Текст книги "Избранное. Том 3. Вехи творческого пути."

 
О, если б я ведал, я был бы несчастлив тогда! —
 

до конца раскрывает сущность «неудобного», неприручаемого героя.

Он не может принадлежать кому-то одному.

Поэт принадлежит творчеству и миру.

Татьяна КУЗЬМИНА

«Отчий край» № 2(10) 1996

Василий Макеев: «Все рассуждения о русском менталитете – демагогия»

В. С. Макеев – один из самых известных волгоградских литераторов. Первая книга его стихов вышла, когда автору не исполнилось и восемнадцати. Он закончил Литературный институт, выпустил 11 поэтических сборников. В нынешнем году волгоградская писательская организация выдвинула его на соискание Государственной Пушкинской премии.

– Василий Степанович, как вы относитесь к предстоящим президентским выборам?

– Видите ли, в нашей стране выбора никогда не было. Поэтому сам факт, что есть из кого выбирать, уже отраден. Я вырос на маленьком хуторе, где почта отсутствовала. Она располагалась на центральной усадьбе колхоза. Туда ехал один человек, свободный от сева и дойки, и опускал бюллетени за всех соседей – все равно за какого кандидата. Я никогда сам не голосовал. Сохранил политическую невинность до 1991 года. У нас в Литературном институте в 60-е годы за бедными студентами с урнами по этажам бегали – там общественно-политическая активность считалась дурным тоном. А в застойные годы голосование тем более выглядело маразмом. Во всяком случае, для меня. И вот год путча. Впервые выбираем президента. Я как раз гостил в деревне у матери. Соседка ей через плетень кричит: «Теть Лель, я голосовать еду. За кого надо?». Мама отвечает: «Сейчас у Васи спрошу». Я включаюсь: «За Ельцина, мать».

А сейчас эту соседку стороной обхожу. Был дома около месяца назад. Доярки получили зарплату лишь за декабрь – по 28 тысяч рублей. Как им докажешь, что Ельцин здесь ни при чем?

– И тем не менее, что бы вы посоветовали соседке на этот раз?

– Ну только не коммунистов поддерживать. Я бы лично отдал голос за того кандидата в президенты, который сумел бы примирить природу и человека. Мы зациклились на политической окраске – красные, белые, пятые, десятые. А это ведь ничего не значит на фоне того, что ожидает человечество лет через 50, а может быть, и раньше. Какие там классовые сражения – дышать скоро станет нечем. На Западе хоть «зеленое» движение есть, а мы не знаем, что такое экологическое сознание. Увы, пока такой личности, которой была бы по плечу масштабная задача приближения человека к Божиему замыслу, я в России не вижу. И поэтому надо голосовать за кандидата, который хоть в какой-то мере приближается к заветному идеалу, то есть ближе всех стоит к природе. Это, конечно, Борис Николаевич. Он мужик сильный и естественный. Хорошо о нем сказал один сатирик: «Коктейль подадут, президент соломинку выкинет и из стакана пьет…».

– Не так давно по телевидению показывали беседу Николая Сванидзе с Геннадием Зюгановым. Этот кандидат припер опытного комментатора к стенке проверенным русофильским пассажем: у нашего народа, дескать, такой менталитет, что он без общины не может. А община – это трудовой коллектив, колхоз…

– Я пропустил эту передачу. Бывает, испытываешь к человеку такую антипатию, что лишний раз и смотреть на него не хочется. Я имею в виду Зюганова. Насчет общины же так скажу. В моем родном хуторе доярки не скрывают, что, отправляясь на утреннюю дойку, берут с собой по 2-3 трехлитровых банки под колхозное молочко. И ведро бы брали, да расплескается. Управляющий, если в это время на дороге оказывается, их стороной объезжает. И на вечернюю дойку они с банками ходят. Кроме того, с фермы заимствуют сечку, комбикорма, за счет которых держат дома не одного поросенка и одну корову, как раньше, а две-три коровы и полдесятка поросят. Все колхозное животноводство постепенно перетекает в частные руки.

– У них, стало быть, уже капитализм внутри социализма?

– Абсолютно точно. И поэтому в стране при развале колхозов не ощущается нехватки мяса и молока. Теленок, выращенный дома, больший привес имеет, а корова – лучше доится… Это правильный путь к индивидуальному хозяйству, эволюционный. Развали сейчас ферму, они все по миру пойдут. А общинность проявляется в том, что они вместе воруют и друг друга покрывают. И всем миром гуляют. Весь хутор выходит, к примеру, по случаю Первомая на выгон – выпивают, песни поют, в любви клянутся. А назавтра курица в чужой огород забредет – колхозники друг на друга с кольями кидаются. И поджечь соседа могут, из зависти. Так что все рассуждения о русском менталитете – заведомая пропагандистская демагогия. Да Зюганов хоть однажды в каком-нибудь хуторе побывал?

– А вы сами, Василий Степанович, откуда родом?

– Из Хоперского Донского казачьего округа. Новоаннинский район.

– Казаки всегда достаточно скептически относились к советской власти…

– Они были так же задавлены, как и весь народ. Но, конечно, боялись власти меньше в силу своих исторических корней. Все-таки служилое сословие, земля когда-то своя была, охота, рыбная ловля. Отсюда и достаток, и гонор. Казаки, например, никогда не носили лаптей. И дома хорошие имели. И коммунистов они никогда не любили. Первое, что сделала советская власть, – провела расказачивание. А кто в коммунисты шел? Люди прекрасно видели: или алкаш, или председательская любовница. Механик, главбух и вся верхушка свои должности за партбилеты покупали. Я помню день, когда умер Сталин. Именно в этот день к нам на хутор провели радио. Из динамика лилась заунывная музыка. Пришел отец с дедом, Алексеем Фети-совичем, и еще один сосед. Поставили на стол бутылку и сказали: «Слава тебе, Господи. Усан помер». Не за что им было Иосифа Виссарионовича оплакивать. Мой дед восемь лет оттрубил в сибирских лагерях. Каким-то чудом бабку не угнали вместе с ним. У них было девять человек детей. Ее просто выгнали из нашего родового дома. Превратили его в «народный» дом, оплевали, загадили, осквернили. А бабка в это время со своим выводком и двумя свояченицами жили в землянке. И подобное испытали многие казачьи семьи.

– В местной писательской организации не наблюдается политического раскола?

– Нет, мы ставим творческие устремления выше сиюминутных. Но разброс мнений есть. У нас большое количество пенсионеров, которым при прежней власти жилось все-таки полегче. Что бы член Союза ни написал, каждые 2-3 года выпускал книжку. И получал приличные деньги. Сейчас писателей областная администрация тоже не обижает. Книги издаются. Однако литературные гонорары резко упали. Если раньше за сборник в четыре авторских листа я получал столько, что мог купить машину и еще ее обмыть, то теперь за 16 авторских листов денег хватает лишь на обмывку. Но я все равно не обижен. Наверное, потому, что вырос на воле, никогда, повторяю, не голосовал и Ленина иконой не считал.

Мне многое не нравится в нынешних правителях. Почти все они из бывших, сидят в тех же кабинетах. Только еще бессовестнее стали – партийных выговоров не боятся. Но не в них дело. Хотим мы того или нет, впереди замаячила перспектива.

У меня дома сейчас гостит ответственный секретарь Союза писателей России Игорь Ляпин. Ярый был большевик. Когда мы учились в Литературном институте, бессменно выбирался парторгом. Так вот, мы с ним всю ночь нынче просидели – он Лужкова расхваливал. Рассказывал, что Москва начинает благоденствовать, чистотой сияет, старикам пенсии все время прибавляют, бесплатными обедами кормят. И это самый главный аргумент в пользу нынешней власти: в стране что-то происходит. И уже не скучно жить.

Беседу вела Татьяна АРТЮШИНА

Городские вести 30 мая 1996

«Своей печали тайной и любови я не нашел в далекой стороне…»
На соискание Российской Пушкинской премии выдвинут волгоградский поэт Василий Макеев

Чувство времени, наверное, – одно из самых важных человеческих качеств. Для поэта оно важно вдвойне.

Хотя ни одно из нескольких сот стихотворений в только что вышедшем сборнике Василия Макеева «Чистые четверги» (издатель – Комитет по печати администрации Волго-градской области) не помечено календарной датой. Лишь под поэмой «Фетисов плес» (поэма моего рода) стоит короткое «послесловие»: «хутор Клейменовский, июнь-июль 1973 г.».

Об остальном говорит авторский подбор разделов сборника. Явно не случайное для автора их расположение, компоновка, наименования. Своеобразный итог сделанного в целом. Близящееся пятидесятилетие, выдвижение писательским союзом на премию, объем издания дают автору возможность взвесить пройденное и написанное, еще раз расставить вехи, что сам поэт считает основным выверить их с помощью давно знающего его читателя и читателя уже новых поколений.

Да, время быстротечно. Но наверняка людям, не равнодушным к стихотворной строке, памятен еще и почти что феерический взлет семнадцатилетнего Макеева. Первая его книжка «Небо на плечах» (ныне целиком включенная в сборник), вышедшая сразу после первого публичного явления школьника из Новоаннинского района на областном семинаре молодых литераторов, разошедшаяся тиражом в двадцать тысяч экземпляров в течение месяца, потрясла многих.

И это не была, как случается, звезда-однодневка. Около десятка последовательно появлявшихся затем книг наглядно говорили о движении таланта. Самостоятельного, чуждого вторичности.

Еще раз хочется подчеркнуть последнюю мысль. При всем уважении к такому эпитету, как «есенинский», сопровождавшему Макеева «со дня рождения» и вновь повторенному, например, уже недавно Т. Кузьминой в «Волгоградской правде» (29.03.96).

Есенин в самом деле первым «открыл» юному казачонку, взахлеб игравшему с послевоенными хуторскими сверстниками «в войну», поэзию. Они оказались близкими по духу, по миру поэтической образности.

Недаром, как вспоминает и сам Василий Макеев, единственной его просьбой к составителям первой книжки было: «включить в нее „Ј„ Песню Есенину^, а остальное – Јчто сами выберете^».

 
Ветры васильковые над Русью
Разные мусолят имена,
Но своею песенною грустью
Лишь тебе обязана струна…
 

Но при всем при этом уже в том юношеском стихотворении без ложной скромности (свойство – не ведомое эпигонам), примеряя себя на избранный путь и уровень – «потому что тоже солнышко ношу на голове», – начинающий автор сумел отметить и другое:

 
Ты навеки с солнцем размирился
И ушел в навязчивую тишь.
Мне ж дождинки синими мизинцами
Гладят щеки, скатываясь с крыш.
 

Сколько бы ни выдавали за главное в русской поэзии ее «рыдающую ноту», в основе своей она была и остается (в том числе, сколько бы ни твердили обратное,– и есенинская) жизнеутверждающей.

Хорошо сказал об этом в свое время Иван Бунин: «Грусть – ведь это потребности радости, а не пессимизм».

Окоем истинного творца всегда шире. Хотя, естественно, живет поэт – «человек с обнаженным сердцем» среди нас и рядом с нами. Тему задает ему и обыденность, и планетарность. И часто именно через обыденное может прорасти главное.

Строка Макеева, по собственному признанию, чаще всего подсказана ему моментом единения с природой, общением с близкими по родству или духу сельскими земляками.

Не случайными, не «отпускными» наездами были и остаются для него, выпускника московского Литинститута, живущего в городской квартире поэта, недели и месяцы в знакомой сельской обстановке. Просто и естественно ответила мне, например, недавно по телефону его жена, тоже поэтесса, Татьяна Брыксина:

– А Вася – на сенокосе.

Но зря бы мы искали в то же время в традиционных и «простых» макеевских ямбах стихотворную поделку и подделку, спекуляцию на «подлинном» афоризме какого-нибудь хуторского дяди Вани или тетки Марьи.

Помню, как строго и одновременно с сожалением взглянул на меня Василий Степанович в ответ на неуклюжий вопрос, не жалеет ли он о годах, проведенных в Литинституте. И привел лишь один пример – как руководитель семинара Коваленков убийственно, с ходу, перечеркнул его поэтическую «находку» – насчет «чересполосицы сна»: «Была уже в поэзии такая фраза. В такой-то и такой дальневосточной газете за 1918 год».

И я, в свою очередь, вспомнила из собственной студенческой поры, как навсегда порушил перед нами легенду о «наитиях» Есенина наш университетский педагог: «Есенин был весьма грамотный человек, он серьезно и много учился».

И испытывая радостное удивление от искрящейся образности поэта Макеева – вот оно слово, самое-самое, – «белый пух с тополиных бровей», «девкой вода под руками упружит», «морозец терпкий, как моченый терен» – несть им числа, вряд ли надо повторять известное о вечном союзе таланта, самоограничения и труда.

Нет, если даже и поет поэт, как птица, птица строит при этом дом и семью, поэт же отмывает от пыльных заносов нашу собственную душу и сердце, память и совесть.

Вот, например, написанные в разное время стихи, которые Макеев объединил теперь в первом разделе новой книги – «Русская сказка». Только не сказка это, не должны они остаться только в сказке – такие простые и вечные понятия, как «Материнское благословение», «Письмо из дома», «Бабушкины зароки», семейные «Беседы», дружное «Новоселье», «Домашние снимки»…

Или эти праздники, этот простой календарь, с которым не только трудился и жил испокон наш приметливый и зоркий предок, но и просто, не повторяя всуе громких слов, радовал душу, встречая каждый новый день. «Радость снегу», «Василий Капельник», «Веснянка», «Вербохлест», «Иван Травный», «Июль-сенозорник», «Осенины», «Сне-говей» – уже в названии этих стихов сливаются воедино природа и человек. Если только мы просто не забыли еще подобных слов и названий.

А вот уже автор впрямую пытает себя и нас вместе с собой на крепость памяти, крепость или шаткость сыновьей ли, просто ли человеческой обязанности среди себе подобных:

 
Август. Сочень. Хруст капустный
Тайным светом душу полнит,
Кто-то давний, кто-то грустный
Обо мне, похоже, помнит…
…И чего, скажи на милость,
Не хватало хоть бы малость?
Ведь не крыша прохудилась
И калитка не сломалась…
 

И разве только о них, о собственных деревенских родичах и соседях, стихи из четвертого раздела сборника «Повитуха»? Разве только ему, поэту Василию Макееву, больно от того, что стало отчее гнездо – «ни дать, ни взять – скворечня без скворчат: на тальниковой просторечной дудочке никто играть не учит казачат…»?

К одному ли куму Николаю Макееву этот вот задушевный разговор:

 
Были в молодости мы
Хорошисты ликами,
Хоть и не были тогда
В моде зеркала.
Золотые воробьи
В печке прочирикали,
И осела на лице
Серая зола…
…Славим жизнь,
Какая есть,
Шепотом и криками,
Был на нашей улице
Праздничный денек…
Золотые воробьи
В печке прочирикали,
Но в золе еще,
Гляди,
Вспыхнет огонек!
 

Но нет истинного поэта, что не вылил бы в строчки собственного сердца, не назвал бы ту, которая наполняет эту жизнь то радостью, то мукой, и будет так, пока ходит по земле человек.

«Продувные рукава» – веселым, но в общем-то и не самым веселым присловьем назвал поэт раздел сборника, посвященный этой любовной теме. Что поделаешь, «любовь никогда не бывает без грусти», особенно если за плечами уже не только весенняя заря.

«Глазастым огнем» назывался аналогичный раздел в предыдущем сборнике поэта. Лучшие стихи из него и в нынешнем. Но в целом сегодняшний лирический цикл шире, глубже.

Да и как вообще замкнуть понятие «любовь» на одном человеке, не о любви ли вся большая, в четыре с половиной сотни страниц книга поэта?

И в заключение хочется сказать лишь еще несколько слов. О том, как несколько недель назад, когда этот сборник еще не вышел из печати, мы ездили с Василием Степановичем в одну из школ Спартановки, и он читал там ученикам восьмого и девятого классов свои стихи.

Как сам сразу признался аудитории, старался выбрать более «близкие по возрасту» – из своей юношеской книги. Читал с явным удовольствием «Шалыганов», что подрастая, будут еще и «марсианок гладить по плечу». И «Кляксы» – явление, неведомое даже нынешним первоклассникам – по причине шариковых ручек, а «мне любилась та пора, когда чернила на бумагу, как звезды, сыпались с пера…».

А под конец прочел еще одно стихотворение, и… непринужденная обстановка в классе вдруг сразу сменилась подозрительной тишиной.

Все же дело оказалось в том, что подростки сами приготовили кое-что для чтения. И… это было тем же, самым-самым, что выбрал в заключение и поэт.

Стихи о родине, о месте, где каждый из нас «на белый свет родился»:

 
…Пусть по жизни шастаю
Перекати-полем,
Но всегда
В родимую
Сторону качусь…
 

…А еще говорят некоторые, что подобное теперь для многих – пустой звук. И еще, что молодые – и вовсе стихов не читают…

Татьяна МЕЛЬНИКОВА

Вечерний Волгоград 20 июля 1996

Чистый плес Василия Макеева

Волгоградская писательская организация выдвинула на соискание Государственной премии имени А. С. Пушкина поэзию Василия Макеева, которая наиболее полно представлена в его последней книге «Чистые четверги» (Волгоград, 1996).

О том, что Василий Макеев талантливый поэт, мы узнали как минимум лет тридцать назад, когда вышла его первая книжка «Небо на плечах». С тех пор он выпустил много книг – одна другой лучше. И меня каждый раз изумляла неисчерпаемость макеевского родника – его «малой родины».

О поэзии Макеева можно говорить много. Я тоже высоко ценю многие его стихи. Но сейчас я коснусь лишь одного его произведения – поэмы «Фетисов плес», в которой особенно ощутима историческая и духовная «точка координат» одаренного автора, сына донской земли.

Свое бесхитростное повествование он начинает с тех времен, когда:

 
Над Русью вороны кружили…
В Москве молебны отслужили
В честь охранителей основ.
Смирился Дон. Дворянство – в силе,
Людишки темные – в могиле,
И четвертован Пугачев…
 

Других бунтовщиков клеймили, рвали им ноздри, высылали за Каменный пояс – за Урал, в Сибирь. Кто-то сгинул там бесследно, кто-то осел навсегда, кто-то ушел в новые земли, а вот герой поэтического повествования, безымянный «казак клейменый», возвратился на Дон. Поэт сочувственно излагает народную легенду о том, как бывалый казак, седой, лохматый, клейменный царскими палачами, покорил сердце молодухи, атаманской дочери, и ушел с ней на берег тихой речки Паники, где и положил начало хутору Клейменовскому. И так естественно в истории этого хутора возникает фигура реального персонажа – прадеда поэта – Фетиса, о котором автору поведала его бабушка.

Фетис остался в памяти хуторян как неутомимый заботник о чистоте речки Паники и того плеса, что припадал к его подворью, где он, по словам бабушки,

 
Косил камыш, корежил тальники,
От ила чистил летом родники.
Над ним шутить любили казаки,
Что плес его, как девка, непорочный.
Не помню, с чьей провористой руки
Прозвали плес Фетисовым нарочно.
Чего уж языки не наплетут!
А до сих пор в нем лилии растут…
 

Но поэту Фетис дорог не только как рачительный труженик земли, но и как заступник обездоленных в сложное время Гражданской войны, когда его назначили комиссаром «за то, что грамотей и на полатях семеро детей».

 
Он грубостями хутор не шпынял,
А сделался приветственен и весел.
Над крышей кол березовый поднял
И наволочку красную повесил.
 

Но недолго комиссарил Фетис:

 
Свирепые шашки
Колотят по крупам коней,
Свирепые шутки
Слетают с запекшихся уст.
И с гоготом рьяным
Над тихой Паникой моей
Ведут комиссара
Рубить под ракитовый куст.
Когда напотешатся всласть —
Взовьется хвастливо
Удар вихревого клинка.
И падает прадед,
Хрипя: «За мужицкую власть!» —
И стылую землю
Предсмертно корежит рука…
 

Насмешки западных и прозападных политологов на тему, что у России «непредсказуемое прошлое», ни в коей мере не касаются поэзии В. Макеева, для которого история – это жизнь его предков, и он гордится не только генетической, но и нравственной близостью с ними.

 
Не будь ее —
Родиться мы могли бы
Бог весть в каком
Неведомом краю…
Спасибо, пращур
Гордый мой,
Спасибо
За кровушку
Горячую твою!
Она во мне
Ликует исступленно
И распирает жилы.
Потому
Так и живу,
Любовью заклейменный
К Отечеству
И дому своему!
 

«Любовь к Отечеству и дому» – главная ось вращения поэзии В. Макеева. Сколько нежных строк он посвятил матери, родне, землякам, хуторской природе!.. Есть в его книге и превосходное стихотворение «Деды»:

 
Кровь моя никак других не плоше,
Стариною хвастается род.
По отцу был дедушкой Алеша,
Дедушкой по матери – Федот.
 

По содержанию, по духовной сути это стихотворение легко ложится в «Фетисов плес». С трогательной любовью и легкой иронией поэт рассказывает о своих дедах, один из которых воевал в Гражданскую за красных, а другой – за белых.

 
А когда за чаркою сходились,
Заводили шуточный скандал,
Допоздна дразнились и рядились —
Кто кого по жизни обскакал.
Что причин не находилось строже,
Вам любой станичник не соврет.
Ведь за белых дрался дед Алеша,
А за красных бился дед Федот.
И меня не трогала зевота,
И дивился я, разинув рот,
Как сперва Алеша гнал Федота,
А потом Алешу гнал Федот.
Среди чада, песен, разносолов
Я лупил по темени рукой:
Побежденный – вон какой веселый!
Победитель – добрый вон какой!
 

Но прежде чем поэту довелось видеть и слышать своих славных дедов, по их судьбе тяжелым катком прошлась еще одна общенародная беда – Великая Отечественная война, которая и разорила, и сдружила многодетные семьи («Восемь чад родилось у Федота, и Алеша справил шестерых»).

 
Сколько слез повынесли из дому!
Сколько разом сгинуло родни!
На войне Федоту-ездовому
Миною оттяпало ступни.
У Алеши средний сын Василий
Первым сгинул в пропасти огня.
(В честь его слезами оросили
И назвали Ваською меня.)
 

Вот она, воистину кровная, связь поколений! И благодарная память потомка:

 
Мир тебе, веселый дед Алеша!
Мир тебе, могучий дед Федот!
 

И неудивительно, что одну из глав поэмы «Фетисов плес» автор посвятил своему отцу – защитнику Родины, который восемь лет не выпускал винтовки «из рук, что были созданы для вил, и о его немыслимой отваге весь белый свет и пел, и говорил». А потом всю жизнь ночами в забытьи тяжелом он видел себя «то под раскосым солнцем Халхин-Гола, то на крутом днепровском берегу». Но рассказывать о войне не любил:

 
– Война, сынок, – рискованное дело,
Не ворочаться больше бы к нему…
 

Это была типичная судьба фронтовика: он все умел, был жаден до любой работы, любил жену и детишек, но война «грозно шла к нему наперерез»:

 
Все чаще парил жилистые руки
И чаще ставил на спину компресс.
И умер он, как мало умирали
(Но будет вечно в памяти живой!),
В дороге за последнею медалью,
На этот раз – за подвиг трудовой.
 

Мощные родовые корни щедро питают поэзию Василия Макеева, и Фетисов плес стал для него символом народной души.

 
С нею пращур мой клейменый
Облюбовывал жилье.
Не по писаным законам
Прадед слушался ее.
Эту душу, душу живу
Он вложил в Фетисов плес.
И отец мой молчаливо
Сквозь войну ее пронес.
 

Настоящая, глубинная идеология у россиян была, есть и, полагаю, останется: это совокупность форм общественного сознания, в основании которого лежат патриотизм, любовь к Отчизне, в лихолетные годы спасавшая народ от унижения и уничтожения.

В этом смысле я назвал бы книгу Василия Макеева «Чистые четверги» поэтическим учебником любви и патриотизма.

 
Как дороге полевой
Кланяется колос,
Как скрипучий журавец —
Вековой воде,
На виду родни своей
Кланяюсь я в пояс,
Русь моя,
Земля моя,
Кланяюсь тебе.
 

При этом поэт не испытывает потребности говорить о великих свершениях народа. Больше того, он как бы специально отгораживается от высоких патриотических мотивов, защищая ту первичную клеточку своего бытия, из которой «генная инженерия» жизни взрастила его поэзию.

 
Говорят, что городу
Ноги
Села спутали,
Это как покажется,
Это уж как знать…
Я хочу, чтоб хутор мой
И остался хутором,
Ведь единым городом
Землю не обнять.
 

Поэзия – богатая страна. Есть в ней и горланы, и шептуны, и чирикальщики, и пересмешники. Все они необходимы. Как цветы в палисаднике. Как хорошие картины в доме. Но прежде (или одновременно) нужно построить Дом. Для поэта это означает – сказать о главном. Василий Макеев сказал. А «цветов» (пейзажной лирики) и «картин» (интимной лирики) в его книге столько, что и малой их части с лихвой хватило бы на иную поэтическую судьбу.

В заключение хочу сказать: я обильно цитировал Василия Макеева потому, что его книга, прекрасно изданная, вышла тиражом лишь в одну тысячу экземпляров и редко кому из любителей поэзии доведется ее приобрести. Жаль!

Валентин ЛЕДНЕВ

Волгоградская правда 14 сентября 1996