе зарок – хоть раз в год попадать в Украину. И неукоснительно его выполнял.

Но этот, пятнадцатый, год был из ряда вон выходящим. Уже на границе парни, встречавшие гостей из России с автоматами, начали коситься на него, несмотря на то, что на ридной мове говорили похуже его. А парочка вообще, кажется, были грузинами.

По родному селу тоже ходили такие же молодчики. Но к нему пока не цеплялись; не знали, наверное, что он только вчера приехал из России. Александр шел по знакомой до самого последнего камня улице в магазин – тоже знакомый с детских лет. И продавщица была знакомой. Очереди за хлебом не было, и он поговорил с Галей, учившейся когда-то на два класса позже его, пожаловался ей на жизнь. Точнее, сначала пожаловалась Галина – на низкую зарплату, которой даже на газ (ваш, российский) не хватает; на пьяницу-мужа, одноклассника Мясоеда; на нынешние власти, только и умеющих, что набивать собственные карманы, на свободу… Галя махнула рукой, а Александр только успел сказать в свою очередь, что кроме матери никому он на родине не нужен, как… словно бесшумный ураган сорвал с магазина и крышу, и высокий потолок, и две стены, а прямо на него, оскалив громадную пасть, бросился медведь невероятных размеров.

Мясоед был не только рыбаком, но и охотником; даже собственное охотничье хозяйство открыть хотел (кто бы ему дал угодья?!) – но такого зверя даже в мыслях не мог представить. Ростом вдвое выше не самого маленького Александра, с какой-то неправильной короткой мордой, он громко рыкнул и попытался обхватить его передними лапами, до того широко расставленными, словно намеревался обнять долгожданного гостя. Этот самый высокий рост медведя и спас Мясоеда – по крайней мере в эту секунду. Матерый мужик – а Александру было уже хорошо за пятьдесят – как-то необычайно легко и гибко стек к полу, проскользнул меж мохнатых «штанов» зверя и припустил в дверь, точнее туда, где несколько секунд назад находилась надежная железная дверь магазина.

Позади раздался приглушенный женский крик, но Александр не остановился. Даже из лап обычного бурого мишки вырваться безоружному человеку было нереально; против этого монстра у Галины не было ни малейшего шанса. А на улице – не его родной улице – а в невероятном смешении каких-то развалин, огрызков машин, живых людей рвали на куски другие монстры. И было этих медведей так много, что холодный голос внутри Мясоеда не переставал удивляться – как ему самому удается избежать их ужасных объятий. Крики, рев, и… на удивление спокойное мычание коровы, на звук которого Александр резко повернул. Он влетел в распахнутую дверь какого-то хлева, в теплый воздух, пахнущий сразу и навозом, и парным молоком, и теплой мешанкой-болтушкой, какую он сам когда-то в детстве каждый день носил поросятам. Свинья и здесь была, и не одна. А еще в узком проходе меж скотских закутков были люди – разные, и мужчины, и женщины. Четверо из мужиков, точнее парней не старше двадцати лет, держали в руках автоматы, который они направили на Александра.

Впрочем, они тут же опустили стволы, поняв, что в хлев влетел не зверь, а такой же парень, как они.

– Парень!? – возопил про себя Мясоед, ощупывая исчезнувшее за время метаний меж хищниками пузо и штаны, наконец-то сползшие с бедер – таких же нешироких, как в юности, – что за ерунда? Я не хочу! Отправьте меня назад, домой – на Барские пруды! И больше мне ничего не надо.

Но судьба у него не спрашивала. Судьба ткнулась в открытую дверь хлева короткой мордой громадного зверя, и стволы автоматов Калашникова опять направились в грудь Александра. Он резко присел, оборачиваясь к медведю, но выстрелы так и не прозвучали. Потому что мишка обиженно рявкнул, словно наткнулся на горящую головню и исчез.

Крики за стеной исчезли очень быстро. Мясоед ужаснулся:

– Неужели из живых остались только мы, – он быстро пересчитал людей в проходе, – одиннадцать человек? И когда к нам придет помощь? И дождемся ли мы ее от украинской МЧС? Если она вообще сейчас есть в Украине.

Командование в группе взял на себя светловолосый парень с недобрыми глазами, назвавшийся Петром, командиром взвода одного из освободительных батальонов.

– Знаем мы этих «освободителей», – мрачно подумал Мясоед, – не только по российскому телевидению, но и по рассказам односельчан. Но придется пока терпеть – никуда от них не денешься.

За стеной все так же грозно ревели медведи, а звуки, которые они издавали – чавкающие, какие-то торопливые, словно звери очень давно голодали – подсказывали: наружу соваться нельзя. Трое других автоматчиков, как оказалось, попали в хлев вместе с Петром, своим командиром, принявшим сейчас неузнаваемый для них облик. Все четверо, быстро уверовав в неуязвимость этого пристанища, сейчас громко хохотали, разглядывая, чуть ли не ощупывая друг друга – узнавали заново. К ним тут же примкнул еще один парень – судя по внешности – грузин, которых, к удивлению Мясоеда, в Незалежной развелось неимоверное количество.

– Кто мог сюда понаехать из этих братьев с гор? – еще сильнее помрачнел Александр Леонидович, – нормальные люди не поедут; только бандиты, насильники и мошенники. Нет – на мошенника не похож. Вон какая бандитская рожа.

Остальные пятеро были ничем не примечательными парнями. Впрочем, кажется за тщедушной фигуркой одного из них пряталась женская. Точно – вон и кавказец заметил. Как у него глаза загорелись – даже в полутьме хлева видно.

Грузин резко метнулся к этой паре, схватив девушку в слишком просторной для нее одежде, вытянул ее поближе к свету, к двери – а значит, и к Александру. Ее, наверное, можно было назвать красивой – в двадцать лет мало какая девушка не радует глаз своим цветущим видом. Но у этой дивчины лицо было искажено страхом – и тем, понял Мясоед, что поселился внутри при виде ужасной расправы, которую устроили с людьми дикие звери – и новым, нарастающим с каждой секундой. Все в хлеву смотрели на эту пару, поэтому движения парнишки, за которым прежде пряталась эта девушка, никто не заметил. А парень оказался храбрецом. Оказавшись перед грузином, он отвесил насильнику хлесткую пощечину, хотя, на взгляд Александра, тут больше подошел бы разящий удар кулаком. Но парнишка, судя по всему, самым простейшим правилам уличной драки обучен не был.

А Мясоед какой-никакой опыт имел. Поэтому он занес кулак над головой, чтобы поддержать храброго, но слабенького кавалера. Резкий щелчок передергиваемого затвора остановил этот порыв. Он посмотрел налево, вглубь хлева. Сразу четыре ствола целились в него черными зрачками. Кулак сам собой разжался. А через мгновение помогать было некому. Грузин ухватился за рукав той самой руки, которая только что хлестнула по его щеке – не сильно, но очень обидно. Парнишка буквально вылетел в открытую дверь, и его тут же накрыла громадная мохнатая тень. Короткая морда повернулась к людям в довольной (как показалось Александру) ухмылке и тут же уткнулась в человеческое тело, которое, наверное, уже не ощущало ни боли, ни ненависти, ничего…

Зато все эти чувства переполняли девушку, которая с громким криком: «Андрюша!», – вырвалась из рук кавказца, стремительной тенью промчалась мимо Мясоеда и запрыгнула на покрытую бурой свалявшейся шерстью спину зверя. Она ничего не успела сделать (да и что она могла?); вторая тень – такая же огромная и стремительная – снесла девушку со спины не успевшего отреагировать первого хищника. Автоматы, нацеленные в дверной проем, опять промолчали. Умом Александр понимал Петра, командира боевиков – ничем этой несчастной паре помочь было уже нельзя, а вот пробьет ли автоматная пуля толстый череп хищника?

– Будь у меня ствол, я бы обязательно попробовал, – в бессилии сжимал и разжимал кулаки Мясоед, – все равно ведь придется схлестнуться с этими тварями. Не уйдут они, пока последнего из нас не сожрут. Вон какие худые. Так что придется нам их – до последнего.

Однако автомата у Александра не было и он, бросив еще один яростный взгляд на боевиков, вдруг схватил прислоненную к дверному косяку хворостину – ею, наверное, хозяева выгоняли корову на пастбище – и, не выходя их хлева, хлестнул промеж огромных, ходящих ходуном лопаток медведя. Невероятно – зверь взвизгнул и, отпустив изломанное и уже безголовое тело жертвы, вскочил на лапы, готовый к бегству. Но голод, или хищная натура зверя пересилила непонятный для парня страх, и медведь резко повернулся, вырастая перед хлевом в полный рост. Сейчас он был намного выше и Александра, и низкого строения, лишенного, как оказалось крыши. Строение, кстати, было этому зверю на одну лапу – в смысле одного удара огромной конечности хватило бы, чтобы эта мазанка разлетелась на куски вместе со всеми своими обитателями.

Александр не стал проверять – решится ли медведь на такой шаг. Уверовав в волшебную силу обыкновенного прута, он шагнул наружу, под яркое солнце, какое так жарко редко когда светило на Украине в сентябре и хлестнул снова. Одарил зверя прицельно, с оттягом. Свирепое выражение короткой морды тут же сменилось паникой и медведь, опять завизжав, помчался прочь, высоко вскидывая задние лапы. И было в этом последнем крике что-то новое; такое, что все медведи, а их только в обозримом пространстве было не меньше десятка, бросили свою ужасную трапезу и тоже скрылись в зарослях.

Мясоед остался победителем на поле боя. На поле, усеянном останками людей. Впрочем, долго чувствовать себя вершителем судеб мира ему не дали. В спину ткнулся твердый ствол и немного обалдевший от увиденного Петр скомандовал:

– Отпусти палку-то, парень. Нет больше медведей. А жалко – надо было хоть одного завалить, попробовать на вкус.

Александра передернуло. Он, конечно, знал, что медведей едят; больше того – сам ездил на медвежью охоту в Тверскую область, и небезуспешно. Попробовал свежей медвежатинки. Но эти твари только что ели людей!

Петра переживания Мясоеда волновали мало. Может потому, что в животе у него громко урчало? Александра снова передернуло. А бандитский вожак, как ни в чем ни бывало, подошел к трупу парнишки, перевернул его на спину носком сапога и, присвистнув, отошел назад к хлеву. К телу девушки он даже не подошел. Что-то он, наверное, увидел во взгляде Мясоеда, потому что отвел собственный и пробормотал почти извиняющимся голосом:

– Двое суток в окопах. Ни крошки во рту.

В животе у него снова заурчало. Петр зашел в двери хлева; Мясоед, чуть помедлив, последовал за ним. Диспозиция в проходе изменилась. Теперь автоматчики («Бандеры», – так решил называть их про себя Мясоед) стояли у входа втроем, нацелив оружие на остальных парней, среди которых особняком держался грузин. К нему и подошел Петр. Удар, который он нанес в живот кавказцу, был несравним с тем, которым пробовал остановить насильника погибший парень. Грузин сложился пополам и рухнул, когда сомкнутые в замок ладони обрушились на его затылок.

Несколько беспощадных пинков сапогом по скрючившейся на застеленном соломой полу хлева фигуре Александр тоже безмолвно приветствовал. А вот слова Петра сразу же разрушили начавший складываться в нем образ защитника слабых и беззащитных.

– Встать! – рявкнул главарь, и, дождавшись, когда грузин с трудом поднимется на дрожащие ноги, выкрикнул ему прямо в лицо, – единственной девки из-за тебя лишились. Будешь теперь сам корову доить, да жрать нам готовить. А понадобится – и по другому назначению используем, Саакашвили.

Троица автоматчиков с готовностью загоготала.

– Я не.., – прохрипел парень, сплевывая на солому кровавый сгусток.

– Что не? – переспросил со смешком Петр, – не умеешь доить? Или чего другого по женской части?

Хохот вооруженных парней стал еще громче.

– Я не Саакашвили, – смог, наконец, вставить свой ответ грузин, – и я…

– Ты будешь делать, что я скажу – мрачно остановил его командир бандитов, – и отзываться на то имя, которым тебя назовут. А пока (он подошел к одному из закутков, где раньше похрюкивала свинья. Теперь она помалкивала, как и все безоружные в мазанке) … Пока зарежем этого порося.

Александр почему-то решил, что ему здесь позволено несколько больше, чем остальным, и тоже подошел к закуту.

– Да ты что, – всполошился он, – она же супоросная – вот-вот должна поросят принести. Не дам.

Петр явно удивился такому напору. Даже попытался оправдать свою кровожадность:

– Так ведь ее саму кормить надо будет. А мы уже два дня…

– Так там же, снаружи, – очень вовремя пришла в голову Александру спасительная для огромной свиньи мысль, – полно еды.

Он увидел, как теперь передернуло от отвращения лицо Петра – тот очевидно представил себе трапезу медведей – и поспешил объяснить:

– Я ведь сюда попал прямо из сельмага. Галина, продавщица, наверное, погибла, но товар-то медведи съесть не могли? Консервы они пока открывать не умеют.

– А я прямо с базара сюда попал, – прогудел низким голосом плечистый парень двухметрового роста, стоящий позади всех, у дальней стены мазанки.

Петр с полминуты подумал и кивнул на дверь: «Пошли!»

– Только, – возглас Мясоеда в его спину заставил главаря замереть на месте, – надо бы парней вооружить.

Взгляд повернувшегося боевика опять был холодным, не обещающим ничего доброго; так, наверное, он смотрел в прицел автомата из своего окопа.

– И не думай, – прошипел он, – никому никакого оружия; кроме меня и моих парней.

Но Мясоед его уже не боялся; не боялся ни его злых глаз, ни вооруженных парней, ни пальца, чуть нажавшего на курок. Страх ушел вместе с первым шагом из хлева; а удар хворостиной по медвежьему загривку вдруг принес уверенность, что все еще будет хорошо, что он вернется домой, к жене, к дочери… Ну и к прудам, конечно.

– Я имею в виду вот это, – он спокойно поднял к самому лицу Петра тонкий кончик хворостины, которую так и не выпустил из руки.

Взгляд главаря зашарил по хлеву в поисках других хворостин; естественно не нашел – сколько их нужно, чтобы выгнать одну корову? Александр мысленно усмехнулся: «Это вам, бандеры, не в безоружных людей стрелять!». Он тоже посмотрел, но не по сторонам, а вверх – на потолок, который был набран из длинных прочных жердочек, на которых, как понял Александр, зимой хранилось сено. Часть его и сейчас была там, не позволяя солнечным лучам пробиваться сквозь жердины. Да и запах лета, привнесенный сюда сухой травой, Мясоед помнил с самого детства.

В семье всегда были коровы, доходило до трех голов, и Мясоед сокрушенно вздохнул – видимо доить корову все-таки придется ему. Бандит этот вздох принял наверное на свой счет, но браниться не стал; только стиснул зубы. Ненадолго – со стиснутыми зубами много не поговоришь.

– Это, – ткнул он в потолок, – разобрать; берем каждый по дрыну и…

– И идем огораживать территорию, – подхватил самым невинным голосом Александр.

– Зачем? – удивился Петр.

– А что, нам все время с палками в руках ходить? – в свою очередь удивился Мясоед, – ходить, да оглядываться – вдруг медведь из кустов выпрыгнет. А так – хоть в одну нитку сейчас изгородь поставим – и ходи свободно, раскапывай сокровища.

– Какие сокровища? – еще больше изумился Петр.

– Разные, – не стал пока делиться догадкой Александр Леонидович, выходя из хлева.

Он обвел взглядом развалины, не такие, как оказалось обширные – так что, может быть, заборчик и в две нитки получится. Руины домов таили в себе много сюрпризов; а ведь у них должны были быть еще и подвалы. А сейчас осень – их только-только заполнили припасами на зиму…

Работы по огораживанию велись спешно и весьма своеобразно. Пять парней шуршали, словно им дембельский аккорд установили. Четыре автоматчика с огромными бутербродами и бутылями крепленого вина в руках забрались на крышу уцелевшей комнаты рядом с хлевом, и подгоняли работающих веселыми окриками.

Очень скоро заботами Александра, принявшего на себя обязанности бригадира, рядом с мазанкой вырос аккуратный стожок сена (корову ведь кормить надо); длинные жерди, которых действительно хватило на две нитки, и на столбы (половинки из самых толстых из жердей), легли попарно вокруг развалин. Откомандированный в них здоровяк, назвавшийся Миколой, нашел где-то моток отожженной проволоки и огромную кувалду, которую так и не выпустил больше из рук.

Сама ограда выросло очень быстро; но работы меньше не стало. Совсем немного отдохнув и перекусив скромными (никак не сравнимыми с бандеровскими) бутербродами, которые запили водой из поллитровой бутылки – одной на четверых, парни взялись за лопаты.

Грузин, оказавшийся тезкой и Миколы, и, естественно, Саакашвили, пить с ними из одной бутылки не стал. А скоро совсем перебрался в другой лагерь, к бандеровцам. Отзывался он теперь на Мишеньку, и в то время, как четверо парней сразу за оградой начали копать братскую могилу, он шнырял по лагерю и сносил в ту комнату, которую Петр выбрал под свою штаб-квартиру, все, что хоть что-то напоминало съестное.

Скорбной работой Александр с бригадой занимался почти до вечера. А потом, вздохнув, взял ведро и пошел доить корову. Кормить свиней (а кроме супоросной было в хлеву еще три порося – поменьше) тоже пришлось ему. Хорошо хоть несколько мешков комбикорма Мишенька за еду не посчитал.

Уже в темнеющих сумерках грузин отобрал у Мясоеда почти полное ведро с молоком (а что не поместилось, Александр успел отлить в другое, поменьше, и схоронить в мазанке), и издевательским тоном сообщил, что парни могут тоже пробежаться по развалинам и подобрать себе жилье; и даже поискать еду. Одно утешало – лопаты в его руках Мясоед сегодня не видел, а значит подвалы – если они существуют, пока еще не разграблены.

И этой мыслью, и молоком он поделился с новыми товарищами – Миколой и двумя похожими, словно близнецы, парнями, назвавшимися Гришей и Пашей Онищенками, отцом и сыном. Ни Александр, ни Микола этому не удивились – устали уже сегодня удивляться. Парни подобрали себе для проживания часть чьей-то хаты – целую горницу, в которую снесли четыре кровати из соседних, да еще кое-какой скарб.

Выбор – а выбирал Мясоед – был не случайным. Это он объяснил парням, запершись в комнате.

– Видите, – показал он на соседние развалины, явно деревенские; четыре такие хаты своими полуразрушенными стенами образовали маленький внутренний дворик, который никак не проглядывался с крыши бандитской штаб-квартиры, – четыре хаты, четыре погреба…

– Так вот ты зачем с собой сюда лопаты захватил?! – вскричал Микола.

– Тихо, – осадил его Александр, – если бандеры пронюхают что-то, будем мы голодать, пока не бросимся с лопатами да кувалдой на автоматы.

– А может того, – предложил уже вполголоса Микола, – прямо сейчас попробуем?

– Нет, – решительно возразил бригадир Мясоед, – сейчас они настороже. Пусть несколько дней пройдет; ребята расслабятся, к вину пристрастятся. Там, в сельмаге, большие запасы были.

Старший из Онищенок завистливо вздохнул. Александр улыбнулся ему обнадеживающе: «Будет и на нашей улице праздник!».

Операция «Погреб» началась далеко за полночь. Первая хата ничем не порадовала. Она единственная из четырех была с покатой крышей, под которой, кстати, тоже хранилось сено. Зато подпол у нее был высотой, точнее глубиной, всего сантиметров сорок. Ни окороков, ни бутылей с самогонкой, ни даже обыкновенной картошки в нем не было. Следующий по часовой стрелке домик был побогаче. Внутри его, конечно же, днем пробежался Мишенька; подобрал все, что можно было съесть. А люка в подпол здесь не было. Зато была возможность подкопаться сбоку, что четверо парней напеременку и сделали. На верхней полке погреба в ряд стояли банки с соленым салом. Даже в полутьме (горела только обнаруженная в первой хате «летучая мышь») было видно, какими толстыми, в ладонь шириной кусками с сочными мясными прослойками, набивала трехлитровые емкости хозяйка. У Мясоеда невольно потекли слюни, а в животе – совсем как днем у Петра – громко заурчало. Он опустил лампу ниже. Тут было царство солений и компотов с вареньем; еще ниже – самый верх картофельного бурта. На столбиках, поддерживающих эти поистине драгоценные залежи, висели связки лука и чеснока.

– Да, – негромко протянул Александр, – жаренная картошечка, да с сальцой – это хорошо (в животе заурчало громче); но куда убрать запах жарехи? Придется, – он недобро усмехнулся, – завтра с боем у бандер хоть немного продуктов отбивать. Иначе как объяснить, что время идет, а мы не худеем?

Третья хата тоже была «пустой» – в том смысле, что у ней погреба не было совсем. Было, конечно, какое-то подпольное пространство, совсем невеликое, но свои припасы хозяева этого дома хранили в другом месте. Если они у бывших хозяев вообще были. Оставался четвертый, последний погреб – тот, над которым они пока так и не могли лечь в кровати. Собственный погреб они откапывали еще осторожней и тщательней – в смысле соблюдения тишины. На краю зарослей уже слегка посветлело, когда лопата Мясоеда провалилась сквозь землю в подпол и изнутри раздался приглушенный крик. Девичий крик.

– Тише, – зашипел в отверзшуюся дыру Александр, – тише, дура!

Он представил, как к этой девчушке, а в дыру в свете фонаря с мольбой и надеждой смотрели огромные глазищи девчонки не старше четырнадцати лет, тянутся лапы Мишеньки, или хуже того, Петра вместе с его подельниками, и зашипел еще злее:

– Тиша дура, бандеры в селе!

Это девку проняло. Она терпеливо дождалась, когда ход станет достаточно широким, чтобы сильные руки Миколы смогли выдернуть ее из земляного плена. Пока Онищенки расширяли лаз, Александр коротко допросил девчушку. А Даринке – Дарье Николаевне Витренко – ко всеобщему удивлению, было пятьдесят восемь лет. Нет, конечно, и сами парни тоже каким-то образом помолодели, но не настолько же! Сама же девушка, только заглянув в зеркало, висевшее на стене в горнице, расхохоталась:

– Маленькая собачка до старости щенок.

Александр, невольно улыбнувшись, одернул ее:

– Тише ты, бандеров разбудишь.

– Так там еще часовой не спит, – всполошился Гриша – старший Онищенко.

– Нет, – успокоил его Паша, младший, который не спускал глаз с штаб-квартиры бандитов, – тоже спит – уже минут десять не двигается…

К утру Даринка опять скрылась в своем погребе, а все следы раскопок были замаскированы так тщательно, словно этот минианклав ждал обыск. И не зря! Явившийся сразу после шумной перебранки (точнее криков Петра, разносившихся далеко в утренней тишине) Мишенька рыскал вокруг глазами что твой пес – злой и голодный.

– А может, на самом деле голодный, – подумал Мясоед, сидевший на крылечке хаты и не подумавший почтить визит грузина вставанием.

Мишенька очевидно понял, что здесь его привечать не станут, буркнул Александру: «Петр велел сейчас же явиться», – и ушел, оглядываясь все с тем же подозрением в глазах.

Вряд ли он что заметил, но чутье у парня было звериное – что-то он такое рассмотрел – может мелочь какую-то незначительную, не принятую во внимание парнями. А может само поведение Александра и его товарищей, с утра выглядевших значительно бодрее и веселее его самого (еще бы – домашнее сало с хлебом на завтрак, да еще в компании гарной дивчины!) заставило грузина оглядываться с задумчивым видом до тех пор, пока он не скрылся за полуразрушенной стеной?

Мясоед прихватил чистое обливное ведро и, помахивая им с независимым видом, явился пред светлые очи бандитского командира. Петр если и понял какой-то вызов со стороны Александра, принимать его на виду подчиненных не стал – показал рукой на дверь штаб-квартиры, и только там, усевший на стул с мягким сиденьем, с усмешкой спросил:

– Ну, что надумал с хлопцами?

Мясоед занял соседний стул, опустил осторожно ведро на пол, и в свою очередь, совсем по-еврейски (так, по крайней мере, подумал сам парень) ответил вопросом на вопрос:

– А что, мы что-то должны были надумать?

Подтекст был очевидный: «Ты командир, тебе и думать», – и Петр прекрасно понял его. Напускное добродушие смыло с его лица. Перед Александром снова был враг; точнее враг не его персонально, а всего, что смеет думать, действовать, даже дышать вопреки его приказам. Впрочем, владел собой Петр отменно; в его холодном, без всякого намека на былую приветливость голосе была теперь только расчетливость:

– Я и мои парни умеем только воевать. Мишенька… («Ага, – почему-то обрадовался Мясоед, – значит грузина он к своим парням не причисляет») тоже умеет только кулаками махать. А ты парень бывалый, так что хозяйство придется налаживать тебе и твоим дружкам.

– Какое хозяйство? – хотел воскликнуть Александр, но сдержался; понял, что сейчас нужно не кричать, а по максимуму вытребовать какие-то бонусы.

Он помолчал с минуту, вспоминая то, о чем действительно успел передумать этой бессонной ночью и приступил к переговорам:

– Во-первых, Петр… («Алексеевич, – подсказал бандит, и Мясоед кивнул, подумав с усмешкой, – совсем как Петра Первого, до которого, впрочем, тебе, как…») Алексеевич, надо учесть, чем нас судьба одарила. Ты с парнями собрал здесь все продукты; надо поделиться.

Петр вскочил со стула, но Александр продолжал говорить так же спокойно и аргументировано:

– Иначе через пару дней мне с парнями придется или уйти отсюда, или отобрать у вас еду; тогда уже вам ничего не останется.

Физиономия бандитского командира теперь выражала причудливую смесь злобы, усмешки и… пожалуй опасения, какой-то маленькой частички веры в то, что у противника все может получиться. А еще – понимание того, что ему самому с бойцами действительно не выжить в этом неприветливом мире, населенном громадными хищными зверьми, из которых они видели пока только медведей. Не выжить в мире, где нет мобильной связи, никаких иных признаков цивилизации, и вообще, быть может, нет людей, кроме этих девяти парней, которые в первый же день разбились на два лагеря. И непонятно было, что сейчас важнее – автоматы Калашникова или лопаты в умелых руках Александра и его товарищей.

В общем, после недолгих споров и торгов стороны все же пришли к соглашению. А куда им было деваться? Микола прибыл для ревизии и дележа запасов, а Александр отправился в хлев, лишенный крыши, а теперь и потолка. ДМясоед не чувствовал за собой даже капли вины за утаенную провизию, добытую сегодня ночью. Потому что знал – придет день, и последние крохи он поделит поровну между всеми обитателями маленького украинского мирка. А вот за Петра он бы подписываться не стал.

Впрочем, мысли о таком, не очень, кстати, отдаленном будущем, скоро ушли на второй, если не на третий план. На парня навалилось такое количество первоочередных дел, что о своей устоявшейся размеренной жизни в прошлом мире, в родных Барских прудах он вспомнил только вечером, когда пришла пора извлекать из схрона Даринку и делить нехитрый ужин. Вдыхая ароматный запах (с чесночком!) сала все из той же, первой трехлитровой банки, он внезапно понял, что этот самый запах и мог насторожить Мишеньку.

Засыпая, он еще раз перечислил череду завтрашних безотлагательных мер, среди которых первоочередным был поиск воды, а точнее, емкостей, которые нужно будет расставить на случай дождя, и поставил себе задачу проснуться до рассвета, чтобы не проспать очередной внезапный визит соглядатая…

Беда пришла в начале четвертой недели их жизни на этом клочке чужой земли. Изгородь в две нитки надежно защищала от медведей, которые так привыкли к копошащимся совсем рядом людям, что даже спали, чуть ли не касаясь этой хлипкой, но оказавшейся непреодолимой для монстров преграды.

Мясоед даже уговорил Петра сделать прицельный выстрел в такого сонного храбреца. Сухой треск Калашникова сразу показал, что кажущаяся леность и неторопливость косолапых громадин, действительно только кажущаяся. Практически все звери, находящиеся в поле зрения Александра, подскочили на месте, озираясь в поисках добычи, или врага. Те немногие, что не стали терять времени на такой акробатический этюд, оказались еще шустрее – они взяли низкий старт, и первыми вцепились а издыхающего в агонии собрата. Мясоед никогда не слышал, что медведи отличаются каннибализмом; но эти звери в своей голодной ярости очевидно дошли, и даже перешагнули через какую-то черту. Доведет ли их голод (вон как они яростно рвут на часть медведя, подвернувшегося под выстрел) до следующей черты в виде двух ниток из нетолстых жердей, и устоит ли перед этим чувством та незримая сила, которая непонятным образом спасает пока людей от чудовищ?